Текст книги "Наталия Гончарова. Любовь или коварство?"

Автор книги: Лариса Черкашина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Баронесса из Дерпта

Прошло несколько месяцев, и в том же 1785 году, у баронессы родилась дочь. Девочку окрестили и нарекли Наталией.

Но век красавицы чужеземки был недолог. Словно вырванный с корнем цветок, она зачахла на чужбине. Ульрика умерла молодой, тридцати лет от роду, оставив на попечение своей благодетельницы дочь Наталию. Всю свою жизнь Наталия Ивановна молилась каждодневно о душе родной матушки. Может быть, потому так был дорог ей и Ярополец, где была похоронена ее мать, бедная Ульрика…

Необычная история любви и жизни баронессы Ульрики и особенно ее печальный конец волновала воображение юной Натали. Уже много позже она писала мужу о своих титулованных родственниках.

Из письма Наталии Николаевны П. П. Ланскому в Ригу (июнь 1849):

«Если встретишь где-либо по дороге фамилию Левис, напиши мне об этом, потому что это отпрыски сестры моей матери. В общем, ты и шагу не можешь сделать в Аифляндии, не встретив моих благородных родичей, которые не хотят нас признавать из-за бесчестья, какое им принесла моя бедная бабушка. Я все же хотела бы знать, жива ли тетушка Жаннет Левис, я знаю, что у нее была большая семья. Может быть, случай представит тебе возможность с ними познакомиться».

Наталии Николаевне так и не довелось свидеться со своими благородными родственниками. К тому времени, когда писались эти строки, Жаннет уже не было на свете. Тетушка умерла в тот самый год, когда незнаемая ею племянница Натали Гончарова стала женой первого поэта России.

…Семнадцатилетняя Эуфрозина Ульрика, урожденная Липхарт, венчалась с бароном Морисом фон Поссе в Дерпте (нынешний Тарту) в мае 1778 года. В сентябре следующего года в молодом семействе родилась дочь Иоганна Вильгельмина – та самая «тетушка Жаннет». Спустя пять лет красавица баронесса бежала из отчего дома, оставив отцу (матери Ульрика лишилась рано, в детстве), отставному ротмистру Карлу Липхарту, маленькую дочь.

 
Она забыла стыд и честь,
Она в объятиях злодея!
Какой позор!
 

Весть о смерти в далекой России дочери-беглянки долетела и до бедного отца: в следующем, 1792 году, несчастный Карл Липхарт скончался, поручив любимицу-внучку Иоганну заботам сына Рейнгольда и его невестки.

Пройдет время, и юная баронесса выйдет замуж за Федора Левиза оф Менара, участника войны с Наполеоном. Портрет боевого генерала кисти английского живописца Джорджа Дау и поныне украшает знаменитую галерею героев 1812 года в Зимнем дворце.

Славный генерал-лейтенант Федор Левиз оф Менар, шотландец по происхождению, приходился дядей Наталии Николаевне. В супружестве с баронессой Иоганной Вильгельминой на свет появились двенадцать детей! И, как писала Наталия Николаевна, у «тетушки Жаннет», действительно, была большая семья.

В письме к Ланскому есть и такие строчки: «Ты говоришь о некоем Любхарде и не подозревая, что это мой дядя. Его отец должен быть братом моей бабки – баронессы Поссе, урожденной Любхард».

Речь идет о младшем сыне Рейнгольда Липхарта (так правильно звучит фамилия!) Карле Готтхарде Липхарте, владельце многих имений. Да и его отец, воспитавший маленькую племянницу Иоганну, был человеком весьма состоятельным: в замке Ратсхоф, близ Дерпта, хранились богатейшие коллекции фарфора и скульптуры; библиотека насчитывала тридцать тысяч томов; картинная галерея поражала воображение заезжих путешественников и гостей дома полотнами кисти знаменитых художников Европы. Все эти богатства впоследствии и перешли к Карлу Готтхарду, еще более украсившему свое фамильное гнездо лучшими образцами искусства: не зря усадьбу Ратсхоф окрестили «маленьким Версалем».

