Текст книги "Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие"

Автор книги: Лариса Тимофеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Максиму передался мой «дар». Изредка мы устраиваем бои по одному из вариантов. В одном случае мы играем на скорость – задача состоит в том, чтобы за определённое время положить в лузу, как можно больше шаров, при этом каждый играет за своим столом. В другом случае после каждого удара мы обмениваемся столами, и тогда задача усложняется – одним ударом нужно и загнать шар в лузу, и оставшиеся раскатать по полю так, чтобы партнёру было сложнее их «взять». Второй вариант мне нравится больше, и называем мы его «поочерёдка».

– Давай поочерёдку сыграем, – настаивал Макс, – за одним столом не так интересно, но что есть…

– Давай.

Виталий долго не мог взять в толк, «какой такой ерундой» мы занимаемся. Оказавшись азартным болельщиком, и, видя, как мастерски я или Макс работаем кием, он с возмущением вопрошал, зачем мы раскатываем самые удачные связки шаров, и почему у каждого есть только один удар.

Партию в итоге выиграл Макс.

– Мама, я не помню, когда я тебя в последний раз обыгрывал! – Светясь мальчишеским удовольствием, он подхватил меня за талию и закружил.

– Макс! – ахнула я. – Отпусти! Макс! Я мать, как-никак!

– Реванш не хочешь? – перестав кружиться, хитро прищурившись, спросил он.

– Только если ты поставишь меня на ноги!

Отбросив назад голову, Макс расхохотался.

В этот раз выиграла я с перевесом в один шар. И, если начистоту, то случайно – Макс допустил ошибку, оставив мне связку, и за один удар я положила в лузу три шара. Скорчив рожицу, я развела руками.

– Извини, сынок, но победная пляска с тобой на руках у меня не получится.

Недолго думая, он опять подхватил меня на руки и закружил.

– Мама, хватит обниматься! – Раздался требовательный голос Кати. – Ты мне по делу нужна! – Рдея румянцем на щеках и сверкая глазами, Катя топнула ногой.

Макс отпустил меня.

– Прости, милый! – Я расцеловала сына в обе щеки. – Я люблю тебя. – И повернулась к Кате. – Катюша, что не так? Ты сейчас что-нибудь прожжёшь, искры глазами мечешь.

Не отвечая, Катя направилась к деду. Я следом.

– Детка, я рад, что к тебе вернулся смех, – сказал Андрэ, поднимаясь навстречу, и поинтересовался: – Почему хозяйки дома не видать? Я уже испытываю неловкость.

– Не знаю, милый. Может, её отвлекают приготовления к обеду? Ты хочешь, чтобы я узнала?

– Нет-нет, посиди со мной. В последнее время мне редко удаётся побыть с тобой. – Андрэ дождался, пока я села, и сел сам.

Не смея перебивать деда, Катя плюхнулась в кресло напротив и нетерпеливо забарабанила пальчиками по подлокотнику. Глотнув вино, граф спросил:

– Зачем ты хочешь купить эту картину? Она очень мрачная.

– Я назвала её «Надежда».

– «Надежда»?! – в один голос воскликнули Андрэ и Катя.

– Где же там надежда? – переспросил граф.

– В лучике света, в цветочке. Художник изобразил край, предел человеческих возможностей – дно инферно. Ещё чуть-чуть и Личность погибнет. Это чуть-чуть сумел передать автор – малость, отделяющая от гибели, и есть надежда на возрождение.

Андрэ в задумчивости покачал головой. Воспользовавшись его молчанием, Катя, наконец, дала волю своему раздражению:

– Мама, что со мной не так? Я в этом доме была несколько раз! Я в этом подвале была несколько раз! Я по всему миру ищу талантливых художников! Все говорят – у меня есть чутьё! И что же? Где были мои глаза? Ты не успела войти в дом, как нашла сокровище!

– Вначале успокойся, Катюша. Выдохни.

Катя откинулась на спинку кресла и поторопила:

– Мама!

– Слепой тебя сделала предвзятость.

– И это всё, что ты можешь сказать? Я спрашиваю, куда делось моё чутьё?

Я поморщилась.

– Катя, думай! При чём тут чутьё? Ты была уверенна: «В этом доме искусства быть не может!» – Я сделала нарочитую паузу и мягко добавила: – У меня просто не было твоей предвзятости.

Она стукнула кулачком по коленке и вперила взгляд в потолок; прошло не менее минуты, как, шумно вздохнув, она улыбнулась.

