Текст книги "Плененная Иудея (сборник)"
Автор книги: Лариса Склярук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Они дошли до небольшого оврага. В склоне оврага рос старый дуб. Его мощный ствол был корявым, крона раскидистой. Корневище крепко удерживало дерево на самом краю обрыва, хотя некоторые его толстые, словно щупальца осьминога, корни были обнажены и свисали, сплетаясь с растущими кустами. За этими кустами и свисающими корнями скрывалась маленькая пещерка, скорее даже вымоина в земле, о существовании которой Ионатан помнил еще с того первого посещения этих мест, когда он увидел Бину. Селение, где она жила, было неподалеку.
Он затащил бесчувственное тело Валерия в углубление. Затем, выйдя, поправил кусты так, что снаружи невозможно было догадаться о существовании пещерки, и, оставив Эфраима в зарослях мирта, который своими крепкоствольными кустами напоминал невысокий лес, отправился в сторону селения.
Небольшой ручей, стекая с холма, наполнял водой обложенное камнями углубление в земле. Прислонившись боком к дереву, скрытый его корявым стволом, Ионатан застыл, ожидая.
Две женщины, присев на камни, оживленно судачили о деревенских новостях и, казалось, не собирались заканчивать. Ионатан покусывал ветку. Рот наполнялся легкой горечью. Он нервничал. Безобидная болтовня женщин казалась ему бесконечной и утомительно глупой.
Наконец женщины наполнили свои кувшины водой, рывком сильных рук поставили их на плечи и, продолжая говорить, скрылись за плавным поворотом тропинки. Их голоса и шаги слышались все слабее, слабее и вскоре исчезли совсем, и тогда на смену этим чуждым звукам вернулись свои, обычные: веселый щебет птиц, жужжание насекомых, легкий шелест листьев. Ионатан продолжал ждать.
Но вот из-за поворота тропинки появилась стройная фигурка, и сразу же, еще не видя лица идущей, Ионатан понял, что это Бина. Возлюбленная, избранная его сердцем с первого робкого юношеского взгляда, избранная однажды и навсегда.
Как легка ее поступь, как красивы руки, поддерживающие на плече кувшин, как прекрасно лицо. Разве может быть она человеческим созданием, дитем Амрама и Хадас? Нет, лишь Всемогущему под силу создать такое трепетное совершенство. В груди Ионатана гулко застучало сердце. Его захлестнула радость от встречи с девушкой, но эта радость мешалась с горечью неисполненных и теперь уже невыполнимых мечтаний, печалью от отложенной на неопределенный срок свадьбы.
– Би-и-и-на-а-а… – позвал он тихо, словно пропел.
И протяжные звуки, легко звеня, повисли в воздухе. Девушка выпрямила стан, повернула голову, нашла взглядом Ионатана и, светло улыбнувшись, шагнула к нему. На влажных ее руках сверкнули капли.
Валерий метался на постели из травы и листьев. Сознание растворялось и меркло. Жуткие томительные кошмары мучили неотступно, стараясь столкнуть его в темную бездну – бездну, в которой не было ни единого проблеска света, ни единой искры, лишь тьма, сплошная, густая, бездонная. Валерий отчаянно сопротивлялся. Боролся, напрягая все свои силы. Он не хотел в эту бездонную пропасть.
Но как тяжело и непослушно еще недавно сильное тело, как пересохло горло, какой слабый, непохожий на слово стон оно лишь может воспроизвести. Изнемогая от борьбы, он открыл глаза.
Туманный полумрак, волнистый и нечеткий, окружал его. Именно оттуда, из этого неясного полумрака, появился и приблизился небесный образ, обладающий силой отогнать жуткие, томительные, потусторонние кошмары. Это призрачное видение протянуло к нему, Валерию, руку, коснулось горящей кожи, и его помутненное, измученное сознание почувствовало, что оно, это видение, словно протянуло ему нить, тонкую, слабую, но спасительную, и тянет его из мрачной бездны, в которую он до этого, содрогаясь в мучительной телесной дрожи, погружался; раздвигает и изгоняет злобные образы, мучающие его душу и плоть, помогает вынырнуть гаснущему сознанию.
