Текст книги "Роса и свиток"

Автор книги: Лариса Петровичева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Вы могли бы прийти ко мне, – глухо откликнулся Шани. – Принца бы взяли с поличным, а дальше его ждал бы костер. А теперь туда пойдете вы.

Губы бывшего лейб-лекарника скривились в жалкой гримасе.

– Простите меня, – сказал он. – Я не подумал…

* * *

Похоронный кортеж, что влек катафалк с телом государя от дворца к усыпальнице аальхарнских владык, был страшным и безжалостным зрелищем, казалось, не принадлежащим этому миру. Огромные черные кони грозно всхрапывали и мотали крупными головами, украшенными пышными темно-синими налобниками, их тяжелые копыта месили грязь на мостовой, и всадники сопровождающего эскорта парили над дорогой, словно хмурые траурные птицы.

Кортеж двигался с торжественной неторопливостью, и со всех сторон к дороге стекались плачущие люди, желая напоследок посмотреть на своего государя и проститься с ним. В свите, в скорбном молчании следующей за катафалком, были принц с супругой, и министры двора, и высокие армейские чины. Вдовствующей государыне уже трудно было ездить верхом, поэтому она ехала в небольшой открытой коляске в компании верной фрейлины и неутешно рыдала, опустив голову, и прижав к глазам платок. На коленях у нее лежало Священное Писание. Принц неотрывно смотрел на катафалк, и его лицо не выражало ничего, кроме печального достоинства – следуя за гробом отца, он держался истинным благородным государем, а владыке не должно показывать чувства, особенно на людях. В том, что принц действительно скорбит по отцу, никто не сомневался.

На похороны государя Шани не пошел. Он прекрасно понимал, что стоит только ему там появиться, как начнутся некрасивые сцены дележа короны между наследниками. Луш так желал ее получить – пусть и носит, не жалко. И принц из него был никудышный и неблагодарный, и государь получится ненамного лучше – не будет в стране ни порядка, ни спокойствия. Так и поделом ей. Сидя на плоском камне, прогретом теплым весенним солнцем, Шани смотрел, как черная змея траурного кортежа втекает в высокие ворота кладбища и, извиваясь по холмам, поднимается вверх, к государевой гробнице.

– Спите спокойно, ваше величество, – сказал Шани и основательно приложился к фляжке, выданной Ковашем несколько часов назад. Во фляжке плескалось крепкое, но очень хорошее вино; заплечных дел мастер с практической сметкой решил, что декану инквизиции лучше пребывать в запое, сколь угодно длительном, чем в сумасшествии, которое уж точно ничем не вылечить. Шани подумал, признал его правоту и согласился.

Кортеж остановился у ворот склепа – словно змея свернулась в тугие кольца. Шани увидел, как открываются двери, и Луш спускается с лошади, чтобы по обычаю подставить сыновнее плечо под гроб отца. За спиной Шани была свежая могила; ее плита была украшена скромной надписью «Хельгин Равиш» – и датами рождения и смерти.

Хельгу похоронили два часа назад. Выпив поминальные чарки, академиты разбрелись по домам, а Шани остался. Солнце припекало, кругом зеленела мелкая весенняя травка, и мир казался огромным и ужасно тесным. А Хельга словно стояла позади, опустив тонкую, невесомую руку ему на плечо. Он почти ощущал прикосновение.

Самым тягостным и мучительным было то, что пройдет несколько месяцев – и он уже не сумеет в точности вспомнить ее лица. А через пару-тройку лет забудет, что она вообще была на свете, и при случайном упоминании сухо заметит: ну, это же было так давно… Шани поболтал флягой в воздухе – вина там оставалось больше половины – и отпил очередной глоток.

– Господи, – сказал он по-русски, – дай мне умереть до того, как я обо всем этом забуду.

