Текст книги "Атлантида"

Автор книги: Лариса Воронцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Лессира тревожно смотрела в его глаза. Ей не нравилось то, что он говорил, ибо говорил он с нею, будто прощаясь навсегда. Отчего такая тоска в глазах, отчего так грустно звучит его голос? Но разве кто-то сможет запретить ему видеть ее, если она, Лессира, дочь самого Хроноса, захочет этого? Кто посмеет наложить запрет для того, что желаемо ею?

– Почему ты так говоришь, печально и тоскливо? Ты увидишь, что все останется по-прежнему.

– Я верю тебе. Но забудем о сегодняшних печалях и сомнениях. Смотри, какой сегодня ветерок. Хочешь, возьмем лодку и поплывем?

– Куда? смеясь, спросила Лессира.

– Куда? Да хотя бы к самому морю! – восторженно воскликнул Тод.

– Через все каналы!

– Конечно! О, если бы ты позволила, я бы увез тебя к самому горизонту, на край земли, туда, где никто нас не увидит и не найдет.

– К горизонту, это далековато, а вот к морю я согласна.

Спустившись по крутой лестнице к самому каналу, они быстро нашли на его берегу свободную лодку. Ее владелец, приветливо улыбаясь, пригласил их отправиться в плавание. Осторожно ступая по шаткому дну, Лессира и Тод удобно устроились под трепетавшим на ветру нежно-розовым балдахином. Лодка, послушная смуглой руке кормчего, легко скользнула по лазурной глади канала под арку аквадука, которая вела прямо к порту первого пояса Аталлы.

Глава 15

Весь день правитель Хронос провел на острове Туле, коим правил безмерно почитаемый им Синапериб. Хронос уже давно собирался посетить Туле, чтобы убедиться своими глазами, что жизнь на острове, не в пример некоторым иным, по-прежнему мирная и спокойная, что нет, как и не было здесь доселе, распрей из-за благодатных земель, как в самой столице и других островах его процветающей страны, столь омрачавших думы правителя. Минуло уже несколько лет с той поры, как все громче и громче на народных собраниях стали звучать голоса, провозглашаемые за передел земель. Хронос чувствовал растущее недовольство теперь уже многих граждан своей страны, считавших себя обделенными.

Долго размышлял Хронос, чтобы ему предпринять для успокоения людей, но нужных мер найти так и не смог. Сложившийся порядок распределения земель возник еще в давние времена, и Хронос, свято чтивший законы предков и мудрых Богов, установивших оный, никогда бы не осмелился что-то перекраивать на свой лад. До последнего времени он жил призрачными надеждами, что утраченный мир наладится сам собою, без принятия с его стороны каких-либо жестких мер.

Но случилось так, что последняя встреча с Верховным жрецом, самая трагическая и тревожная из всех немногочисленных, личных его встреч с Микаром, отодвинула на дальний план все события, кроме тех, что узрел Верховный жрец оком мудрости. Все то, что еще вчера волновало Хроноса, сегодня увиденное в ином свете, больше не трогало ни ум его, ни сердце. Свою поездку на Туле он хотел бы объяснить желанием убедиться, что здесь нет волнений и недовольства из-за земель, но, на самом деле, причины визита были иные. Недовольство же народа его из-за земель теперь менее всего волновало правителя Атлантиды, болезненный еще вчера, сегодня вопрос этот уже не так, как ранее, трогал его душу. Да и к чему беспокоиться о том, чего, быть может, уже завтра не будет?

