Текст книги "Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие"

Автор книги: Лариса Тимофеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Серёжа не может простить мне поцелуя со Стефаном. Я решила, что он мне изменяет, раз не ответил на мой вопрос, и стремительно теряю к нему доверие. А пустот не бывает – на смену исчезающему доверию спешит подозрительность. Всего за один день наши отношения изменились! Мы двадцать два года вместе… Боже мой! – вдруг осознала я совпадение. – Как с Костей! Там мучительные двадцать два года, тут упоительно счастливые и тоже двадцать два года. Эта цифра что, фатальная для меня? – Я взглянула на профиль Серёжи. – Я по-прежнему его люблю. Я не стала любить меньше. Что же тогда изменилось? Почему обида заслоняет любовь? Может быть, и не бывает «вечной» любви, и, как всё в этом мире, любовь имеет свойство стареть, дряхлеть и разрушаться? Прежде я была уверена, что любовь не имеет измерения во времени. Я твёрдо знала – любовь либо есть, либо её никогда не было. А сейчас нет, сейчас я склоняюсь к мысли, что бессмертная любовь – это мечта, иллюзия за которой я побежала двадцать два года назад, и теперь мудрая жизнь в очередной раз развенчивает очередную мою иллюзию. Серёжа… – позвала я мысленно. – Не чувствует моего взгляда, занят своими мыслями. А может, он и не любит меня вовсе, и, как говорил Андрэ, попросту использует брак в качестве ширмы, скрывающей его многочисленные сексуальные связи? Семья, как основа респектабельности. – Я поёжилась, холод пробежал вдоль лопаток. В сердце, в который раз за сегодня, воткнулась игла страха, и стало больно дышать. – Оох, неужели, правда? Тело подтверждает, наконец-то, осознанную истину? – Не обращая внимания на боль, я медленно набрала воздух в легкие. Достигнув предела, задержала дыхание, потом так же медленно выдохнула. – Как бы там ни было с его любовью, непреложным является главное, с Серёжей я была счастлива все двадцать два года жизни. Я счастлива и сейчас. Я не одинока, меня любят Андрей и дети, а я люблю их и Серёжу».

– Серёжа, я хочу задать вопрос. Ты можешь оставить его без ответа. Мне почему-то не столь важен ответ, сколь важна сама возможность задать этот вопрос.

Сергей подобрался, кисти рук надёжнее обхватили руль. Я никогда не задавала ему этого до банальности обычного между двух влюблённых вопроса… Он продолжал смотреть перед собой, на пустую, стремительно убегающую под колёса автомобиля, дорогу. Он молчал, молчал и ждал. «Зачем я стремлюсь разрушить свой мир? – с горечью вопросила я себя, наблюдая за ним. – К чему задавать вопрос, ответ на который несёт угрозу моему миру?» Вопрос я не задала, а он не переспросил и в тишине моего молчания постепенно расслабился.

На повороте с трассы на дорогу к усадьбе я попросила:

– Серёжа, прости меня.

– О чём ты, Маленькая?

– Прости за поцелуй со Стефаном. Я не знаю, как за это просить прощения, я не знаю, как это можно простить. Я не понимаю, как я согласилась на поцелуй. Я пытаюсь вспомнить, о чём я думала, когда подошла к Стефану, и не помню. Знаю только, я совсем не думала о тебе. Сегодня мой мир состоит из отдельных фрагментов, в нем нет цельности, каждый фрагмент существует сам по себе. Даже ты и дети – фрагменты в мозаике моей жизни. Здесь ты. Там Макс. Вот тут Катя. А там Стефан или кто-то ещё. Я передвигаюсь от фрагмента к фрагменту, не умея связать их и объединить. В начале нашей жизни ты был эпицентром, вокруг тебя строилась вся моя жизнь. Все остальные нужды и заботы отстояли далеко, на периферии наших отношений. Я знакомилась с тобой, наблюдала, изучала тебя, твои реакции, твои потребности. Я любовалась тобой, восхищалась, даже слабости твои меня приводили в трепет. Мы сутками не расставались, и мне всё равно было мало тебя, мне всё равно было недостаточно общения с тобой. Я не знаю, не помню, когда я поставила на первый план нужды других людей. Когда начала откладывать наше общение на «потом, когда освобожусь». Незаметно для себя, я главное заменила второстепенным. В последнее время я и осознавать перестала, как мало времени мы проводим вдвоём. Я, Серёжка, уже и скучать по тебе перестала, мне попросту некогда скучать. Желание быть рядом с тобой, я задвинула в самый дальний угол своих возможностей. Серёжа, я не знаю, как изменить сотворённый мною мир. Он уже разваливается, из него будут уходить люди – дорогие мне люди. Но только не ты, Серёжа, только не дети! Я прошу, помоги мне!