– Хороший урок! Благодарю, мама. Теперь к делу. Я прикинула цену. Даже учитывая неизвестность автора, я бы поставила ценник в полтора миллиона. Думаю, две цены за неё много, а два миллиона можешь давать. В чулане я нашла достаточно работ, чтобы устроить персональную выставку автора. И теперь мне бы этого самого автора разыскать! Эдвард говорит, связи с ним нет. Он раньше открытки раз в год присылал, последние лет пять и открыток не было. Может, и не жив уже? – Она посмотрела на меня вопросительно, будто у меня и спрашивала. После паузы досадливо сообщила: – У меня Альманах в верстке… – Вновь умолкла, теребя ремешок на платье, и решительно закончила: – Мама, решай вопрос с Виталием, для Альманаха мне хозяин картины нужен. Затолкаю я «Надежду» в этот Альманах, чего время терять до следующего номера? – Катя вскочила с кресла и, опустив взгляд в экран телефона, заспешила к выходу.

Я взглянула на графа:

– Скажи, в кого Катя такая импульсивно-эмоциональная в отношениях и холодно-рассудочная в деле?

Граф только покачал головой, и я отправилась исполнять поручение Кати в другой конец мужского салона. Хозяин дома и его сын сидели на диване, один держал в руке стакан с желтоватой жидкостью и кубиками льда на дне, другой пил красное вино, а у Макса, не пьющего спиртного, в руках не было ничего. Мой сын встал при моём приближении, как сделал бы его отец и сделал бы его дед, и не сделал ни хозяин дома, ни его сын.

– Мама, – Макс жестом пригласил меня занять его кресло, а сам, поскольку присесть было больше некуда, примостился рядом со мной на подлокотник.

– Виталий, я к вам всё по тому же вопросу, – объявила я и извинилась, – простите мою настойчивость. Катя определила цену за картину вашего брата.

– Милая Лидия, я ведь подарил вам картину. – Коротко хохотнув, он бесшабашным жестом махнул рукой. – Забирайте!

Я невольно рассмеялась и покачала головой.

– Я не могу принять картину. Я не принимаю подарков по такой цене.

– Лидия, ну по какой цене? Мне эта картина ничего не стоила.

– Картина обрела цену, Виталий. По оценке Кати она стоит полтора миллиона.

– Вот эта картина? – Он ткнул указательным пальцем в пустоту. – Она стоит полтора миллиона?

Я помолчала, давая ему возможность осознать цифру, и сообщила:

– Как только имя вашего брата станет известным, картина вырастет в цене. Именно поэтому я предлагаю за неё двойную цену. – Я опять помолчала. – Итак? Если вы согласны, я прямо сейчас перечислю деньги.

– Подождите, Лидия. Вы готовы заплатить за картину три миллиона рублей?

– Нет, Виталий, я готова заплатить за картину три миллиона долларов.

Сумма отбросила Виталия на спинку дивана. На его лице промелькнула череда эмоций – растерянность сменилась сожалением, на несколько секунд он опечалился, потом гримаса гнева исказила лицо, потом лицо исказилось от боли, и боль осталась в глазах. Безмерно уставшим и вдруг осипшим голосом он спросил:

– Мой брат хороший художник?

– Да, Виталий, ваш брат хороший художник.

Виталий аккуратно поставил стакан на стол и, обхватив голову руками, стал раскачиваться из стороны в сторону. Хмурившийся на пустой бокал в своей руке Эдвард остался безучастным. Я протянула руку.

– Виталий…

Он резко поднялся и устремился к выходу, едва не сбив с ног заходившую в салон Катю.

– Макс найди отца. Эдвард, полагаю, нам лучше уехать, вашим родителям сейчас не до приёмов. – Я встала. – Катюша, сделка отменяется.

– Простите, Лидия, – промямлил Катин жених, – мне жаль, что так…

– Пустое, Эдвард, не извиняйтесь.

– Мама, его цена не устроила?

– Нет, думаю, причина в другом. Ты, Котёнок, домой поедешь?

– Конечно! Я дедулю должна отвезти и, мам, мне поговорить надо, хотелось бы сегодня.

– Хорошо, детка.

Подошёл Андрэ, поставил недопитый бокал с вином на столик, обнял меня за плечи и повёл к выходу. Я покаянно шепнула:

– Прости, Андрей, за вояж наш бестолковый.

