Текст книги "Наталия Гончарова. Любовь или коварство?"

Автор книги: Лариса Черкашина

«Данзас, я ехал к тебе, садись со мной в сани и поедем во французское посольство, где ты будешь свидетелем одного разговора». В тот день Константин Данзас, секундант поэта в дуэльном поединке, сопровождал друга повсюду: от Пантелеймоновской улицы и до Черной речки.

…Нынешний адрес дома Оливье: улица Пестеля, 5. Во дворике, петербургском каменном «колодце», словоохотливый жилец удивляет своими познаниями: рассказывает о судьбе старого дома, цитирует строки из письма поэта к жене и даже приглашает пройти по той самой лестнице в парадной, что поднимались к себе в бельэтаж Александр Сергеевич и его красавица-супруга. Удивительно, исторический дом продолжает жить своими обычными житейскими заботами, но уже двадцать первого века…

Но памятен петербургский дом, оказывается, вовсе не тем, что в нем почти год прожил поэт с семьей и что в его стенах явились на свет пушкинские шедевры… В начале прошлого столетия некий восточный принц почтил его своим пребыванием, – именно об этом «судьбоносном» для отечественной истории событии повествует мемориальная доска на фасаде.

Как прав был Соболевский, когда проезжая мимо московского дома на Собачьей площадке, где жил он вместе с Пушкиным, и увидев вывеску на двери «Продажа вина и прочее», воскликнул: «Sic transit gloria mundiü! (так проходит мирская слава. – лат.)» И посетовал: «В другой стране, у бусурманов, и на дверях сделали бы надпись: здесь жил Пушкин! – ив углу бы написали: здесь спал Пушкин!»

Право, Россия не изменилась.

«У Прачечного мосту на неве в доме Баташова»

На Дворцовую набережную в дом «господина Гвардии полковника и кавалера» Силы Андреевича Баташова Пушкин перебирается один:

«Наташа, мой Ангел, знаешь ли что я беру этаж, занимаемый теперь Вяземскими».

Прежний владелец квартиры князь Петр Вяземский с семейством отправился в Италию: в надежде, что теплый климат Средиземноморья, как заверяли медицинские светила, излечит его дочь, больную княжну Полину.

«С князем Вяземским я уже условился. Беру его квартиру. К 10 августу припасу ему 2500 рублей – и велю перетаскивать пожитки; а сам поскачу к тебе», – пишет Пушкин своей Наташе в Полотняный Завод.

И вновь его письмо жене:

«Я взял квартиру Вяземских. Надо будет мне переехать, перетащить мебель и книги…»

Квартира стоила недешево: шесть тысяч рублей ассигнациями в год. Но делать нечего: семья стремительно разрасталась – летом 1834-го Наталия Николаевна решила взять старших сестер Екатерину и Александру, изнывающих от одиночества и скуки в Полотняном Заводе, к себе, в Петербург.

Добрая Наташа вполне представляла всю тоску и безрадостность их деревенской жизни, да и сестры умоляли вызволить их из домашнего «заточения». Пушкин неодобрительно отнесся к решению жены:

«Но обеих ли ты сестер к себе берешь? эй, женка! смотри… Мое мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети покамест малы; родители, когда уже престарелы. А то хлопот не наберешься, и семейственного спокойствия не будет».

Беспокойство поэта оправдалось. Вольно или невольно беду в дом принесла старшая из сестер, Екатерина, став женой будущего убийцы поэта кавалергарда Жоржа Дантеса-Геккерна. Та самая, что восторженно писала брату Дмитрию о счастье, которое она впервые испытала, живя в семействе Пушкиных.

Писала брату и Александра. Ей было тепло в доме Пушкина, впервые о ней искренне заботились, ее любили и жалели:

«…Я не могу не быть благодарной за то, как за мной ухаживали сестры, и за заботы Пушкина. Мне, право, было совестно, я даже плакала от счастья, видя такое участие ко мне, я тем более оценила его, что не привыкла к этому дома».

Прежде Пушкин предупреждал жену:

«Если ты в самом деле вздумала сестер своих сюда привезти, то у Оливье оставаться нам невозможно; места нет».

