Текст книги "Я тебе не ровня (СИ)"
Автор книги: Лариса Шубникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава 8
– Деда!! Дедулечка! – Аришка тащила большелапого щеня под мышкой, а тот все норовил вырваться и лизнуть рыжую. – Смотри скорее!
– Расшумелась, егоза. Чего там стряслось-то? – дед оторвался от своего занятия.
Михаил Афанасьевич изыскал способ золотца заработать. Переписывал книги, передавал на торг в Богуново, а то и вместе с проезжими купцами пересылал в городища поболее. Лука – холопский сын, взялся для подносных* книг делать кожаные переплеты. Аришка измысливала рисунок-вязь, холоп вытачивал его на деревянной плашке и все передавал кожевникам. А те уж за деньгу тискали на коже. Смех смехом, а дело-то прибыльное оказалось! Дед Мишка писал дюже справно, быстро, да ровно. С вензелями и завитушками. С того и покупались книги-то, хоть и были дороги.
Вскорости у воеводы Медведева именины, так вот дед Мишка и придумал сделать для старого-то друга родовую книгу. Чтоб описать там все Медведевское сословие почитай с первого боярина. Книга долгой-то не была – первым боярином стал отец воеводы. Тому была жалованная грамота и боярский чин. Но дед Миша уж описал и воеводу, и сыновей его, и внуков. Радовался, что такой дорогой подарок будет для дорогого друга! Дрожал над ней, аки над родным дитем, а потому и не рад был Аришкиному зову.
– Деда!! – Аришку внесло в гридницу. – Глянь!! Утресь Уля нашла на крыльце! Красивый какой.
– Утром, – привычно поправил дед. – И что орать? Ну щеня и чего? Откуда?
– Так не ведомо. Короб на крыльце оставил кто-то, – тут Ариша запнулась…
Ухватила мысль неясную, замолкла и сообразила – боярин Шумской, более некому. Жалилась вчера Андрею про Мавку-то, вот и… Вмиг Аринку накрыло румянцем счастливым.
– Что замолкла? Дай-ка, – взял дед толстопузого непоседу в руки, оглядел. – Эва! Аринка, так-то пёс непростой. Глянь, маститый. Кто ж такое дорогое подношение-то сделал? Не боярин ли Аким? К чему? Может, Демьян?
Вопросы из Михаила Афанасьевича сыпались, что горох, а Аришка смолчала, только засветилась улыбкой мечтательной, да глаза потупила.
– Не знаю, дедушка, – голосок дрогнул, да дед не заметил, любовался на светлого щеня, оценивал хозяйски.
– Дали – надо брать. Ты вот что, Аринка, пса не балуй. Пусть растет злой – охранник получится, – сказать-то сказал, но уж знал, не послушается внучка. На руках таскать станет, возиться всячески и голубить.
– Он маленький же, жалко, – Аришка забрала толстопузого из рук деда, прижала к груди.
– Как звать станем? – Чудом Аришка сдержала язык свой, не сболтнула – Гарм.
– А как скажешь, дедушка.
– Ну тебя. Не до баловства. Нареки, как знаешь. Кыш! – Аринку снесло из гридницы в момент.
Пробежалась до амбара, присела на крылечко низкое и давай со щенём болтать. Неждан-то, холоп, только диву давался – чудная девка, добрая, но чудная.
Почитай целый день и провозилась с малым псом. Тот бегал за Аришкой, переваливался потешно, словно гусёнок. Играл, тянул ее за подол зубками, а Аринка смеялась. Позже, когда уселась девушка за работу – кружева плесть, все никак не могла унять себя. Плетение не шло, а шло иное – взялась вышивать ладанку для Шумского. Так поглядеть, ладанки-то дарили близкие токмо: невесты, сестры, матери. Но Аришка повод нашла – благодарность, а потому решила, что урядно и принялась за работу. Сметала мешочек малый, сложила туда церковной земли*, ушила накрепко. А уж потом вышивала мешочек поболее и не просто, а самыми красивыми нитями, да узорами. Повесила на кожаную веревочку и схоронила до времени в девичьем своем коробе.
Так до ночи провозилась, а когда пришло время спать – не смогла. Все думала, мечтала, горела румянцем ярким.
На боярское подворье Ариша прибежала с ранним утром. Потолклась возле крыльца, высматривая Шумского, прошлась до ратных домков и обратно. Спохватилась – с чего удумала, что он еще, в Берестово, а? Может, уж в Савиново свое уехал?