Так что лифляндские родичи Наталии Николаевны отличались и богатством, и знатностью, и любовью к прекрасному.

Необыкновенная красота баронессы Эуфрозины Ульрики, о которой в семье ходили легенды, словно по наследству, передалась ее дочери, а затем – в полной мере и внучке Наталии Гончаровой.

…Когда в 1837-м в Зимнем дворце случился пожар, то страже был отдан приказ: спасать из огня лишь самые ценные вещи.

Один из офицеров, оказавшись в апартаментах фрейлины Екатерины Ивановны Загряжской и увидев в незатейливой черепаховой рамке миниатюру, с изображенной на ней очаровательной женской головкой, не раздумывая, схватил безделушку. И позже на вопрос чиновника, ведущего реестр спасенному имуществу, – что побудило его взять столь незначительный предмет, безымянный спаситель воскликнул: «Я не мог оставить изображение такой редкой красавицы в добычу огню!»

После смерти Екатерины Загряжской семейная реликвия досталась ее племяннице Наталии Пушкиной. О дальнейшей судьбе единственного портрета красавицы баронессы неизвестно – стал ли он и впрямь «добычей огня», когда после октября семнадцатого полыхали по всей России дворянские усадьбы?

…Добрейшая Александра Степановна, сочувствуя печальной участи молодой женщины, проявила редкое великодушие: приняла чужестранку, а чуть позже и ее новорожденную дочь Наталию, в будущем Наталию Ивановну Гончарову, в свое семейство. Наталия осиротела рано, в шесть лет, и Александра Степановна заменила ей мать, уравняв в правах с родными детьми. Всю свою жизнь Наталия Ивановна вспоминала о приемной матери с чувством дочерней признательности.

Много позже именно Наталии Ивановне Гончаровой, урожденной Загряжской, и достанется по разделу между сестрами Екатериной и Софьей родовая ярополецкая усадьба.

В ней она проживет свои последние годы и будет похоронена в августе 1848 года, – неподалеку от имения, на кладбище Иосифо-Волоцкого монастыря.

В этот монастырь Наталия Ивановна каждый год пешком ходила на богомолье и проводила в молитвах и посте до двух недель. Щедрая прихожанка, она делала в монастырь богатые пожертвования. Набожной Наталии Ивановне и суждено было умереть здесь, в древних стенах, во время одного из паломничеств. Могила ее утрачена в тридцатые годы прошлого века – самые безбожные времена, в разгар борьбы с верой и церковью, когда по старым монастырским надгробиям в одночасье прошелся бульдозерный каток…

Безмолвны надгробные камни, и теперь уж никогда не узнать, где, на каком месте оплакивала свою потерю Наталия Николаевна…

Барышни Гончаровы

В фамильной гончаровской летописи упоминается об одном необычном, почти мистическом случае – в спальне, куда вошла Наталия Ивановна, вернувшись из Москвы со свадьбы дочери, вдруг со стены сорвалось зеркало и разлетелось на мелкие осколки. «Не пройдет это даром!» – охнула Наталия Ивановна. Того печального предзнаменования она никогда не забывала, особенно уверовала в его силу, когда донеслась до нее горькая весть о гибели на дуэли поэта, ее зятя, которого она успела полюбить и привязаться к нему всей душой. Надев тогда черное траурное одеяние, она уж больше его не снимала…

В рукописном отделе Российской государственной библиотеки хранится альбом Наталии Ивановны, где на страницах ею собственноручно вписаны пушкинские стихи.

Любопытный исторический факт. Перед свадьбой Наталия Ивановна обещала выделить своей Таше в приданое двести ярополецких крестьян. Но потом, видимо, передумала. Благой материнский порыв так и не был исполнен.

…Некогда во дворце висел портрет трех юных сестер Гончаровых: Екатерины, Александры и Натали. Оставался он там и после революции, когда в доме разместилась сельская школа.

