Текст книги "Затейники"

Автор книги: Лариса Ларина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

III. СВИНАЯ БАНЯ

Митькина мать в воскресенье, надев свою лучшую юбку и платочек в больших красных цветах, ушла к соседке, наказав Митьке хорошенько смотреть за сестрами.

Митька, усадив всю тройку на дворе, там, где было больше травы, пошел к плетню и стал выглядывать Петьку.

Проходившие мимо мальчишки звали его поиграть в городки, но он только отмахивался: не до вас, мол, дела есть.

Петька не заставил себя долго ждать. Чисто вымытый и принаряженный, он показался из-за угла.

Не обращая внимания на копошившихся в траве девчонок, оба мальчика прошли в избу, вынесли оттуда корыто и наполнили его водой.

Потом Петька вынул из-за пазухи две лошадиные скребницы, а Митька притащил из сеней лопату.

Засучив штаны, они прошли в хлев, где в куче навоза блаженно развалилась черная, вся облепленная застывшими корочками грязи свинья и рядом с ней четверо поросят. У тех розовая кожа местами проглядывала сквозь грязные пласты.

Петька, упершись руками и ногами в грузную тушу, попытался сдвинуть ее с места.

Свинья угрожающе захрюкала, приподняла морду, пошевелила розовым пятачком и снова разлеглась в навозе.

– Придется из-под нее выгребать, – сказал Митька. – Там у забора еще одна лопата. Да захвати ведро.

Петька принес ведро и лопату, и оба принялись выгребать из-под свиньи навозную кучу.

Куски навоза и вонючая жидкость летели во все стороны и покрывали воскресные рубашки и чистые лица мальчиков.

Свинья подняла отчаянный крик, а когда лопаты бесцеремонно заерзали об ее бока, встала и переваливаясь пошла из хлева. Поросята, повизгивая, побежали за ней, стараясь не отставать от ее теплых боков.

Свинья подошла к яблоне, потыкала мордой в землю и, найдя что-то подходящее, с треском разгрызла его. Потом разлеглась под деревом, а поросята, как подушечки, поместились между ее ногами.

Ведро наполнялось быстро. Мальчики относили его к огороду и там сваливали навоз в одну большую кучу.

Кое-как хлев был вычищен, но лица мальчиков, их платья и волосы были покрыты грязью.

Надо было спешить и, посмеявшись над своим видом, они принялись за самое главное.

Петька отважно подошел к свинье и, вытащив одного поросенка, отнес его к корыту.

Митька взял скребницу. Поросенок, коснувшись холодной воды, отчаянно завизжал, а свинья, угрожающе хрюкнув, встала и подошла к корыту.

Петька держал поросенка за все четыре копытца, а Митька возил мокрой скребницей по его телу.

Поросенок визжал так, как будто его резали, свинья хрюкала и толкалась мордой о корыто и о Петькины ноги.

Девчонки, увлеченные происходившим, сначала храбро подошли к мальчикам, но затем, испугавшись, отчаянно заревели.

Наконец поросенок был вымыт. Розовый, чистенький, он бегал по двору, все время отряхиваясь, и тоненько, жалобно повизгивал.

Остальные поросята тоже подверглись мойке, но когда дело дошло до самой мамаши, она решительно запротестовала.

С хрюканьем, переходившим в какой-то вой, она бегала по двору, задрав толстенький и коротенький хвостик, и пыталась спастись от угрожавшего ей позора.

Митька несся за ней, потрясая скребницей, а Петька широко расставлял ноги.

Митька уже загонял ее в угол, но, полная дикого ужаса, она прорвалась под ноги Петьки, сбросила его на землю и понеслась к калитке.

Как резвая молодая козочка она перенеслась через загородку и помчалась по улице.

Растерянные чумазые лица глянули друг на друга округлившимися от ужаса глазами.

*

Свинью пришлось проискать до вечера. Ее нашли в какой-то яме возле реки, где она забилась в самый угол и лежала там, тяжело дыша. Ее бока вздувались и опадали, как кузнечные меха.

Митька накинул ей на шею веревку. Провозясь больше часу, мальчики вытащили животное из ямы и потащили на веревке, останавливаясь на каждом шагу и закрепляя завоеванную позицию.

Митьке влетело здорово.