Он резко затормозил и повернулся ко мне.

– Маленькая, ты сегодня весь день твердишь о разлуке. В сотый, в тысячный раз тебе повторяю: мы никогда не расстанемся, я взял тебя в жёны навсегда. Уясни себе это, наконец! Даже если будешь гнать от себя, я не уйду!

– Серёжка, ну что ты говоришь?!

День второй

Машу я увидела, как только вошла в отделение гастроэнтерологии. Наклонившись вперёд, она сидела на диванчике, опираясь сложенными вместе предплечьями на колени, и разглядывала пол под ногами.

– Машенька, доброе утро!

Маша подняла лицо и сердито отмахнулась:

– Не доброе! Сижу здесь с ночи, почитай!

– А почему ты здесь сидишь?

– Денег с собой не взяла, вот и сижу! Пешком-то до дому не дойдёшь. – Она поднялась. – Тебя Пашка привёз?

Я покачала головой.

– Максим.

– Ну всё равно! В машину пойду! – Она повесила на руку сумку, из которой торчали домашние тапочки. – Там подожду тебя!

– Что случилось, Маша?

– Что случилось?! – потеряв спокойствие, переспросила Маша и грозно сверкнула глазами. – Отказался Вася от меня! Разводимся мы! – И Маша с силой выдула воздух на лоб.

– Сядь, Маша, – мягко сказала я. Отняла у неё сумку, усадила на диванчик и села сама. – Вначале скажи, как Василич себя чувствует.

– А как Василич себя чувствует? Оздоро́вил, видать, раз разводом грозит!

Я поморщилась.

– Маша!

– Что Маша? – Она огляделась по сторонам и, склонившись ко мне, понизила голос до шёпота и спросила: – Ты вот мне скажи! Я с Васей тридцать лет прожила, что, эти годы ничего не стоят? Зазнобу он свою пожалел! Ишь, ты как! А меня, значит, не жалко?

– Что вы вдруг о давно минувшем заговорили?

– Да покаялась я, рассказала, что она к нему приходила. Он и запереживал, и запереживал, гадать стал – и зачем же она приходила? вдруг, помощь ей нужна была, вдруг, что у ней случилось! Тьфу!

О том, как познакомилась со своим будущим мужем, Маша поведала мне давно. Рассказывая, она гордилась собой и посмеивалась, беспрестанно теребя нитку кораллов на шее.

– Знаешь-нет, Василича-то я увела! – Маша помолчала и мелко заколыхалась в смехе. – Зазноба ведь у него была. Гордячка, как наша Женька! Вася ещё парнишкой был, когда её заприметил, она в соседях с его бабкой жила. Со скрипочкой в школу ходила. Вася-то сельский. Его отец из Москвы в село уехал, что-то у него с родителями случилось, разлад какой-то, он всё бросил и уехал. В селе и маму Васину нашёл. А когда отец помер – дед, значит, Васин – отец с Васей приехали на похороны, тут только бабка и внук познакомились. После Вася в Москву к бабке наезжать стал. Бабка Аглая Никифоровна – царство небесное, ох, и суровая женщина была! – звала Васю насовсем переехать, да поначалу не мог он, хозяйство у них в селе было, а Вася – единственный сынок и помощник. А потом… Родители-то у Васи недолго пожили, мама болела, потому рано умерла, и отец не задержался, почитай следом за женой на тот свет отправился – лег вечером спать, а наутро не проснулся. Тогда Вася и переехал к бабке. За скрипачкой этой ухаживать стал, потом предложение сделал. А она ему: «Ты хороший, Вася, я вижу, да разные мы с тобой, соскучимся скоро друг около дружки». – Манерно искривив губы, Маша изобразила пассию молодого Василича тоненьким голоском.