Вдова медленно покинула свою коляску и, поддерживаемая невесткой, прошла в склеп вслед за гробом мужа. Шани вспомнил, что в давние времена в Аальхарне было принято замуровывать жен с мужьями, чтобы тем было чем заниматься на том свете. В закономерном итоге вместо жен стали класть маленьких кукол, а потом, когда истинная вера победила – иконы.

Интересно, понимает ли Анни, что Луш убил ее мужа? Или наивно верит в то, что «ее мальчик» лечил суставы от артрита при помощи пинты ядовитого зелья, а порчу на государя навел злокозненный Машу, врач-вредитель? Или супруг настолько наскучил ей за годы брака, что в глубине души она только счастлива, что он, наконец, прибрался на тот свет? Шани пожал плечами; кто ее разберет, эту супружескую любовь…

– Выходи, – сказал он, не оборачиваясь. Чужой взгляд на спине начал надоедать. Аккуратно подстриженные кусты живой изгороди зашевелились, и из них выбрался угрюмый Алек. Шани подвинулся, освобождая для него место на камне, и академит, подумав, послушно опустился рядом.

Бедный парень, подумал Шани без выражения. Мысль показалась ему отпечатанной на древней пишущей машинке – настолько она была сухой и свободной от всех эмоций. Бедный, бедный парень.

– Государя хоронят, – сказал Алек. Шани кивнул и отпил вина. Голова оставалась ясной, словно промытое стеклышко, а вот руки налились тяжестью, и на колени словно бы опустили пудовую гирю.

– Да, – откликнулся Шани. – Хоронят.

Алек полез во внутренний карман мантии и извлек бутыль сивухи такого подозрительного цвета, что ее стоило бы не пить, а употребить на покраску забора, да и то с осторожностью и опасениями. Однако академит взболтал бутылку, выкрутил пробку и приложился к горлышку настолько лихо, что Шани только усмехнулся.

– Загулял казак, – произнес он. Алек оторвался от бутылки и недоверчиво осведомился:

– А кто такой казак?

– Воин Застепья.

Алек издал понимающее «угу», и некоторое время они сидели молча. Гроб государя установили на постаменте в склепе – процессия стала покидать усыпальницу, и, выходя, люди оборачивались, кланялись и обводили лицо кругом. Чуть поодаль служки держали ведра с водой и чистые расшитые рушники – обычай требовал омыть руки, чтобы не занести в дом смерть.

– Саша…

Он не смотрел на отца. Ему вообще никого не хотелось видеть. Матери больше не было – она сгорела от рака за несколько дней.

Саша сидел на скамейке возле дома, бездумно болтал ногами и ни о чем не думал. Мысли не шли в голову. Мысли не имели значения – потому что мамы не стало, и они с отцом теперь одни.

– Саша, – отец взял его за руки и повлек к доисторической колонке с водой, что торчала возле дома уже шесть веков и по-прежнему исправно качала воду. Это Ленинград, тут все подобные вещи сохраняются и берегутся. Отец нажал на рычаг, и тугая звонкая струя ледяной воды ударила Сашу по ладоням. Ее холод немного прояснил сознание; Саша взял у отца полотенце и огляделся.

Те, кто пришли проводить мать в последний путь, сейчас стояли возле входа в дом и разговаривали – уже не о Татьяне Торнвальд, а о своих делах. Потом они разойдутся по домам и семьям и обо всем забудут, а он, Саша, останется наедине со своей болью – на много-много дней, навсегда. Среди гостей он заметил очень красивую рыжеволосую женщину, которая пришла вроде бы одна, а не с кем-то. Красавица держала в руке крошечную сумочку и смотрела на Максима Торнвальда с сочувствием – но Саша так и не мог понять этого взгляда до конца.

– Пойдем, – сказал Максим Торнвальд и улыбнулся. Улыбнулся рыжеволосой красавице, тепло и искренне.

Шани смотрел и думал, что похоронные обычаи во всех уголках вселенной одинаковы. Никто не хочет иметь дело со смертью, она словно вирус, от которого нужно спастись теми немногими средствами, что имеются в наличии, и средства эти одинаковы, что на Земле, что на другом краю мира – холодная вода и полотенце. Даже без мыла.

