Текст книги "Мажорный ряд (СИ)"

Автор книги: Лариса Ратич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Лариса Ратич
Мажорный ряд

* * *

…Ну наконец-то! Павел Петрович ещё раз с удовольствием перечитал: «Барон Павел Величко».

Визитка радовала глаз. Вот теперь можно двигаться дальше. Приятно всё-таки, когда планы осуществляются точно по плану. Подумал – и усмехнулся: ишь, накаламбурил.

«Мечта сбывается и не сбывается…» – фальшиво мурлыча, Павел Петрович побрился и затем торопливо спустился вниз:

– Лена, обедать!

На зов немедленно прибежала румяная старушка в кокетливом фартучке:

– Давно уж готово, Павел Петрович!

– Хорошо, – кивнул он. И, направляясь в столовую вслед за домработницей, как бы невзначай обронил:

– Лена, зови меня теперь «господин барон». Поняла?

Женщина торопливо кивнула, нисколько не удивившись. В доме уже третий год только и разговоров, что Величко ищет свои знатные корни. Нашёл, значит.

Павел Петрович вальяжно уселся за стол. Умная Лена подобострастно спросила:

– Вам первое подавать? Или, как всегда, сразу мясо, господин барон?

«Да, звучит!» – приосанился Величко. И ответил снисходительно:

– Как обычно, Леночка. А первое – вечером, когда все соберутся.

Домработница ловко, в один момент, накрыла, и пока хозяин обедал, привычно докладывала:

– Значит, сегодня хозяйка поехала с утра по магазинам; Анжелика Павловна – в институте, а Иннокентий Павлович – по делам; за ним заехал сын Старкова.

– Спасибо, – Павел Петрович доел. – Я в офис, буду часам к шести. Подготовь праздничный ужин. Надо же отметить, а? – он рассмеялся, кивнув на пачку золотистых визиток, которыми не переставал любоваться и за едой.

– Сделаю, всё сделаю, господин барон! – закивала старушка. – К ужину будут только свои или…

– Свои. Зачем лишний шум? Ведь это нескромно. И так скоро все узнают.

– Хорошо, господин барон. Всё будет в лучшем виде; счастливого вам дня.

«Молодец! – подумал Величко, направляясь к выходу. – Золото, а не работница».

Лену в этом доме ценили. И, хоть она была уже очень немолода, на это никто внимания не обращал. А что? – расторопная, умелая, никогда ничего не забывает. Вот сказал Павел Петрович ещё лет пять назад: «Лена, дети уже выросли; теперь называй их всегда на «вы» и по имени-отчеству». Сказано – сделано: Лена с той минуты ни разу даже не сбилась, хотя вырастила с пелёнок и Анжелку, и Кешку.

Саму Лену по отчеству никто не величал, да она, наверное, и не согласилась бы. Да, она умница, знает своё место. А в прислуге это – главное. И, что самое ценное, – Лена одна со всем справляется.

Вот взять хотя бы тех же Старковых: так у них – целая куча народу в особняке топчется. И кухарка, и горничная, и шофёр, и садовник… Во-первых, дорого; а во-вторых, – лишние люди в богатом доме – это всегда небезопасно. Мало ли… А Лена зарплату не берёт, ведь она – тут своя; считай, член семьи. Здесь же и живёт, и вся её биография – на ладони. Одинокая, слава Богу; значит – преданная. Сыта, одета, обута. Никаких отпусков сама не хочет: куда ей ехать? Она начала свою службу у Величко ещё при отце Павла Петровича, когда тот только-только забогател. Был даже слушок, что Лена исполняла и кое-какие интимные обязанности у старого хозяина, но точно – никто не знал. Да и какая теперь разница?..

* * *

Конечно, и родословная, и титул стоили больших денег, но Павел Петрович не жалел. При его положении не иметь всего этого – даже неприлично.

Один знакомый, опираясь на личный опыт, посоветовал по-дружески, подкинул пару-тройку эксклюзивных знакомств «для своих» – и вот, пожалуйста! Вот теперь Павел, что называется, «упакован»: депутат – раз, миллионер – два, совладелец солидной фирмы – три. И при всём этом – «господин барон»!

Величко от избытка эмоций вскочил, походил по кабинету, с удовольствием разминаясь. Потом вызвал секретаршу:

– Соня, коньячку!