– Аринка, ты чего тут? – Маша выплыла из хором, потянулась сладко. – Вот неймется тебе. Я бы спала, да спала.
– Машуль, здрава будь. А Демьян дома?
– Демьян, Демьян – кто упал, тот и пьян. С ночи не возвращались. Поехали с Шумским в Боровку. Обещали быть к вечеру. А тебе зачем? – Машка и спросила-то с праздного любопытства, а Арина замялась.
– Так…эта…надо мне.
– А Фаддей не сгодится? Что смотришь? Они с Дёмкой одной мордахи, – захохотала Машка. – Звать, нето?
– Нет, Маш. Обожду Демьяна.
А Фаддей-то услыхал. Прятался в сенях, слушая о чем девки болтают, а как понял, что о нем, не выдержал.
– И что такого может Дёмка, чего я не сумею, а? – взгляд змеючий Аришу прожег. – Ты только слово молви, Ариша.
Арина попятилась невольно, но себя одернула и поглядела прямо в глаза Фаддея.
– Спасибо, боярич, за посул щедрый. Ничего не надобно, – поклонилась и пошла себе восвояси.
Машка удивленно посмотрела вслед подруге, но смолчала, а Фаддей пошел за рыжей. Не догонял, но и не отставал, будто полз, змеюка. Ариша свернула в проулок меж домом деда Мартынки и хоромами ратника Поедова. Место глухое, лопухастое – листья огромадные, величиной мало что с человека. Вот там ее и настиг Фаддей.
– Стой, нето, – схватил за руку. – Не беги, Ариша. Не обижу.
Девушка дернулась невольно, памятуя его руки крепкие.
– Чего изволишь, боярич?
Фаддей скривился от урядного обращения, но про то смолчал, а молвил иное:
– Давеча напугал тебя, не взыщи. Нынче хочу полюбовно. Не обижу, сказал же. Чего трясешься?
– Фаддей Акимыч, отпусти, Христом Богом прошу. Не надобно мне парчи твоей и золота. Не люб ты мне, говорила уж.
– А ты подумай получше, Ариша. Я слово свое держу и крепко. Сегодня не люб, так может, завтра понравлюсь?
Фаддей подступал ближе.
– Боярич, отпусти. Не хочу врать тебе, не люб и не полюбишься, – Арина пятилась от здорового парня.
– Откуда тебе знать? Я ведь … – головой мотнул, будто слабость отгоняя непрошенную. – Только о тебе и думаю. Никогда еще так-то никого не желал. Ариша, золотая, чем нехорош я тебе? Любить буду так, как никто иной. Все только ради тебя.
Фаддей подошел близко, заставил рыжую прижаться спиной к забору.
– Боярич, сколько ж еще повторять? Отпусти, прошу тебя. Если люба тебе, отпусти, – Ариша уперлась руками в плечи дюжего молодца, а тот будто прилип к ней.
Глаза блестят, руки крепче железа – ухватил и обнял. Прижал к широкой груди рыжую голову, зашептал горячо:
– Арина, золотая, ведь подохну без тебя. Знаешь сама, что в жены взять не могу, не того ты чину, но любить буду всю жизнь! Слышишь? Всю! Дом тебе отстрою, где пожелаешь! Отец к следующей весне надел свой даст!
Аринка слушала, как гулко бухает его сердце, какие слова говорит, а жалости не чуяла за собой. К кому другому – может быть, но не к Фаддею. Не сумела перебороть себя, слова ласкового вымолвить.
– Не смогу, Фаддей. Никогда. Приневолить можешь, кто я супротив тебя? Но знай – любить не буду. Прости, боярич. Не прикажешь сердцу-то, – постаралась сказать просто, искренне.
Фаддей еще какое-то малое время прижимал к себе девушку, а когда слова ее дошли до разума, оттолкнул невеличку и зашипел:
– Твое последнее слово, Арина? Вдругоряд просить не стану.
– Последнее, боярич, – тряским голосом проговорила Аришка. – Прости, не хотела сердить, да обижать.
– Ладно, не пожалей потом, – отвернулся и зашагал прочь, не разбирая дороги.
Аришка дух перевела, затряслась и заплакала. Испугалась и крепко. Не тот Фаддей парень, чтоб спустить такое-то издевательство.
Кое-как добралась до дома и заперлась в ложнице. Маленький Гарм свернулся пушистым калачом, грел ноги хозяйке.
