Текст книги "Последние дни Атлантиды"

Автор книги: Лариса Автухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

Глава 20

Царь Хронос проводил свои дни в тоске и печали. Так и не сбылись его надежды на счастье и покой ни в семье, ни в самом государстве.

После появления во дворце Гроджа царь не узнавал свою дочь, и чем больше проходило времени, тем все явственнее для него были перемены в ней. Его сердце болело от того, что Лессира из гордой и независимой красавицы, истинной дочери царя, превратилась почти в рабыню, полностью зависимую от своего господина. Она повсюду неотступно следовала за Гроджем, а когда он уезжал в свой дворец и не брал ее с собою, а он никогда не брал ее туда, то она дни напролет, не выходя никуда, проводила в своей опочивальне, когда же Хронос входил туда, чтобы поговорить с нею, он видел ее заплаканной, с покрасневшими, опухшими от слез глазами.

Хронос не понимал столь пылких чувств, тем более, что дочь его никогда не выделяла архонта своим вниманием. Он мог допустить, что супружеская жизнь могла стать причиной такой тесной привязанности, но Хронос знал свою дочь, она бы не позволила никому себя подчинить. Временами его сердце чувствовало что-то плохое, гадкое, что вошло однажды в их жизнь и поселилось под сенью царского дворца. Но он так и не смог додумать эту мысль, постараться понять суть происходящего. Он ничего не мог изменить, и потому все шло так, как шло.

Ничего изменить он не мог и в своем государстве. Как-то незаметно случилось так, что к распрям и недовольству разделом земель добавилось еще недовольство и самим царем Хроносом, тем, как он управляет великим государством. Ему приносили слухи о том, что народ хочет воевать, порабощать другие народы, владеть их землями и богатствами, а царь чинит препятствия им в том. На многолюдном народном собрании не раз уже звучали призывы передать управление государством зятю царя Гроджу, что де сей мужественный и отважный человек по-иному распорядится великой Атлантидой, уж он-то завоюет для нее настоящую власть и несметные богатства, он принесет истинное благополучие и процветание в каждый атлантский дом.

Мысли царя блуждали от одного предмета его тревоги к другому, но он так и не мог понять, как же он должен поступить. Он не мог побороть появившееся в последнее время странное расслабление во всем теле, казалось, что постепенно силы покидают его, он больше не ощущал обычной энергии, позволявшей ему чувствовать себя бодрым и здоровым, способным на великие дела, мудрые мысли. Что же произошло с ним и его дочерью? Этот вопрос он многократно задавал себе и не находил ответа на него. В своем нынешнем состоянии он не способен был ни мыслить здраво и твердо, ни действовать, столь же решительно, как и раньше. Единственное, что ему оставалось, так только подолгу быть недвижимым, отстраненно созерцать со своей террасы Аталлу и бескрайнее море, подступающее к ней со всех сторон. Хронос не находил в себе сил, чтобы вернуться к обычным делам и заботам, коих было немало в его царском деле.

Он понимал, что дела его пущены на самотек, кто-то, но не он, отдает теперь распоряжения, касающиеся и его дома, и его государства. Он знал, что и Лессира ныне не распоряжается здесь, под сенью царского дворца, ибо и она, также, как и ее отец, впала в состояние полной отстраненности, единственное, что ее волновало, так это ее супруг, без которого она не могла прожить и дня. Но Хронос не находил в себе сил, чтобы стряхнуть с себя странное оцепенение и приступить к действию, день ото дня все большее равнодушие охватывало его. Ему было совершенно безразлично, что произойдет в его собственной жизни, равно как и в жизни его любимой Атлантиды.

Странно, но все, что еще в недалеком прошлом, вызывало такие бурные эмоции, заставляло искать пути будущих действий, теперь воспринималось, как пустая суета. Действительно, не все ли равно, что будет, ведь все пройдет, как дым, и канет в лету. Так зачем понапрасну вступать в спор с самими Богами? Только им ведомо будущее, повлиять на которое человек все едино не способен.