– Детка, что ты могла сделать? Котик, догоняй!

Катя пристроилась к нему с другой стороны, он и её обнял за плечи, и мы вышли из мужского салона. Эдвард, как сидел в своём кресле, так и остался сидеть.

Никого не встретив по дороге, мы вышли из дома во двор – безжизненный в своей асфальтовой серости.

– Катя, у них тут люди пропадают. Ни Серёжи, ни Максима. Ни хозяина, ни хозяйки. Эдвард абсолютно безучастный, как будто в трансе. Может, ты нам что прояснишь?

– У них семейная драма. Алевтина была девушкой художника, старшего брата, а женой стала младшего, Виталия. А с ним, я так понимаю, она несчастлива. А теперь ещё выясняется, что её любимый вовсе не бездарность, а талант.

– Ясно. То же, по-видимому, и с Виталием – он всегда чувствовал себя успешным, ответственным, более достойным, чем брат. А теперь узнал цену работ брата. А с Эдвардом что случилось?

– А с Эдвардом… я ему сказала, что пока не готова к браку.

– Ясно, – повторила я. – У меня ещё два вопроса, где твой отец и где твой брат?

– Папа успокаивает Алевтину. – Катя пожала плечом. – Она вниз спустилась как раз в тот момент, когда все рассматривали картину, и всё поняла. Убежала, а папа бросился за ней. Куда Макс делся, я не знаю.

– Придется подождать. Может, в машину сядем?

На последних словах дверь дома резко распахнулась, вероятно, от удара ногой. На пороге возник Виталий с картиной в руках. Пройдя мимо нас, он положил её на крышу Катиного спорткара и, тяжело отдуваясь, воскликнул:

– Заберите эту чёртову мазню! Бога-ради, Лидия! Чтобы её не было в моём доме!

– Хорошо, Виталий. Катя, займись картиной.

Едва Катя отошла, Виталий начал извиняться:

– Бестолково так… вы простите, мы с супругой ждали, готовились и…

– Не беспокойтесь, всё в порядке, – поспешила заверить я.

Мне было жаль его – он растерял весь свой апломб, всю горделивость, взгляд его напоминал взгляд пса, отвергнутого хозяином. Я подошла ближе и, понизив голос, сказала:

– Даже самые тяжёлые поражения ведут к новым возможностям, Виталий. Если кажется, что жизнь рушится, знайте, уже готова дверь, ведущая к новому счастью, надо только позволить себе открыть эту дверь.

– Маленькая! – окликнул Серёжа. Он и Макс спускались по ступенькам крыльца. – Поехали домой, Девочка.

Я кивнула и, вновь обратившись к Виталию, добавила:

– Если вам потребуется помощь, я буду рада помочь. Друзей много не бывает, я предлагаю вам дружбу. До свидания.

– Благодарю, Лидия… Лида, – прочувствованно произнёс он, обеими руками пожимая мою руку. – До свидания.

Я повернулась и скорым шагом направилась к машине. Обе передние дверцы альфа ромео были открыты, Сергей ждал меня с пассажирской стороны. Максим уже сидел на водительском кресле суперкара Кати и уже завёл мотор, Андрэ устроился там же на пассажирском сиденье, а хозяйка дорогущего авто, высунув руку над плечом брата, махала ею с неудобного заднего сиденья. Сергей усадил меня, закрыл дверцу и пошёл проститься к Виталию.

Когда машина выезжала из ворот, я оглянулась. Ссутулившийся Виталий смотрел нам вслед. Ворота тихонько поползли на место, в безуспешном стремлении укрыть от мира несчастье, много лет проживающих вместе людей. Я тяжело вздохнула. «Сегодня я, как хороший хирург, умело вскрываю многолетние нарывы. Обнаружила талантливого художника, заодно и кое-как слепленную семью разрушила».

– Тебе он понравился. Почему? – спросил Серёжа, когда мы выехали из посёлка.

Весна вытопила снег на открытом поле, и жирная, влажная земля нежилась в лучах заходящего солнца, томясь паром в готовности принять в себя семя.

– Он тёплый.

– Он отбил женщину у родного брата.

– Он любит эту женщину. Он всю жизнь служит этой женщине. Он заботился и продолжает заботиться о сыне этой женщины и своего брата.

– Он что, знает?

– Если и не знал, сегодня, думаю, узнает. Сегодня она расскажет ему всё. Со всей жестокостью, на какую способна.