Лихорадочно блестевшими глазами он безотрывно смотрел на лик, принадлежащий не девушке, нет, древней богине загадочного непонятного Востока. Он силился вспомнить ее имя и этим победить сумрак сознания. Кто она – царственная и милосердная Исида, собирающая по частям своего любимого мужа? Иштар? Астарта? От напряжения у него закружилась голова. Он услышал мужской голос:
– Кажется, пришел в себя.
Молодое, странно знакомое лицо наклонилось над ним.
«Где, где видел я уже эти глаза?» – напоследок подумал Валерий, более не имея сил бороться с тяжестью век и вновь погружаясь в сумрак.
Бина ни о чем не спрашивала, и Ионатан, благодарный девушке за молчаливое терпение, торопливо рассказал, смешав в один сумбурный клубок, о столкновении с Антиохом в Кесарии, о поездке в Рим и неожиданном заступничестве незнакомого римлянина, рассказал о взаимной приязни, промелькнувшей между ними. В его голосе, в виноватых интонациях звучали одолевающие его сомнения и сожаление, что он впутывает ее в это странное и определенно опасное дело. И она поняла и сказала мягко:
– Не сомневайся, Ионатан, не мучай себя. Ты замечательный, милосердный и добрый.
– Мне пора, Бина, – с грустью сказал Ионатан, целуя девушку в плечо.
– Береги себя. А твой римлянин будет жить. Кстати, как зовут его?
– Не знаю, – пожал плечами Ионатан.
Девушка засмеялась, покачав головой. Ее темные глаза восхищенно блеснули:
– Ты необыкновенный.
Ионатан осторожно вышел из пещеры. Зашуршали раздвигаемые его руками ветки ракитника. Быстрые шаги затихли вдали. Бина осталась сидеть рядом с раненым, время от времени обтирая влажной тряпкой выступающий на его лбу пот, разглядывая выразительное и мужественное лицо человека, в принципе являющегося врагом.
Сквозь закрытые веки проникал свет. Валерия охватило ощущение тепла и какого-то радостного облегчения, причину которого его сознание пока не могло определить, но стремилось к этому и, конечно бы, преуспело, если бы его не отвлекала от вникания в свои чувства и ощущения, от размышления, чему радуется тело, какая-то бесцеремонная возня у основания его шеи, как раз там, где была маленькая ямка. Кто-то неприятно щекотал его, перебирая по коже чем-то острым и цепким.
Валерий открыл глаза, схватил жука, назойливо шебуршащегося на шее, и отбросил в сторону. От резкого движения тело пронзила боль. Мужчина застонал и только тогда осознал причину своей прежней неясной радости. Он был жив, и боль до этого неосторожного движения мучила его не очень сильно.
Валерий обвел взглядом свое убежище. Он лежал в небольшой земляной пещерке, видимо под корнями огромного дерева. Толстые мохнатые корни сплетались над головой, тонкими белесыми нитями свисали вниз, слегка покачиваясь от движения воздуха, и казались лапами гигантского паука. Влажно пахло землей, гнилью и еще чем-то неуловимым, чему он пока не мог дать объяснения.
Вскоре он услышал приближающиеся шаги и напряженно замер, вглядываясь. Сквозь свисающие корни и кусты ракитника, загораживающие узкий лаз в пещеру, легко протиснулась женская фигурка. Опустилась на колени рядом с постелью. Сказала приветливо на греческом языке:
– Тебе уже лучше. Я рада.
– Я изумлен, что ты не сон, привидевшийся мне в моем горячечном бреду.
– Нет, – легко засмеялась девушка, и глаза чуть лукаво блеснули. – Я Бина, дочь Амрама.
– Иудейка? – протянул Валерий, вглядываясь в лицо девушки, непроизвольно сравнивая рисунок ее лица с врезавшимся ему в память видением и удовлетворенно находя, что память его не обманула.
Красота девушки при свете дня была более нежной, одухотворенной, не столь загадочно сумрачной, как показалось в бреду, но столь же изысканно прекрасной. Длинные густые волосы, рассыпанные по плечам и дивной шее. Томность, грация и чувственность. Совершенное это творение приводило в восторг.