В этой школе до войны училась уроженка здешних мест Антонина Павловна Кожемяко, известная во всей округе благодаря созданному ей в Яропольце народному краеведческому музею. И как ни удивительно, но только в ее памяти и живут образы юных барышень, что приезжали сюда, в позапрошлом столетии, погостить к маменьке:

«На всю жизнь запомнила я общий портрет сестер Гончаровых. В овальной рамке, небольшого размера. На одной из сестриц было розовое кружевное платье, на другой – нежнозеленое, на третьей же – голубое.

Наряды так тонко были выписаны художником – складочки, рюшечки, кружева, – что мне хотелось распахнуть окно: казалось, что от ветра разноцветные шелка вдруг заструятся…»

Свидетельство более чем важное – ведь не сохранилось ни одного девичьего изображения Натали Гончаровой. Известен лишь ее детский портрет, заказанный дедом Афанасием Николаевичем, где безымянный художник запечатлел девочку в возрасте пяти-шести лет. Да еще – акварель кисти Александра Брюллова, где она – уже Наталия Пушкина, юная жена поэта. Временной разрыв в целых тринадцать лет!

Осенью 1941-го портрет сестер Гончаровых таинственным образом исчез. И по времени это печальное событие совпало с оккупацией Яропольца гитлеровскими войсками и разорением дворца. Что случилось с той акварелью: погибла ли она в пламени войны, или какой-нибудь немецкий солдат сорвал со стены красивую картинку и сунул в вещмешок? Как некогда была спасена из горящего Зимнего дворца миниатюра баронессы Ульрики… Быть может, в тихом немецком городке, в чьем-то доме висит на стене портрет трех безымянных сестер или положен в семейный архив вместе с наградами и солдатскими письмами как память о России и войне? Призрачная надежда. Но все же она есть…

Ведь та утраченная бесценная акварель хранила образ Натали Гончаровой, – той юной барышни, какой ее впервые увидел поэт.

«ЦЕЛУЮ КОНЧИКИ ВАШИХ КРЫЛЬЕВ»

Я думал, сердце позабыло

Способность легкую страдать,

Я говорил: тому, что было,

Уж не бывать! уж не бывать! Прошли восторги, и печали!

И легковерные мечты…

Но вот опять затрепетали

Пред мощной властью красоты.

A.C. Пушкин

«И день настал»

День встречи поэта и его избранницы, – какими странными, непредсказуемыми путями вела к нему судьба! Если заглянуть в историю рода Пушкиных-Гончаровых, то представится величественно-трагическая картина.

День этот предопределен всем ходом истории – не только русской, но и общемировой. Не притязания бы Османской империи к землям Черного континента, так и остался маленький Ибрагим в Абиссинии, в отчем доме, а не стал бы заложником турецкого султана. А значит – не привезен бы в Россию, в подарок русскому царю Петру I!

Должен был прибыть в Киев ко двору великого князя Всеволода II Ольговича далекий предок поэта серб Ратша, граф Савва Рагузинский доставить из Константинополя в Москву арапчонка, засидевшаяся в девках Мария Пушкина выйти замуж за сына царского арапа, гетман Петр Дорошенко потерпеть поражение и попасть в плен к московскому царю, генерал Иван Загряжский похитить лифляндскую баронессу, калужский купец Афанасий Гончаров построить полотняные заводы, его правнук Николай встретить в Петербурге красавицу Наталию Загряжскую, а подпоручик лейб-гвардии Измайловского полка Сергей Пушкин увлечься «прекрасной креолкой»… И будто бы все эти разновеликие события – интриги, похождения, злодейства, царствования, войны – имели собой одну-единственную цель: привести Александра Пушкина и юную Наташу Гончарову на Тверской бульвар в дом Кологривовых.

Из двадцать первого столетия, как из космической выси, легко созерцать и оценивать чьи-то далекие чужие жизни, их причудливую вязь во времени и пространстве.