Несколько раз к Хроносу приходил его дорогой друг Синапериб, но царь равнодушно встретил и его, ему не хотелось говорить даже с ним. Архонт постарался беседой вывести его из оцепенения, но все было безрезультатно, глаза царя оставались равнодушными и усталыми.

Синаперибу, хотя и неприятно было неотступное присутствие в царском дворце Гроджа, который подозрительно и неприязненно встречал его, но поначалу он не оставлял своих попыток вернуть Хроноса в его обычное состояние, и только убедившись в полной безысходности и странной, как будто застывшей, неизменности его нынешнего положения, он перестал навещать своего бывшего друга.

Но Синапериба не покидали тревожные мысли о будущем и самого Хроноса, и Атлантиды, по сути, оставшейся без правителя и отданной на откуп смутьянам, подстрекаемым, как полагал Синапериб, именно зятем царя Гроджем. Как человек большого ума и тонкой проницательности, он видел, каким образом развиваются события и в какое русло их стараются увести управляемые Гроджем корыстные и злобные люди, заинтересованные в нужном исходе. Архонт долго пребывал в сомнениях, стоит ли противодействовать им, а если стоит, то каким образом.

Долгое время он размышлял, но когда народные собрания стали многочисленными и шумными, и люди, собирающиеся на площади перед дворцом царя, все громче и яростнее кричали против Хроноса, он решил, что уже нечего ждать, и рискнул отправиться к самому Верховному жрецу.

Доселе мало кто из архонтов смог побывать в доме Верховного жреца. Микар, как представитель верховной власти, по мере надобности, влиял на ход событий через царя Хроноса, который всецело полагался на мнение жреца, живого олицетворения вековой мудрости и великих божественных знаний. Поэтому двери дома Микара открывались лишь перед царями Атлантиды, в нынешнюю бытность перед царем Хроносом, да еще перед некоторыми особо избранными людьми. И потому Синапериб с замиранием сердца в приемном зале дома Микара, куда его проводил молчаливый слуга, ждал решения насчет судьбы этой встречи.

Но к его удивлению Верховный жрец не заставил себя долго ждать. Легко ступая по темному мраморному полу, он приблизился к архонту, и приветствовал его, по обычаю, приложив руку к груди. Микар, пытливо вглядываясь в лицо Синапериба, словно стараясь понять его мысли и намерения, молча указал рукою на кресла, утопающие витыми, потемневшими от времени ножками в пестром ворсе ковра. Синаперибу подумалось, что, должно быть, именно здесь Микар принимал царей Атлантиды, правивших в его бытность.

– С чем пожаловал достопочтимый архонт Синапериб? – не спуская своих пристальных глаз с Синапериба, спросил Микар.

– Тревога и печаль меня снедают, о, великий Микар. Больно моему сердцу оттого, что смута поселилась на нашей земле, но еще больнее мне от беды, случившейся с царем Хроносом.

– Мне ведома его беда, – спокойно ответил Микар, – в ней виноваты его беспечность и безграничная доверчивость.

– Я полагаю, речь идет об архонте Гродже, так хитро проникшем в дом царя? – робко спросил Синапериб, не зная, может ли он вопрошать об этом самого Микара.

– Причина всех бед царя Хроноса кроется в его ближайшем окружении, – уклончиво ответил он.

– Достопочтимый Микар, позволь мне просить тебя о великой милости! Помоги царю Хроносу, ведь сие в твоих силах! – горячо воскликнул Синапериб.

– Почему ты просишь об этом? Что тебе с того? – глаза Микара еще более пристально взирали на архонта из-под нахмуренных бровей.

– Я люблю всей душой Хроноса, он мне, как брат, и мне больно видеть его таким отстраненным и беспомощным перед лицом коварного врага. Никто не в силах ему помочь, только ты, обладающий великими знаниями и чудесными способностями.