Арина все раздумывала – сказать деду, нет ли? Ведь боярич неволил, не простой какой мужик. А ну как дед снова решит уехать, сняться с места и бежать? А Арина впервой раз хотела остаться. В Берестово нашла многое и многих – подругу, наставницу, Дёмку и…Шумского. Так что ж, смолчать?
Сидеть сложа руки – мысли одолевают, работать – пальцы не слушаются. Пометалась малёхо по светлой комнатке, да и пошла вон. Походя дала распоряжения Уле и Насте, проверила стряпной стол и вышла за ворота. А там уж повернула к речке, крутому бережку. Побродила дубравой небольшой, поглядела на зелень кудрявую и солнышко ясное, на небо синее-синее, и успокоилась, будто удоволила ее весна-красна.
Обратно уж шла с легкими мыслями. Юность быстро забывает дурное, перекидывает думки скоро и на веселое. И то дело! Когда ж еще-то радоваться, как не в молодые годы? Пожившие-то иные. То о хозяйстве печься надо, то о детках, то о болящих, да старых. Вон он груз какой, неподъемный. А молодым что? Плечи-то легкие.
Трапезничали с дедом. Тот, довольный, развлекал Аришку сказаниями, да прибаутками. Посмеялись, пошутили, наелись. Дед Миша отправился вздремнуть, а Аришка вновь на боярское подворье. Токмо не в само, а близ. Походила, походила опричь ворот, да и приметила Шумского-то.
Он среди ратников стоял, выделялся уж очень. Высок, чёрен и силен. Разве что Дёмка был ему под стать, такой же крепкий и высокий.
Аришка и так и эдак ходила, пока Андрей ее не увидел. Рыжая аж к месту приросла от взгляда теплого. Снова боярин лицом помягчел… Вроде улыбнулся? Ай показалось? Нет, не почудилось. Голову склонил, и вроде подмигнул. А потом указал тихо в сторону – иди, мол, я за тобой.
Девушка обрадовалась, что понял, и припустила через двор боярский к сарайке, где намедни сидели и про Мавку говорили. Пробежалась скорехонько, опасаясь Фаддея увидеть, вскочила на малое крыльцо сараюшкино, и притаилась за балясиной.
Минуту спустя услыхала шаги. Быстро боярин-то шел, а так посмотреть, то и бежал.
Арина нащупала за поясом дар свой маленький, зажала в ладошке и ждала, когда Шумской подойдет. Любовалась им… Вот странно, Машке он не нравился, холопки дворовые его боялись и ругали Гармом, а Арине думалось, что красив. И шрам его, что бровь изгибал, вовсе не казался уродством. Будто красил.
Андрей меж тем подошел близко.
– Нынче не плачешь, быстроногая? – Аришка улыбнулась и головой помотала, мол, нет. – Резвая ты, не поймаешь.
– А ты не лови, боярин. Скажи обождать, я и остановлюсь.
– Неужто, остановишься? Просто так, из-за одного моего слова? – Андрей улыбнулся, а Аришка дышать забыла.
Ведь впервой раз так-то. Не видала она никогда на лике его смуглом такой улыбки.
– Так слово-то боярское. Как ослушаться?
Андрей улыбку спрятал.
– И только? С того, что боярин? – и бровь ту самую бесовскую изогнул.
– А с чего ж еще?
– Да мало ли с чего? Может, голос мой тебе понравится или поговорить захочешь. Такого, пожалуй, не прикажешь. Верно, Арина?
– Верно, боярин. Тебе никто не приказывал, а ты взял и щенка мне принес.
Шумской стал серьезен, а Аришка пуганулась, а ну как не он? Вот стыдоба-то!
– Я? С чего бы?
– Ай, не ты? – уставилась на него, едва не покраснела, но … Вот знала, что он, только не признается отчего-то.
– Вот не пойму, о чем ты, – и вроде грозно так глядит, да Аринку не проведешь.
– Ты. Больше некому. Спаси тя Бог, боярин. Щеня такой…Он такой толстый и мягкий. Знаешь, он вчера мне весь подол изорвал, игрался. Я так-то давно не смеялась. – Андрей слова ее выслушал, вроде как подзастыл, чернючим взглядом огрел. – Мне отдариваться нечем, не взыщи. А вот что есть, то прими. От сердца.
Ладошку-то малую раскрыла и подала ладанку. Шумской руку протянул было, да одернул.