Выпил неспешно, смакуя; закусил лимончиком: надо держать себя в форме. Но с полчасика у него ещё есть; скоро подвезут кое-какие бумаги, и надо сработать оперативно. Дело привычное, налаженное. Сбоев не будет.

Павел Петрович откинулся на спинку прекрасного кресла, сделанного на заказ, прикрыл глаза. Думалось хорошо, легко. Эх, видел бы папашка!.. Жалко, что не дожил.

Хватка у Величко была отцовская, что и говорить. Родитель в своё время сумел устроиться на пять с плюсом, хоть это считалось почти невозможным. То, чем он занимался, называлось в той стране некрасивым словом «спекуляция» и тянуло на статью. Но отец Павла был ловок, смел и оборотист. Сейчас такие дела – штука обычная, полстраны с этого кормится, а тогда… Юного Пашку по-настоящему восхищала батина капиталистическая жилка. И это при том, что папаша ухитрялся ещё и числиться на работе (ну так, для отмазки; чтоб ментура не интересовалась). Да и работа – не рвущая жилы: скромный сторож на складе лесоматериалов; сутки через трое. Хотя тоже не без пользы: лес людям нужен. Официально – долго; а подойти к сторожу – и быстрее, и дешевле.

И никаких «пол-литра», только деньги! Старик вообще никогда не пил. Считал, что это мешает делу.

– Эх, сынок! – часто горестно восклицал он. – Вот бы жить где-то не здесь, а? А там!.. Там, где можно спокойно хорошо зарабатывать – и спокойно хорошо жить, не таиться!

– А мы разве плохо живём? – удивлялся Павлик.

– Плохо. По сравнению с тем, как могли бы – очень плохо…

Но и это «очень плохо» было таким, что батя, умерев, умудрился оставить единственному сыну сто тысяч на книжке (советскими рублями!). Правда, в разных сберкассах (мало ли что…), но что это меняет?

И тут грянула та самая «перестройка». Спасибо и низкий поклон одному человечку, который подсказал Пашке (ох и нюх был у мужика, царство ему небесное!):

– Павлик, ты не зевай. А то батино добро прахом пойдёт! Не для того мы с ним столько горбатились, чтобы наши дети остались с протянутой рукой. Шевелись, и быстро! Я верно знаю: через своих людей слышал!

Он и подсказал, во что вкладывать деньги:

– В золото, детка! Запомни и внукам передай: оно никогда в цене не падает, а только поднимается.

Но таких умных в стране нашлось и без Павлика немало, и очереди в ювелирные магазины начали напоминать хлебные во время войны. Приятель отца и тут помог (не бескорыстно, конечно; но что делать?): свёл с директором ювелирного, и Паша без проблем отоварился на всю сумму.

Да, вовремя! Потом – несколько лет скромно переждал и вернул своё с лихвой, ещё и заработал втрое против прежнего.

И теперь, слава Богу, уже не надо было ни прятаться, ни бояться. Павлик в своё время уже выбился во вторые секретари обкома комсомола – и вместе с другими тихо и быстро, по накатанной номенклатурной лестнице, перетёк повыше. С комсомолом (впрочем, как и с партией) надо было заканчивать, и Величко сумел это сделать безболезненно. А что делать?

Ну а дальше – вот оно, то изобилие, о котором грезил отец. Павел без проблем отгрохал домину в два этажа, приобрёл иномарочку. В общем, как шутил один из близких друзей Павлика по комсомолу, Серёга Старков, «перестройку надо начинать с перестройки собственного жилища». Чистая правда.

В новый дом Павел въезжал с помпой, устроил сказочное новоселье: пусть все полопаются от зависти! В новую жизнь взял и Лену, папашкину сожительницу; она аж расплакалась от счастья:

– Павлик, я тебе в тягость не буду, не думай! Отслужу, сынок.

Так и сделала. Павлик вскоре женился (удачно; капитал – к капиталу) на дочке того самого, кто помог не разориться. Родились дети: сначала – сын, потом – дочка. Как по заказу.

Да и жизнь шла себе и шла; бывало, конечно, всякое; но всё это – мелкое и решаемое. Деньги делали своё главное дело: облегчали жизнь и украшали её по мере возникновения желаний.