IV. ПЕТЬКИНО ГОРЕ

Осенние дни не заставили себя долго ждать. Пришли ветры, холодные и резкие, нагнали тяжелые свинцовые облака. Полили дожди, мелкие, нудные, бесконечные дожди. С раннего утра и до позднего вечера серой стеной шли они, сбивая желтеющие листья и разливаясь широкими мутными потоками по немощеным улицам.

В школе начались занятия. Петька снова вступил в трудную борьбу с отцом за право аккуратно посещать школу.

Хозяйство Потаповых немного улучшилось, и отец, находясь в хорошем настроении, в первое время ничего не говорил против школы.

Петька, довольный, ходил в школу каждый день и старался подогнать других учеников.

Вечерами к нему, шлепая по размытым улицам, приходил Митька и, усаживаясь за стол, выводил неуверенной рукой свои каракули.

Петька уже вот-вот догонял ребят, но вдруг у Потаповых заболела лошадь, и Потапов сразу помрачнел.

Он отодрал Петьку за уши, запрятал его книги и тетради и строго-настрого запретил ему ходить в школу.

Петька, решив, что это дело двух-трех дней, терпеливо ждал, когда отец переложит гнев на милость. Но отец становился все мрачнее, и школьная скамья напрасно ждала Петьку.

Петька приуныл не на шутку.

Как раз к этому времени один из деревенских комсомольцев передал ему пакет, в котором Петька нашел письмо и несколько книг. К счастью, ни отца ни матери не было дома, а шестилетняя сестренка была занята своей тряпичной куклой.

Петька запрятал свои сокровища в сарай и с нетерпением стал поджидать Митьку.

Митька, заваленный работой, не показывался два дня, а на третий день Петька, не вытерпев и решив плюнуть на угрозы отца, пошел к приятелю.

Еще издали он услыхал тюканье топора, а подойдя ближе, увидел Митьку, заносящего над головой топор, воткнутый в корявый обрубок.

– Здорово!

– Здорово!

– Ты што не приходил?

– Делов много.

– Прислали, слышь.

– Ну-у?

– Да, и книг и письмо.

Митька не переставал тюкать топором.

– Принес?

– А то как же.

– Знаешь што? Я буду рубить, а ты читай. Мамка услышит, что работаю, и не выйдет.

Под размеренные удары топора и треск раскалывающихся дров Петька читал письмо:

„Теперь расскажите нам, как ваши дела, ребята? Сделали ли вы что-нибудь по хозяйству? Читаете ли вы книжки, которые мы вам дали? Летом мы, наверно, снова приедем в ваши места“.

– Это здорово!

Петька продолжал:

„Как дела со школой? Мы очень боимся, что вы еще-плохо читаете и потому не можете как следует разобрать то, что написано в книжках“.

– Как будто знают, черти, что мы тут наворотили!

„Старайтесь уговориться с родителями, чтобы пускали в школу. Надо хорошо читать, писать и считать для вашей работы“.

– И считать, да. А то вон мы просчитались и кормушку всю испоганили.

„До свиданья, ребята. Пишите нам, как ваши дела. Мы будем очень рады получить от вас письмо. Пионеры отряда имени Калинина“.

– Таки-то дела, – вздохнул Петька, пряча письмо. – Надо им написать.

– Смеяться, поди, над нами будут.

– Они не такие.

– Такие, другие, а все одно будут.

– Ми-итька!

– Мамка кричит. Приходи завтра, книжки почитаем. Завтра мамка уйдет.

– Ладно.

Петька ушел, а Митька, взвалив на плечи охапку дров, перевязанную веревкой, пошел в избу.

*

Письмо взбудоражило ребят. Им снова захотелось приняться за какое-нибудь дело, но подходила зима, а какие могут быть дела в зимнее время.

– Надо к весне что-либо смастерить, – говорил Митька, шагая по примерзшей земле: – только такое сделать, чтоб наверняка. И чтоб больше не драли.

– Поучиться б эту зиму как следовает, – затянул свое Петька: – а то прямо перед ребятишками стыдно. Дразнют, как на улицу выйду. Ни тебе поиграть с ними, ни подраться. А вчера, знаешь, Сережка Панфилов что ляпнул?

– Ну?

– Ты, говорит, в пионеры записался, я, говорит, знаю. Красный галстук у тебя есть, да только отец-то твой этим галстуком тебя отмочалил.

– Вот дьявол! Откуда ж?