– Сама вешай, коли оберег даешь, – и склонил голову.
Арина заторопилась, шнурок распутала и накинула на шею боярину. Он-то голову поднял, глянул на девушку, да и застыл. Аришка и сама пропала, утонула в черных горячих очах Шумского. А тот взял личико ее в свои ладони, и поцеловал троекратно в щеки. Вроде по-обычаю все, по-людски…
Только как описать это все? Руки жаркие, взор горячий, румянец густой. Ох, к добру ли то, к худу ли?
Так и стояли бы, коли не холоп. Шел через двор, бочонок нес с молодой бражкой, а тут под ноги с громким мявом к нему кошак полосатый кинулся. Грохот, крик! Бражка в землю уходит, кошак улепетывает, а холоп зашибленное пузо потирает. А там уж и приказчик поспешает, ругать ругательски недотёпу.
– Власька, ушлёпок. Вот я тебя!! – и пошло-поехало.
Аришка вывернулась из рук Андрея и снова за балясину схоронилась. Шумской прикрыл ее спиной широченной, вроде как стоит без дела, а потом и зашагал, отвлек приказного человека, отвел сплетни-пересуды.
Рыжая обождала малое время, да и отправилась вслед за Шумским. У крыльца боярских хором остановилась и скромно притулилась за спинами девок, что цветистой стайкой сгрудились возле угла хоромин и смеялись, перешучивались с ратниками – и местными, и Савиновскими.
Дёмка балагурил! То бровями играл, то шутейничал, а то и просто ус подкручивал, глядя на молодых славиц. Те щебетали в ответ, отругивались, но без злобы. Любили Дёмку-то…
– Да ну! Арина Игнатовна пожаловала. И как ты, славница, с эдакой-то косой живешь? Ни спрятаться, ни укрыться. Как ржа на плуге, токмо ярче и поблескивает, – Дёмка принялся за рыжую.
– А я так мыслю, боярич, лучше с яркой косой, чем с кудрявым чубом и скудной бородёнкой. По старости-то, сверху станет меньше, а снизу больше. И так смешно, и инако весело.
Дёмка тронул свою негустую бороду и хохотнул. Арина на Шумского боялась смотреть, а ну как румянец-предатель щеки зальет? Ох, заметят девки и ратники, стыд-то будет. А вот Шумской впился взглядом в Аришку, и никого не опасался. Так ить мужик, боярин…ему-то что?
Вышел из хором боярин Аким, степенно сошел со ступеней и поднялся в седло.
– На конь!!! – скомандовал всем. – Тихим ходом, айда!
Ратники заспешили, попрыгали в седла и выстроились обычным порядком – собрались в Богуново, там перед посевной последний сход служивых. Оговорить, когда и куда ехать после пахоты.
Дёмка, красуясь перед девками, поднял на дыбки своего красавца-каурого, свистнул и подмигнул всем и сразу залихватски. Шумской повернул Буяна – тот аж танцевал от нетерпения – поглядел на Аринку, и улыбнулся глазами одними. Рыжая вздохнула восторженно – так-то только Андрей умел. Лик серьезный, а глаза смеются.
Бояре и ратники выехали за ворота, а Аришка осталась стоять, глядя вслед чернявому сармату, что занял все мысли девичьи и мечты.
От автора:
Подносный – экземпляр, предназначенный для преподнесения в дар высокопоставленному лицу. Характеризуется индивидуальным оформлением, например, посвящением на переплете или титульном листе
«…сложила церковной земли» – на Руси, отправляясь на дела ратные, мужчины в качестве оберега брали с собой частицу родной земли, которая хранила воина от вражеского оружия.
Глава 9
– Андрюха, пива те в брюхо, чегой-то ты весь прям сияешь, а? Никак обогатился или прирезал кого из ляхов? – Дёмка жевал сухарь, удобно сидя в седле.
– Дём, неужто я рад только золоту и смертям? Таким разом я не человек вовсе, а тварь бездушная.
Дёмка угощение свое выронил, рот открыл и уставился на приятеля.
– Щур меня! Андрей, напугал до трясучки. Когдай-то тебя такое волновало? Ворога покромсал, золота стяжал и делов-то. Признайся, тебя отец Виталий святой водой окропил, да? Молитвой очистил? Или Рада* поцеловала?
– Не Рада… И не она меня, а я ее, – сказал Андрей и тут же пожалел.
Дёмка достал из подсумка еще один сухарь, и снова его уронил.