– Бина, – медленно проговорил он незнакомое имя, привыкая к нему. Имя короткое, звонкое, летящее. – Бина. Я стоял на берегу подземной реки, я видел, как подплывает лодка с Хароном, я готовился отплыть. Твое появление вырвало меня из лап преисподней. Почему ты спасла меня, римлянина?
– Тебя спас Ионатан, – ушла от ответа Бина.
– Ионатан. Первый раз слышу это имя, – устало проговорил Валерий.
Для его ослабленного сознания даже такой небольшой разговор был чрезмерным усилием. Он словно уже исчерпал свои силы, с трудом приподнимая тяжелые веки.
Солнечный свет, пробивающийся сквозь сплетения ветвей, ложился на лицо девушки, скользил по упругой коже, сверкал искрами в черных, больших, чуть раскосых глазах, запутывался в длинных кудрях. Легко касаясь тела мужчины, Бина умело меняла повязки на ранах, осторожно стараясь не причинить боль, снимала старые и прикладывала новые, щедро пропитанные соком алоэ. При этом она негромко говорила, и глубокий голос ее звучал певуче и усыпляюще.
Валерий то открывал глаза, стремясь не потерять видение девушки, то, утомленный, закрывал их и, убаюканный певучими словами, видел в полусне далекий Рим. Залитый солнцем Форум, иудеев, опечаленных отказом императора Нерона, дерзкого грека, преградившего им дорогу, лица прохожих, ожидавших продолжения недостойного представления. Его самого, молодого римлянина в белой тоге, неспешно спускающегося со ступеней базилики и вступающегося за иудеев. Такого важного, преисполненного глуповатой высокомерной гордости, словно сам грозный Рим в его лице навел порядок и погрозил расшалившемуся. Смешно.
Валерий вновь открыл глаза:
– Да-да. И с ними был еще мальчик, подросток.
– Ионатан.
– Так вот почему мне показалось странно знакомым лицо мужчины, виденное мною ночью.
Для Ионатана навсегда осталось загадкой, почему незнакомый римлянин вступился за них. Но Валерий вполне отдавал себе отчет в своем поступке, причиной которого была неприязнь к грекам. И связана эта неприязнь была с давними воспоминаниями, с оскорбительными действиями, которые позволил по отношению к мальчику именно грек, его учитель Демохар.
Вечно подвыпившему отцу было безразлично образование Валерия, но Терция, напротив, была заинтересована в престижном, как в знатных семьях, образовании единственного сына. Конечно, можно было отправить мальчика в школу, но, зная суровые нравы драчливых учителей, безжалостно наказывающих своих питомцев связками прутьев, плетками из кожаных полос, а то и просто линейкой, Терция решила нанять мальчику, хоть это было и значительно дороже, частного учителя, грамматика по имени Демохар. Грамматик должен был научить Валерия толково и изящно говорить и писать.
Не прошло и нескольких недель после появления Демохара в доме, как его охватила преступная страсть к красивому десятилетнему мальчику. Если в Греции любовь к мальчикам считалась мужественной и пользовалась уважением, то в Риме она была культурно чужеродной, имела отрицательный, даже оскорбительный характер. Это не значит, что в Риме однополой любви не было. Напротив, но она была уделом и даже прямой обязанностью рабов и проституток. Свободнорожденный мальчик был табу, его совращение каралось смертью. Но Демохар совершенно потерял голову.
В один из дней Валерий сидел рядом с учителем на мраморной скамье во дворе дома. Тихо журчал фонтан. Приторно-сладко пахли лилии. Строя свое обучение, как того требовали правила, на объяснительном чтении классических авторов, Демохар читал стихи Гомера. Читал несколько театрально, видимо упиваясь своим звучным голосом, но при этом вполне вдохновенно, и Валерий внимательно слушал.
Как вдруг, словно под воздействием своего вдохновения, грамматик начал поглаживать Валерия по тонкой ребячьей шее, затем как бы невзначай рука прошла по спине мальчика и съехала на ногу. Теперь рука поглаживала бедро, постепенно продвигаясь на его внутреннюю сторону. Мальчик был спокоен. Он не ежился и не вздрагивал. Когда грамматик уже откровенно погладил мальчика по внутренней стороне бедра, Валерий поднял голову и посмотрел мужчине в глаза. Взгляд мальчика был прозрачен и смел. У Демохара не хватило ума и интуиции расшифровать этот, казалось, ясный взор, хотя он и почувствовал некоторое беспокойство, которое, впрочем, быстро отогнал.