Он не мог вспомнить лица своей матери. Что-то неопределенно ласковое маячило на краю памяти, не желая проявляться до конца и словно дразня своей незавершенностью. Также будет и с Хельгой. Солнце сядет и поднимется снова, и опять, и еще раз – и раны покроются корочкой, а потом зарастут совсем. Он не помнит лица своей матери, не вспомнит и Хельгу. Никого не вспомнит…

– Хорошее место, – негромко сказал Алек. – Тихое, сухое… Ей тут будет легко лежать.

Он прерывисто вздохнул и заплакал. Шани молча ждал, когда Алек успокоится, а потом произнес:

– Я знаю, кто ее убил.

Алек вздрогнул всем своим щуплым телом и вцепился в запястье Шани.

– Кто? – вскрикнул он. – Кто?

– Больно, – безразлично промолвил Шани, и академит разжал цепкие пальцы. Должно быть, будет синяк, равнодушно подумал Шани, как у Хельги. – Я знаю, кто это сделал и почему.

И он рассказал Алеку о последнем вечере Хельги – во всех деталях, не упуская ни криминальных, ни анатомических подробностей. Алек молча слушал, и на веке под его правым глазом пульсировала нервная жилка. Когда Шани закончил свой рассказ, то врата усыпальницы уже закрыли, и процессия неторопливо двинулась вниз. Лошадей из катафалка выпрягли и вели в поводу. Прищурившись, Алек высмотрел принца в толпе сопровождения и дернул правым запястьем, освобождая потайной кинжал. Прежде несчастный взгляд стал жестким и расчетливым – взглядом охотника или убийцы.

– Сядь, – Шани ухватил его за руку и резко дернул вниз. Академит шлепнулся на камень, и кинжал вылетел из его руки и упал на траву. – Сядь, дурачок, не сейчас.

На Алека было жалко смотреть.

– Не сейчас, – повторил Шани. – Не дергайся, не лезь, куда не нужно, и упаси тебя Заступник кому-нибудь проболтаться. Я знаю, что делать, но мне понадобится твоя помощь.

– Хорошо, – кивнул Алек. Он полностью поверил наставнику и потому смог взять себя в руки и относительно успокоиться. – Когда вы начнете действовать, то я буду рядом.

Шани не ожидал другого ответа. Похоронная процессия стекла по холмам, и фигурки людей с этого места виделись совсем маленькими – крохотными игрушками. Протяни руку и опусти кулак. На всех. Просто за то, что они живы, а Хельга – нет.

– Сдавай экзамены, – произнес Шани. – Документы на распределение уже готовы, ты поедешь в Гармат Загорский, – Алек хотел было протестовать, но Шани оборвал его нетерпеливым жестом: – Да, ты поедешь в Гармат, но не доедешь. По дороге тебя встретят мастера разбойного промысла и побеседуют с тобой по-свойски.

Алек вознамерился сказать, что такой план ему отнюдь не по душе, но потом понял, что все тут продумано до мелочей, и от него требуется просто действовать, не допуская никаких сомнений.

– Молодой инквизитор Алек навсегда исчезнет из истории, – продолжал Шани, задумчиво ковыряя резной узор на кожаной оплетке своей фляги, – а его место займет славный парень Алек Вучич. Эти люди научат тебя воевать и убивать – потом ты вернешься в столицу, и я расскажу, что делать дальше.

Академит помолчал, обдумывая сказанное, а затем кивнул.

– Согласен. Я говорил, что за Хельгу глотку перегрызу, и от слов не оступаюсь, – он сделал паузу и спросил: – Наставник… а вы?

Шани поднялся на ноги и убрал флягу в карман.

– А я пойду в бордель, – сказал он и зашагал вниз по тропе. Алек в полном недоумении смотрел ему вслед.