Впрочем, со времени встречи Хроноса с Микаром проходили дни и месяцы, а мир вокруг него оставался неизменным. Это волей неволей успокаивало смутные думы, вводило жизнь в привычное русло. Но в глубине души Хронос не переставал печалиться о судьбе своей страны и ее людей, ибо понимал, что предсказания Микара когда-то сбудутся обязательно. Только вот когда? Знать бы ему это наверняка! И хотя мысли его с течением времени принимали все более размеренное движение, и повседневные, важные для сего мига дела выступали вперед, но Хронос ни на мгновение не забывал о словах Микара. Больше всего его волновало то, что он так и не смог принять какого-то определенного решения, способного превратиться в действия. Он так и не решил, где искать пути спасения, если не для всей страны, спасти которую при таком расположении к ней мудрых Богов, даже ему было не под силу, и не для всех людей, но хотя бы для кого-то из них. Когда в своих мыслях он приближался к этой болезненной теме, то будто упирался в непреодолимую стену собственных сомнений. Обойти эту стену ему не удавалось. Как угадать, почувствовать душой единственно верный момент своевременности сигнала к спасению? Должен ли он уже сейчас объявить людям о необходимости бегства, или для жизни Атлантиде отпущены Богами еще многие годы, а это значит, что паника ни к чему? Этого Хронос не знал.

Синапериб, радостно улыбаясь, вышел навстречу Хроносу. Они, оживленно беседуя, рука об руку миновали наполненный ярким солнечным светом балкон и оказались в просторном, немного сумеречном зале, раскрашенный живописными картинами свод которого подпирали ряды массивных колонн. Меж ними, в самой глубине почти неприметные, невидимые для мимолетного взгляда, затерялись два пиршественных ложа и приземистый столик, украшенный скромными блюдами.

– Я безмерно рад видеть тебя, достопочтенный Хронос, – сказал Синапериб, чье лицо, обычно сосредоточенное и серьезное, с момента появления Хроноса не покидала сердечная улыбка. – Долго, очень долго наш правитель не посещал сей свой скромный удел.

– Слышу, слышу в голосе твоем скрытую иронию, – воскликнул Хронос, он, освобожденный на краткий миг от тяжких дум радостной встречей, весело и беззаботно улыбался Синаперибу в ответ.

– Ирония? Отнюдь!

Синапериб опустился на ложе, покрытое мягким бархатом, и, как радушный и внимательный хозяин, пригласил Хроноса последовать своему примеру. Они без церемоний оставили сандалии на полу, и, блаженно вытянув уставшие и немного отекшие в жару ноги, расположились свободно и легко.

С облегчением вдыхая прохладу помещения, надежно защищенного от нестерпимого летнего зноя, они пили ароматное вино и вели неторопливый разговор. Сколько раз бывало такое. Время в приятной беседе течет незаметно, то и дело раздается смех, блюда на столе незаметно сменяются новыми, а они, встретившись словно после долгой разлуки, все говорят и говорят. Правда, сегодня разговор большей частью касался серьезных, государственных тем, Хронос и Синапериб, оба сосредоточенные и углубленные в печальные свои думы, негромко обсуждали дела насущные, не оставившие им поводов для веселья, так что смех, этот обычный и приятный спутник их бесед, редко всплескивался над пиршеством.

По своему обыкновению, правитель Атлантиды прибыл к архонту Туле поговорить с ним о разном: политике, искусствах, видах на урожай, но последние события лишали желанную встречу с другом обычного оживления и радостных впечатлений, тоскливые мотивы в душе не умолкали, они звучали беспрестанно, куда бы ни поехать и с кем бы ни говорить. Вот и сегодня, намереваясь забыть о тревогах в приятной беседе с Синаперибом, он так и не смог отстраниться от печали, поселившейся в его сердце.

– Как живется нашему правителю? – спросил Синапериб, с тревогой вглядываясь в усталое лицо Хроноса.

Архонту не нравился внешний вид правителя. За время, прошедшее с последней их встречи, Хронос изменился: черты лица, обычно спокойные и умиротворенные, как будто лишившись жизненной силы, тревожно обострились, глаза, всегда смотревшие на мир прямо и открыто, были отрешенными, казалось, их взор обращен теперь куда-то в глубины души, туда, где таится ответ на терзающие его вопросы.