– Иди ты! Кого? – выпучил глаза на друга. – Ты, эта, морду не вороти от меня! Андрюх, кто такая? Да говори уже, сармат, эдак от любопытства лопну!
– Отлезь.
– Куды отлезь?! Он, значит, деваху нашел, челомкает ее почем зря, а другу ни слова, ни полслова? – от горячей той речи у Демьяна шапка сползла на нос, он в сердцах заломил ее на самую макушку. – Андрюха, кто она? Знаю ее? А она тебя?
– Что она меня? Знает ли? – Андрей уразумел, о чем друг спрашивает, но смешно же.
– Тьфу, морда твоя ехидная! Я грю, она тебе отвечала? Вот не знаю, которая отважилась с тобой миловаться. Ты как бровь свою бесючую заломишь, так все девки врассыпную.
– Если скажу, смолчишь?
– Да я…я… Да ты меня за кого?! Да ты… – Дёмка ажник вспучился, будто нора кротовья посередь дороги.
– За кого? За болтуна. Кто растрепал про Захара Мятова, что он порты обронил в бою? Не ты? А про то, что через те порты твой десяток выжил, чего ж не поведал? Начни Захарка срам прикрывать, он бы не врагов рубил, а зад подставлял и не токмо свой.
– Дык это когда было-то?! Ты еще вспомни деда моего, Фрола, когда он козлом скакал по бабам.
– Было же, Дём. А потому, доставай еще один сухарь и жуй себе, – Андрей ухмыльнулся и более никак не отвечал на Демкины вопросы.
Тот уж и так и эдак, а все никак! Шумской под мерный шаг Буяна малёхо замечтался, впал с полусон. Все казалось, что Аришка перед глазами – коса блестит, глаза сияют…
На воеводском подворье не протолкнуться! Ратные десятники, сотники и полусотники со всей округи. Да боярин Фрол всем нашел место, для всех изыскал, измыслил мудрое слово. С того и совет прошел гладко, да ровно. Мужики не ругались, удалью не хвастались, а вели деловой разговор.
Уж в вечеру, когда все собрались разъезжаться по уделам своим, собирать силы для пахоты, воевода подошел к Шумскому и сам позвал на именины.
– Будь гостем, Андрюш. Вот не знаю, как ты, а я уж давно своей семьи без тебя не мыслю. Пришелся ко двору, удоволил старика. Считай еще одним внучком обзавелся.
Шумской особо не любил сборищ, но слово боярина Фрола от сердца шло, и как тут пожившего воина огорчить отказом? Поклонился поясно и молвил:
– Буду, дядька Фрол. Благодарствую.
– Так жду, помни! – махнул рукой старый воевода и отошел.
– Андрюх, так что про девку-то? – настырный дружок у Шумского, ничего не скажешь. Подлез справа и вопрошает, глазами сверлит.
– Демьян, хороший ты парень, токмо смола смолой. Отлипни, докука, – Андрей не выдержал тоскливого взгляда приятельского и засмеялся.
– Свят, свят… – Дёмка попятился от Андрея. – Еще и грохочет. Ну все, не инако белый свет помутился. Это где видано, чтоб Гарм, да ржал аки сивый мерин. Пойти, чтоль, бражки хряпнуть?
Часом позже, когда уж ехали лесной дорогой, Дёмка изгалялся, как умел и до того домаял Шумского, что пришлось рыкнуть и морду сделать посуровее. Опосля такого циркуса, Дёмка замолк, но бубнил себе под нос и языком цыкал.
Жаль Андрей не видел Фаддеева лица. Злого, обиженного… Покамест были на совете, толклись во дворе, духота майская одолела. Кто кафтан скинул, кто рубаху рассупонил. Вот и Шумской завязки дернул и Фадя змеиным глазом своим приметил малую ладанку, что на шее его висела. И не сказать, что Фаддей бабью вышивальную науку разумел, но ревнивым-то взором все окатил, да понял – Аришкина работа. Чудной рисунок, не местный. Всколыхнулась обида, да желочь, взыграло ретивое мужицкое – на кого променяла?! На этого полукровка, выблядка?! Харя резаная, морда бритая.