А желания, конечно, были. Единственное горе, которое не поддавалось на посулы, – тяжёлая болезнь жены. Откуда и взялась, гадина? – не ясно. Ведь Вика с тех пор, как вышла замуж, и дня нигде не работала; ну буквально палец о палец не ударяла. Всё – Лена.

Виктория только и дала себе труд, что детей родить. Опять та же Лена с ними возилась, они её чуть ли не мамой звали.

И вот – на тебе, в тридцать лет – такой диагноз. Павел, конечно, суетился, делал что мог, но напрасно. Хотел даже за границу везти, но один врач шепнул ему, что, мол, напрасно, только очень потратитесь, а в результате получите в лучшем случае отсрочку от смерти на полгода, не больше; так что не стоит.

Величко послушался и смирился. И уже просто ждал, когда всё кончится: надоело, честно говоря, без конца и края делать сочувствующее лицо. Если б ещё Вика не была так невыносимо слезлива… Даже Лена – и та начала срываться, когда слушала это всё. И даже однажды пожаловалась:

– Знаешь, Павлик, я всё сравниваю и думаю: умереть достойно – это тоже надо уметь. Я, когда придёт мой час, и не пикну. Вот увидишь! А эта… Прости Господи, всю душу вымотала уже. То ли дело твой отец – ведь знал, что вот-вот… А хоть бы словечко жалобы!

Отец Павла, имея очень слабое сердце, умер ещё не таким старым; жить бы да жить! Но – не судьба.

* * *

После смерти Вики Павел долго жил холостяком. Нет, конечно, у него были женщины; природу ведь не обманешь. Но жениться? – зачем?

Лена особенно стала стараться, создавая уют и Пашеньке, и детям. Она в душе и не хотела, чтобы Павел привёл сюда кого-то: мало ли как сложится? А так – Лена чувствовала себя полноправной хозяйкой, чуть ли не главой семьи.

Эта иллюзия утешала её довольно долго, пока в один прекрасный день любимец-Павлик не сказал ей как бы между прочим:

– Лена, я очень тебя прошу, перестань мне «тыкать». В приличных домах прислуга всегда говорит хозяину «Вы», понимаешь? И это правильно, в этом – порядок. И по имени-отчеству тоже не забывай.

Лена опешила, хлопая глазами. Она-то думала… Она даже тайком, потом, всплакнула и сгоряча решила было собрать вещи и податься восвояси; а потом поостыла и трезво подумала: а куда? И зачем?.. А дети?..

Ну что ж, прислуга так прислуга. Лена смирилась, и иногда начинала опять надеяться: ведь она Пашку вырастила! Согласилась помогать его отцу, когда Пашкина мать бросила их обоих – и мужа, и сына – и исчезла в неизвестном направлении по большой любви. Кто знает, жива ли ещё?..

Павлику было тогда четыре года, и хоть он хорошо помнил мать и поэтому Лену никогда «мамой» не называл, между ними сразу возникли отношения настоящей привязанности; Лена чувствовала, что мальчик любит её. Он и говорил ей всегда ласково: сначала – «тётя Леночка», а потом – просто «Леночка». А теперь, значит, прислуга… Лена по старой привычке иногда звала Пашу по-прежнему, но он однажды так цыкнул на неё, что у женщины чуть ноги не отнялись:

– Лена!! Ещё раз мне «тыкнешь» – вылетишь из этого дома пулей! Без права возврата! Поняла наконец?!

Поняла. Поняла окончательно. И уже не думала, хорошо это или плохо, если Павел всё-таки женится. В любом случае – Лена останется только прислугой. А какая разница, кому служить?.. Лишь бы дело своё хорошо знала. Работать Лена умела и любила; домашние хлопоты – это было её главное занятие, чуть ли не хобби. Такая уж, видно, уродилась. Эх, ей бы – да свою семью, кровную! Опоздала, глупая; пока думала, что это – и есть её семья, время ушло безвозвратно…

Хорошо, что Лена никогда не болеет, – это даже удивительно. А ей просто некогда хворать, неинтересно. Если что – она и виду не подаёт; никто и не замечает. А хоть бы и заметили – не спросят. Главное, чтобы всё было сделано.