Синапериб видел, как Микар вдруг ушел в себя. Его глаза отрешенно глядели в пространство, словно именно оно скрывало ответы на вопросы архонта.

– Говорю тебе еще раз, мне ведома беда Хроноса и его дочери Лессиры, вижу я и причины сего, но помочь им не в силах.

– Не может быть!

– Ты прав, выражая недоверие моим словам. Случись такое в былые времена, я не стал бы ждать твоего визита ко мне и твоих пламенных речей, волшебные чары, завладевшие царем и его дочерью, могли быть развеяны мною в один миг. И совершил бы я сие отнюдь не из-за любви к самому царю Хроносу, а из-за тревоги за Атлантиду, оставшуюся без правителя, назначенного по велению Сынов Небес. Никто не должен перечить им и, тем более, препятствовать их великим решениям! Всякий, кто отважится на это, будет сурово наказан! – голос Микара при этих словах неожиданно возвысился, так что даже гулкое эхо отозвалось ему где-то под самым сводчатым куполом, но уже через миг голос Верховного жреца вновь сделался тихим и медлительным. – Но в сей миг мне не следует ничего свершать ни для спасения Хроноса, ни для других.

– Позволено ли мне будет узнать причину сего?

Взгляд Микара вновь скользнул по лицу архонта, но был он уже не пристальным и цепким, проникающим в самое естество собеседника, как в начале беседы, а усталым и отстраненным.

– Я не должен говорить с тобою об этом, но ясно вижу твою искреннюю боль и тревогу. И потому скажу: время уходит безвозвратно, скоро оно унесет на своих призрачных крыльях печали и беды каждого из вас, равно, как и ваши счастье и любовь. А посему я должен лишь лицезреть события, не вмешиваясь в их ход, ибо любые перемены излишни и пусты, они только внесут путаницу в дела земные, предначертанные не нами.

Синапериб с волнением вслушивался в слова Микара, он, все еще надеявшийся на то, что предсказание жреца, о котором он узнал от самого царя, не свершится, теперь ясно понимал, что грядет самое худшее.

– Скоро Атлантида погибнет?

– Ты знал об этом? – слегка удивился Микар. – Тебе, видимо, об этом поведал царь Хронос.

– Да, именно он в доверительной беседе мне рассказал об этом. Так, значит, время близко?

– Близко. Надо быть готовыми.

– Народ все узнает?

– Нет, по-прежнему считаю, что знать ему ничего не должно.

– Но, может быть, кому-то удастся спастись!

– Как так?

– Отправиться на морских судах к другим землям.

– Для всех их не хватит, и, кроме того, многие суда уже ушли в море.

– Ушли?! Но кто отправился на них?

– Самые достойные, вооруженные великими знаниями и ценностями Атлантиды. Они должны их передать людям, вместе с правдивым повествованием о нашей славной земле. Я предвижу твой вопрос, твои мысли о том, были ли на кораблях люди власти, воспользовавшиеся своим высоким положением для спасения. Отвечу: таковых там не было, и не потому, что среди них не осталось достойных, нет, но потому только, что им следует быть до конца со своим народом в наступающей великой беде. Равно, как и царю Хроносу, всем архонтам, жрецам островов, и мне. Тебя же, архонт Синапериб, я благодарю за добросердечие и сострадание к чужой беде, в твоих мыслях я не усмотрел ни единого корыстного намерения. Ступай с миром и помни: все, что посылается нам Небесами, каждый из нас должен принять с величайшим душевным смирением и благодарностью. Даже болезнь и смерть.

Глава 21

Выполнив свою миссию и передав в руки учеников великие знания Атлантиды, Микар чувствовал себя опустошенным. После праведных трудов, давшихся ему с большим усилием, его утомленная долгой земной жизнью душа жаждала успокоения. Но Верховный жрец чувствовал, что все самое страшное еще впереди. Нет, сам он не боялся умереть, в его лета даже тело противится тяжкому земному плену, он страшился за каждого из великого множества атлантов, которым суждено погибнуть вместе со своей землей. Он знал, насколько сладок для них земной плен, и потому опасался неистовства и буйства их чувств при прощании с жизнью. Верховный жрец хотел бы, чтобы люди если не с радостью, то хотя бы со смирением приняли посланное им Мудрыми Богами освобождение из губительных пут материи.