Я усмехнулась. Увидев это, Маша вновь заколыхалась.

– Не вру, Маленькая, видела я её! Вся розовенькая, ножки тоненькие, того и гляди, подломятся, да ещё на каблуках! Тащит она эту скрипочку свою, да портфельчик, голова в кудряшках далекооо впереди, зад откляченный сам по себе – отстал, никак туловище не догонит. Посмотрела я на неё, ну, думаю, эта мне не помеха! В общем, только пару раз мне себя Васе показать и пришлось. Первый раз я пирог с мясом испекла, да к бабке его Аглае Никифоровне в гости зашла, совета якобы попросить. Чаю мы с ней попили, я ей про себя рассказала, она мне про Васину несчастную любовь. Потом Вася с работы пришёл, полпирога сходу съел, ел и нахваливал. Я – домой, а бабка Васю отправляет проводить меня. Мы целый час в подъезде с ним и простояли – знакомились. Потом я в гости к бабке ещё два раза заходила, да только без чаепития, спрошу что-нибудь, гостинец оставлю и домой. На третий раз пришла, Аглая меня спрашивает: «Не обидел ли тебя Вася, раз убегаешь, не дождавшись его?» А я скромно: «Нет, мол, всё в порядке. Хороший у вас внук, разве он может обидеть?» Как-то в воскресенье отправила она Васю пригласить меня на обед, я пришла. Пообедали, а после в парк пошли прогуляться, там на травку присели, я волосы поправлять, я тогда форсила, косы не плела, а у меня заколка сломалась. Давай я волосы в косу собирать, а Вася рукой в них зарылся и всё, забыл свою скрипачку! – Маша усмехнулась. – Она потом приходила, пожалела, видать, и гордость свою оставила, да опоздала – мой уже Вася был!

Я, Маленькая, знаешь, насмотрелась на маму, как она со мной одна мучилась, а с нею так же билась её мать – бабка моя, и ещё в детстве решила: неет, у меня так не будет! Я мужчину себе найду на всю жизнь. Любить буду так, что никуда он от меня не денется, а если и позарится когда на кого, всё равно верну и ни словом, ни взглядом не попрекну, как и прежде, любить буду!

– А зачем, Маша, она приходила?

– Да не спрашивала я! Я назавтра повезла Васю с Сергей Михалычем знакомить, про неё и думать забыла. Потом, когда мы уж с Васей расписались, я к Аглае ездила, что по хозяйству помочь. Соседи болтали, что вроде бы она беременна от кого-то… – Маша прикусила язык и, прикрыв рот ладошкой, уставилась на меня. – Маленькая, не от Васи это… не смотри на меня так… она приходила, Вася с ней уже месяца три, как не встречался! И когда приходила, никакой беременности у ней не видно было. – Маша побелела и помертвелыми губами едва выговорила: – Думаешь, от Васи?

Я отрицательно покачала головой.

В дверях отделения показался Максим, подле него шагал маленького роста щуплый человек в цветной шапочке на голове и синей униформе врача, с пачкой бумаг подмышкой. Человечек что-то говорил, Максим, согнувшись над ним чуть не вдвое, внимательно слушал. Они дошли до нашего диванчика, остановились, теперь человек, не мигая, смотрел на нас с Машей, то ли видя нас, то ли не видя, продолжал вещать Максиму о разновидностях язв.