Валерий встал и прошел на кухню выпить воды. На кухне никого не было. Мальчик взял большой нож, спрятал его под драпировкой одежды и вернулся к учителю.
Демохар сидел боком, вальяжно откинувшись на скамье. В его левой руке был развернутый свиток, а правой он жестикулировал, читая текст. Полное белое лицо светилось довольством, круто завитые волосы подрагивали при каждом движении, так же как выдвинутое вперед жирное колено.
Ни слова не говоря, Валерий приблизился к сидящему и, выхватив оружие, ударил обидчика. Удар ножа пришелся на кость бедра и, соскочив, сильно вспорол кожу на боку. Рана была неопасной, но Демохар побледнел как полотно. Молчаливая решительность мальчика ужаснула и устрашила его. Он зажал рану куском своей хламиды и бросился вон из дома.
Валерий спокойно вымыл нож в бассейне и вернул его на место. Своего он добился. Перепуганный реакцией мальчика, Демохар в тот же день покинул Рим. Причины бегства, как и место нового проживания грамматика, никто не узнал. Правда, некоторое время ходили слухи, что из-за какого-то бесчестия он удалился на Сардинию, но подтвердить достоверность слухов никто не мог.
Валерий не стал жаловаться и вообще упоминать об этом. Почему? Да потому, что понимал, что наказание совратителя не спасет его, Валерия, от оскорбительного пятна, что оно будет на нем всю жизнь. Он, страстно желающий стать военным, знал, что все мечты его будут разбиты. Ведь даже Гая Юлия Цезаря всю жизнь преследовало подобное позорное пятно. Несмотря на исключительные таланты Цезаря, способствующие его политической карьере, легионеры продолжали называть его, разумеется за глаза, Царицей Вифинской, намекая на оплошность, совершенную Цезарем в двадцатилетнем возрасте.
Никаких шуток над собой Валерий стерпеть бы не смог. Неприязнь к грекам осталась на всю жизнь. Впрочем, как у большинства римлян, восторгавшихся греческой культурой и презиравших ее носителей.
Сраженный слабостью, Валерий заснул. Бина еще некоторое время сидела рядом. Ухаживая за раненым, обтирая прохладной водой его пылающее лицо, осторожно меняя повязки на ранах, поднося к сухим воспаленным губам чашу с молоком, она чувствовала, как постепенно меняется ее отношение к этому человеку, как милосердие перерастает в иное чувство. И оно, это чувство, вызывало в ней тревогу. Наконец, глубоко вздохнув, Бина поставила рядом с раненым тарелку с мягкими кусочками овечьего сыра, перемешанными с инжиром, чашу с молоком и неслышно исчезла. Прошуршали ветви ракитника, легкие шаги затихли вдали. Звонко пели птицы, жужжали жуки. Но раненый ничего не слышал. Он спал.
Глава XI
Зеленоватые, цвета старой бирюзы, воды Средиземного моря подбирались к самым ногам и, словно внезапно испугавшись, стремительно откатывали назад, успевая на прощание лишь лизнуть носки военных сапог.
Антоний, крепкий мужчина лет сорока с властным решительным лицом и коротко остриженными волосами, задумавшись, смотрел вдаль, не замечая робких заигрываний волн. Только что полученное известие, которому он вполне доверял, сообщало, что, расправившись с Цестием Галлом, войско иудеев спешным маршем идет к Аскалону.
Сказать, что командир эскадрона был удивлен произошедшей с наместником катастрофой, – значит не сказать ничего. Он был буквально ошарашен, изумлен, оскорблен. Иметь всю выгоду на своей стороне и бежать. Бежать – и от кого! – от необученного, нерегулярного партизанского войска. Ничтожество. Бездарь. Потерять пять тысяч отличных обученных солдат. Какой позор для престижа армии, для империи, наконец! И таким-то людям достаются высшие должности. Жадные, кичливые, распущенные.
Но после взрыва возмущения новая мысль заставила сильнее биться сердце Антония. Кажется, изменчивая Фортуна решила повернуться к нему лицом, кажется, она решила дать ему шанс. И уж поверьте, он сумеет этим шансом воспользоваться. Он сумеет превратить неприятность в удачу.