– А ты откуда про Эдварда знаешь?

– Не знаю, откуда. – Я пожала плечами. – Поняла. И Эдвард, думаю, тоже знает, и узнал не вчера.

– Алевтина расстроена.

– Что так? У неё есть шанс возродить любовь, конечно, если там есть что возрождать! Это Виталий полный банкрот.

Я повернулась к Сергею, взгляд его был устремлён на дорогу. «Серёжка! – позвала я мысленно, – Сережа, я тоскую». Он головы не повернул.

– Катя Эдварду отказала. И, знаешь, я рада! – сообщила я и сделала паузу, надеясь, что он посмотрит на меня. Этого не случилось, и я вновь отвернулась к окну. – А Виталия мне искренне жаль. Думаю, брат был его кумиром. Потому и женщина брата стала самой желанной. А поскольку брат о женщине не очень заботился, а точнее, совсем не заботился, Виталий с готовностью взял это на себя. А она, за брошенную к её ногам жизнь, даже в благодарности ему отказала. И имя для сына, наверняка, из какого-нибудь романа вычитала. Какой-нибудь литературный герой-любовник головку её мечтательную вскружил.

Серёжа съехал на обочину, и машина встала. «Ну вот! Теперь и мой час настал», – подумала я.

Но Сергей скрестил руки на руле и молчал, так долго молчал, что я не выдержала:

– Серёжа, ты не беспокойся, я постараюсь держать себя в руках и не устраивать драмы. Я пойму, если ты решил оставить меня.

Он посмотрел на меня удивлённо. Потом усмехнулся и вкрадчивым голосом спросил:

– Ты хочешь расстаться со мной? Да, Маленькая?

Я замотала головой.

– Не хочу. Я не хочу. Но не это главное. Какая разница хочу я или не хочу, если ты соскучился. Ты когда-то соскучился от разгульной жизни. Исчерпав тягу к развлечениям до дна, ты стал вести жизнь респектабельного бизнесмена, создал себе имя и статус в среде богатых и преуспевающих людей, овладел навыками светской жизни, достиг больших результатов в бизнесе и, в конце концов, соскучился и от этих достижений. Встретил меня и реализовал другую часть себя – стал замечательным мужем и отцом, воспитал замечательных детей, которые любят тебя, но они выросли и теперь живут самостоятельной жизнью. Ты подарил мне счастливую жизнь, и мне очень хорошо в этой жизни с тобой. Мне хорошо. Но ты скучаешь. Скучаешь потому, что всё уже изведано и дальше только повторение.

– Из всего, что ты перечислила, я отказался только от разгульной жизни. Остальное я присоединил к тому, что есть. Я не отказался от своего европейского бизнеса, а срастил его, где возможно, с бизнесом в России. Я не отказался от своих, как ты выразилась, «светских навыков», и я не собираюсь отказываться от тебя и от детей. Почему ты, чёрт возьми, решила, что мой путь к новым задачам должен сопровождаться отказом от тебя? И что это «всё», позволь узнать, что «уже изведано»?

– Я увидела в твоих глазах усталость и скуку. Скука просто так не появляется. Нельзя жить с человеком, который вызывает скуку.

– Да о какой скуке ты ведёшь речь? Я хочу тебя! И с годами только больше! Я устал, что ты всегда чем-то или кем-то занята. Когда мы дома, у нас нет возможности побыть вдвоём, то ты решаешь проблемы Марфы, то ты беспокоишься за Женю, и поэтому тебе почему-то нужно переговорить с Машей, а потом с Пашей или ещё, чёрт знает, с кем! Я тебя жду, а ты в это время прощальные поцелуи Стефану даришь! Увидеть свою женщину в объятиях «родного» для неё мужчины, которого она «не хочет потерять», это как? Как, я спрашиваю? – Он перевёл дух, и несколько тише добавил: – В одном ты права, я устал от такой жизни. Я сам хочу целовать свою женщину. – Сергей откинулся на спинку кресла и вновь уставился перед собой. – А ещё я устал бояться потерять тебя.

Теперь рассердилась я.

– Если ты хочешь целовать свою женщину, так целуй её! Ты весь день не прикасаешься ко мне, даже за руку не берёшь! Да что там за руку, ты даже смотреть на меня отказываешься! Я сегодня вижу либо профиль твой, либо затылок!

Он вновь повернул ко мне лицо, и я прошептала:

– Серёжка, мои губы целую вечность ждут твоего поцелуя.