Наступал самый жаркий месяц, месяц сак. В это время пустели днем улицы города, прогретые солнцем до исхода из камней мостовых жаркого марева. Жизнь замирала в Аталле, ни голоса, ни звука, лишь нежнейший шелест фонтанов. Повседневные свои дела горожане откладывали до вечера, когда жар светила немного ослабевал.

Никогда в этот месяц Микар не покидал своего крова, ибо непереносимо им было душное марево, словно, кубок до краев, наполненное терпкими ароматами плодоносящих садов. Ему казалось, что не осталось чистого воздуха, пригодного для дыхания, цветы фруктовых деревьев, источающие этот непереносимо сладкий запах, словно вытесняли обычную его свежесть.

В этот год месяц сак особенно был мучителен для Микара, не спасали даже затворенные наглухо окна, противная терпкость, перемешанная с нестерпимым жаром дня, все текла и текла в его дом. Не приносил облегчения и наступавший вечер, даже и он был душен и тягостен, казалось, вот-вот наступит удушье, жаркое марево было повсюду, оно томило тело и не давало простора для дыхания.

С каждым днем жара все в больший плен захватывала город. Теперь его жители даже и в вечернее время старались не покидать свои дома, ибо не стало больше разницы между днем и вечером.

Микар, не принявший сначала во внимание столь необычного хода природных событий, с усилением жары стал понимать, что сие, видимо, происходит неспроста. Неужели, уже наступает время, подумалось ему.

Он вновь и вновь обращался своим мысленным взором к картинам, как он теперь понимал, ощущал всеми фибрами души, недалекого уже будущего. И всякий раз он неизменно видел непроницаемую пелену пепла и едкого дыма. Мгла же становилась все гуще: нигде ни огонька, ни блика солнечного света. И опять слышался шум дождя, непрекращающегося, неотступного. Он ясно видел, как мутные, грязные потоки с невиданной силой обрушивались на землю. Вода все пребывала, так что земля уже была не в силах ее впитать в себя, и она свободно текла по улицам и площадям, подступала к домам, храмам и дворцам. Повсюду стоял мрак, то и дело раздавались крики доведенных до отчаяния людей.

Микар, остававшийся спокойным и уравновешенным всегда, какие бы события не приходили на его землю, в эти дни вдруг стал ощущать легкое волнение. Велика и незыблема была мудрость Верховного жреца, чтобы ее могли поколебать суетные земные дела, и потому он удивлялся своим новым ощущениям, свойственным, по его разумению, лишь незрелой юности. Но как человек, ясно зрящий в будущее, он понимал, что сие неспроста, – уж коль его душа в волнении, значит, неотступно приближаются свершения.

Вскоре в один из дней, таких же неистово жарких, как и многие предшествовавшие ему, в дом Верховного жреца прибыл посланец жреца Феркана. По серому, землистому лицу его и глазам с застывших в них ужасом Микар понял, что тот принес грозную весть, и, вправду, видимо, сроки все на исходе. С вытаращенными от страха глазами, гонец, усиленно жестикулируя, громко повествовал Микару о том, что вулкан Асбурдж просыпается. На днях был замечен дым, поднимавшейся из его вершины, причем, дым день ото дня становился все чернее, а столб его все выше. Верховный жрец молча внимал сбивчивому его повествованию. Наконец, человек замолчал, испуганно взирая на Микара, по всей видимости, ожидая его указаний. Микар знал, что отстраниться от происходящего он не может, тем более, что царь Хронос по злой воле ближнего своего был навсегда потерян для Атлантиды, он уже не мог никем править, не мог он быть опорой народу своему в великом горе. А посему именно он, Верховный жрец должен был возложить на свом плечи сию тяжелую, непомерно тяжелую ношу. Но разве он мог спасти народ свой? Нет, спасти его он не мог, но помочь пройти страшную черту было в его силах.