…Вот почему она и бровью не повела, когда в один прекрасный день Павел привёл женщину и сказал:

– Лена, вот твоя хозяйка. Я женился.

Новая жена Величко была очень молода; может быть, всего года на два-три старше его дочери (а значит, младше сына). Но, похоже, такие мелочи Павла Петровича не интересовали.

Молодая госпожа была красива, длиннонога и высока; даже заметно выше своего коренастого мужа. Не надо было иметь особую интуицию, чтобы понять её мотив к замужеству: деньги, конечно. Большие деньги.

А Павел, похоже, влюбился: заглядывал супруге в глаза и исполнял все её желания. Новоявленную мадам Величко тоже надо было называть на «Вы» и «Вероника Васильевна». А теперь, значит, ещё и «госпожа баронесса».

* * *

Спасибо, что новая хозяйка к прислуге претензий не имела и менять её не собиралась. Что касается остального – то она выдвинула немало требований и проявила характер. И вскоре почти всё здесь было переделано по вкусу Вероники, и дом стал напоминать какую-то розово-золотистую бонбоньерку: везде – сплошные подушечки, шкатулки и коврики, бесконечные ряды аляповато-огромных мягких игрушек.

Но… – чего не сделаешь для любимой женщины? Пусть будет, как ей хочется.

Единственное место, которое не тронули реформы Вероники, – был кабинет мужа. Собственно, эта комната её вообще не интересовала; поэтому здесь и осталось всё по-старому.

Вообще Вероника вела себя как большой капризный ребёнок, которого никак не решаются отшлёпать. Спасибо, что она была хотя бы сама по себе, то есть никак не влияла на жизнь и привычки ни Анжелы с Иннокентием, ни самого Павла Петровича.

Да и с прислугой почти не разговаривала и даже редко называла её по имени. «Убери», «подай» и «принеси», – этого было вполне достаточно для общения с Леной.

А той, впрочем, было не важно. Конечно, приказания жены Павла она исполняла точно и аккуратно; но – что греха таить? – относилась к Веронике с огромным презрением. Лена сразу увидела, с кем имеет дело: это просто очень хваткая, смазливая деревенская деваха, которая с пелёнок, наверное, мечтала «выбиться в люди». Вот она и старалась по мере сил: домучила курс средней школы и, бросив родной посёлок, утопающий в грязи по самые окна, рванула в большой город. А дальше – так: в институт не прошла (нужны были или деньги, или знания; а ничего этого у абитуриентки не было): устроилась официанткой в хороший ресторан. Причём сначала её взяли просто посудомойкой, но девушка, пару дней поплескавшись в грязной подсобке и перемыв горы тарелок, нашла остроумный (хотя и стандартный) выход. Постель, конечно! И уже вскоре бодро бегала по залу в симпатичной наколочке и эксклюзивном фирменном платьице.

Имя «Вера», данное ей от рождения и чаще всего звучащее в родном доме как «Верка» или «Веруха», легко превратилось в изящное «Вероника», что сразу подняло красавицу в собственных глазах.

Постель, как необходимый атрибут карьеры, продолжала выполнять свою судьбоносную функцию, и Вероника вскоре получила «повышение»: из кровати администратора перепрыгнула в койку директора. Правда, она по-прежнему носилась по залу; но обслуживала уже исключительно престижные мероприятия, в основном – вечерние или ночные. Постепенно и «постель» получалась уже не одна, а «как сегодня выпадет», по совместительству.

И однажды её суженый – Павел Петрович – всё-таки возник, не зря Вероника свято верила, что именно здесь, в этом ресторане, её возьмут замуж. Павел Петрович не питал никаких иллюзий относительно прошлого своей избранницы; но – что поделаешь? – понравилась она ему; запала, так сказать, в душу. Конечно, сначала никаких таких мыслей про законный брак с девицей из борделя Величко не имел, но стал почему-то всё чаще и чаще захаживать «на огонёк» – и сам не успел заметить, как кошечка Вероника легко и просто навешала ему лапти на уши, и он уже искренне жалел «бедную девочку», которую злая судьба заставила от полного сиротства заниматься всем этим… Она премило надувала пухлые губки и опускала вниз пышные ресницы, быстро краснела и очень недурна бывала в любви, при этом изо всех своих скудных сил, на очаровательном суржике расхваливая мужские качества богатенького любовника.