Нахмурившись, Маша вслушивалась в малознакомые и вовсе незнакомые слова. Взглянув на меня, она сдавленно позвала:

– Мал…кая…

Я обняла её.

– Не волнуйся, Маша! Доктор говорит не про Василича. Здравствуйте, доктор!

Человек, будто не услышав приветствия, договорил фразу про потерю крови при язве до конца и умолк. Выпуклые голубые глаза смотрели на меня без всякого выражения. Я улыбнулась.

– Доктор, как дела у нашего больного?

– Вы кто?

– Родственница. Меня зовут…

– Что, ещё одна?!

– Простите? – растерялась я и взглянула на Максима.

Макс лучился удовольствием. «Как отец! Воистину, яблочко от яблоньки…» Перехватив мой взгляд, Максим изобразил шутливо-виноватую гримаску.

Доктор тоже посмотрел на Максима. Сделал он это странно – не поворачивая голову, а закинув её назад, над собой.

– Леонид Моисеевич, это моя мама, Лидия… – сделал попытку представить меня Максим.

– Мама?! – вскричал Леонид Моисеевич, прерывая его и возвращая ко мне ничего не выражающий взгляд.

Я терпеливо ждала, когда его когнитивные способности справятся с задачкой под названием «Мама», и была вознаграждена за терпение – доктор бодрым голосом ответил:

– Больной стабилен. – И вновь умолк, по-прежнему на меня таращась. Задачка, видать, не сходилась.

Я отвернулась.

– Вот видишь, Машенька! Доктор говорит, что с Василичем всё хорошо!

– Маленькая, почему он, – она качнула в сторону врача головой, – говорит про потерю крови? Вася…

– Маша, доктор говорил не о Василиче.

– Я говорил не о больном, – радостно подтвердил Леонид Моисеевич. – Ваш больной поправляется, у него кровотечения не было. У него язва, самая банальная язва, этиологически связанная с инфекцией хеликобактер пилори.

– Кто это – Хелика? – вновь испугалась Маша.

– Маша, не волнуйся, так называется бактерия, которая вызвала язву у Василича.

– Так называется бактерия! – вновь обрадовался Леонид Моисеевич и решил порадовать Машу: – Заразился ваш родственник! От вас заразился или от кого другого. От еды мог заразиться.

– Маленькая, он говорит, я Васю своей стряпнёй заразила? Ты же знаешь, на кухне у меня чисто, даже Эльза меня хвалила.

– Маша…

– Ну, почему обязательно вы? Больной мог где-нибудь ещё заразиться, например, в кафе.

Лицо Маши исказила гримаса боли, она хотела поднять руки ко лбу, не смогла их донести и уронила на колени.

– Маленькая, что-то…

– Макс! Вызывай кого-нибудь! Скорее! Маша… Машенька, смотри на меня!

– …плохо… голова… – прошептала Маша и повалилась вперёд.

Я с трудом удержала её и отклонила на спинку диванчика. Лицо Маши потеряло симметрию.

«Господи, надо что-нибудь острое…» Я пошарила глазами по платью Маши.

– Маша, ведь любишь наряжаться! Сколько я и Серёжа тебе брошей надарили… хоть бы одну на себя нацепила…

Лихорадочно соображая, где бы раздобыть острое, я вспомнила, что на нагрудном кармашке врача я видела значок. Я оглянулась, врач всё так же стоял напротив, все так же держал пачку бумаг подмышкой, и всё тем же, ничего не выражающим взглядом смотрел на меня.

– Дайте значок! – Не дожидаясь, пока он осознает моё требование, я схватила его за руку и дёрнула к себе. – Придержите!

Бумаги из подмышки рухнули на пол.

– Придержите, говорю!

Отставив зад, врач, словно сделанный из дерева, согнулся под прямым углом и послушно положил вытянутые руки на плечи Маши. Я принялась отстёгивать с его груди значок.

– Что вы делаете?

– Заткнись! – прошипела я. – Я на тебя, дружок, в суд подам, если ты будешь дёргаться! За неоказание помощи.