Змеиная любовь-то опасная. Самому не досталось, так надоть ядом угробить того, кто мил. А саму ее, любовь-то, втоптать в грязь, унизить, а потом и прибрать к рукам. Крепко задумался Фадя…
У развилки дорожной – Берестовской и Савиновской – Андрей попрощался с Медведевыми и к себе отправился. Ох, не туда его тянуло, не в хоромы богатые, пустые, а в малую сарайку на подворье боярина Акима, где хранились новые короба. Там ведь Аришка его приветила, смотрела ясно и ладанкой дарила. Мелькнула шальная мысль – поехать к ней, да уплыла. Посев завтрева начинать. Не будет нови, не будет жизни. От Шумского, хозяина-боярина, много кто зависел, а он долг свой помнил и исполнял.
А с ранним светом началась страда. Никто в стороне не остался: ни холоп, ни кузнец, ни поп, ни боярин. Ратники скинул доспех до времени и вышли на поля-наделы.
Положили требы древним богам, прочли молитву новому, Единому, а уж потом поплевали за мозолистые ладони-то и впряглись. Поп Виталий явился помочь словом, Андрей его приветил и рядом с собой оставил – иной раз-то доброе слово нужнее, чем понукание аль приказ.
Так и маялись, упирались на землице со света до темна. Ни посиделок, ни гуляний – одна токмо работа, но почитай, самая главная.
Шумской-то об Арине тосковал, слов нет, но и вырваться не мог. То спор удельный решить, то помочь, то разнять забияк, что схлестнулись не вовремя, едва не помутившись разумом от непосильной работы.
Одним вечером заехал в Савиново Демьян. Каурый нес его не шибко, будто давал роздых хозяину.
– Дёмка, случилось что? – не ждал Шумской в такое-то время.
– А это как сказать, Андрюх… – веселый приятель его нынче был печален, да и того хуже – в какой-то яростной отчаянности.
– Садись, нето. Квасу будешь?
– Давай. Лучше б бражки, но не ко времени.
Пока холоп нес угощение, приятели расселись на скамье возле больших хором Шумского. Молчали оба. Андрей не торопил Дёмку говорить-то, видно чуял – нелегкая будет беседа.
– Просватали.
Шумской едва не вскочил с лавки! Кого? Кому? Аришку?!!! Потом охолонул маленько.
– Кого? – а голос, все одно, осел, подался в хрип.
– Наталью мою, – Демка стянул с чубатой башки шапку, ткнулся в нее лицом и замолк.
– Дём… – и что тут скажешь?
– Дём, Дём… Андрюха, ведь любил я ее и она меня! Моя была… А вчерась смотрит на меня глазами своими голубиными и эдак-то говорит: «Прости, нето. С тобой-то только печали, да бесчестье. Замуж не возьмешь, не того я чину, а я детей хочу и чтоб в роду меня поминали добрым словом, не плевались». И вот скажи мне, Андрей, это ж какая тварь придумала, чтоб жениться на сословных?! Ежели так – то и жить надо кучками. Чины к чинам, а славники к славникам. Чтоб не видеть никого, окромя своих. Инако, встретишь вот такую, и вся душа в лохмотья.
Шумской аж лицом потемнел. И что ответить, коли сам по уши влип в простую славницу, а?
– Демьян, ежели любишь – бери в жёны. Не согласится – умыкнем. Помогу. А отец тебя погонит, у меня жить оставайтесь.
Дёмка аж брови вознес.
– Чего удумал, Андрюх? Я отцу слово дал, что обвенчаюсь с ровней. Род наш дюже молодой, седьмого колена даже нет. Укреплять надоть. Я детям что оставлю? Шапку свою, да меч ржавый? Деду Фролу только наследную грамоту* дали, а тут я Наталку, мельникову дочь приведу? Эх… Она и сама уж поняла, что выгоды от меня с гулькин хрен. Отворотилась.
Оба задумались и каждый о своем. Беда-то одна, а вот причины разные.
– Андрюх, а Аринка-то рыжая меня утешала, сама чутка не рыдала. Чудная деваха!
Шумской чуть с лавки не сверзился, вот ей Богу, измысливал, как разговор на Арину перевести, а тут на тебе – подарочек.
– Чем же чудная?
– Непростая. Понятная, ан все одно – не славница. С пониманием и обучена. Ох, ты ж не ведаешь. Тут мне мать сказывала, Аринка-то вора споймала, приказчика нашего. Сочла сколь зерна надо и матери донесла, а та уж и почуяла воровство. Так ить поймали! Возил втихушку продавать на Богуновском торге через Еремея Мясоедова. Батька осерчал, велел виру платить и погнал с места. Мать Аришку благодарила, новую одежку справила, а рыжая будто без внимания. Вот ответь, какая девка будет нос воротить от обновки? А эта… Так и сидела со мной, уговаривала не сердиться на Наталку. Грит, она тебя, Дёма, пожалела, не стала обездоливать, да благ лишать.