Наконец, Микар нарушил тягостное молчание. Он велел гонцу, взирающего на него со страхом и подобострастием, вернуться к жрецу Феркану и передать ему послание Верховного жреца, которое скоро ему принесут. Тяжело ступая по яркому мрамору приемного зала, уходил Микар писать скорбные слова.

В своем послании Верховный жрец делился с Ферканом своими опасениями насчет ближайшего будущего их народа, он не приказывал, а просил жреца начать среди людей беседы, способные подготовить их к бедствию. «До сего времени, – писал он, – когда срок был еще нам неведом, речи сии были излишни, и даже опасны, но теперь, когда наступившие события ясно указывают на воплощение пророчеств, народ наш должно подготовить, дабы каждый мог с чистыми помыслами и душой, устремленной к небесам, пройти сквозь суровые испытания. Разрешаю, если будет в том нужда, отдать наиболее страждущим, порабощенным пленом плоти, напиток забвения, пусть хотя бы он облегчит их переход».

Послание свое, тщательно свернутое в тугой свиток, он велел передать в руки гонца, а сам вновь приступил к новому письму. Такие же слова ему надо было сказать и другим жрецам, а кроме того, и архонтам всех островов великой Атлантиды, вплотную приблизившейся к самому концу своей жизни.

Покончив с писанием, Микар обессилено замер. Он вслушивался не то в звуки окружающего его реального мира, не то в дыхание сопряженных с ним миров. Его душа, почти отрешенная от земных забот, наконец-то, успокоилась, она уже стремилась прочь, она ликовала от ощущения скорой беспредельной свободы. Но Микар усилием воли преграждал этот порыв, готовый сбыться и стать единственной реальностью. Скоро, очень скоро, но не сей миг, еще не теперь! Не может он уже в сей миг отпустить свою душу, ибо без нее не будет его тела, не будет земного воплощения Микара, Верховного жреца Атлантиды, бывшего многие лета для своего народа источником мудрости и света. Нет, он будет на этой грешной и бренной земле до самого конца, пока последний отблеск жизни не скроют яростные воды.

Эпилог

Как и прежде расстилалась бескрайняя гладь вод, солнце проливало на землю свой благодатный свет, но не было больше на ней Атлантиды. Там, где еще недавно были дворцы и дома, сады и зеленеющие всходами поля, прекрасные площади и буйствующие прохладной водой фонтаны, там, где слышался смех влюбленных, степенный, неторопливый разговор пожилых, веселые звуки пьянящей музыки на площадях во время празднеств, теперь царило лишь безмолвие беспредельной пучины вод, поглотившей все, что создавалось многими веками, все, что дышало, смеялось и пело. Повсюду, куда мог бы проникнуть человеческий взгляд, под ослепительным и сияющим светом Солнца была одна лишь вода, снова после могущественного и безжалостного неистовства ставшая вдруг спокойной, ласковой и безмятежной. За неторопливым и кротким бегом волн нельзя было угадать, что здесь, на этом самом месте, разыгралась страшная трагедия, захлестнувшая вселенскими мощными потоками воды улицы и города могущественного государства, и за один лишь день и одну ночь, для еще живых бедственно слившихся воедино, опустившая на дно морской пучины все то, что было привычным земным миром людей.

И лишь одна единственная метка, как вечная память, осталась на века от великой и процветающей Атлантиды – над морской гладью волн все еще возвышался трезубец горы центрального пояса Аталлы, который был главным ориентиром для плывущих из дальних стран в Атлантиду и страждущих пристать к ее берегам, только лишь он оставил призрачную память о великой земле.

И настолько призрачна была эта так и не канувшая в лету память, что будущие поколения людей вряд ли смогут поверить в ее истинность.

декабрь 2005 года