Каким необычным был для Пушкина год 1828-й от Рождества Христова! Сколь много вместил он в себя любви и творческих озарений, отчаяния и призрачных надежд на счастье. А начинался год под знаком любви к Аннет Олениной. В честь её слагались будущие шедевры пушкинской лирики, на рукописных страницах мелькали то ее головка с ниспадавшими локонами, то перевитые лентами маленькие ножки в бальных туфельках… Нет, не судьба… Гостеприимное оленинское Приютино не стало родным для поэта. Крушение надежд, мечтаний… «Я пустился в свет, потому что бесприютен». И вновь мучительные подспудные поиски своего Дома, желание жить и «познать счастье».

Итак, декабрь 1828 года. Предновогодняя Москва полнится слухами – Пушкин приехал! Приехал так нежданно, что никого из друзей не успел (или не захотел?) оповестить.

«Декабрь. 6… Приехал в Москву Пушкин», – записывает в дневник знакомец поэта историк Михаил Погодин.

А следом – еще одна временная зарубка: 12 декабря. Князь Петр Вяземский сообщает жене: «Здесь Александр Пушкин; я его совсем не ожидал. Он привез славную поэму «Мазепа», но не Байроновского, а своего. Приехал он недели на три, как сказывает, еще ни в кого не влюбился, а старые любви его немного отшатнулись…»

Пушкин прибыл в Первопрестольную из Тверской губернии, из Малинников, столь милых его сердцу «Вульфовых поместий». Ему так не терпится показать друзьям новую поэму. Написана она была еще осенью, написана на едином дыхании, в те счастливейшие мгновения, когда под напором поэтических строк рушатся незримые плотины, и стихи текут мощно и вольно. «Сильные характеры и глубокая трагическая тень, набросанная на все эти ужасы, – вот что увлекло меня, – признавался сам поэт, – «Полтаву» написал я в несколько дней; далее не мог бы ею заниматься и бросил бы все».

«В первый раз Пушкин читал нам «Полтаву» у Сергея Киселева при Американце Толстом и сыне Башилова…» – вновь свидетельствует князь Вяземский. А поблизости от шереметевского особняка на Поварской, где жил тогда полковник в отставке Сергей Дмитриевич Киселев, буквально в пяти минутах ходьбы – стоило лишь по Скарятинскому переулку выйти на Большую Никитскую – стоял ничем не примечательный, весьма прозаического вида деревянный одноэтажный дом с антресолями, и три его окна с распахнутыми ставнями безучастно смотрели на улицу.

 
Узнал ли ты приют укромный,
Где мирный ангел обитал…
 

И жила в том доме со своими сестрами и братьями, строгой матушкой и отцом, страдавшим тяжким душевным недугом, шестнадцатилетняя Таша Гончарова, соединенная кровным родством с одним из героев пушкинской «Полтавы» – украинским гетманом Дорошенко. Жила обычной жизнью московской барышни: мечтала о первых балах и поверяла свои девичьи секреты сестрам Катеньке и Азе, исправно посещала службу в приходском храме, как то было заведено в семье, и прилежно училась, исписывая своим легким летящим почерком одну за другой тетрадки по всемирной истории и мифологии, немецкому синтаксису и географии.

И не могла знать тогда юная Натали, что судьба уже готовит ей встречу с НИМ, ее суженым, ее супругом! И что в те декабрьские дни Александр Пушкин уже в Москве, и чтобы видеть его, не надо даже закладывать экипаж – ОН совсем рядом, в доме на соседней улице! Читает друзьям свою новую поэму…

Как сладок юности покой!

Преддверие встречи. Тайное сближение судеб. Время начало свой незримый отсчет…

Тайнопись «Полтавы»

Пройдет не более двух недель, и на исходе декабря поэт увидит ее на балу у танцмейстера Йогеля в доме Кологривовых, что на Тверском бульваре. Кончился Рождественский пост, и по всей предновогодней Москве нескончаемой чередой шли балы.