– А лих его знает. Должно, мамка соседке сказала, та другой, а там и пошло. А дальше он так говорит: ты, говорит, пионер, так показуй другим пример. А ты вон неучем ходишь. Читаешь, как коза – мэ-мэ-мэ…

– И при всех? – ужаснулся Митька.

– Не было никого при этим разговоре. Я ему сказал: будешь, говорю, звонить – я те в уши такого трезвону напущу. Помалкивай, пока цел.

– Ну, а он?..

– Маленько испугался, только рази он смолчит? Рази стерпит?

– Проходу ребята не дадут.

– Да, тогда уж нос подальше.

– И что это за беда такая! – после долгого молчания начал Петька. – Кажись, отец у меня ничего, мужик хозяйственный, работяга, понимает, что к чему, а вот в этим месте уперся как бык и ни тпру ни ну. Как что, так сейчас сапоги на печь, книги под лавку, сиди, говорит, и молчи. И что ему эта школа далась?

– А знаешь, какая моя думка об этим? Стыдно ему, что сам он малограмотный, – сказал Митька. – Завистно ему, что сын больше его знать будет, ну он и кобенится.

– А что ж. Похоже на правду. Только пользы он своей не знает. Коли ему поздно учиться, так мне в самую пору. Вырасту – помощником буду. Где что по хозяйству получше сделать – я книгу почитал – и ладно.

– Понимать-то он понимает, да влезло ему в башку полено и торчит.

– Однако надо книжки почитать, что прислали. Время-то не ждет.

*

Зима в этом году была суровой и долгой. Снег лежал толстым слоем, обещая хороший урожай, но морозы крепчали с каждым днем.

И как на зло, когда в школе занятия на время из-за морозов прекратились, Петькин отец смилостивился над сыном.

Как-то вечером, лежа на печке в теплой избе, он подозвал к себе Петьку и, гладя его по голове, сказал:

– Ну, будет тебе дураком сидеть. Отправляйсь в школу. Учись. Да чтоб хорошо выучился, гляди мне.

Петька высвободился из-под отцовской руки и, хмуро глядя на его с лета сохранившее загар лицо, пробурчал:

– Надо было раньше.

– А раньше я что – тебя за хвост держал?

– А то не держал?

– И все ты врешь!

Отец, видимо, ругаться не собирался, и Петька осмелел.

– Я-то не вру, а вот ты врешь.

– Ишь ты какой! А что ж я вру?

– Да то, что ты меня в школу сколько разов не пускал. То говорил – иди, то – не ходи. Я и мотался туда-сюда. И не выучился ничему.

– Ну, не выучился. Небось, лучше меня читаешь.

– Велика штука! Ты-то важный читатель какой выискался. Хуже Митьки, даром что большой.

– А на что мне это? Без ученья прожил.

– А мог бы лучше.

– Ну? – отец приподнялся. – Расскажи-ка, расскажи, как лучше. Послушай, эй, Семенна, иди-ка сюда, послушай, как умник твой отца честит.

Марья Семеновна подошла к ним.

– Ну, говори, – сказал Потапов и, вынув из кармана кисет, стал закручивать толстую папиросу.

– Я и говорю, – совсем осмелел Петька: – кабы ты учился да читал, как надо, ты б хорошие книги почитать мог.

– Какие такие хорошие? Я что-то не видал таких?

– А вот какие, – и Петька метнулся в угол, где висела полочка с его книгами и тетрадями.

Оглянувшись на отца и увидев, что тот заинтересован, он порылся в книгах и вынул что-то, аккуратно завернутое в газету.

– Покажь, покажь!

Все еще не веря хорошему расположению отца, Петька нерешительно развернул газету и подал отцу книгу.

– На, читай.

Потапов, повертев в руках книгу, начал разглядывать крестьянина, нарисованного на обложке.

– Читай, – повторил Петька.

Потапов приблизил книгу к глазам.

– Чтой-то глаза болят.

– И все ты хвалился, что читать умеешь, – сказал Петька, приходя в задор. – А вот и не умеешь.

– Я-то? А ну, нажмем.

– У-у-хы-о-хо – ухо – ды-о-до – уход зы-а-за – уход за. – Ишь, как читаю! – Сы-о-со – кы-о-ко – ты-о-то – мы – сокотом. Уход за сокотом. Сокотом? Что это? А?

Петька не выдержал и прыснул. Заулыбалась и мать.