– Нет больше покоя моей душе, – признался Хронос. – Мне иногда кажется, что все краски мира, такого доселе яркого и радостного, вдруг померкли, все теперь для меня будто затянуто пеленой, тусклое и безрадостное. Силы покидают меня. Я беспрестанно размышляю о том, когда же быть беде, и потому нет желания думать о насущных делах.

Синапериб, внимательно слушающий Хроноса, в задумчивости опустил кубок с вином, прозрачная жидкость редкими каплями пролилась на гладь бархата.

– А делам необходимо твое мудрое и верное решение, – промолвил Синапериб, – ведь жизнь, несмотря на суровое пророчество, все-таки продолжается. Люди возделывают землю, создают прекрасные мелодии, скульптуры и картины, наблюдают за звездами, строят замысловатые дворцы и храмы, влюбляются, рожают детей, одним словом, время идет своим чередом, и ему нужны наши заботы о нем. В сей миг, пожалуй, самым важным, по моему мнению, можно считать вопрос передела земель. И до Туле дошла смута, доселе зревшая в столице и других землях Атлантиды.

– И до Туле, – горестно покачал головой Хронос.

– Да, и у нас теперь говорят об этом земледельцы, и у нас недовольны земельными наделами.

– Но почему? Можешь ты мне объяснить, откуда взялось это недовольство, где истоки его?

– Я разумею, что дело здесь в том, что в благодатной Атлантиде возрастает число жителей. Но возрастает оно не повсюду одинаково. Малочисленные и многочисленные семьи соседствуют друг с другом, и те, чей род велик числом, видят благополучие своих соседей, в то время, как сами они уже не могут быть зажиточными, ведь урожай приходится делить на многие доли. Полагаю, наступают тяжелые, безрадостные времена.

– Почему? – горестно воскликнул Хронос. – Откуда взяться тоске и отчаянию на этой цветущей земле? Разве земля наша не так щедра, как и раньше, разве солнце больше не посылает нам свое тепло и свет? Зачем же гневить пустым недовольством и ропотом мудрых Сынов Небес, доселе столь благосклонных к Атлантиде и ее жителям?

– Одни времена сменяют другие, вместе со временем меняются люди. Если раньше вполне хватало простого хлеба насущного, то теперь этого им уже мало, теперь нужно настоящее богатство, много благородных металлов и камней, походы за море, торговлю там, а то и войну с другими народами. Неспроста же архонт Гродж муштрует своих подданных, обучает их воинским наукам. Он ни от кого, даже от самого правителя не таит своих стремлений воевать и властвовать над побежденными.

– Ты прав, Гродж уже не единожды пытался заручиться моей поддержкой, – согласился с Синаперибом Хронос. – Да только я не позволю никому из атлантов ходить в военные походы, проливать кровь, лишать людей их жизни. Наш народ во все времена был мудр и благоразумен, никогда блеск камней и металлов не застил ему глаза. О мудрые Боги, кажется, что даже и свет помутился на нашей земле! Нет больше покоя в сей великой стране, нет благоразумия в моем народе. Как бы ни было горько признать, но прав, прав Верховный жрец, семя истины сокрыто в его пророчестве: неспроста, ох неспроста, грозная опасность нависла над нами. Знать, и вправду, приходит время умереть моей стране, такой еще процветающей и могущественной, но уже подточенной изнутри, надломленной людскими пороками и зреющими распрями.

Долго беседовали Хронос и Синапериб, но разговор их был подобен медленно несущей свои воды равнинной реке, как и она, не встречая на своем пути запруд и меняющих бег вод каналов, течет к необозримой человеческим глазом, почти призрачной цели, так и беседа эта не могла привести их встревоженные мысли к ясному пределу, способному озарить вспышкой неоспоримой истины их сознание. Наверное, ни одно существо, живущее на бренной земле, было не в состоянии дать ответ на мучающие их вопросы, ибо ни одно из существ не наделено мудрыми Богами способностью зреть перспективу и причины происходящих событий, не дано и не разрешено им своим сознанием, ограниченным лишь земными пределами, даже и туманно представить себе смысл и великое значение предначертанных событий.