– И что ж…так и оставишь Наталью?
– А ты бы не оставил, Андрей? Тебе-то еще нужнее родовитая жёнка. Раз – что полукровок, два – родители твои не венчаны, три – мать холопка. Да ты-то найдешь! Плевал ты на любовь и всю эту дурость. Присмотришь побогаче и возьмешь за себя, – Дёмка понурился, плечи широкие согнул, ликом осунулся, вроде как постарел.
Правда всегда колет больно… Шумскому до того муторно стало, хоть вой, но себя сдержал. Не тот был парень, чтоб кидаться в отчаяние.
А вот Дёмку пришибло. С того и сидели до темного неба на лавке, квас пили и говорили про все – и про девок, и про участь боярскую, пока Демьян домой не засобирался.
– Прощай, нето, друг. Вот не знаю, как у нас с тобой судьба повернется дружка к дружке, но посула твоего век не забуду. Правда чтоль, помог бы Наталку умыкнуть и у себя в Савиново спрятал? – Шумской кивнул, кому ж слова-то нужны. – Эх… Знай, сармат, я те еще аукнусь. За все. А боле всего за разговор душевный.
Обнял Шумского накоротко, взлетел на каурого, тронул послушного коня коленками, да и утёк в свой удел. А Андрей уж позже, сидя на лавке в ложнице, затосковал, обхватил головушку ладонями и пропал в черных мыслях.
Утресь – страда, вечер – тоска. И так до самого конца пахоты-посева. К тому, как все дела были сделаны, устроили пир на боярском подворье. Андрей не пожалел ни медов сладких, дорогих, ни бражки. Отметили с размахом! А на другой день аккурат именины воеводские. Пришлось нарядиться, взять двух ратников для пущей важности, и ехать.
День с утра дождем сочился. Морось висела вокруг, будто туманом обдавала. Для урожая самый раз, а для человека – так себе. С того Андрей прихватил кожаный мятель*, чтоб урону для дорогого кафтана не произошло. Сам бы такой дуростью не страдал, да у воеводы люд чинный собирался, чай встречали по одежке. А промеж этого умысла, был еще один поважнее. Хотел Шумской после именин заехать в Берестово. Вот не смог себя отговорить от Аришки, не выкинул из головы ясные глаза, а потому рвался к ней. А мятель…Ну какому ж парню не охота перед девкой пройтись-похвастаться? То-то же!
Миновали развилку с Берестово, да и поехали малым-то отрядом по лесной дороге. Тучки низкие, морось, прям в мысли Андреевы. Беспросветно и муторно. Малое время спустя увидели впереди отрядец конный. Шумской-то сразу признал – берестовские. Толклись на дороге, орали.
– Шкуру с тебя спустить мало, лиходей! – голос боярыни Ксении схож был с рыком. – Кому приказывала намедни проверить возок? Ай, не тебе?!
Подъехали и узрели: конно шли боярин Аким с сыновьями, а на возке устроились боярыня с Машкой и … Андрей встрепенулся, увидев косу золотую. Никак, Аришка?
Дед Михаил кутал сверток под кафтаном нарядным, а Арина сидела рядышком, мокла под моросью. Возок-то переломился по оси, с того и ругань и крики.
– Ксюша, перестань. Ором-то не поможешь. Не приедем ко времени, отец осерчает. Давай-ка, иди ко мне на конь, – боярин Аким тянул руку к жене. – Фадя, сажай Машку и прикрой от дождя-то, голова твоя пустая! Ратные, у кого мятель с собой? Ась?
Ратников было пятеро, и токмо один додумался взять.
– У меня, боярин, – усатый Архип подал голос.
– Так-то. Сажай Аришу или Михаила Афанасьевича.
Андрей коня подстегнул, подъехал ближе, и услышал Аришин голосок:
– Деду сажай, Архип. Дай те Бог. Я уж как-нибудь, – а потом старику. – Деда, ты книгу-то береги. Боюсь, чернила размоет, и подарок твой пропадет.
– О, Андрюха! И как мы сошлись-то ко времени, – боярин, увидев соседа, одной рукой приманивал к себе, другой держал жену в седле. – Ты при одежке? Хватай Аришку и прячь, пока не вымокла краса-то наша.