– Читатель, тоже! Не сокотом, а скотом. Уход за скотом. Тут все написано, как надо за скотиной ходить, как поить, как кормить, где ей стоять надо, помещение, значит, и какие кормы…

Петька испуганно посмотрел на отца и замолчал.

– Великое дело! – сказал Потапов, не заметив его смущения. – Будто мы не знаем, как за скотиной ходить. Семеновна, – обратился он к жене, – ты, что ль, не знаешь, как за Манькой ходить? А? – И к сыну: – Она у нас, брат, прохвесор по этим делам.

Потапов расхохотался, довольный своей шуткой, и долго раскаты его гулкого смеха заглушали свист метели, бившейся в запорошенные снегом стекла.

– Эх, ты, малец! Мне твоя книжка – тьфу! – сказал он, отдышавшись.

– Ужинать, что ль, будем? – спросила Марья Семеновна.

– Давай.

Потапов кряхтя слез с печки и, тяжело ступая ногами, замотанными в порыжевшие портянки, пошел к столу.

– Так-то, ученый. Иди, жрать садись.

Петька аккуратно завернул книгу в газету и снова положил ее на полочку под всеми книгами.

V. ТАРАКАНЬЯ СМЕРТЬ

Старая бабка Степанида, или, как ее прозывали в деревне, Тараканья Смерть, явилась раненько утром в Митькину избу.

– Здравствуй, Степанидушка, – встретила ее Митькина мать, – садись, чайку попей.

Тараканья Смерть пошарила взглядом по избе, отыскала угол с иконами и, перекрестившись несколько раз, ответила:

– Звала меня, Егоровна?

– Сама знаешь, без тебя ни одна изба не обходится.

– Что, много развелось?

– И не говори! С тысячу будет.

– Беда с ими! Погрызут все чисто.

– Прихожу это я раз под вечер, – заговорила Егоровна, наливая чай: – в хате темно. Зажгла огонь. Батюшки! И на столе черно, и на печи туча-тучей, и по кровати ходят. А на полу – тьма. Глянула в угол – иконы все черные. Ах, ты, думаю, нечисть поганая! Уж я давила-давила, била-била, – а их все не меньше.

Степанида покачала головой.

– Так, так, матушка. Без меня никак не выведешь. Они духу моего и то боятся. Как войду в избу, так и бегут, так и бегут.

– А вон гляди-ка, бабка, ползет, – ехидно заметил Митька, чинивший себе рубаху. – Должно, не очень боится.

– Цыц, нехристь. Не суй рыло, куда не велят! – закричала мать.

Степанида неодобрительно поглядела на Митьку.

– Я пойду, коли не нужна.

– Что ты, что ты, Степанидушка? – засуетилась Пелагея Егоровна. – Куда уходить? Уходить не надо. А ты сиди и молчи! – крикнула она сыну.

Митька с треском оборвал зубами нитку и аккуратно воткнул иголку в моток.

Степанида, напившись чаю, снова перекрестилась и, что-то бормоча, принялась шарить в своем грязном холщевом мешке.

Митька, заинтересовавшись, придвинулся ближе.

Бабка вынула из мешка огромный лапоть, совершенно черный от долгого употребления, и, поставив его на стол рядом с хлебом, спросила:

– Сколько душ у вас-то?

– Я, да он, да три девчонки, – ответила Пелагея Егоровна.

– Так… так… значит, одна душа мужеска пола, а четыре женска. Пятеро всего.

– Пятеро! – вздохнула Егоровна. – Ох, пятеро!

– За кажну душу по полтиннику, выходит… – бабка забормотала. – Выходит пять полтин. Клади сюда.

Она протянула через стол сморщенную маленькую руку.

– Что ты, что ты, Степанидушка, бога побойся! Откудова я достану два с полтиной. Сейчас, сама знаешь, какое время.

– Мамка, – вмешался Митька: – гони ее в шею. Я и без ее штук всех тараканов выморю.

– Слово такое знаешь? – ехидно прошамкала бабка, косясь на Митьку. – А ну, скажи, скажи. Я, старая, поучусь.

– Ну вас с вашими словами. Словом таракана не выморишь, его надо лекарством морить.

– Лекарством? – бабка захохотала, широко открыв свой беззубый рот. – Ох, уморил! Лекарством. Да что ты его лечить собрался аль травить?