В Аскалоне только когорта пехоты и эскадрон всадников, но он, Антоний, покажет, что может сделать талантливый военный даже минимальными силами, недаром он с детства, выбирая книги в библиотеке своего отца, отдавал предпочтение трактатам о военном искусстве. Может быть, тогда в Риме наконец поймут, какое расточительство держать его здесь, в маленьком городке на Востоке, и…
– Все, достаточно мечтаний, – прервал сам себя Антоний, – прежде всего дело.
Он вывел эскадрон за стены города и выстроил сомкнутыми рядами. Победа над убегающим Цестием настолько вскружила иудеям голову, настолько они уверовали в свои силы и слабость римлян, что, не раздумывая, не готовясь, бросились на Аскалон, кстати, очень хорошо укрепленный.
И тут сразу стало ясно, что такое римское военное искусство. Они, римляне, осмотрительны и всячески обдумывают свои планы, они не действуют под влиянием минуты, в их действиях всегда твердый расчет. Совершив ошибку, они не позволят себе еще одной неудачи.
Хотя римлян было намного меньше, а Рим никогда не славился своими всадниками, эскадрон Антония не только выдержал натиск иудеев, но и отбросил назад тех, кто подступил к стенам города.
Пока пехота сохраняет свои порядки, она для конницы неуязвима. Если бы иудеи стояли плечом к плечу, если бы они образовали из щитов жесткую стену, всадникам Антония не удалось бы их смять.
Но боевой дух иудеев был надломлен первым же обстрелом дротиками. А когда по команде «Атака!», наклонившись вперед и выставив копья, всадники по мчались стеной, иудеи дрогнули.
Те, что находились в первых рядах, бросились назад, спасаясь от ударов мечей и копий, те же, что находились далее, продолжали двигаться вперед. Это внесло в ряды иудеев полное смятение. Вскоре они были рассеяны конницей по прибрежной равнине. Римляне догоняли бежавших и разили копьями. Перегоняли и мчались навстречу, рубя наотмашь мечами. Они не давали иудеям собраться, соединить силы, а пытавшихся это сделать вновь рассеивали.
Ионатан и Эфраим сражались на левом фланге. Здесь не произошло сильного смятения. Иудеи отступали, но отступали с боем.
Эфраим, впервые оказавшийся в гуще боя, пришел в сильнейшее возбуждение. Неопытный в сражениях, мечтательный от природы, он излишне широко размахивал мечом, представляя себя древним героем, этаким воином из войска Давида, пока брошенный хладнокровной рукой дротик не пробил ему плечо. Тогда юноша взмахнул нескладными длинными руками, выронил меч и упал с каким-то детским выражением удивления и незаслуженной обиды на добром беззлобном лице.
Ионатан сражался рядом. Ему удалось сбить нападающего на них всадника с коня и нанести тому смертельный удар. Продолжая держать в правой руке меч, Ионатан подхватил Эфраима свободной рукой и потащил. Эфраим с трудом переставлял ноги. Из его раны обильно текла кровь, хотя он и зажимал рану слабеющими пальцами.
Вокруг расстилалась плоская песчаная равнина. Укрыться от конницы было практически негде. Лишь вдали справа начинались небольшие пологие холмы. Хоть какое-то укрытие, хоть какое-то препятствие для врага. Но даже до этого, такого эфемерного, места спасения еще надо было дойти. Ноги утопали в песке. Высокие стебли острых колючек, высохших еще весной, цеплялись за одежду. Пряно пахло полынью и цветами бессмертника. Чем дальше, тем тяжелее повисал Эфраим. Алая кровь крупными каплями падала на песок, тут же становясь черной.
– Брось, брось меня, Ионатан, – срывающимся от боли шепотом повторял Эфраим, – спасайся сам.
– Молчи. Береги силы.
Ионатану некогда было говорить. Его глаза, заливаемые жгучим потом, метались по сторонам, стараясь не пропустить опасности. Еще немного, еще шаг. Там, за холмом, можно будет передохнуть и, главное, остановить кровь.