* * *

Софья Стер, воспитанница приюта для благородных девиц под патронажем госпожи Яравны, сидела в огромном старом кресле, поджав ноги в тонких чулках, и осторожными, но быстрыми движениями наносила на веки легкую светлую пудру. Немного, совсем немного прозрачной помады на губы и пощипать щеки для естественного румянца – госпожа Яравна прибежала несколько минут назад и приказала собираться к гостю, уточнив, что тому нравится чистая простота невинности.

Для Софьи не было секретом, что приют на самом деле является чем-то средним между очень дорогим борделем и лавкой рабовладельца. Яравна бойко торговала живым товаром, поставляя благородных, но нищих сирот тем господам, которые, находясь на верхних ступенях социальной лестницы, заботятся и о репутации, и о здоровье. Кого-то покупали на время, а затем возвращали обратно, а кто-то становился и фавориткой, и официальной любовницей – Яравна частенько приговаривала, что из любого положения следует извлекать свои выгоды и уверяла воспитанниц, что без ее участия в их печальной судьбе они давным-давно бы пропали и погибли. Софья же предпочитала размышлять не о том, как много для них сделала госпожа – не слишком-то об этом поразмышляешь в нетопленной комнате и в латаных-перелатаных чулках – а о том, кто купит ее в первый раз и надолго ли.

– Софья! – Яравна заглянула в комнату и, увидев, что девушка еще не готова, вошла и принялась ее одевать быстрыми нервными движениями. – Софья, дрянная девчонка, что ты возишься! Гость уже заждался и всю кевею выпил, а ты, баронесса этакая, даже корсета не затянула! Негодяйка! Обувайся быстро! Платок на шею! И волосы распусти, пусть падают по плечам… И расчеши! Ты же не деревенщина немытая, ты же благородная девица! – когда Софья развязала ленту и, освободив свои пышные каштановые волосы, несколько раз провела по ним расческой, то Яравна отошла в сторону, осмотрела ее и довольно кивнула. В зеркале отражалась высокая, тоненькая девушка, кудрявая и темноглазая – словно чем-то изумленная, она смотрела так, будто готова была сию же минуту сорваться с места и убежать, подобно испуганному дикому животному.

– Госпожа, а кто это? – спросила Софья, чуть ли не бегом следуя по коридору за Яравной, которая, несмотря на свою значительную комплекцию, передвигалась очень быстро. Кто-то из девушек, кажется, любопытная болтушка Кемзи, выглянул было из комнаты, но тут же испуганно ойкнул и убрался назад.

– Девочка, если он тебя выберет, то ты спасена на всю жизнь и душой, и телом, – ответила Яравна, не оборачиваясь. – Какой чин! Какое звание! В подвалах – сундуки с золотом да с каменьями, и спаси меня Заступник, о таком кавалере можно только мечтать! Лишь бы ты не сплоховала и не ляпнула что-нибудь! Как же повезло, чтобы с первого раза, и такой благородный господин!

Пышный пестрый вихрь шалей и юбок скатился по лестнице и двинулся в гостиную – Софья едва поспевала за своей энергичной госпожой, которая уже успела запыхаться, но не уставала отдавать указания:

– Не забудь поклониться! Не забудь сделать реверанс! Молчи! – она погрозила пухлым кулачком, который немало погулял по спинам и бокам непослушных девушек. – Если гость пожелает поговорить наедине – ничего ему не позволяй! Кричи, если что, я за дверью буду. Не забудь прибавлять «мой господин», когда обращаешься к нему! Ох, лишь бы выбрал! Лишь бы он только тебя выбрал! И не прячь руки за спину, ты не служанка и ничего не украла!

Яравна толкнула дверь маленькой гостиной для приемов и вошла – ровной походкой в высшей мере достойной женщины. И куда подевалась склочная торговка? Яравна сделала реверанс, изяществу которого позавидовали бы многие придворные дамы, и серьезно, но с легким оттенком томности проговорила:

– Мой господин, это Софья Стер, о которой я вам говорила.