– Митька! – вмешалась Егоровна: – сколько тебе говорить? Скинь, Степанидушка, сделай божецкую милость.

– Не скину. Моя цена верная. Сколько душ – столько тараканов; сколько тараканов – столько полтинников. Во!

– Да ведь нету у меня.

– А нету, так зачем звала? Годов моих старых не пожалела. Пойду я, бог с тобой.

– Хоть полтинничек спусти, – взмолилась Егоровна.

– И не проси…

– Последние отдавать надо ведь…

– Мамка, – снова не выдержал Митька: – брось ты это. Лучше деньги на семена стратим. И ничего она не сделает.

– Я-то не сделаю! – вскипятилась бабка, и слюна забрызгала из ее рта.

– Митька! – закричала Егоровна: – ремня не хочешь?!

Митька примолк, а бабка Степанида подошла к печке и, пошарив там, вынула большого черного таракана.

– Куды они все позапропастились? – сказала она. – Надоть еще четыре.

– Девчонки, – обратилась Егоровна к трем белоголовым дочкам, жавшимся в углу: – ищите тараканов.

С радостным визгом бросились девочки к печке, к углам, к шкапу, где лежал хлеб.

– Во-он! – с торжеством сказала старшая, держа в руке усача. – Нашла.

– И я насьла, – сюсюкнула самая младшая: – больсой, стласна-ай! Ой, кусяеца!

Она разжала ручонку, таракан чебурахнулся на пол и моментально исчез, а девочка бросилась к матери и уткнулась головой в ее передник.

Митька, посмеиваясь, глядел на весь этот переполох, но ему жаль было денег. Совсем недавно они читали с Петькой, как надо выводить тараканов. И сколько раз ни твердил он матери, что в избе должно быть чисто, что крошки хлеба нельзя оставлять в шкапу и на полках, – толку не было.

„Э-эх, и дурная ж у меня мамка, – чуть не вслух подумал он. – Сказала бы мне, мы б их с Петькой живо вышибли“.

Тараканы все были найдены, и бабка, засунув их в лапоть, пошла к печке. Вынув уголек, она вернулась к столу. Один из тараканов уже успел переползти через лапоть и подобраться к хлебу. Другой шевелил, своими усищами у самого края лаптя и тоже собирался последовать за первым.

Бабка снова собрала их в лапоть, потом провела угольком по столу круг и что-то зашептала.

Егоровна со страхом и почтением глядела на нее. Девчонки, сбившись в кучу, таращили свои светлые глазенки. Митька улыбался.

Бабка бережно взяла лапоть и пошла с ним на двор, а оттуда на улицу, сопровождаемая всем семейством.

Поставив лапоть на землю и привязав к нему веревочку, она потащила свою тараканью карету через улицу.

Сначала тараканы не подавали признаков жизни. Но когда лапоть запрыгал по колеям, они заворочались и один за другим начали вываливаться в грязь.

– Бабка, а бабка, а тараканы-то твои бегу-ут! – крикнул Митька.

Бабка оглянулась, собрала своих пассажиров, увязнувших в липкой грязи, и поплелась дальше.

Митька хохотал, глядя, как мечутся тараканы в лапте, вываливаются из него и застревают в грязи.

Бабка терпеливо подбирала их и снова волокла лапоть.

Прошло не мало времени, пока она перебралась на ту сторону и там, снова что-то пошептав, выбросила тараканов на землю.

Получив свои два с полтиной, она собралась уходить.

– Так не будет, говоришь, их больше? – с надеждой в голосе спросила Егоровна.

– Ни единого! Кончена их жизнь. Уж у меня так завсегда. Будь спокойна, Егоровна.

– Смотри, бабка, – сказал Митька, выходя на двор следом за Степанидой: – если твои штуки не помогут, хоть одного таракана увижу в избе – жди к себе в гости, приду получать денежки назад.

Бабка сплюнула и пошла со двора, не оглядываясь.

*

В тот же вечер Митькина мать ушла куда-то, а вернувшись и засветив огонь, так и стала посреди избы, как столб.

Печь и стол и стены были покрыты черными усачами, без всякого стеснения совершавшими свою прогулку.

Она бессильно опустилась на скамью.

– Два с полтиной! Два с полтиной, горе мое!