Я рухнула на коленки и, торопясь, проколола остриём крепления значка подушечку большого пальца Машиной руки. Потекла кровь.

– Что вы делаете?! – В визгливом ужасе заорал врач прямо мне в ухо.

Следом я услышала, как за спиной, вразнобой стуча обувью, бегут по коридору люди.

– Держись, Маша!

Кто-то поверх меня наклонился к Маше.

– Рита, быстро инъекцию т-триомакс, – раздалась чёткая команда и по коридору опять побежали. – Леонид Моисеич, отойди.

Я схватилась за указательный палец Маши.

– Хватит! – Мужская ладонь мягко легла поверх моих рук. – Не надо!

Я подняла голову, на меня смотрели добрые серые глаза в сеточке мимических морщинок. Врач дождался, пока мои руки расслабятся, и спросил:

– Кто вас научил кровопусканием заниматься, да ещё чем попало? Так ведь и заразу можно занести!

Взглянув на разгладившееся лицо Маши, я буркнула:

– Что было под рукой, то и взяла! Понадеялась, что кровь вымоет грязь наружу, видите, как течёт.

– Вижу. Как следует расковыряли вы палец вашей мамы. Испугались?

Я кивнула. Маша слабо пошевелила повреждённой рукой.

– Маша, прости! Больно тебе?

– Маленькая, – слабым голосом спросила Маша, – это что… у меня инсульт был?

– Маша…

– Не дала ваша маленькая инсульту случиться! – заверил врач. – Не волнуйтесь! А пальчик мы ваш сейчас обработаем и пластырем заклеим, дня через три будет, как новый.

Прибежала Рита со шприцем. И в этот момент дверь палаты отворилась, на пороге возник Василич, посмотрел сначала на меня, так и стоявшую на коленках перед Машей, на врача, наклонившегося над нами обеими, на Риту, делавшую Маше укол в руку, потом его взгляд застыл на кровавом пятне, растёкшемся на подоле Маши. Василич выдвинулся в коридор плечом вперёд, поднял встревоженный взгляд от пятна на жену и растерянно спросил:

– Маняша, что ты?..

Маша было жалобно скривилась, но опомнилась и пропела:

– Вася, ничего! Так я! Ночь не спала, устала! Голова вот немного заболела. Вот доктор…

– А кровь… почему?

И я, и Маша, обе с надеждой задрали головы на врача, рассчитывая на его объяснение случившегося. Помощь пришла с другой стороны:

– Больной, вам нельзя вставать! – выкрикнул строгим голосом Леонид Моисеевич. – Почему вы на ногах? Быстро возвращайтесь в палату!

Василич не обратил на него внимания. Но вмешался Макс:

– Василич, пойдём, не будем нарушать режим. – Максим взял Василича за плечи, мягко поворачивая его к двери. – Маша поранилась. Пока ей обработают рану, я тебе всё расскажу. Пойдём.

Оглядываясь на улыбающуюся жену, Василич подчинился понуждению и шагнул в палату. Макс плотно закрыл дверь палаты за собой.

Леонид Моисеевич принял из моих рук перепачканный кровью значок. Я извинилась за грубость, потом поблагодарила его, на что он ответил:

– Вы решительная… эээ… Лидия, и под горячую руку вам лучше не попадаться.

Я рассмеялась.

– Да, лучше не надо! Ещё раз прошу прощения, Леонид Моисеевич. А что, при язве, и правда, нельзя ходить?

Он засмеялся некрасивым, блеющим смехом:

– Беееее… а вы попробуйте! – и пошёл от меня по коридору, продолжая блеять.

В открытую дверь процедурного кабинета, я видела, как Рита продезинфицировала, а потом опрыскала каким-то раствором палец Маши. Маша пребывала в состоянии счастья и от явно выразившегося страха на лице Василича, когда тот увидел жену в окружении хлопочущих врача и медсестры, и оттого, что со здоровьем её всё обошлось, потому весело отмахнулась от перевязки:

– Эка! Я, почитай, каждый день то паром обожгусь, то ножом порежусь, то масло раскалённое куда капнет. У меня быстро заживает, и это заживёт, завтра и забуду уже! Спасибо вам!