Его взгляд сосредоточился на моих губах.

– Серёжа…

Его движение было стремительным – обхватив ладонью мой затылок, он привлёк меня к жадному торопливому рту. Откинув назад спинку кресла, вытянул меня к себе, на себя.

Забыв о ссоре, мы занялись друг другом, отдавая целиком самого себя и забирая без остатка другого.

Наслаждаясь вернувшейся возможностью смотреть в родные глаза, я не спешила в своё кресло.

– Я боялась, что ты уже никогда не позволишь поцеловать тебя, – ворковала я, – а я очень люблю твои губы. Ещё люблю твой язык. Когда он проникает в мой рот, я способна только осязать. Нет, я ещё вкус чувствую, вкус твоего рта. Серёжка, мне было так страшно.

– Я не думал, что ты так скоро откажешься от меня.

– Поцелуй меня! Уже много времени прошло, как ты меня целовал. Ну почему я всегда выпрашиваю у тебя поцелуи?..

– Так?

– Аах…

– Тебе нравится?

– Даа…

– А так?

– Аах… даа…

Ласковые поцелуи унесли в состояние расслабленного наслаждения. Серёжа говорит, именно в такие моменты у меня самое податливое тело. Я застонала.

– Девочка моя… сколько ни пей тебя, всё мало… – Его руки вновь наливались силой.

– Почему ты не сказал мне, к кому обращалась старуха? Помнишь, в Черногории? Та, что сидела у входа в корчму. Я тогда решила, что про судьбу она тебе кричала.

Машина вновь летела по шоссе, рассекая фарами густые влажные сумерки весеннего вечера.

– Испугался. Вначале испугался, потом придумывал варианты, как правду сказать, потом посчитал за лучшее не смущать тебя. Я видел твоё влечение к Стефану, боялся, что под воздействием слов старухи, влечение перерастёт в любовь.

– Я уже любила. И любила я тебя. А старуха дурная провидица, если не сумела увидеть моей любви. Наговорила чепухи. Если бы не она, Стефан бы Дашу полюбил. Да он и так Дашу любит, только себе не признаётся, всё за навеянным старухой фантомом бежит. – Я покачала головой. – Нельзя ему без семьи. Как один, без родных, в своей Черногории будет? И дети его любят. Катька, уж и не знаю, как на его отъезд отреагирует.

Я задумалась: «Стефан одинок. Отчаянно, страшно одинок. Иногда кажется, он и вовсе в отношениях не нуждается, а контакты с людьми рассматривает, как жизнью данную неотвратимость. Он безразличен к тому, что о нём думают или говорят окружающие – ни восхищение, ни осуждение его не заботят. И если Серёжа, который тоже не зависит от мнения людей, предлагает окружающим отношения взаимно-приятные, то Стефан не испытывает потребности в эмоциональной окраске отношений… Кроме отношений с теми, кого он любит».

– Нет, – вновь разверзла я уста, – нельзя ему без семьи. Семью любят только три человека – ты, я и он. Понимаешь, Серёжа?

– Хочешь, чтобы я поговорил с ним?

– Хочу. Все эти старухи в своих «предсказаниях» ловят людей на их же чувства. Черногорская почувствовала одиночество Стефана и твою зарождающуюся ревность. Одной фразой про судьбу усилила в тебе ревность, а Стефана отправила ложным путём. И Тахмина… помнишь, ты задавался вопросом, как на детках отразится наше вожделение, и боялся близости во время беременности? Вот ведунья и «рассмотрела» порчу в Кате – трансформировала твой страх в утверждение.

Я умолкла, вспоминая, как старалась объяснить Серёже свою точку зрения на пользу секса во время беременности. «Я знаю, – убеждала я, – энергия любви между мамой и папой самая благотворная для детей, потому и хочу, чтобы развивающиеся во мне детки купались в той огненной целительной лаве, что порождается нашим оргазмом». «Тахмина про похоть болтала. Похоть – это борьба гениталий, когда каждый из партнёров, не имея ни чувств, ни привязанности, стремится использовать другого для собственной разрядки. Опустив подол и застегнув ширинку, два человека, как встретились чужими друг другу, так чужими и разошлись».

– Серёжа, выброси страхи из головы. Катюшка – нормальная девушка, никак не «порченная». Распознав в себе женственность, она обретёт внутреннюю гармонию.