Петр Андреевич Йогель был известен нескольким поколениям москвичей, и слава о его балах, что давал он в особняках московской знати, гремела по всей столице. Лев Толстой оставил их описание на страницах романа «Война и мир»: «У Йогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих «подросточков», выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами подростки, танцевавшие до упаду; это говорили взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье… Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся добродушный Йогель… было то, что на эти балы еще езжали те, кто хотел танцевать и веселиться, как хотят этого тринадцати– и четырнадцатилетние девочки, в первый раз надевающие длинные платья».

Вот на таком веселом рождественском балу и свела судьба Пушкина и Натали.

«В белом воздушном платье, с золотым обручем на голове, она в этот знаменательный вечер поражала всех своей классической, царственной красотой. Александр Сергеевич не мог оторвать от нее глаз… Она стыдливо отвечала на восторженные фразы, но эта врожденная скромность, столь редкая спутница торжествующей красоты, только возвысила ее в глазах влюбленного поэта».[2]2
  Из воспоминаний Александры Петровны Араповой, урожденной Ланской, дочери Наталии Николаевны от второго брака.


[Закрыть]

Натали Гончарова в тот знаменательный вечер будет прекрасна, как юная богиня.

 
Вокруг высокого чела,
Как тучи, локоны чернеют.
Звездой блестят ее глаза…
 

Он подойдет к ней, завороженный и покоренный юной царственной красотой. А она, увидев подле себя знаменитого поэта, словно сошедшего к ней небожителя, в ореоле славы и всеобщей любви, смущенная его комплиментами, опустит прекрасные глаза. И это естественное движение чистой души скажет ему главное. Она будет узнана!

А влюбленный поэт будет вспоминать: «Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее едва начинали замечать в свете. Я полюбил ее, голова у меня закружилась…» И на странице рукописи меж стихотворных строк легкое перо поэта впервые набросает ее милый образ.

С этого благословенного дня в жизнь Пушкина, в его мечтания и надежды полновластно войдет робкая красавица Натали Гончарова. Войдет, чтобы остаться в ней навсегда.

«Пушкин познакомился с семейством H.H. Гончаровой в 1828 году, когда будущей супруге его едва наступила шестнадцатая весна. Он был представлен ей на бале и тогда же сказал, что участь его будет навеки связана с молодой особой, обращавшей на себя общее внимание», – так писал П. В. Анненков. Вероятней всего, о первой встрече с Пушкиным рассказала ему сама Наталия Николаевна! Неслучайно биограф поэта однажды заметил: «По стечению обстоятельств никто так не поставлен к близким сведениям о человеке, как она».

И как точно это необычное свидетельство соотносится с признанием Пушкина невесте: «…Заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам, или никогда не женюсь». И, надо полагать, слово свое сдержал, – ведь сказано то не пылким юношей, но зрелым мужем, знающим цену и словам, и поступкам.

…Черновая рукопись «Полтавы» – потаенный дневник Пушкина. Эти драгоценные листы запечатлели великое таинство – рождение поэмы. Не удивительно ли найти средь них и эти первые строки?

 
И подлинно: в Украйне нет
Красавицы Натальи равной…
 

Позже поэт наречет дочь страдальца Кочубея иным именем, но имя Натальи (ее имя!) будет названо.

 
Он горд Натальей молодой,
Своею дочерью меньшой
 

Шестнадцатилетняя Натали – Таша, Наталия, младшая из сестер Гончаровых… И эти пушкинские строки, поистине пророческие!

 
И жертвой пламенных страстей
Судьба Наталью назначала
Судьба!
 

Все-то знает о своем приятеле, и все-то предвидит князь Петр Андреевич: «Он… еще ни в кого не влюбился, а старые любви его немного отшатнулись…»

«Отшатнулись»! Словно деревья под порывом ветра. Или чтобы яснее указать дорогу к ней. Единственной.

И Аннет Оленина, и Софья Пушкина, и графиня Елизавета Воронцова, и Екатерина Ушакова – все они – прежние «любви», былые увлечения.