Она вышла в коридор.

– Пойдём, Маленькая.

– Маша, я кладу тебя на обследование.

– Так я и так в больнице!

– Маша, я серьёзно!

Радость её испарилась, опустив глаза в пол, она прошептала:

– Значит, всё-таки был инсульт.

– Была угроза.

– Маленькая, не время! – Она подняла на меня умоляющий взгляд. – Вася хворает.

– Время, Маша, самое время! Лучше обследоваться и принять лечение сейчас, чем довести дело до настоящего приступа. И Василичу есть стимул быстрее поправиться!

Машу оформили в неврологическое отделение, и я проводила её в палату.

– Маша, ты прежде выспись. Слишком много волнений за последние сутки, а ты ещё и ночь не спала. Какой угодно организм взбунтуется! Я ещё забегу к тебе.

Склонив венценосную голову, Маша сидела на кровати, карябая ногтем по заскорузлому бурому пятну на платье.

– Видно, и моё время пришло. Мне в этом году пятьдесят пять. Мама моя уже семнадцать лет, как в могилу сошла, а бабка и того раньше.

Я прикрикнула:

– Ты не мама, и не бабка! Уже одно то, что они не дожили до сорока, а тебе пятьдесят пять, само за себя говорит!

Она протяжно всхлипнула.

– Васю жалко.

– Не жалко, раз на тот свет собралась! Знаешь ведь, он без тебя жить не сможет!

– Смооожет, раз разводиться со мной собрался. Найдёт свою худоногую.

Я засмеялась.

– Ох, Маша! Неужели, ты так ослабла, что уступишь худоногой Васю своего?

Она вскинула голову, посмотрела на меня и тоже рассмеялась, потом покачала головой.

– Мой Вася!

– Вот и славно! Пошла я. А ты не теряй времени, ложись и спи! Катя обещала к обеду приехать, одежду тебе привезёт.

Василич лежал на кровати спиной к двери. Я хотела прикрыть дверь, как услышала:

– Маленькая, ты? Заходи, не сплю я!

Я вошла. Осторожничая, боясь вызвать боль, он стал поворачиваться на спину.

– Болит?

– Да ничего, легче уже! Максим пошёл воды купить, а я тебя жду. Как там?

– Там так же, как и у тебя, Василич. Маша больше переживает за тебя, чем за себя. Жалеет, что не вовремя я её в больницу определила. Ей бы лучше тут, рядышком с тобой быть.

– Ты мне язык не заговаривай. Ты главное скажи! Инсульт был?

Я кивнула.

– Почти. То ли Маша крепкая, то ли, и правда, моя «терапия» кровавая помогла, обошлось всё.

Он расслабился и, устремив глаза в потолок, осудил себя:

– Обидел я Маняшу вчера, не сдержался. Вот она и…

Я придвинула стул к его кровати.

– Хочешь, я руки положу?

Он молча приподнял свою ладонь, открывая доступ к месту боли. Я закрыла глаза, проверяя поток энергии, потёкший из рук.

– Боится Маша, что ты женщину ту свою до сих пор помнишь.

– Да какую «свою»? Не было у меня с ней никогда ничего! «Свою»! За ручки держались, да поцеловались несколько раз! Мне не понятно, почему Маняша скрыла, что она приходила? Думала, что я выбрать не сумею? Между двух баб болтаться буду? Значит, не верила она мне!

– Не усложняй, Василич! Маша и тогда боялась тебя потерять, и до сих пор боится. Любит она тебя.

– Любит. Когда под принца ложилась… это тоже любит?

– Я думала, ты простил.

– Простил. Но память-то я не потерял!