Вопрос о найме роскошной квартиры в бельэтаже (позже Пушкины снимут другую квартиру, подешевле, на третьем этаже,) был решен, и поэт тотчас сообщает свой новый адрес Нащокину: «Пиши мне, если можешь, почаще: на Дворцовой набережной в дом Баташова у Прачешного моста (где жил Вяземский)…»

В середине августа 1834-го Пушкин переезжает на Дворцовую набережную, и уже на новой квартире получает радостную весть – отпуск в Нижегородскую и Калужскую губернии сроком на три месяца ему всемилостивейше разрешен.

Из Петербурга Пушкин выехал 17 августа: путь его лежал в Москву и далее в Полотняный Завод. В гончаровском имении Пушкин прожил с семьей две недели, затем, забрав жену, детей и своячениц, уехал в Москву. Там пути их разошлись: поэт отправился в Болдино, а Наталия Николаевна с детьми и сестрами – в Петербург, на новую квартиру, где предстояло им прожить почти два года.

…В баташовском доме бывали Петр Плетнев и Василий Жуковский, Владимир Одоевский и Петр Киреевский: кипели жаркие споры, рождались новые замыслы и литературные проекты. Здесь черновые наброски поэта чудодейственным образом превращались в рукописи «ИсторииПетра», «Египетскихночей», «Сцен из рыцарских времен», «Капитанской дочки»…

В мае 1835 года Наталия Николаевна вновь разрешилась от бремени: комнаты в доме на Дворцовой набережной огласились младенческим криком. На свет появился сын Григорий.

Сюда же было доставлено ей и письмо мужа, отосланного им в сентябре из Тригорского: «Здорова ли ты, душа моя? и что мои ребятишки? Что дом наш, и как ты им управляешь?»

Беспокоился Пушкин не напрасно, жена сообщала ему о домашних неприятностях: «Пожар твой произошел, вероятно, от оплошности твоих фрейлин, которым без меня житьё! слава Богу, что дело ограничилось занавесками».

В дом «у Прачечного моста на набережной» адресовано и самое последнее письмо Пушкина к жене из Москвы в мае 1836 года…

Захожу в подъезд. Двери бывшей пушкинской квартиры распахнуты – полным ходом идет евроремонт. Прошу у рабочих разрешения войти, рассказываю, кто жил здесь в позапрошлом веке… Слушают, кто-то вспоминает, что когда срывали старые обои, под ними обнаружили газеты с «новостями» из девятнадцатого столетия! Имени нынешнего владельца престижных апартаментов рабочие не знают, да и вряд ли оно войдет в историю…

В квартире все перестроено, единственное, что осталось неизменным – великолепный вид с балкона на Неву и Петропавловскую крепость. Жаль, что пушкинская квартира не обрела законного права – стать полнокровным музеем поэта, его семьи. А ведь она того вполне заслуживает.

…Прежний владелец дома на Дворцовой набережной Сила Андреевич Баташов похоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры, неподалеку от места, где обрела вечный покой Наталия Николаевна.

По соседству с домом Баташова (нынешний адрес: набережная Кутузова, 32) расположился еще один исторический особняк. На голубом фасаде – внушительных размеров старинная мраморная доска:

«В этомъ доме жилъ фельдмаршалъ Русской Армии Михаил Илларюновичъ Кутузовъ перед отправлением его в Армию действовавшую во время Отечественной войны противъ войскъ Наполеона».

Еще одно необычное сближение: как тут не вспомнить, что осенью 1812 года Кутузов останавливался в Полотняном Заводе, в гончаровском дворце, где была ставка главнокомандующего, и откуда направлялись боевые предписания полкам и дивизиям русской армии!

Знал ли поэт о былом славном соседстве? Свидетельств тому нет. Но память великого полководца и Пушкин, и Наталия Николаевна чтили свято.

…Летом Пушкины сняли дачу на Каменном острове.

«Петербургская Ривьера»

Дачи на Островах – Каменном, Елагином, Крестовском, где проводила душные летние месяцы петербургская знать, слыли дорогими. Особо славились своей роскошью дачи-дворцы Белосельских, Строгановых, Нарышкиных: вкруг них были разбиты парки в романтическом стиле, с гротами, беседками, фонтанами и водопадами, перекинутыми мостками.