Поздним вечером возвращался Хронос в Аталлу, так и не рассеяв своей всепоглощающей тревоги: даже и встреча с дорогим его сердцу другом не принесла ни хотя бы легкого облегчения, ни умиротворения, утраченного им, судя по всему, навсегда.

После дальней дороги, пролегавшей по морю, правитель чувствовал себя усталым. Он из-за тяжелых дум уже почти отвык спать по ночам, и теперь, после утомительных перемещений и долгих бесед, впервые за многие месяцы ощущал желание немедленно, не отвлекаясь на какие бы то ни было дела, расслабить утомленное тело в мягкой постели и погрузиться в сон.

Но не успел Хронос ступить в коллонадную галерею, как ему доложили неприятное известие о том, что его вот уже почти весь день ждет архонт Гродж. При мысли о необходимости общения с воинственным архонтом теперь, когда он так устал, правитель невольно поморщился, но не принять Гроджа, к сожалению, он не мог, тот прождал его весь день, и, значит, не увидевшись с ним, не покинет столицы. Хронос велел слуге передать, чтобы архонта пригласили в приемный зал, – величественное, немного сумрачное сооружение, сплошь покрытое старинными росписями, – здесь обычно Хронос принимал собиравшихся вместе архонтов. В этот зал Хронос никогда не приглашал тех людей, с которыми он вел дружеские беседы, так повелось издавна, еще до него заведенным порядком, что в сих сумеречных, немного унылых стенах, проводились лишь официальные приемы.

Хронос полагал, что между ним и Гроджем вряд ли может произойти дружеский, располагающий к откровенности и сердечности, разговор. Не любил правитель архонта, не любил он в нем напористости, с которой Гродж неизменно подступал даже к нему, чтобы добиться его расположения и поддержки, не любил его гордости, небрежно бросаемых на окружающих его людей надменных взглядов. Отношения правителя с архонтом стали еще более натянутыми после того, как тот едва ли не открыто стал заявлял о своем намерении воевать, для чего Гродж даже принялся обучать своих людей военному искусству. Хронос не единожды, иногда и в резких выражениях, указывал архонту на несовместимость его взглядов и государственных. В будущем, если архонт не оставит своих опасных затей, правитель был намерен лишить его чести зваться архонтом и выполнять сии почетные обязанности.

Когда Хронос вошел в зал, архонт уже ждал его. Увидев правителя, он склонился перед ним в почтительном поклоне. Хронос, положив руку на сердце, приветствовал архонта. В зале сомкнутыми в кольцо стояло несколько кресел с высокими спинками. Хронос жестом пригласил Гроджа присесть. Они расположились лицом к лицу в противоположных сторонах круга. Разговор начался издалека, обсудили виды на урожай, второй в нынешнем году, немного поговорили о делах торговых, но к сути беседы, ради которой, как чувствовал Хронос, прибыл и терпеливо ждал его весь день архонт так и не подошли.

Наконец, после длительных словесных пасов, архонт решился заговорить о том, ради чего он и приехал: о своем желании связать собственное будущее с будущим дочери правителя. Он не знал, как отзовется на его предложение Хронос, и потому начал издалека.

– Нашу великую страну, процветающую Атлантиду, бесспорно ждет лучезарное будущее. Чем больше я наблюдаю дела народа нашего, столь мудро направляемого тобою, о правитель Хронос, тем все больше крепнет во мне уверенность, что земле этой и народу ее жить и процветать веками.

Хронос смотрел на Гроджа с легким недоумением, он не мог понять, с чего это вдруг архонт, высказывающий, порой, публично недовольные замечания в адрес правителя Атлантиды, принялся сочинять оду ему.