VI. НОВАЯ ЗАТЕЯ

Незаметно как-то подошла весна. Она медленно и упорно пробивалась сквозь толстые слои слежавшегося снега и ледяную кору притихшей речки. Ветры, пригибавшие верхушки деревьев, приносили с собой какие-то новые, свежие, будящие зимнюю спячку запахи.

Вот потемнели и стали проваливаться сугробы снега, распрямились и потянулись к солнцу блестящие от влаги ветви деревьев.

В канавах, вырытых по обе стороны улицы, забурлили коричнево-мутные ручьи. Стаявший снег смешался с землею в одно вязкое и скользкое месиво.

И вместе с солнцем, начинавшим припекать, и весенними ветрами пришла работа. На дворах стояли, поблескивая металлом, плуги и острозубые бороны. Над ними в одних рубахах копошились крестьяне, и до вечера стук и звон разносились по всей деревне.

– Ну, пора и нам за дело, – сказал Петька, встретив Митьку у кузницы: – а то как бы не опоздать.

– Не знаю, когда мы управляться будем. Я один дома. За хозяина. Мать не совладает.

– Что ж, и я не лодырь. С отцом цельный день на поле буду.

– Дак когда ж? Ночью, что ль?

– Ночью не сделаешь. Это, брат, сорт другой. А что, если б поранее.

– И так до петухов встаем.

– Рассветает рано. За час встать, так и управились бы в неделю.

– Ну, уж, ладно. Только это чтоб в последний. Не выйдет – брошу все к чертям.

– Что, взлупки испугался?

– А то, думаешь, сладко. Ну, да ладно. У тебя, что ль, иль у нас.

– Мастерить у нас будем, – ответил Петька, подумав: – струмент есть, а сделаем так, чтоб на два двора.

– Ежли выйдет – мамка рада будет. А нет…

– А ну тебя с твоей мамкой. Так с завтра и начнем.

– Холодно как по утрам.

– Да что ты какой стал! – рассердился Петька. – То неладно, да это не так. Не хошь – не надо, и без тебя управлюсь.

– Управишься, да? А кто кормушку сработал? Ты только считал да читал, да мерил, а я и пилил, и строгал, и…

– Ну, замолол. Так отказываешься, что ль?

– Да я ж не отказываюсь. Чего ты взъелся?

– Значит, по рукам?

– По рукам.

*

За неимением длинных бревен понатаскали досок, заготовленных Потаповым для починки хлева. Распилили их на неровные части; одна – длинная, аршина в три, другая – поменьше, – в полтора.

Теперь уже и Петька работал пилой, а книга, в которую он часто заглядывал, лежала на полу.

Из досок сколотили что-то в роде ящика, длинного и без дна. Сверху пристроили целую сеть перекладин.

На это понадобилась не неделя, как рассчитывал Петька, а целых десять дней. Работать приходилось чуть свет и при первом же шуме в деревне – бросать.

На десятый день, когда работа уже подходила к концу, Петька, забивавший одну из перекладин наверху, вдруг остановился.

– Стой, Мить, не так!

Рот у Митьки был полон гвоздей, и он с трудом выговорил:

– Что не так?

– А то вон, что перекладин этих делать сейчас не надо.

Митька широко открыл рот от удивления, и гвозди дождем посыпались на пол.

– А что такое?

– Да мы ж не знаем, какие стекла будут.

– Стекла?

– А как же! Надо ж сверху стекла наставить.

Митька хлопнул себя но лбу.

– Эт, дурак. А я и забыл за делом. Значит, даром только работали.

– Зачем даром. Палки пригодятся. Только забивали понапрасну.

– А стекла где ж мы достанем?

Петька задумался.

– Трудное дело. Семена еще туда-сюда…

– Семян я достану. У мамки в кладовой есть.

– А вот стекла…

– Купить бы…

– Купила нет. Теперь весна, сам знаешь, какие деньги.

*

Оба парника были уже совсем готовы, и мальчики пристроили один в конце Петькиного сада за кустами, куда не заходили ни отец, ни мать.

Митькин двор был мал и, чтобы кое-как укрыть парник от глаз матери, они обшарили все уголки. Наконец остановились на месте за свиным хлевом. Там было много солнца, и туда никто не заглядывал, потому что за хлевом тянулся пустырь.

На переноску второго парника понадобилась целая ночь.

Оба парника хорошенько набили конским навозом, натаскали из кладовых семян, и оставалось только достать стекла.