На старинной акварели Каменный остров предстает во всей своей поэтической красе, – когда-то среди особняков, утопавших в зелени и выстроившихся вдоль берега Большой Невки, красовалась и дача Доливо-Добровольских.

«Мода или петербургский обычай повелевают каждому, кто только находится вне нищеты, жить летом на даче, чтобы по утрам и вечерам наслаждаться сыростью и болотными испарениями», – осмеивала тогдашние нравы «Северная пчела».

Пушкин светским обычаям следовал, а потому весной 1836-го нанял дачу в надежде «на будущие барыши», – ожидаемые доходы от «Современника». В Москве, куда Пушкин отправился по издательским делам, ему неспокойно, все мысли о жене, что вот-вот должна родить: «На даче ли ты? Как ты с хозяином управилась?»

Хозяин дачи, куда перебралась из петербургской квартиры Наталия Николаевна с детьми и сестрами, Флор Иосифович Доливо-Добровольский, числился одним из сановных чиновников Почтового департамента.

Поэт снял у него для своего разросшегося семейства два двухэтажных дома, с крытой галереей и флигелем. В одном доме разместилась чета Пушкиных, в другом – сестры Гончаровы, дети с нянюшками, а во флигеле останавливалась наездами из Петербурга тетушка Екатерина Ивановна Загряжская.

Кабинет Пушкина располагался на первом этаже, весь второй этаж предоставлен был Наталии Николаевне. Там, в мае 1836-го, и появилась на свет маленькая Таша.

«Я приехал к себе на дачу 23-го в полночь, и на пороге узнал, что Наталья Николаевна благополучно родила дочь Наталью за несколько часов до моего приезда, она спала. На другой день я ее поздравил и отдал вместо червонца твое ожерелье, от которого она в восхищении. Дай Бог не сглазить, все идет хорошо», – сообщал Пушкин радостную весть другу Нащокину.

Ольга Сергеевна пеняла тогда брату, возвратившемуся из Москвы: «Всегда, Александр, на несколько часов опаздываешь! В прошлом мае прозевал Гришу, а в этом мае Наташу».

Крестили девочку месяц спустя, 27 июня, в церкви Рождества Св. Иоанна Предтечи, там же на Каменном острове, а ее крестными родителями стали граф Михаил Юрьевич Виельгорский и фрейлина Екатерина Ивановна Загряжская.

После родов Наталия Николаевна долго болела, и близкие, опасаясь за ее слабое здоровье, не позволяли ей спускаться вниз – первый этаж «славился» страшной сыростью. Поневоле пришлось ей стать затворницей.

Зато сестры Екатерина и Александра развлекались самозабвенно, словно в отместку за долгие скучные вечера в Полотняном. Позднее к их прогулкам верхом присоединилась и Наталия Пушкина.

Видевший однажды ее скачущую верхом на Островах немец-путешественник оставил памятную запись: «Это было как идеальное видение, как картина, выступавшая из пределов действительности и возможная разве в «Обероне» Виланда».

Верно, кавалькада представляла собой великолепное зрелище для дачной публики, и Екатерина не преминула сообщить о том брату Дмитрию: «Мы здесь слывем превосходными наездницами… когда мы проезжаем верхами, со всех сторон и на всех языках, все восторгаются прекрасными амазонками».

Светская жизнь на Островах тем летом изобиловала балами, маскарадами и концертами: ведь дворец на Елагином острове стал резиденцией для августейшей семьи. Да к тому же в Новую Деревню (близ Черной речки!) прибыл на летние учения Кавалергардский полк. Среди его офицеров был и белокурый красавец Жорж Дантес, не отказывавший себе в удовольствии наносить визиты барышням Гончаровым и мадам Пушкиной.

Дача на Каменном острове помнила многих именитых посетителей: Карла Брюллова, кавалерист-девицу Надежду Дурову, Василия Жуковского, князя Петра Вяземского. И французского литератора Леве Веймара, восхищавшегося живым разговором поэта и его образными суждениями об отечественной истории.