– Понимаешь, Василич, бабы – дуры. Мы даже если и знаем, что нас любят, всё равно хотим восхищения в глазах да восхищения в словах, так уж устроены. Можно на это не обращать внимания, блажью считать, но от этого мы другими не станем. Женщина по жизни лебёдушкой плывет, когда в своей неотразимости уверена, и утицей ковыляет, когда муж на неё равнодушным взглядом смотрит.

Василич помолчал и крякнул:

– Даа. Хочешь сказать, что я сам Маняшу в объятия принца толкнул?

– Хочу сказать, что и через годы с нами надо вести себя так же, как вели себя во время ухаживаний. Это если женщина дорога, а нет, так и спросу нет! Но тогда не жалуйтесь, что женщина на мёд, истекающий из других уст, соблазняется.

– Ишь, ты как! А нам как же? Вы-то тоже, выйдя замуж, другими становитесь.

Я кивнула, соглашаясь.

– Становимся.

– Ну и что? Чего замолчала? Как с этим быть?

– Один будет вести себя, как взрослый, будет давать, не ожидая благодарности. Другой будет ждать, когда вначале ему дадут. Незадача в том, что и брать-то умеет только тот, кто научился давать.

– Ишь, как завернула! – Он с силой потёр лоб и помолчал. – А правду, пожалуй, говоришь! Кто умеет давать, тот и берёт, что малое, что большое с благодарностью и обязанным себя не чувствует. А у вас с Сергей Михалычем, кто даёт, а кто берёт?

– Не знаю. Каждый, наверное, и даёт, и берёт. Серёжа радуется, что может разделить со мной то, что у него есть. Я люблю его и благодарна, что он принимает мою любовь.

Катька влетела в палату ураганом, принеся с собой смех, шутки, поцелуи. Василич сделал вид, что сердится на неуёмное веселье, на что Катя, смеясь и целуя его в небритые щёки, приговаривала:

– Это, чтобы не болело никогда-никогда! Это, чтобы ты не сердился! Это, чтобы настроение твоё стало опять весёлым! Поцелуи лечебной силой обладают, я с детства знаю! Мама поцелует, и ушибленная коленка переставала болеть. Где тебя ещё поцеловать?

Возвращаясь домой с Катей, я повинилась:

– Вчера не пришлось поговорить. Прости, Котёнок.

– Даа, – отмахнулась она, – не актуально. Эдвард пригрозил, что женится в этом году.

– Женится? И невеста на примете есть?

– Ага. Анюта.

– Анюта беременна.

Катя присвистнула. Помолчав, спросила:

– Даша поэтому так срочно рванула в Питер?

Я пожала плечами.

– Вероятно.

– Мама, это что получается, Стефан дедом вот-вот станет? Ух ты! – Катя рассмеялась.

– Не жалеешь?

– О чём?

– Что Эдварду отказала?

– Вчера не по себе было. А потом… Василич, Маша… подумала, хочу так же, чтобы страшно было без другого остаться. Маша вчера обмерла вся, соображать перестала… говорю, смену белья возьми, трусы, майку, она понять не может… наверное, предложи ей с Василичем местами поменяться, то она… – Катя приспустила стекло и помахала рукой, уступившему ей дорогу, водителю, – то она согласилась бы. А так… непременно в этом году жениться, а кто жена… тебя люблю… но не ты, так другая… так не хочу. Ну вот. – Выехав, наконец, на трассу, Катя расслабилась. – Спасибо всем вежливым людям! Теперь полетим. – И прибавила газу.

Мотор заурчал басовитее, слегка вдавив нас в сиденья, машина, и правда, полетела. Катя хохотнула.

– Думала, братка у меня тихоход, а вчера на трассе, представляешь, мама, – Катя бегло взглянула на меня, – под четыреста притопил! И дед ничего, помалкивал.

– Полиция тебя не останавливает?

– Не-а. Они меня знают. Я обаятельная! И потом, мама, я хороший водитель!

Единственная роскошь, которую Катя себе позволяет – это её Bugatti, одна из нескольких десятков, произведённых на весь мир, машин. Купила Катя суперкар на свои деньги, на свои же и обслуживает его.