Серёжа только ещё повернул с дороги к усадьбе, как ворота стали разъезжаться. «Ждут».

– Серёжа, у меня ещё один вопрос остался, и ещё одна просьба не высказана.

Он кивнул.

– Машину Павлу оставлю, пройдёмся до дома пешком и поговорим. – Не заглушая мотор, он вышел из машины, подошёл к моей дверце и, подавая руку, спросил: – Не замёрзнешь? Прохладно.

– Способ разогреть меня давно известен! – хохотнула я, опираясь на его руку. – Устроим догонялки – ты идёшь, я стараюсь не отстать. Паша, добрый вечер!

Паша всегда ждёт нашего возвращения здесь, в сторожке охраны, если мы оба уезжаем из усадьбы.

– Привет, Маленькая. Как дела?

– Благодарю, Паша, всё хорошо. Вы уже поужинали?

– Нет, – садясь в машину, ответил он. – Ждём вас.

– Какой вопрос, Девочка? – спросил Серёжа, как только мы остались одни.

– Ты изменял мне?

Будто споткнувшись, он на мгновение застыл и тотчас двинулся дальше, не замечая, что наращивает темп. Я бежала за ним и… вымерзала изнутри. Наконец, выдернула руку из его ладони и упрекнула:

– Ты слишком быстро идёшь! Молчание тоже ответ, Серёжа.

– Почему ты спросила?

– Спросила. Извини. Я снимаю вопрос. Просьба моя опять Стефана касается. Надо заставить его заняться собой, он обвисает. При его весе, ослабевший мышечный каркас вдесятеро увеличит и без того непомерную нагрузку на суставы. Паша от него давно отступился, может, тебе удастся затащить его в спортзал, или хоть верховой ездой пусть займётся.

– Я понял, Маленькая.

– Благодарю, Серёжа. – Я побежала к дому.

Сергей шагал следом, не догоняя и не обгоняя. Нам вновь было не о чём разговаривать.

Моя неоплаченная «Надежда» стояла на комоде, прислонённая к стене. Катя бросилась навстречу.

– Мама, что так долго?

– Знаю, Котёнок, заждались, голодные все. – Высвободившись из её объятий, я поспешила к Андрэ, здороваясь на ходу с домочадцами: – Добрый вечер.

Граф ласково вгляделся в моё лицо. Я, как сумела, улыбнулась.

– Прости, милый, задержались.

Не обманула, он понял – не помирились.

– Прошу пятнадцать минут, – обратилась я вновь к домочадцам, – пока на стол накрываете, я буду готова.

– Мама, тебе помочь? – окликнула меня Катя из объятий отца.

– Благодарю, детка, я управлюсь.

Чехол с моим платьем внутри лежал на кровати. Рядом сумка с украшениями, трусики и туфли. Серёжа освободил сумку, пока я была в ванной. Не собираясь надевать этот туалет, я было пошла в гардеробную и в раздумье приостановилась: «Что это, предложение продолжить вечер?» Я решила надеть платье.

Против обыкновения волосы легко собрались в высокий хвост, я сложила их по длине втрое и зажала заколкой. Воткнув пику, удивилась – получилось не хуже, чем у Даши. Теперь платье, туфли, браслеты. Рассматривая себя в зеркале, я старалась проникнуться настроением платья – глаза чуть сузились, на губы легла едва уловимая, чуть снисходительная улыбка, обнажённая шея гордо выпрямилась. «Ну вот, теперь хорошо! – удовлетворённо подумала я и вышла из спальни. – Твоё молчание, Серёжа, – твоё признание! Теперь я знаю, я у тебя не единственная!» Ни страха, ни боли я не почувствовала.

Увидев меня, мои мужчины дружно встали. Паша присвистнул. Я засмеялась и, скользнув взглядом по лицу Сергея, предпочла объятия Андрэ.

– Детка, ты объявила войну мужчинам? – спросил он. – Ты столь восхитительна, что я готов сдаться без боя. Позволь, я поцелую тебя и провожу к столу.

Прищурившись, Сергей проводил нас глазами и повёл к столу Катю.

А потом случилась беда.

Не дождавшись конца ужина, Маша скрылась на кухне. Обеспокоенная её долгим отсутствием, я отправилась на розыски и нашла её пригорюнившейся у стола.

– Маша, милая, очень вкусный ужин, благодарю. Ты почему убежала? – Обняв за плечи, я заглянула в её лицо и твёрдо заявила: – Всё, Машенька, начинаю искать поварёнка. Ты выглядишь уставшей.