И Павел растаял. «Почему бы и нет?» – подумал однажды он. И сделал предложение.

Свадьбу отгрохали в том же ресторане, и невеста была столь хороша, что жениху искренне завидовали.

К чести Вероники, надо сказать, что, получив штамп в паспорте, она и мысли не имела теперь о каких-либо «походах налево». Зачем? Цели своей она достигла, а гневить бога – это уже перебор. Она и так получила всё, что хотела; а Пашка (так она любовно называла мужа) души в ней не чаял.

Пообтесавшись и прибарахлившись, Вероника съездила, наконец, в гости к родне. Прикатила на дорогой машине (с водителем; личным!), привезла кучу подарков, денёк покрутилась, оббежала подруг и знакомых, всех «пришибла» своим богатством и – хорошего понемножку! – отбыла, под охраной и покровительством того же водилы, парняги с габаритами шкафа и с таким же выражением лица. Прощаясь, мать уговаривала Верку:

– Доченька, приезжай почаще; одна ведь ты у меня…

Вероника, конечно, покивала; но про себя твёрдо решила: не дождётесь. Хватит.

Всё же она оставила матери приличную сумму («Чтоб всем рассказывала!»). Отец Верки давно, ещё когда дочка была маленькой, утонул. Вероника его и не помнила почти; а мать действительно оставалась совсем одна.

Верка бодро посоветовала ей устроить, наконец, личную жизнь, взяв с дочери хороший пример, и укатила.

Конечно, Верка тогдашняя и Вероника сегодняшняя – это небо и земля. Вероника Васильевна приобрела необходимый лоск, а также всех, кого нужно: от собственной портнихи до личного гинеколога. И подруг, конечно, новых: жён таких же весомых мужиков, как и её Павлик.

Многие из них называли себя «бизнес-леди» и пытались делать вид, что работают; остальные (как Вероника, например) были честнее и такого вида не делали. Встречаясь, дамы обсуждали всегда одно и то же, от новой моды на белое золото до пятого мужа дежурной звезды. Но никому из них такие разговоры не надоедали, а совсем наоборот; и дружба только росла и крепла.

Наиболее близкой и задушевной подругой Вероники считалась жена Старкова – тоже молодая. Старков, друг и ровесник Павла, развёлся со своей прежней «старухой» именно ради неё, Наташеньки. Экс-жена скандалов не устраивала, взяла хорошего «отступного» и тихо ушла в сторону; а за дополнительную плату даже согласилась, чтобы сын остался с отцом. Сын с радостью принял предложение. Вот так они и жили: Сергей Яковлевич Старков, новая Старкова – Наталья и взрослый уже Николай.

Дружба семьями укрепилась и стала даже необходимостью. Старый тандем из комсомольской юности породил два новых: дружбу сыновей (Кешка – Колька) и приязнь жён.

Одна только дочь Величко, Анжела, оказалась сама по себе: у Старковых дочерей не было. Но Анжелика – это вообще отдельный разговор. Она – личность непростая, отстранённая и загадочная. Даже родной отец – и тот её не всегда понимает, но утешается тем, что говорит: «Она особенная».

Особенность дочери он открыл, когда Анжела подластилась к нему с просьбой, будучи тогда ещё школьницей (училась в выпускном классе). В школе она числилась в середнячках, ни рыба – ни мясо; но аттестат обещали хороший. Величко, помня горький опыт с сыном, ёще в сентябре обошёл всех учителей. Ведь с сыном он этого не сделал, и когда кинулся перед выпуском – было уже поздно: из тех оценок, что Кешка «назарабатывал» в течение года, состряпать приличный аттестат не смог бы даже Старик Хоттабыч. Еле-еле потом за большущие деньги удалось впихнуть Иннокентия в приличный вуз…

Поэтому с дочерью Павел Петрович уже был начеку. Благодарные учителя (а размеры «благодарности» оказались достойными) относились к девочке лояльно все подряд; и оценки к выпуску вызревали приличные.

И вот тогда-то Анжелка и попросила отца:

– Папа, я хочу печататься.

Павел Петрович сначала совсем ничего не понял и удивлённо переспросил: «Хочешь… что?..»