Светский сплетник Вяземский. Спасибо ему! Он запечатлел в своих письмах незримое: поток любовной энергетики Пушкина, стремительное его развитие. Будто разыгрывается некая музыкальная пьеса с бесконечно меняющимися темпами: аджеволе – «еще ни в кого не влюбился»; адажио – «вероятно, он влюбится»; анданте – «он опять привлюбляется»; аллегро – «влюбляется на старые дрожжи». И в завершение – мощные мажорные аккорды! – признание самого Пушкина: «голова у меня закружилась».

…А в первых числах января 1829 года Пушкин вновь отправился «по прежню следу» в тверские края, в Старицу, где его ждал приятель Алексей Вульф. В уездном городке тоже царило веселье – давали святочные балы. И Александр Сергеевич, по воспоминаниям, принимал в них самое живое участие: много танцевал, не скупился на комплименты провинциальным барышням, и даже усердно ухаживал за синеглазой Катенькой Вельяшевой. Но в глубине души хранил образ девочки, встреченной в Москве и так поразившей воображение своей небесной ангельской красотой…

Та девочка… иль это сон?..

«И СЕРДЦЕ ВНОВЬ ГОРИТ»

Кто может В душе моей читать?

A.C. Пушкин

В мае 1829-го, в предгорьях Северного Кавказа, в Георгиевске, всего за несколько дней до своего тридцатилетия, Александр Пушкин написал строки, которым в грядущем, как и их творцу, суждено будет обрести бессмертие.

 
На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой… Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит – оттого,
Что не любить оно не может.
 

Кому посвящена эта божественная элегия, музыкой льющиеся стихи?

«Тобой, одной тобой». Каким бесспорным кажется ответ! Конечно же, юной невесте поэта, оставленной в Москве.

Натали… Невеста ли? Как мучительна неопределенность! Горькое и сладостное чувство одновременно. Отказано в ее руке под благовидным предлогом – слишком молода – и одновременно подарена слабая надежда. Неудавшееся сватовство. Душевное потрясение поэта так велико, что ни на день, ни на час он уже не может оставаться в Москве! Все решилось будто само собой первого мая. Получив от свата Толстого ответ, Пушкин не медлил: в ту же ночь дорожная коляска выехала за городскую заставу, и московские купола и колокольни растаяли в предрассветной мгле.

Путь Пушкина лежал на Кавказ, куда он не мог попасть, как верный подданный, посылая письма генералу Бенкендорфу и испрашивая разрешения у своего венценосного цензора стать «свидетелем войны». А тут, словно свыше, пришло решение: Кавказ, как спасение от душевной муки, Кавказ, как самое горячее место империи, где в схватках с воинственными горцами вершилась на глазах история России.

Можно ослушаться царя, можно самовольно умчаться из Москвы и даже из России. Но не уехать и не убежать от нее – образ юной Натали, такой далекой и недоступной, невозможно изгнать из памяти. Он уже властно вторгся в его жизнь. И противиться тому невозможно.

…Строки, родившиеся в предгорьях Северного Кавказа, увидели свет в Петербурге в 1830 году. И друзья Пушкина, читая «На холмах Грузии» в альманахе «Северные цветы», полагали, что сей драгоценный поэтический подарок предназначен его невесте. Верно, и Натали, повторяя вслух, словно признание, эти чудные строки, втайне испытывала минуты великого душевного торжества. И не в эти ли счастливейшие мгновения ее жизни в сердце робкой красавицы, почти еще девочки, просыпалась любовь?..

Неслучайно ведь острая на язычок Александра Россет, не питавшая особых чувств к юной супруге поэта, насмешливо замечала, что та любит лишь стихи мужа, посвященные ей. И в том, что среди этих неназванных поэтических посвящений, ведомых лишь одной Натали, были и «На холмах Грузии», тайной не считалось.

Итак, вне сомнений – стихи, написанные Пушкиным на Кавказе, адресованы невесте. Княгиня Вера Вяземская посылает их летом 1830-го Марии Волконской в далекую сибирскую ссылку. Вместе с номерами «Литературной газеты». Княгиня, добрый друг Пушкина и поверенная многих его сердечных тайн (ведь стихи он переписал для нее и, видимо, по ее же просьбе, когда в начале июня гостил у Вяземских в Остафьеве), считает нужным пояснить, что новое творение автор посвятил своей невесте Натали Гончаровой.