– О мудрый Хронос, – между тем, продолжал свою речь Гродж, – прими от недостойного твоей великой мудрости подданного твоего покаяние за свершенные ошибки. Да, я готов признать пред тобою, а позже и публично, все свои заблуждения. Не гневайся на архонта своего, о Хронос, все свершенное мною – от недостатка мудрости и дальновидности, свойственных тебе. Я искренне раскаиваюсь в своих взглядах насчет войн и походов. Долго, очень долго мне был неведом глубокий смысл твоих воззваний ко мне, я не понимал и не осознавал того, что только в мире и согласии может процветать Атлантида. Раскаиваюсь, горько раскаиваюсь во всех своих заблуждениях!

Гродж уже не сидел, он встал перед правителем, и, говоря убежденно и страстно, смотрел на него по-иному: с особой теплотою и истинным раскаянием во взгляде, где-то в глубине его черных глаз даже притаилась слеза. Хронос, склонный вначале принять страстную речь архонта за театральное действо, позже уже стал сомневаться, играет ли архонт, или говорит одну святую истину. Чем дальше он слушал Гроджа, чем пристальнее вглядывался он в его взволнованное лицо, тем все более он проникался в его слова. Хронос, не перебивая и не вступая в разговор, как зачарованный, следил за каждым жестом архонта, за каждым его взглядом. И если вначале он сомневался, верить ли ему архонту, то в конце его монолога Хронос был совершенно уверен в том, что Гродж искренне раскаялся в своих заблуждениях и ждет теперь от правителя поддержки и участия, того, в чем тот никогда не отказывал нуждающимся. И в этот момент Хронос почему-то вдруг перестал испытывать по отношению к Гроджу неприязнь и раздражение, неизменно вызываемые в нем архонтом, им неожиданно овладело желание сердечно поговорить с ним, обсудить их непонимание друг друга, и стать, наконец, друзьями. На мгновение промелькнула мысль, зачем же друзьями, разве пристало правителю водить дружбу с архонтами? Исключение из этого правила, существовавшего веками до него, составлял только лишь Синапериб, истинно близкий ему человек по взглядам и душевным качествам. Но в тот момент он не спросил себя, откуда появилось в нем это желание, еще мгновение назад принятое бы им за дикость, потом же, все более попадая под влияние горячего раскаяния Гроджа, спрашивать себя об этом он уже не мог. Хронос, повинуясь странному душевному состоянию, заслонившему в один миг все его мысли и ощущения, вдруг приблизился к архонту. Тепло улыбаясь человеку, к которому еще несколько мгновений назад он испытывал только лишь неприязнь, Хронос сердечно пожал ему руку, и, обняв за плечи, усадил рядом с собою.

– Я несказанно рад тому, что услышал из уст твоих, архонт Гродж, – горячо заговорил Хронос. – Сердце мое радуется, теперь больше не будет непонимания и недомолвок между нами. Я готов принять тебя, как своего друга, разделить с тобой свой кров, свои взгляды, свои дела.

– Истинно ли я понимаю тебя, о правитель Хронос, – пытливо всматриваясь черными глазами в раскрасневшееся лицо правителя, воскликнул архонт, – ты готов отныне положиться на мою помощь в великих твоих делах? О, я и мечтать не смею об этом! Неужели же это правда?

– Истинная правда. Своим раскаянием ты показал верность служению народу Атлантиды, и, значит, ты можешь стать мне помощником, другом.

– Благодарю тебя, великий и мудрый Хронос. Нет на свете человека счастливее меня, ибо сегодня я заслужил доверие величайшего из смертных, правителя нашей процветающей страны. О мудрые Боги, вы свидетели великого восторга моей души!

Гродж ликовал: его затея, казавшаяся поначалу несбыточной и безуспешной, принесла ему полную победу. И пусть разговор пошел не по тому пути, который он наметил, так даже лучше, если он не станет сразу же вести речь о Лессире. Зачем пробуждать сомнения в только что усыпленной им душе правителя? Пусть сон сделается глубоким и прочным, и вот тогда он спросит Хроноса о прекрасной дочери его, тот не откажет страстной просьбе архонта. Нет, не откажет! В этом архонт теперь был уверен. Глядя в затуманенные слепой радостью глаза Хроноса, он и сам удивлялся, как легко досталась ему победа. Конечно, позже правитель придет в себя и поразится своим деяниям, но будет уже поздно, ибо дочь его, став супругой архонта, разделит с ним его постель. Что же после случившегося можно будет изменить? Нет, слишком поздно! На мгновение скользнула мысль о том молодом красавце, что сопровождал сегодня Лессиру. Ничего, он разузнает о нем, и сам разберется с ним. А пока – победа!