Девушка пояснила, и Величко подумал: «Смотри-ка, молодец!» Оказывается, Анжелка пишет стихи и хочет, чтобы они появились в газете. Ну есть же в любом нормальном издании рубрика вроде «Творчество наших читателей» или что-то такое. Хорошее желание!

Величко попросил дочку показать свои творения, перечитал и оценил:

– По-моему, ничего!

Стихи были как стихи: розы-грёзы, любовь-морковь. Как обычно в этом возрасте.

– Сделаю, родная! Обещаю!

Анжелка разулыбалась и с чувством чмокнула папку в щёку.

А Павел Петрович на другой день отправился к редактору хорошей газеты (с большим тиражом!) и без обиняков выложил свою просьбу. Редактор ответил уклончиво, пряча глаза; дескать, стихи – ничего особенного; таких редакция получает сотни в день. Да и «недотягивают» они во многом: то рифма нелепая, то ещё там что-то… Перестал ломаться только тогда, когда Павел Петрович назвал хорошую сумму и добавил: «Лично вам. Сейчас. А стихи – доработайте своей умелой рукой; вы же лучше знаете, что и как».

Это редактора устроило сразу, и уже через три дня весь город читал произведения «юного дарования Анжелики Величко». Причём редактор не только «дотянул» тексты, а и написал тёплую вступительную статью, которую и поместил под выразительным фото девушки.

Фурор был большой, и Анжелка сразу же стала гордостью школы. С тех пор она не расставалась с ручкой и рабочим блокнотом, напуская на себя загадочный вид таланта, который немного не в себе: муза, значит, посетила.

С образом гения она так сроднилась, что и дома, перед родными, и даже наедине продолжала ту же игру. Впрочем, это принималось благосклонно.

Таким образом, через полгода после первой публикации Анжела обрадовала отца новым проектом:

– Папа, у меня накопилось уже немало стихов. Потянет на книжечку страниц на сто десять.

– Принято! – обрадовался Павел Петрович. В самом деле, почему нет? Осталось выяснить, во сколько это обойдётся.

Сказано – сделано. Величко пошёл в частное издательство. Там, в отличие от редактора, никто не делал «большие глаза», а сразу объявили стоимость и сроки выпуска тиража – Павел Петрович заказал тысячу экземпляров; для начала.

Попросил на дорогой бумаге, с хорошим дизайном и добрым напутственным словом.

– Ну что же, – спокойно ответили ему. – Это договоритесь сами.

И дали координаты местного поэта «с именем». Павел Петрович, не теряя времени, быстро нашёл этого мастера слова. И вот тут пришлось попотеть: старый поэт заартачился, упёрся не на шутку. Дескать, стихи Анжелы – это дешёвая писанина (так и сказал, мерзавец!), и в таком виде они никуда не годятся.

Павел Петрович, не смущаясь пустяками, привычно назначил сумму гонорара.

– Нет, нет и нет! – почти закричал поэт. – Поймите вы, наконец, я не то что предисловие, я в устной форме не могу найти и десятка слов, чтобы хоть за что-нибудь похвалить вот это!

Он оскорбительно взмахнул перед носом Величко пачкой Анжелкиных произведений.

– А если б вы… ну, помогли, что ли, а? – осторожно спросил Павел Петрович, решив действовать мягче.

– Как?! – поразился поэт. Да тут каждую строчку надо переделывать; понимаете? Каждую!! А это уже будет творчество не вашей дочери, а моё!!! Я доходчиво объясняю?!

Величко извинился и отступил. Но, вернувшись домой, он поразмышлял немного и в конце концов разозлился:

– Ну нет, старый козёл; так дело не пойдёт! Я не привык, чтобы МНЕ отказывали! Я тебя заставлю.

Он выждал с недельку и снова напросился на встречу, смиренно уверив поэта по телефону, что на этот раз – он совсем по другому делу, не надо волноваться.

А очутившись в кресле напротив упрямца, посмотрел ему прямо в зрачки и, тяжело вколачивая каждое слово в мозги собеседника, угрожающе произнёс:

– Значит так, базар короткий. Вариант первый: я плачу вам за работу над каждой строчкой отдельно. Над каждой, слышите? Плачу очень хорошо. И за предисловие – дополнительно. А вариант второй – я заставлю вас сделать то же самое бесплатно; но это плохо отразится на вашем здоровье. И, боюсь, непоправимо.