Имя московской красавицы тогда, как и все перипетии сватовства и женитьбы Пушкина, у всех на устах и вызывают живейший интерес как в солнечном Риме, так и в Петровском Заводе, в промерзлой Сибири.

Мария Николаевна не замедлила откликнуться: она, конечно же, благодарна приятельнице за дружескую память и за присланные ей стихи «На холмах Грузии», которые она уже сообщила друзьям, и, подобно строгой критикессе, проводит их литературный анализ.

«В двух первых стихах поэт пробует голос; звуки, извлекаемые им, весьма гармоничны, нет сомнения, но в них нет ни связи, ни соответствия с дальнейшими мыслями нашего великого поэта, и, судя по тому, что вы мне сообщаете о той, кто вдохновляет его, мысли и свежи и привлекательны, – пишет княгиня Волконская. – Но конец…это конец старого французского мадригала, это любовная болтовня, которая так приятна нам потому, что доказывает нам, насколько поэт увлечен своей невестой, а это для нас залог ожидающего его счастливого будущего».

И добавляет: «Поручаю Вам передать ему наши самые искренние, самые подлинные поздравления».

Но что-то в тоне ее послании слегка настораживает. Подсознательное скрытое раздражение сквозит в строках, быть может, еле уловимая ревность. Ведь для нее все это не более чем «любовная болтовня», и чувства и слова первого русского поэта явно обветшали. Так ли полагала она на самом деле? Прежней богине, музе, поистине прекрасной и героической женщине, не очень то легко уступать пьедестал. Пусть даже и не в реальной жизни – ведь судьба давно уже развела их пути. Да и разделяет ее и Пушкина огромное пространство – чуть ли не вся Российская империя пролегла между ними…

Знать бы ей, что минет столетие, и ученые мужи, разбирая рабочие тетради поэта, вдруг объявят ее, черноокую красавицу Марию Волконскую, «утаенной любовью», вдохновившей поэта на создание именно этого поэтического шедевра. И в качестве самого весомого аргумента напомнят о другой, самой первой поездке Пушкина на Кавказ, когда Мария, тогда еще Раевская, дочь славного боевого генерала, была юным очаровательным созданием. И Александр Пушкин долгие годы не мог забыть и ее милую кудрявую головку, и прелестные ножки…

 
Я снова юн и твой
 
 
Я твой по прежнему – тебя люблю я вновь
И без надежд и без желаний
Как пламень жертвенный чиста моя любовь
И нежность девственных мечтаний…
Как было некогда, я вновь тебя люблю
 

Бесспорно, эти строчки из черновых автографов того же стихотворения к юной Натали не имеют никакого отношения.

 
Прошли за днями дни – сокрылось много лет
Где вы, бесценные созданья Иные далеко, иных
уж в мире нет Со мной одни воспоминанья
 

Но тогда и это признание не имеет прямого обращения к Марии Волконской. И так ли уж печалилось сердце поэта о той давней юношеской страсти?

Но, пожалуй, самую оригинальную версию выдвинул Юрий Тынянов: пушкинская элегия посвящена почтенной Екатерине Карамзиной, вдове великого историка, любовь к которой поэт, оказывается, утаивал всю свою жизнь.

 
Где вы, бесценные созданья.
 

Верное слово далось не сразу. Поэт подбирал ему замену: «любимые, знакомые»…

Какой ареал поиска! Это куда обширнее знаменитого «донжуанского списка» поэта! Ведь к «бесценным и любимым», а тем более к «знакомым» Александра Сергеевича, можно отнести всех особ женского рода, встречавшихся на его жизненном пути!