Гость сидел на диване и, судя по стоявшему в помещении запаху перегара, пил отнюдь не кевею. Пристальный взгляд светло-сиреневых глаз скользнул по Софье и в сторону, а потом вернулся, и гость принялся внимательно изучать девушку. Яравна толкнула Софью в бок – та сделала маленький шаг вперед и поклонилась.

– Добрый вечер, мой господин.

– Добрый, добрый, – кивнул гость. Софья смотрела на него во все глаза: убей ее гром, он не выглядел носителем высоких чинов и владельцем огромного состояния. Плащ хороший, но пыльный, кружево манжет, что торчат из рукавов простого штатского камзола, тоже далеко не первой свежести, а высокие сапоги чуть ли не до колена покрыты грязью, словно гость шел по болоту. Одежда, впрочем, контрастировала с тонким аристократическим лицом и подчеркнуто аккуратно подстриженными светлыми волосами – гость словно специально надел какое-то видавшее виды барахло, чтобы сохранить инкогнито.

– Очень хорошая девушка, мой господин, – продолжала Яравна. – Сирота из дворянского, но обедневшего рода, знает три иностранных языка, обучена живописи и музыке. Никаких хлопот не составит, очень скромна и ласкова, истинное украшение и общества, и приватного досуга.

– Подойди, – сказал гость на амьенском. Софья послушно приблизилась к дивану. – Госпожа Яравна очень хорошего о тебе мнения… Полагаю, мне не придется разочароваться.

– Ни в коем случае, мой господин, – выдохнула Софья так же по-амьенски. – Я сделаю все, зависящее от меня, чтобы вы остались довольны.

Гость усмехнулся. Видимо, это очень не понравилось Яравне – решив, что за усмешкой последует отказ, и Софью не купят, она взволнованно сказала:

– Что-то поправить, мой господин? Может, перекрасить в блондинку или в рыжую?

– Рыжих красавиц мне хватает и на работе, – тонкие губы гостя скривила неприятная ухмылка, а Софья почувствовала, как в груди словно зазвенели мелкие острые льдинки: ее покупал инквизитор и в высоком чине, а это было опасно. Очень опасно. Чуть что – на костер, одна из ее соседок по приюту уже успела отправиться на казнь в качестве злостной ведьмы: не угодила господину, и тот решил разобраться привычными средствами. – Оставим так. Что ж, госпожа Яравна, мне все нравится, – гость отцепил от пояса кожаный мешок, в котором сытно звякнуло золото. Много золота. По изменившемуся лицу Яравны Софья поняла, что так дорого здесь еще никого не покупали.

Ей стало страшно. Она словно наяву ощутила язычки огня на коже.

– Оставьте нас. Мы обсудим дальнейшие детали сделки.

Яравна подхватила мешок и, не переставая кланяться, вышла из гостиной. Хлопнула дверь, и в коридоре раздался удаляющийся цокот каблучков. У Софьи ноги подкашивались, и, когда новый хозяин властно взял ее за запястье, она не устояла и упала рядом с ним на диван.

– Не бойся, – донеслось издалека. – Я обещаю, что с тобой ничего плохого не случится.

Софья сидела ни жива, ни мертва, страшась поднять глаза и посмотреть на нового владельца. Кокетливый бантик на изношенной шелковой туфельке был более интересным и безопасным.

Если хотя бы треть того, что рассказывают об инквизиторах – негромко и с обязательной оглядкой – то у Софьи крупные неприятности. Просто огромные неприятности, в сравнении с которыми раннее сиротство, судьба полуголодной приживалки и жизнь в публичном доме кажутся невинными детскими играми.

– Я забрал тебя у Яравны на полгода. Пока это минимальный срок, а там может выйти на пару месяцев подольше, – сказал инквизитор. – Потом, когда все закончится, ты уедешь из столицы. Я куплю тебе новую жизнь, в которой тебе больше никогда не придется заниматься подобным промыслом.