«Каменноостровское» лето сродни Болдинской осени по божественному озарению, снизошедшему на поэта. И мыслимо ли представить русскую словесность без стихов, что явились тогда: «Отцы пустынники и жены непорочны…», «Подражание итальянскому», «Из Пиндемонти», «Мирская власть»?!

На даче Доливо-Добровольского легли на бумажный лист строки, что много позже отольются в бронзе: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» На рукописи рукою Пушкина помечены место и день их создания – 21 августа 1836 года, Каменный остров.

Даче чиновника Почтового департамента суждено было войти в семейную хронику поэта: Наталия Пушкина появилась на свет всего за восемь месяцев до трагической гибели отца. Последнее дитя поэта, она, быть может, была и последней его земной радостью.

…Петербург – Висбаден; дача на Каменном острове – усыпальница на старом немецком кладбище Альтенфридхоф.

Так просто прочерчен жизненный путь Наталии Пушкиной: от его начала до завершения. Но в эту точную графику вторглись таинственные знаки судьбы. В русском некрополе на вершине холма Нероберг, откуда как на ладони весь Висбаден, есть неприметное надгробие с выбитой на нем редкой петербургской фамилией: Доливо-Добровольский, и покоится под ним сын владельца дачи на Каменном острове. Он родился в Петербурге в декабре 1824-го и умер в Висбадене в 1900-м, на пороге двадцатого века.

Вполне вероятно, – Доливо-Добровольский-младший мог видеть Ташу Пушкину в младенчестве, а также – встречаться с ней, уже графиней Меренберг, на висбаденском променаде либо в курзале.

Так неожиданно имя владельца дачи, где создавались пушкинские шедевры и где появилась на свет дочь поэта, запечатлелось в летописи немецкого Висбадена, в его «русской главе».

…Каменный остров давным-давно перестал быть петербургской Ривьерой, не осталось и следа от дачи, что всего лишь несколько месяцев числилась за Пушкиными и некогда смотрелась в воды Большой Невки.

«На Мойке, близ Конюшенного мосту»

В сентябре 1836-го Пушкины переехали на новую квартиру. Последнюю.

«Нанял я, Пушкин, в собственном ее светлости княгини Софьи Григорьевны Волконской доме… от одних ворот до других нижний этаж из одиннадцати комнат состоящий со службами… сроком впредь на два года…»

Но прожить там поэту предстояло лишь несколько месяцев…

От первой квартиры на Галерной до последней – на Мойке. Путь с остановками. Путь длиною в шесть лет.

…Семейство Пушкиных-Гончаровых разрослось до восьми человек! И ровно его половина – молодая поросль, дети. Столько прислуги Пушкины еще никогда не держали: четырех горничных, двух нянь, кормилицу, камердинера, трех лакеев, повара, прачку, полотера! И, конечно же, «дядьку» Никиту Козлова.

Именно дом княгини Софьи Волконской стал последним земным пристанищем поэта. Все события последних месяцев, дней и часов жизни Пушкина намертво впечатались в его старые стены: предсвадебные хлопоты – свояченица Катрин выходила замуж за красавца Дантеса, и Пушкина раздражало превращение его квартиры в «модную бельевую лавку»; тревожные раздумья перед дуэлью и последние слова поэта. Шепот умирающего Пушкина: «Бедная жена, бедная жена!» И раздирающий душу крик его Наташи: «Нет, нет! Это не может быть правдой!»

 
Тому назад одно мгновенье
В сем сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела кровь:
Теперь, как в доме опустелом,
Все в нем и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окна мелом
Забелены. Хозяйки нет.
А где, бог весть. Пропал и след.
 

«Г-жа Пушкина возвратилась в кабинет в самую минуту его смерти…У видя умирающего мужа, она бросилась к нему и упала перед ним на колени; густые темно-русые букли в беспорядке рассыпались у ней по плечам. С глубоким отчаянием она протянула руки к Пушкину, толкала его и, рыдая, вскрикивала:

– Пушкин, Пушкин, ты жив?!

Картина была разрывающая душу…» – вспоминал Константин Данзас.