 
…Душа моя
Их образ тайный сохранила…
 

Всем достанет места в волшебной стране воспоминаний – былые музы и соперницы мирно уживаются в ней: утонченная графиня Воронцова и крепостная Ольга Калашникова, малютка Оленина и покинувшая земную обитель экстравагантная Амалия Ризнич…

Не прощание ли это с прежними богинями и с той из них, чье имя утаено и чей образ все еще горит в сердце поэта? Но в нем, словно на пепелище былых страстей, уже властно пробивается новый росток. Всходит светлое имя – Натали. Да, все они, «бесценные созданья», были, но она одна есть.

 
Все тихо – на Кавказ идет ночная мгла
Восходят звезды надо мною
Мне грустно и легко…
 

Пушкин – самый строгий и беспощадный собственный цензор. Первоначальные наброски, эти вулканические выбросы чувств и эмоций, словно убираются им в глубины памяти. И прекрасные стихи, составившие бы честь любому поэту, так и останутся в черновых рукописях, доступных одним дотошным исследователям. Отныне бесценное право на жизнь даровано только восьми строфам. И в каждой – Ее незримый образ.

Восемь оставленных строк. Но и они – всего лишь приближение к авторскому замыслу, последняя ступень к совершенству. Еще несколько штрихов мастера.

 
…Тобой, одной тобой – мечтанья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце живо вновь – и любит оттого,
Что не любить оно не может.
 

На том же листке поэт вдруг ставит отточие и, словно задумавшись, рисует ангела. Но ангел вполне земной – он не витает в облаках, а ступает по тверди.

Спустился ли он с небес на грешную землю? Небесное ли то создание или юная дева с трогательными карнавальными крылышками, стройная, с модной, вполне светской прической, «глаза и кудри опустив», в бальных туфельках со скрещенными тесемками робко делает шаг? Куда? Что влечет ее? На одном уровне с ее башмачками, с той условной «землей», размашисто выведена надпись на французском «Pouchkine». Пушкина… Как неожиданно… Кто она?

Ну да, конечно же, совсем недавно, всего год назад, Пушкин чертил на рукописях анаграммы другого имени – Аннет Олениной, и даже, позволив себе замечтаться, однажды вывел на листе «Annette Pouchkine».

Но Анне Олениной так и не суждено было носить эту магическую фамилию – Пушкина. А в мае 1829 года лишь одна юная особа имела все права в недалеком будущем именоваться именно так.

Странно, но никто из исследователей не связал нарисованного Пушкиным ангела с подписью самого поэта. И не логично ли тогда предположить, что и пушкинский рисунок вовсе не абстрактен. Стоит лишь пристальней вглядеться в него – и увидеть милый знакомый профиль, чуть заостренный характерный «гончаровский» подбородок, грациозно наклоненную головку, довольно высокую фигуру, и даже разглядеть очерченную, отнюдь не маленькую, не «оленинскую» ножку. И вспомнить строки из письма поэта, отправленного матери невесты, – его признание в том, что, уезжая на Кавказ, он увозит «в глубине своей души» «образ небесного существа», обязанного ей жизнью, вспомнить, что поэт любил называть свою Наташу ангелом и целовать в письмах к невесте кончики ее воображаемых крыльев. И, как знать, не имел ли ангел, «запечатленный» поэтом на рукописной странице, земного имени – Наталия?

Пушкин обычно не подписывал своих рисунков – они рождались, как и стихи, безудержно и вдохновенно. Графические наброски и строки в рабочих тетрадях поэта – неделимое действо, великое таинство творчества. Сколько еще осталось неразгаданных пушкинских рисунков – почти столько же предположений и версий, кто из бесчисленных знакомцев поэта удостоился высокой чести быть запечатленным его быстрым пером!

Как разгадать сокровенные мысли русского гения, движения его души?

 
Кого твой стих боготворил?
 

Но на этой рукописной странице есть подпись. И поэтические строки, и зримый образ избранницы, и мечты, и потаенные надежды – все словно вобрал в себя старинный лист.

…Натали еще только делает шаг навстречу судьбе. Первый, жертвенный. Пушкин его уже сделал.