Он говорил спокойно и даже негромко, но при этом поигрывал желваками и разминал пальцы рук.

Поэт, безусловно, был человеком умным (Лауреат всё-таки!) и согласился. Попросил только дать время (работы с этими стихами, сказал, очень много). Павел Петрович дал: и время, и деньги. Всё сразу. Поэт быстро повеселел, и расстались они уже добрыми друзьями, даже выпив напоследок по рюмочке за успех.

Вот так и увидела свет книжечка Анжелики Величко «Огонёк в окне» – название предложил сам поэт. Очень неплохой сборничек получился, очень. Павел Петрович позаботился, чтобы он попал во все библиотеки; а вдобавок к этому Анжелка направо и налево раздавала экземпляры всем желающим. С автографами, конечно. Была и презентация, и телерепортаж…

Натешилась, наигралась – и остыла к литературе. Может, временно? Говорят, это у писателей бывает. Называется «творческий застой».

«Ничего, – был уверен Павел Петрович. – Если опять чего-нибудь напишет – снова книжонку состряпаем».

Ему тогда очень польстило, что дочка вышла «в звёзды»; и в институте (она как раз была на первом курсе, пока незаметная и зелёная) сразу же о ней заговорили. И большой портрет поместили на стенд «Таланты нашего института».

Одна только Вероника отнеслась к успеху падчерицы равнодушно, умело скрыв и зависть, и враждебность. Громко поздравила для отвода глаз, чтобы Павлик слышал, – и на этом кончилось. Никакого интереса.

И вот за это самое Анжелка её возненавидела и старалась с тех пор уесть «Верку-дуру» при любом удобном случае. Вероника бесилась, но сделать ничего не могла; тем более что «родственница» поддразнивала её всегда при отце, и вроде бы безобидно и дружелюбно. Толстокожему Павлу Петровичу казалось, что ничего такого не происходит, а всё, наоборот, очень мило между его «девочками»: просто шутят. Но если бы он знал, что при этом чувствует жена – испугался бы всерьёз.

Шуточки-уколы Анжелы были в основном о том, как много Вероника цепляет на себя украшений (тут, действительно, она меры не знала. А как их иначе показывать подругам, скажите?!):

– Ой, Вероничка, ты – как новогодняя ёлочка; в темноте, наверное, и гирляндочки светятся? – язвила она, доброжелательно скалясь. – А давай ещё сделаем «месяц под косой блестит и во лбу звезда горит»!

Вероника похохатывала, передёргивая плечами («Ой, и не говори»!), похохатывал и муженёк.

Об ограниченности жены он и сам всё знал; но относился к этому беззлобно, по-отечески. Его однажды до колик насмешило, когда Вероника решила устроить свой порядок в книжном шкафу – у Величко была завидная библиотека, ещё папашка с чёрного рынка начал подкупать – и расставила все книжечки по цветам и размерам. Таким образом, получилась такая неразбериха, что даже сдержанная Лена, возвращая всё по местам (хозяин, отсмеявшись, приказал), шёпотом загибала непристойности. Лена книги любила, хорошо в них разбиралась, и такое варварство её не насмешило, а поразило, хоть она и промолчала.

А Вероника с тех пор книги не трогала вообще, как не интересовалась ими и до этого. В арсенале шуточек Анжелы появился новый запас юмора относительно начитанности мачехи; опять же, на первый взгляд, – безобидный. Было ещё одно, что всегда выдавало Веронику с головой, где бы она ни появилась: красавица всем говорила «ты». Тут Павел Петрович был бессилен; однажды даже устроил жене скандал, когда она на корпоративной вечеринке пару раз «тыкнула» приезжему «тузу». Павел её потом, дома, чуть не прибил:

– Курица сельская, быдло!! Сколько я буду тебя учить?!