Ему вторил другой очевидец, Александр Тургенев: «Она рыдает, рвется, но и плачет… Жена все не верит, что он умер; все не верит».

Но ровно в 14.45 пополудни 29 января 1837 года Наталия Пушкина стала вдовой. Именно с этого времени, с замерших на часах стрелок, начался отсчет ее вдовства.

Страдания бедной вдовы не поддаются описанию: у нее расшатались все зубы, долгое время не прекращались конвульсии такой силы, что ноги касались головы. А сама она была так близка к безумию…

И в том страшном горе нашла в себе силы: настояла, чтобы мужа похоронили во фраке, а не в придворном мундире – «шутовском наряде», который так раздражал его при жизни.

Поначалу горе и отчаяние вдовы поэта, «жаждущей говорить о нем, обвинять себя и плакать», вызывало глубокое сочувствие у всех, кто бывал в ее осиротевшем доме. И свидетельством тому – письма Софьи Карамзиной:

«В субботу вечером я видела несчастную Натали; не могу передать тебе, какое раздирающее душу впечатление она на меня произвела: настоящий призрак, и при этом взгляд ее блуждал, а выражение лица было столь невыразимо жалкое, что на нее невозможно было смотреть без сердечной боли.

Она тотчас же меня спросила: «Вы видели лицо моего мужа сразу после смерти? У него было такое безмятежное выражение, лоб его был так спокоен, а улыбка такая добрая! – не правда ли, это было выражение счастья, удовлетворенности? Он увидел, что там хорошо». Потом она стала судорожно рыдать, вся содрогаясь при этом. Бедное, жалкое творенье! И как она хороша даже в таком состоянии!..

Вчера мы еще раз видели Натали, она уже была спокойнее и много говорила о муже. Через неделю она уезжает в калужское имение своего брата, где намерена провести два года. «Мой муж, – сказала она, – велел мне носить траур по нем два года (какая тонкость чувств! он и тут заботился о том, чтобы охранить ее от осуждений света), и я думаю, что лучше всего исполню его волю, если проведу эти два года совсем одна, в деревне. Моя сестра едет вместе со мной, и для меня это большое утешение»»;

«К несчастью, она плохо спит и по ночам пронзительными криками зовет Пушкина».

В этом доме Наталия Николаевна прощалась с сестрой, госпожой Дантес, принявшей фамилию убийцы ее мужа. Это была уже не та Катя, с которой связано столь много отрадных сердцу воспоминаний, не та Катя, которая умоляла некогда младшую сестру «вытащить из пропасти»: в тиши родовой усадьбы она старела, незаметно превращаясь в старую деву, и молодость ее была так грустна и печальна. Как мечталось ей тогда о светском Петербурге, как просила она Ташу помочь ей!

Натали настояла, уговорила мужа: ее жалость обернулась великой бедой… И как невыносимо больно было слышать ей слова Катрин, что та готова забыть прошлое и все простить Пушкину!

Тогда сестрам не дано было знать, что в жизни им более не доведется встретиться и что простились они навечно.

…В феврале 1837-го Наталия Николаевна с детьми и сестрой Александрой навсегда покинула стены дома на набережной Мойки и больше сюда никогда не возвращалась.

А младшей дочери поэта Наталии Пушкиной пришлось не раз переступать порог дома, отмеченного скорбной памятью: «Квартира, где умер отец, была матерью покинута, но в ней впоследствии жили мои знакомые… и я в ней часто бывала».

Менялись владельцы пушкинской квартиры, менялся ее облик. А в 1910-х годах инженер Гвоздецкий и вовсе превратил аристократический особняк в заурядный доходный дом, изменив облик и планировку квартиры поэта.

Историческая реконструкция началась лишь осенью 1924-го (владельцем мемориальной квартиры стало общество «Старый Петербург), и к февралю следующего года, к годовщине гибели Пушкина был восстановлен кабинет поэта. И много-много позже благодаря плану пушкинской квартиры, начертанному Жуковским, и воспоминаниям современников, столовая и буфетная, комнаты сестер Гончаровых и детская, спальня, помещения для прислуги, парадная лестница обрели свой первозданный вид.