Петька и Митька думали так и эдак, но ничего не могли придумать.

Однажды вечером, уже засыпая, Петька краем уха услышал обрывки разговора отца с матерью.

– Так думаешь взять семян в кредит в коперативе?

– Боязно. А ну как не уродит, да не отдадим.

– Зато хороши больно. Отборные.

– Уж ежели хороши…

– Говорю – отборные. Видать сразу. Брать, ай нет?

– А когда отдавать-то?

– Как уродит. Не скоро.

– Ну, бери. Авось лето хорошо будет.

Дальше Петька не слыхал, потому что голова его упала на подушку, и он заснул.

А утром, как только протер глаза, слова отца будто ударили в голову и крепко засели там.

*

Председатель кооператива, маленький человек с живыми, черненькими, как бусинки, глазами, с неаккуратно выбритой щетиной рыжеватых волос, с трудом оторвался от бумаг, которые разбирал внимательно и долго, сдвинул брови и, как показалось посетителю, сурово поглядел на него.

А посетитель, тоже маленький человек в длинных полосатых, украшенных снизу бахромой штанах, робко стоял у двери и мял в руках картуз.

– Тебе чего?

Маленький человек сделал шаг вперед и, будто бросаясь в холодную воду, быстро проговорил:

– Стекла бы мне.

Председатель не без удивления поглядел яа него.

– Чего, чего?

– Стекла бы для парников.

– Для парников?

– Значит, я и Митька Семенов задумали мы парники построить, чтоб, значит, уродилось лучше, чем на огородах, и чтоб было все как по книжке…

По мере того, как Петька путаясь излагал свою мысль, брови председателя расходились, и усталые морщины у губ стали как будто меньше. Черненькие бусинки-глазки словно загорелись, и Петька вдруг сразу и бесповоротно понял, что перед ним сидит чудесный человек, и что с этим человеком можно будет обо всем поговорить.

– А ну, садись да расскажи толком.

Теперь уже не торопясь и толково начал Петька рассказывать все по порядку. И как вступили они тайком от родных в пионерский отряд, что стоял неподалеку от деревни, и как пионеры им посоветовали помогать дома по хозяйству, и как дали агрономические книги, а потом снова прислали, и как они сварганили кормушку для коровы, и что из этого вышло, и как мыли поросят, словом, ничего не упустил Петька.

А председатель, сначала только внимательно слушавший, потом начал улыбаться: как дело дошло до кормушки – смеяться; а как до свиной бани, так и Петька и председатель захохотали в два голоса, при чем Петька смеялся басом, а председатель тоненько.

– Ух ты… ну и насмешил! – отдышался наконец председатель. – Так, говоришь, корова рога чуть не обломала. Хороши! Да как же вы – прочитали по-неправильному?

– Читаем мы плохо, в том и беда, а уж считать и подавно не выучились.

– Ленитесь?

– Какая лень! Отец мой да Митькина мамка насчет ученья не больно…

Лицо председателя сразу стало серьезным.

– Не пускают, что ли?

– Мой как когда. Иной раз неделю хожу, а иной месяц не пускает. Отстал я вовсе от других. А Митьку нипочем не пускает.

– Вон оно что. А насчет чего ты пришел? Я и позабыл, слушая тебя.

– Насчет стекла.

– Стекол у нас, пожалуй, не будет.

Петька жалостно посмотрел на председателя.

– Не бу-удет?

– Да… э. Нет, постой. Есть немного. Есть, есть.

Самое страшное было впереди. Петькино сердце забилось сильнее.

– Так я вот насчет чего. Денег-то у нас нет, так вот слышал я, что можно так…

– Как так?

– А так, чтоб сейчас взять, а потом, как, будет урожай, отдать.

– В кредит значит?

– Вот, вот, – обрадовался Петька слову, засевшему с вечера в голову, – в этот… в кредит.

– Что мужикам даем, так это верно, а чтоб таким мальцам, как ты, еще не бывало.

Петька рванулся со стула.

– Значит, нет…

– Да погоди ты. Экой быстрый. А кто мне поручится, что ты отдашь?

– Кто? Да вот кто.

Петька полез в карман и, вынув оттуда смятый кусок красной материи, быстро повязал им шею.

– Пионер я.

Глаза председателя стали еще меньше, но искры в них так и запрыгали.

– Сколько тебе надо стекла-то?