И тут Ионатан услышал то, чего опасался: глухой стук копыт набегающего сзади всадника, его победный клич, резкий свист меча, которым ему сейчас срубят голову. Безошибочно угадав это мгновение, Ионатан стремительно пригнулся, бросив наземь Эфраима. Меч просвистел над ним.
Если бы за Ионатаном погнался пехотинец, то он успел бы повторно взмахнуть мечом и нанести удар, прежде чем Ионатан выпрямится и приготовится к бою. Но их догонял всадник, который мчался, желая настигнуть ускользающих иудеев, и потому разгоряченная бегом лошадь пронеслась мимо.
Римлянин осадил коня и развернул его. Ионатан уже стоял. Их глаза встретились. Римлянин усмехнулся. Он не сомневался в исходе поединка. Тысячи убитых иудеев лежали на равнине.
Опьянение боем погубило римлянина. Он расслабился, он перестал осматривать окрестности. Легкий свист – и стрела пронзила шею римлянина. Не успев стереть улыбку с лица, захлебываясь собственной кровью, римлянин мешком свалился с коня.
Ионатан мгновение смотрел, как, пузырясь, выступает на губах убитого кровавая пена, потом повернул голову. Возле небольшой, размером с куст, пушистой ливанской сосны стоял Ицхак, оскалив в ухмылке белые зубы.
Вдвоем нести раненого было легче. Но Эфраиму становилось все хуже. От сильной потери крови его лицо стало белым. Голова безвольно качалась в такт шагам. Изредка он стонал.
Местность становилась все более холмистой. И они то тяжело взбирались на пологие холмы, то спускались в небольшие лощины, поросшие серебристо-лиловой лавандой и редкими зарослями акаций.
– Нам не дотащить его до Иерусалима, – сказал Ицхак.
Ионатан и сам это понимал:
– Здесь неподалеку есть селение, в котором живет семья моей невесты. Оставим его там. Они славные люди. Они о нем позаботятся.
– У тебя есть невеста? – удивленно спросил Ицхак.
– Да, – сухо подтвердил Ионатан.
К вечеру они добрались до знакомого селения. Раненого внесли в дом Амрама и положили на скамью. Бина принесла чистой воды и начала обмывать рану. От сознания, что он жив и что не надо дальше брести по нескончаемо длинной дороге, Эфраим почувствовал некоторое облегчение. Он старался показать свою силу воли и потому улыбался и много говорил.
– Бина, теперь тебе придется ухаживать сразу за двумя ранеными, – выпалил он некстати.
Бина словно невзначай приложила влажную тряпку к губам Эфраима, и конец его фразы прозвучал невнятно. Тем не менее на лицах Амрама и Хадас появилось удивление.
– Бредит, бедняга, – сказала им Бина, вставая с колен.
Лицо ее чуть заалело. Эфраим и сам понял, что сболтнул лишнее. У него все сильнее кружилась голова, потом к горлу подкатила тошнота. Он вздохнул и провалился в благодатное беспамятство.
«Да, – думал Ионатан, бессильно привалившись к стене дома, – язык наш – враг наш. Сказанное лишним вполне может довести до беды. Хотя по закону и положено проявлять заботу о пленных, но ведь я не взял этого римлянина в плен. Впрочем, какой плен? Его неминуемо бы убили».
– Пора идти, – сказал Ицхак.
Ионатан встал, подумал, глядя на Ицхака: «Обратил он внимание на странные слова Эфраима или нет? Этого человека стоит опасаться. Он неровен и порой необоснованно жесток».
Втроем они вышли из дома. Уже наступила ночь. Темная, теплая и безветренная. Ицхак пошел вперед. Громко хрустнула сухая ветка под его ногой. Ионатан взял руку Бины в свою. Ладонь была удивительно холодна. Он взглянул в темные глаза девушки и внезапно почувствовал странное беспокойство. Пытаясь понять причину своего чувства, он вглядывался в глубокие глаза. Они были чисты и прекрасны, как всегда, и все же в них было что-то новое, пока им не разгаданное.
– Ионатан, пора, – раздался из темноты голос Ицхака.
Ионатан поцеловал теплые губы Бины. Они чуть шевельнулись в ответ. Он с усилием разжал свою ладонь, выпустив руку девушки. Повернулся и, словно опасаясь, что не сможет уйти, пошел не оглядываясь.