Старые стены как магнитом притянули вещи, что составляли прежде обстановку пушкинской квартиры. Кресла, зеркала, диваны, туалетные и ломберные столики, сменив за столетия многих хозяев, вновь вернулись на прежние места. И даже отрезок старых штор, совершив долгий путь: Петербург – Михайловское – Маркучай – Париж, оказался там же, откуда и был некогда увезен.

Этой квартире в доме на набережной Мойки, «от одних ворот до других», суждено было остаться за Пушкиным не на годы – на вечные времена.

«ПОРА, МОЙ ДРУГ, ПОРА!»

 
…Распусти паруса полотняные,
Побеги по морю по синему.
 

A.C. Пушкин

«За тысячи верст от тебя»

Но вернемся в год 1834-й, когда все еще живы. Тем летом поводов для волнений у Наталии Николаевны было предостаточно: она с детьми живет в калужской глуши, а муж – в Петербурге, где столько хорошеньких женщин! А он в свое оправдание приводит все новые доводы:

«Твоя Шишкова ошибается: я за ее дочкой Полиной не волочился»;

«Помилуй, за что в самом деле ты меня бранишь?.. Когда я представлялся великой княгине, дежурная была не Соллогуб, а моя прищипленная кузинка Чичерина, до которой я не охотник… Я даже и Пугачева намерен препоручить Яковлеву, да и дернуть к тебе, мой ангел, на Полотняный Завод.

Туда бы от жизни удрал, улизнул! Целую тебя и детей и благословляю вас от души. Ты, я думаю, так в деревне похорошела, что ни на что не похоже».

«С Соллогуб я не кокетничаю, потому что и вовсе не вижу…»

Ревновал и Пушкин. Очень уж ему не хотелось, чтобы красавица жена ездила в Калугу, где столько соблазнов для молоденькой женщины. И старинному губернскому городу досталось от него изрядно:

Пушкин – жене:

«Что за охота таскаться в скверный уездный городишко, чтоб видеть скверных актеров, скверно играющих старую скверную оперу?.. Просил я тебя по Калугам не разъезжать, да видно уж у тебя такая натура…»;

«Где ты? Что ты? В Калуге? В деревне? откликнись. Что так могло тебя занять и развлечь? Какие балы? Какие победы? Уж не больна ли ты… Или просто хочешь меня заставить скорее к тебе приехать. Пожалуйста, женка – брось эти военные хитрости, которые не в шутку мучат меня за тысячи верст от тебя… Для одной недели разницы не заставь меня все бросить и потом охать целый год, если не два и не три. Будь умна».

Наталия Николаевна торопила мужа с приездом. Да и он спешил к ней, чтобы попасть на ее именины – Натальин день, – о котором помнил всегда.

Пушкин – жене:

«Дай Бог приехать мне к твоим именинам, я и тем был бы счастлив».

В Полотняный Завод поэт приехал вечером 21 августа и пробыл там вместе с семьей две недели. В семейном кругу отпраздновал именины и день рождения Наталии Николаевны, – ей исполнилось двадцать два года.

Калужское имение новых своих родственников и его живописные окрестности столь полюбились поэту, что он даже мечтал прикупить в здешних местах сельцо Никулино.

Пушкин – жене:

«Боже мой! кабы Заводы были мои, так меня бы в Петербург не заманили и московским калачом. Жил бы себе барином… Но вы, бабы, не понимаете счастия независимости…»

 
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и глядь – как раз – умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег.
 

Стихи, обращенные к ней, его Наташе. А в рукописи остались строки: «Блажен, кто находит подругу…»

Пушкин в тот приезд много читал, его не раз видели несущим целую кипу старинных фолиантов из Красного дома. Некоторые из книг гончаровской библиотеки поэт отобрал для себя.

Александр Сергеевич застал еще отблески былой славы рода Гончаровых. И сам дворец, возведенный волею и трудами удачливого Афанасия Абрамовича, не утратил прежнего своего великолепия. Но роскошь мало влекла поэта. Как живительны были для вдохновения заповедные рощи, берега извилистой речки Суходрев и благодатное уединение…