Софье казалось, что сиреневый безжизненный взгляд обжигает ее щеку.

– У тебя будет новое имя, свой дом и небольшой счет в банке, достаточный для того, чтобы вести спокойную жизнь вдали от всех этих мерзостей, – продолжал инквизитор. – Не бойся. Через полгода тебе будет не о чем волноваться и нечего бояться. Но для этого ты должна будешь сделать все то, о чем я тебя попрошу. Не пугаясь и не задавая лишних вопросов.

– О чем вы меня попросите? – негромко осведомилась Софья. Инквизитор улыбнулся.

– Ни о чем, что бы тебе пришлось делать через силу. Впрочем, если тебя что-то настораживает, то я не настаиваю. Можешь остаться здесь, с госпожой Яравной, – инквизитор нагнулся и провел пальцем по чулку Софьи, заштопанному от щиколотки до колена. – Она очень хорошо о тебе позаботится…

Инквизитор жил в трехэтажном особняке в центре столицы, его квартира занимала половину второго этажа. Номера на двери не было; проходя за хозяином, Софья подумала, что на письмах сюда, должно быть, пишут: «дом такой-то, второй этаж, налево» – если, конечно, инквизитору кто-то пишет письма. Сбросив на пол свой грязный плащ, новый господин помог Софье снять ее старенькую шелковую накидку и глухо произнес:

– Вот, здесь я и живу.

– У вас очень мило, – сказала Софья так, как того требовала вежливость, хотя квартира представляла собой натуральную холостяцкую берлогу. Конечно, тут была и дорогая мебель, и ковры сулифатской работы, и старинные иконы – Софья в них не разбиралась, но понимала, что такой человек, как ее новый господин, не будет вешать дешевку на стены, обитые тонким шелком золотистых тонов. И на всем этом лежал отпечаток какой-то внутренней тоски и равнодушия: стопки книг, едва не рассыпаясь, стояли у стен, груда приличной одежды была небрежно свалена в кресло, а на маленьком столике в стиле восточных островов стоял поднос с печеньем и чашкой кевеи. Печенье покрывал тонкий зеленоватый слой плесени. Софья всмотрелась: остатки кевеи в чашке практически окаменели и очень неприятно пахли.

– Проходи, располагайся, – инквизитор заглянул куда-то за кресло и вынул непочатую бутылку с подозрительным на вид содержимым. Выдернув зубами пробку, он лихо сделал несколько глотков и убрал бутыль на прежнее место. По легкому травяному запаху, поплывшему по комнате, Софья поняла, что это не хмельное, а какое-то лекарское средство, наверняка целебный бальзам.

Осторожно отодвинув смятое покрывало, Софья опустилась на краешек дивана. Спрятавшийся было страх снова высунул острый нос: очень уж квартира походила на логово маниака, а не на дом приличного человека. Товарка Софьи по приюту Яравны, Желка, успевшая за свои пятнадцать лет повидать разные виды, рассказывала, что не приведи Заступник попасть на покупку к мяснику или инквизитору: что те, что эти немного свихнутые умом, и затеи у них странные.

– Я сделаю все, что вы попросите, мой господин, – негромко проговорила Софья. Страх поднимался откуда-то из глубины, становясь все сильнее и безжалостней. – Только пожалуйста… Ради Заступника… Не делайте мне больно.

Инквизитор вздохнул и сел рядом с ней. Некоторое время он молчал, рассматривая свое приобретение. Так белошвейка глядит на кусок полотна, прикидывая, где и как резать.

– Я декан инквизиции, – произнес он, наконец. – Дорогая Софья, «больно» – это моя работа.

Он сделал паузу, во время которой сердце Софьи зашлось в оглушительном бое, а потом добавил:

– Но тебя я не обижу. Не бойся.

* * *

Похоже, обещать такие вещи у него вошло в привычку.