Она перепугано икала и клялась, что это случайно; мол, сорвалось с языка – сама не заметила как! Но после этого страшного события стала всё-таки следить за собой…

…Ах, она обожала вспоминать: в тот день, когда прикатила в родные пенаты на богатом авто, встретила училку из своей школы, дряхлую интеллигентную калошу. Ну, слово за слово, как да что… И показалось Верочке, что смотрит на неё старая женщина без должного восхищения и зависти; а даже вроде бы жалея. Ну что ж, Вероника её проучила! Рассказала немножко о себе, а потом вдруг и ляпнула:

– А ты как живёшь, Екатерина Викторовна? Там же работаешь?

Учительница настолько опешила от этого «ты», что совершенно растерялась. Стояла, молчала; даже очки вспотели.

– Ну, чего молчишь? – продолжила как ни в чём не бывало бывшая ученица. И спохватилась:

– Ой, извини, заболталась я с тобой, а мне ж бежать надо, личный водитель ждёт. Ну, пока. Не болей! – и ускакала, торжествуя.

Долго, наверное, эта учёная мымра в себя приходила. Вот умора!

Но по отношению к себе Вероника допускала «ты» далеко не всегда, только с близкими друзьями. Ведь Павлик говорит, что это неприлично! А когда опять прорывалась её неконтролируемая суть – пользовалась железным аргументом фамильярности: «Я – прямая»! Иногда помогало. Ну действительно, не так уж и плохо, если человек весь открытый и честный. Пусть это не всегда тактично, но зато искренне, без недомолвок и подтекста.

* * *

Вечером собрались все за столом в гостиной. Лена оказалась на высоте: свечи, цветы, хрусталь. Как положено.

Павлу хотелось, чтобы этот день стал новой точкой отсчёта в жизни его семьи – семьи господина барона. А что такое барон? – это сдержанность, богатство, вкус; чувство собственного достоинства, наконец.

И скромность. Та самая, которая дорого стоит. Вот этому-то Павел Петрович никак не мог научиться; нет-нет – да и пёрла из него показуха… Ладно – Вероника; тут ещё учить и учить, а он-то что же?! Павла всегда восхищал Старков: ведь одного покроя с ним, с Павлом; а откуда что берётся?! И родословная у него в самом деле настоящая, что особенно обидно. Хоть и за немалые деньги получил «графа», но его родные – действительно из тех, из бывших; без дураков! Даже есть у него во Франции какой-то там пятиюродный дядечка, потомок бывшего камергера. И жена у Старкова – хоть и не старше его благоверной, но чувствуется порода!

Из-за всего этого, от обиды, и затеял Величко добычу баронства; пусть Старков не думает! И сбылось, а как же. Чтоб у Величко – да не сбылось?..

Вот почему Павел Петрович, вначале решивший отметить событие сугубо в кругу семьи, пригласил всё-таки Старковых. И не пожалел! Удивил приятеля; ведь делалось-то всё в тайне. Кажется, Старков даже был задет, хоть и старался не подавать вида.

Но Величко чувствовал: злится. И прекрасно. Перестанет, наконец, кичиться своими «корнями». Старков в жизни не докажет, что у Величко – поддельная родня. Не докажет!

Вот с этими приятными мыслями и провёл светский раут Павел Петрович. За ужином много шутили, поздравляли друг друга; потом главы семейств вышли обсудить текущие дела.

И вот тут-то Старков и сказал озабоченно:

– Паша, у нас проблемы.

Старков никогда бы не стал суетиться по пустякам; тем более – в праздничный вечер, поэтому Павел Петрович тут же напрягся:

– Что-то серьёзное?..

– Более чем. Надо одного любопытного мальчика успокоить. Наши ребятки уже поработали, но, видно, не помогло.

Старков любил говорить загадками, но на этот раз Величко понял его прекрасно.

– Что, всё та же история? – разозлился он. – Значит, надо унять навсегда.

…Дело было, в общем-то, несложное. Фирма, в которой трудились на благо народа Величко со Старковым, называлась «Крепость» и занималась покупкой и продажей жилья. Само название намекало на надёжность конторы: мой дом – моя крепость. На самом же деле всё это попахивало криминалом, потому что время от времени куда-то неожиданно «выезжали» одинокие владельцы этих самых квартир, предварительно поручив «Крепости» продажу. На фирме трудились люди умные и лихие; если и случались проколы – то незначительные. Всё быстро и безболезненно утрясалось, потому что в одной связке удалось надёжно соединить многих: от начальника милиции до заместителя губернатора.