– Ищи, Маленькая, – вдруг согласилась Маша и обречённо махнула рукой. – Не справляюсь я, не успеваю, тороплюсь и устаю. Если бы ты с Сергей Михалычем не задержались, то ужин бы пришлось ждать, не поспела бы я ко времени.

Я встревожилась всерьёз – не уставший вид Маши, а покорно принятое поражение напугало меня.

– Маша, милая, тебе нездоровится? Что случилось?

– Да не я, Василич хворает! Днём бодрится, ночью думает, что я сплю, и стонет.

– Давно? Стефану говорила?

– Три дня уже. Я в первый же день хотела сказать тебе, так он раскричался и запретил. И Стефану говорить запретил. Прополис пьёт да таблетки ест.

Я вернулась в гостиную. Василич из-за стола перебрался на диван, увидев, что я направляюсь к нему, улыбнулся, глаза метнулись в пол, на меня, по сторонам, вновь на меня. Я подошла, наклонилась и коснулась губами его лба – кожа была влажной и солёной, но температуры не было.

– Что ты, Маленькая? Целуешь никак меня? Давно ты меня не целовала. – Он шутил, но усилий, каких стоила ему его шутка, скрыть не мог.

Я оглянулась в поисках Стефана. Стефан уже понял и подошёл без зова; тут же, на диване, он бегло осмотрел Василича и, повернувшись к Серёже, сказал:

– Надо неотложку вызывать. Язва, думаю.

Я вновь пошла на кухню.

– Машенька, вставай, пойдём собираться. Серёжа неотложку вызывает.

Она побелела; остановившимися глазами глядя на меня, ждала приговора. Тем же будничным тоном я повторила:

– Маша, вставай. Пойдём собирать Василича в больницу. Ты-то с ним поедешь?

Она немо закивала, вскочила со стула и кинулась к выходу, остановилась, тоскливым взглядом окинула уставленный посудой стол, махнула рукой и теперь уже окончательно заспешила из кухни и… уткнулась в Серёжу.

– Маленькая, иди к Василичу, – велел Серёжа, принимая Машу в объятия. – Ему худо. Стефан запрещает принимать обезболивающие.

Услышав это, Маша тяжело привалилась к Серёже. Я бочком протиснулась мимо них и позвала:

– Катя!

Катя тотчас возникла рядом.

– Катюша, бери Машу, веди её домой и помоги собраться в больницу – тапки, смена белья, предметы гигиены. – Катя заспешила обратно к кухне, а я вдогонку прибавила: – Для обоих, Катюша.

Весь покрывшись испариной, прижав руку к солнечному сплетению, Василич уже не сидел, а лежал на диване.

– Ишь, как ты из-за меня волну… – хотел он пошутить, не удержал стон и виновато улыбнулся.

– Ну что же ты, милый, пугаешь нас? Машу испугал, Катю, меня. Давай я свои ладошки положу туда, где у тебя болит. Помнишь, как я ладошками боль у Красавицы успокаивала, когда она ногу сломала? Сейчас и тебе немного легче станет.

Я встала на колени перед диваном, закрыла глаза, концентрируясь на очаге боли. Энергия легко потекла через руки, и Василич вскоре затих. Он положил свою, всю в узлах мозолей ладонь на мои руки. Я улыбнулась и открыла глаза.

– Легче, милый?

– Ты, Маленькая, целитель. Я тебе ещё, когда ты Красавицу лечила, говорил. А теперь на себе чувствую, какие ручки у тебя ласковые, как они боль унимают. И красивая ты, чудо чудесное, какая красивая.

– Ну это ты, Василич, неправду говоришь. Чудо чудесное у нас твоя Маша.

Прошло, наверное, минут тридцать, когда Паша, наконец, привёл в гостиную врача неотложки, тот подошёл к дивану, сверху взглянул на Василича, потом его взгляд скользнул на меня и замер на моей причёске.

– Прошу, коллега. – Поднимаясь из кресла, вывел врача из оцепенения Стефан. Возвышаясь над врачом горой, он простёр руку в приглашающем жесте. – Ванная комната там.

– Василич, когда врач вернётся, я уберу руки. Боль усилится, ты потерпи, милый. В больницу я с тобой поеду, в машине ладошки опять приложу.

Пока врач осматривал Василича, я сбегала в спальню переодеться.