Архонт, сказавшийся уставшим от долгого ожидания, попросил разрешения остаться во дворце, на что Хронос с радостью согласился. Верному слуге своему она приказал приготовить для архонта покои, принести ужин и вино, тот внимал почтительно, но во взгляде его таилось удивление: никогда доселе архонт Гродж не оставался во дворце на ночь, никогда достопочтенный правитель не был так добр и ласков с этим суровым, надменным человеком. О Боги, знать и вправду мир изменился вокруг, если злобным и презирающим мир людям стало легко заполучить уважение самого Хроноса, горестно подумал слуга и отправился выполнять приказание.

Глава 16

Дом Верховного жреца, по обыкновению, был погружен в тишину, густую и непроницаемую, как туман в сезон дождей, изредка нарушаемую лишь приглушенными голосами немногочисленных слуг. Микар не любил, чтобы покой его обители даже на короткий миг был сотрясаем грубыми вибрациями воздуха. Более всего Верховный жрец ценил безмолвие и уединение. Только так он мог отстраниться от земли, немало досаждавшей ему призрачными, чаще всего, ничтожными горестями и заботами ее обитателей, он жаждал хотя бы немного приблизиться к Великим Небесам, скрывающих от простых смертных необъятный простор запредельных далей.

Воистину на земле Атлантиды, некогда славившейся великими науками, прекрасными искусствами, чудесными предметами, почти не осталось людей, не утративших способностей и знаний соприкосновения с запредельным. Даже жрецы, даже они, под влиянием тяжелой материи обессилено опустились на землю. Простые же смертные, теперь уже не наделенные великими знаниями, все более и более превращались в лишенных высоких стремлений существ, навеки погрязших в путах своих земных забот и бед. Даже и тех кратковременных встреч с народом нынешней Атлантиды ему хватало вдоволь, чтобы осознать, насколько же развращены люди сладким для них пленом земли и собственной плоти, требующим услад и развлечений.

Микар не помнил времен, когда бы его народом владела зависть к успехам и благосостоянию ближнего, он не помнил, чтобы кто-то желал чужого, желал страстно, низко и злобно. Горечь он ощущал в своей душе, когда в моменты народных собраний стоя на площади средь народа своего, он видел горящие ненавистью глаза, слышал громкие и истошные вопли людей, ратующих что есть силы за передел земли. Призывы к смирению и благоразумию были безуспешны: народ Атлантиды им не внимал. Даже он, Верховный жрец, наделенный огромной властью и вековой мудростью, доставшейся ему от самих Сынов Небес, даже он не мог образумить ослепленных страстями людей.

При последней встрече с правителем Хроносом, когда произошел меж ними непростой разговор, Микар в сердцах попенял ему, что тот не может усмирить людей, но молвил это он не вполне осознанно, поддавшись сиюминутному гневу, ибо он знал, что ничьей вины, а тем более Хроноса в этом нет. И если вдуматься в самый корень происходящего, а также и того, что должно произойти, то и самих бунтовщиков, все громче и громче кричащих на площади, даже и их винить нельзя, ибо таков ход земных событий. Кого винить в том, что ночь приходит на смену дню, холодный дождь – жаре, смерть – жизни?