– Здравы будьте, – Андрей уж и не смотрел ни на кого, так поздоровкался урядно. – Как скажешь.
Буян, приметив рыжую, сам к ней двинулся, заржал тихонько, мол, здравствуй солнце мое. А Арина уставилась на Шумского, вроде как к месту прилипла. Если бы не Буян, Андрей токмо и любовался бы и морось противная не помеха! Однако руку протянул и вмиг втащил легенькую девушку в седло. Усадил вперед себя, укрыл мятелем, укутал, рукой прижал к широкой груди. Одного боялся – как бы кто не услыхал, как сердце громко колотится, почитай на весь лес.
Арина прижалась к нему, ладошку на грудь положила… Вмиг для Шумского все переменилось! И небо уж не мрачное, а жемчужное, и не морось вовсе, а дивная роса. Откуда-то свежей листвой повеяло, а вместе с тем и радостью, и много чем еще.
– Боярин, – раздался голосок из-под мятеля. – Дай хоть вздохнуть. Удушишь.
Шумской аж разулыбался. Так рад был под рукой Аришку держать, что укрыл бедняжку с головой и прижал уж дюже крепко. Выпростал милое личико из под кожаной накидки и загляделся. Так-то близко давно не глядел на нее, а если уж начистоту – то только раз, когда благодарил за ладанку. Брови темные, стрелами, лоб высокий, чистый. Глаза, словно звезды и румянец на щеках. Губы мягкие, вот хоть прям сейчас бери и целуй!
– Трогай! – окрик боярина Акима разнесся далёко.
Буян, добрая скотина, сам пошел, не стал дожидаться хозяйского понукания, словно понял, что не до него сейчас.
Шли размеренно, не торопко. Шумскому все казалось, что плывут. Глядел-то не вперед себя, на Аринкину мордашку. На то, как морось оседала на золотой макушке. Прижал покрепче и радостно понял – не противится она. Щекой прижалась к его груди широкой и глаза прикрыла. Ресницы – длинные, темные – легли красивыми полукружьями.
– Никак уснула, Ариша? – голос дрогнул нежностью.
– Нет, боярин. Слушаю, как сердце у тебя стучит громко, – и ее голосок звенел лаской. – Тук, тук. Так у всех сарматов?
Андрей хохотнул.
– С чего ж только у сарматов? У всех.
– А я никогда не слыхала, чтобы так-то, – и Аринка улыбнулась, глаза распахнула и смотрит.
– И у многих слушала? – Андрей бровь рваную изогнул, вроде как осерчал.
– У деды, у боярышни. А еще у меня подруга была в давешнем городище, так вот у нее стучало тихо. Ее сосватали за кожевника старого. Она прожила с ним год и умерла. Лекариха сказала от того, что сердце у нее биться больше не захотело. А еще у Гарма, – сказала и вроде как испугалась.
– У Гарма? – Шумской все силился понять, что она ему говорит, да голос ее шелковый с мыслей сбивал.
– Я так щеня нарекла, – покраснела, глядя на Андрея, видно знала, какое прозвище ему выдумали.
– Гарм, значит, – Шумской прижал девушку еще крепче. – С чего так, Ариша?
– Так ты ведь подарил…
– Так и назвала бы Андреем. – После таких его слов Арина задумалась на малое мгновение и прыснула.
– Вот потеха, боярин. Кто ж пса человеческим именем нарекает, а?
– А кто нарекает человека псовым? – Шумскому не было дела до прозвища своего, но вот не хотел он, чтобы и Ариша так о нем…
Она поняла все, ей Богу! Глаза стали ярче, а ладошка ее маленькая наново легла на широкую боярскую грудь, вроде как приласкала.
В тот момент Шуской и понял – ничего ему не нужно, кроме вот этой девушки с золотой косой. Ради этой малой птахи, готов он был пустить по ветру и богатства свои немалые, и сословие свое отдать. Она – радость, жизнь. А кому ж нужны горы злата, если ничего кроме пустоты нет в душе? Андрей за всю свою недолгую жизнь нахлебался и одиночества, и обид, и крови людской. А с ней рядом вздохнул и уж более не чувствовал себя Гармом-псом, но человеком.
Аришка еще щебетала что-то, Шумской слушал, прижимал к себе теплое счастье свое, и мысль ловил… Споймал-то опосля, когда уж добрались до Богуново и уселись за именинный стол воеводы Медведева.