Из приёмного покоя Василича увезли на обследование. Мы остались ждать результата. Маша застывшим истуканом впилась сухими глазами в дверь, разделившую её с мужем. Время тянулось томительно. Стефан выпроваживал меня и Серёжу домой:

– Зачем будете ждать? Диагноз поставят, я тебе позвоню. В палату поселят, Маше помогу.

Я качала головой.

– Нет, Стефан. – И в который раз обращалась к Маше: – Машенька, посмотри на меня. Сейчас Василича обследуют и сразу начнут лечение. Ничего страшного не произошло, верь мне, Маша! Василич поправится, опять будет весёлый, да удалый!

Она вдруг заморгала, жалобно скривила лицо и привалилась ко мне в плаче. Я обрадовалась: «Вот и славно, столбняк прошёл!»

Вернулся Серёжа – он ходил в кассу оплачивать обследование, и присел по другую сторону от Маши.

– Маша, успокойся. Василичу повезло, сегодня на дежурстве самые лучшие врачи города.

Утирая глаза салфеткой, Маша закивала.

– Спасибо, Сергей Михалыч. Я… да, я сейчас успокоюсь. Испугалась я, сейчас ничего уже. Ты, Сергей Михалыч, Маленькую домой вези. Что вам тут делать? Ночь ведь. Завтра меня не будет, значит, Маленькая на кухню пойдёт. Вези домой её, пусть хоть немного поспать успеет. Да и Стефана забирайте, что я, сама не справлюсь? Врачи тут.

– Дождёмся результатов обследования и уедем.

Наконец, вышел врач. Оглядел нас и собрал в уголках глаз весёлые морщинки.

– Здравствуйте. Ваш Василич молодец! Очень он у вас позитивный человек. Кто из вас Маша?

Маша, как ученица перед учителем, подняла руку и вскочила.

– Василич просил передать вам, Маша маленькая, чтобы вы не волновались и ни в коем случае не плакали. Сказал, прощаться с ним ещё рано, он ещё надеется получить от вас ваши нежные поцелуи, Маша маленькая. – Разгладив морщинки, врач оттянул маску на подбородок и обратил лицо к Серёже: – Осложнений нет. Язва небольшая, уже рубцуется. Кислотность желудка нормальная. ПЦР-анализ мы сделаем. Лечение консервативное, пять-семь дней у нас полежит и выпишем. – Он опять обратился к Маше. – Вашего Василича в палату уже отправили, а за вами я сестру пришлю.

Мы вразнобой выразили благодарность. Врач кивнул и, открывая дверь, покачал головой и пробормотал: «Маша маленькая».

Маша засобиралась, заспешила прощаться.

– Машенька, я завтра после завтрака приеду. Дай я тебя поцелую.

Мы с Серёжей не успели уйти, как появилась сестра, проводить Машу к Василичу. Юная девушка холодно посмотрела на заплаканную Машу и остановилась взглядом на Стефане.

– Вы тоже к больному?

Стефан кивнул. Девушка скользнула взглядом по мне и внимательно всмотрелась в Сергея. Открыла дверь, пригласила: «Пойдёмте», и, пропуская вперёд Машу и Стефана, ещё раз посмотрела на моего мужа. Я покосилась на Серёжу. «Так, милый, ты находишь женщин? Вовсе не утруждаясь поиском! – Ощущая, как прилила кровь к щекам, я усмехнулась. – Ревность завладевает стремительно, стоит её выпустить на волю, сразу находится к кому ревновать!»

Серёжа повернул меня к себе и посмотрел на причёску. Переодеваясь дома, я второпях забыла о воинственной заколке в волосах. Подняла руки снять её, Серёжа вытащил пику и наблюдал, как освобождённые из плена волосы упали на плечи, потянул носом воздух и сказал:

– Поехали, Маленькая. Домой поехали.

В машине мы снова молчали.

«Раньше мне казалось, что даже когда мы молчим, мы всё равно общаемся. Сегодня не так, сегодня между нами выросла стена. Разговариваем – она исчезает, замолчали – появляется вновь. – Я вновь ковырялась в своих мыслях – всё тех же и об одном и том же. – Кто её воздвиг? Я? Он? Или оба? Каждый со своей стороны? Выстроенная однажды, стена теперь всегда будет между нами? Что за кирпичи складывают её? Обиды, недоверие, уязвлённое самолюбие, желание быть правым и нежелание принять правоту другого.