Так думал Верховный жрец, но сердце его плакало, больно было ему, особенно ему, познавшему в полной мере величие и почти космическую гармонию жизни Атлантиды, всех ее обитателей, видеть, как медленно и неуклонно приближается смерть к безмерно любимой им Атлантиде. Казалось, что и сами люди, неосознанно ощущая приближение конца, вдруг более стали проявлять свою низменную природу, сокрытую доселе где-то в глубине их естества. И невольно закрадывалась мысль, а если уничтожить эти пагубные проявления, истребить их безжалостно, может быть, тогда изменится ход событий, и мудрые Боги вновь обратят свою милость к Атлантиде, продлят еще ее жизнь.

Но кому по силам сие содеять? Разве он, Микар, Верховный жрец Атлантиды, может изменить природу людей? Даже он, за несколько сотен лет своей жизни в бренном теле не утративший своих великих способностей, дарованных самими Сынами Небес, даже он не мог влиять на размеренный ход земных событий. Единственное, что ему оставалось, так только лишь их лицезреть, да еще страдать от беспомощности своей вековой мудрости, поделиться которой он не мог. И не потому, что было жаль накопленных знаний, а потому лишь, что вряд ли их могли бы впитать в себя погрязшие в земной суетности люди. А раз так, значит, и сотрясать воздух ни к чему, видимо, только ему и остается, что молча, сжав сердце в твердый камень, страдать.

В последнее время углубление Микара в себя, в тонкие структуры собственного подсознания было особенно длительным. Там он искал ответы на мучившие его вопросы, полностью уходя в себя, не отпуская свой дух, как во время обычных медитаций, напротив, он загонял его все глубже и глубже в подсознание, все еще скрывающее, даже от него, вселенские тайны, Микар изо всех сил старался понять, что же мучает его. Что ЭТО, не дающее покоя, лишающее сна?

Окунаясь в видения, представляемые ему глазом Богов, он ужасался страшным картинам. В его мысленном взоре страна была окутана почти непроницаемой пеленой пепла и едкого дыма, даже свет солнца не мог пробиться чрез этот губительный занавес, точно погребальным покрывалом закрывшим всю землю. Было трудно дышать, люди искали убежищ, чтобы укрыться от губительного пепла, насытившего воздух, разъедающего само дыхание. Мгла же становилась все гуще и страшнее: нигде не вспыхивало ни огонька, ни блика солнечного света. Чудилось, что все живое скрылось с лица земли. Но что за шум вдруг слышался ему? Это был дождь, но не успокаивающий и навевающий дрему, как обычно, когда наступал сезон дождей, а страшный своею невиданной доселе силой и неотступностью. Мутные, грязные потоки обрушились на землю Атлантиды, грязь текла и текла по сочным листьям цветущих еще деревьев, все еще благоухающим бутонам прекрасных цветов, грязь беспрестанно лилась и лилась на мраморные стены, широкие арочные террасы безмолвных дворцов, еще вчера слепивших даже небеса своею белизной и блеском. Микар видел, как воды становилось все больше, земля уже была не в силах ее впитать в себя, и вода свободно и стремительно текла по улицам и площадям, подступала к строениям и к самим дворцам, руками искусных мастеров возвышенных к небесам. Обезумевшие от предчувствия скорой гибели люди стали выбираться из своих укрытий, они поняли, что спасения нет, вода должна была всех поглотить, вместе с их домами, садами, землями, коих им так не хватало под солнечным и ясным небом. Страшный оскал ужаса исказил их лица, уже наполнил мраком их глаза. Они беспорядочно метались в мутных, стремительных потоках холодной воды не в силах найти убежище и спасение.

Здесь Микар отстранялся от видимого им, он не хотел лицезреть в деталях картины смерти, бывшей повсюду, подступавшей со всех сторон. Он освобожденным духом рвался в небеса, чтобы не видеть самого трагического и страшного, момента гибели, ставшего единым для великого множества людей, еще вчера ходивших по благодатной, цветущей земле, радовавшихся своим немудреным успехам и делам. Свой внутренний взгляд Микар вновь обращал к земле уже тогда, когда наступала развязка.

Все было кончено для его Атлантиды. Там, где еще недавно были дворцы и дома, сады и зеленеющие всходами поля, прекрасные площади и буйствующие прохладной водой фонтаны, там, где слышался смех влюбленных, степенный, неторопливый разговор пожилых, веселые звуки пьянящей музыки на площадях во время празднеств, теперь царило лишь безмолвие бескрайней глади воды, поглотившей все, что создавалось многими веками, все, что дышало, смеялось и пело. Повсюду, куда проникал взгляд, было одно лишь море, спокойное и безмятежное, под ослепительным и сияющим благодатным светом Солнца. Наблюдая за неторопливым бегом волн, даже и представить было нельзя, что всего лишь короткий миг назад здесь, на этом самом месте, разыгралась страшная трагедия, коей будет суждено долгим, пронзительным эхом звучать в веках, тысячелетия ей будет суждено потрясать умы множества поколений, все еще беспрестанно сменяющих друг друга на этой бренной земле.

И только лишь одна единственная метка, как вечная память, осталась на века от великой и процветающей Атлантиды – над морской гладью волн все еще возвышался трезубец горы центрального пояса Аталлы, который был главным ориентиром для плывущих из дальних стран к родным берегам, только лишь он оставил призрачную память о великой земле. И настолько призрачной была эта так и не канувшая в лету память, что будущие поколения людей вряд ли смогут поверить в ее истинность.

Микар с болью следил внутренним взором ока Богов, которому не было преград ни в канувшем лету времени, ни в том времени, что еще должно наступить, и понимал, что, несмотря на ужас увиденного им, не эти картины всеобщей гибели беспокоят его. Но тогда от чего так зябко и тревожно его душе, будто бы вселенский холод пронзил ее насквозь, насытил ледяным дыханием межзвездных ветров? Вновь и вновь вглядываясь в развертывающуюся пред его взором безмолвную картину морской бездны, безжалостно поглотившую целый мир великой цивилизации, Верховный жрец, дарованными ему Сынами Богов мудростью, вдруг понял, что же так терзало его душу. Он понял, наконец, что это страх, страх полного забвения пред временем и грядущими веками его великой Атлантиды, ее высоких знаний, прекрасных искусств, ремесел. Когда-то родятся другие люди, ныне существующие же земли сменятся новыми, – те, что уже были когда-то на поверхности вод, а теперь покоятся на дне пучины, тая в себе тайны прошлого. Но для возродившихся поколений это будут новые, неизведанные земли, и как никто не ведает о том, что эти вновь возродившиеся из чрева матери Земли материки скрывают богатую память веков, так никто из людей других поколений не будет знать о его любимой Атлантиде, о ее высокой цивилизации, прекрасных искусствах, великих знаниях. Забвения, всею душой Верховный жрец Атлантиды страшился забвения своей великой страны.

Он вдруг всеми фибрами души ощутил непреодолимую жажду стремительных и неотложных действий. Микар осознал, что именно он должен был, немедля более, отдать необходимые распоряжения для спасения великих знаний – древних книг, рукописей, предметов искусства и старины. Спасти же все эти сокровища могут только избранные, те, кто понесет знания Атлантиды, дарованные ей Сынами Богов, другим народам, темным и непосвященным, ради их же блага. А для этого уже сейчас, без раздумий и промедления, следовало начать поиск достойных, не опутанных цепями материи, чародейства и колдовства, чистых сердцем и собственными помыслами.

Но как отыскать таких среди народа и выбрать достойных? Не каждый мог быть привлечен к великой миссии. И потому Микар, не откладывая, решил созвать к себе всех жрецов, а также и писцов храма Верховного жреца, людей умудренных опытом и тайными знаниями. Именно они по замыслу Верховного жреца должны будут отправиться в школы и гимнасии, к умелым мастерам и ваятелям, чтобы, открывая истинный смысл исканий лишь надежным людям, выбрать самых просвещенных и прилежных. Их, снабженных всем необходимым при воплощении сей великой миссии, и следовало снарядить для дальних морских путешествий во все стороны света.