Текст книги "Откуп (СИ)"
Автор книги: Лариса Львова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
– Они что, каждый к своим пошли?.. – изумился Павел.
Мать с сыном рванули к своей распахнутой калитке. Их тяжкое дыхание выдавало страх встретить дедов и отца. Людьми они были суровыми, никто из них не преставился своей смертью на лавке. Как-то обернётся их встреча с живой роднёй?
– Саша... – простонал Павел.
– Будет! – пресекла его муки мать. – Сашка хоть тоньше былинки, но постоять за себя сможет. Да и Андрюня с ней.
Павел простонал ещё раз.
К счастью, потусторонних гостей не оказалось. На соседних подворьях не было слышно ничего, кроме обычной суеты: ни воплей ужаса, ни мольбы, ни пальбы. Словно бы земля исторгла из себя на время вечных жителей, а потом снова поглотила их.
В избе, кроме упавшего поставца с посудой, поваленной лавки и наехавших одна на другую половиц, никаких изменений не было. Андрюня стоял на коленях перед иконой, Саша заметала глиняные черепки.
Павел облапил жену и даже пустил слезу, так расчувствовался. Всё могло обернуться хуже.
– Ну, я побежал до головы, – сказал он. – Крышу завтра осмотрю. Печь не вздумайте топить. Ты, мать, лучше посиди дома.
– Иди уж. Авось соображу, что делать, – сказала Таисия, не снимая одежды.
Павел понял, что унять матушку и удержать её дома не удастся. Такой уж она уродилась.
Только Павел скрылся за дверью и его шаги проскрипели в морозной темени, Таисия схватила Сашу за руки и неожиданно поинтересовалась:
– Что думаешь, невестушка?
Разум Таисии отрицал увиденное. Поэтому она попросила помощи у Саши.
Невестка во время толчка расшиблась. Она склонила лоб с синяком к плечу. Застеснялась. Но потом подняла на свекровь, которая впервые с ней посоветовалась, вовсе не пугливые глаза.
– Дядя Андрей правду сказал. Земля вытрясла из себя покойников. Перемешались все: и мёртвые, и живые. Мертвяки свой покой хотят откупить. И живым точно так же сделать нужно.
Таисия отбросила Сашины руки и сказала в сердцах:
– Ну и брехливая же ты, Саша! Что это за откуп от земли? Как он поможет от тряски?
Саша обиделась и молча опустила голову. Встала истуканом – ни слова больше не скажу.
– Ну прости меня, – попросила Таисия. – Не в себе я. Если б ты знала, что давече с нами случилось...
– А я знаю, – ответила Саша. – Тётка Мотря, соседка родителей, сразу сказала, что настало время, когда лик земли изменится. Наружу всё выйдет, что внутри, верхнее вниз сверзится. Откупы нужны, жертвы, чтобы по-прежнему всё было.
Таисия чуть не уселась помимо лавки.
Мельниковы давно враждовали с семьёй этой Мотри, которая слыла колдовкой, а ещё была завистлива и пакостлива. Во всех родах, на которые косо глянул Мотрин глазок, случались беды. Она же была как заговорённая. Однако верховодить ей не довелось. Даже её свёкор, при жизни голова предместья, сноху ни во что не ставил. А люди её просто не любили.
– Хорошо, что отец Петерим тебя сейчас не слышит. А то бы наказал чёрными работами при храме. Где ж это видано, чтобы миропорядок каким-то шаманством, откупами восстанавливали? – в сердцах сказала Таисия.
– Матушка... – тихо, но напористо начала Саша, – а кто: отец Петерим или приезжие доктора остановили чумной мор? Петерим или шаман на ноги моего батюшку поднял, когда он под лёд провалился? Телёнка кто реке скормил, и она забрала свои воды из батюшкиного нутра? А он не дышал долго, и с ведро пены потом из него вылилось.
– Для твоего же блага запрещаю такое говорить! – тоже тихо, но с закипающей яростью сказала Таисия. – Волю Божию всем чем угодно можно назвать. Да только слаб умом человек решать, где промысел Его, а где доктора с шаманами.
А ещё она подумала, что Мотря, как болиголов, успела всё вокруг себя отравить своими бреднями.
Андрюня отказался пить и есть, застыл на лавке, уставив прозрачные голубые глаза в потолок. С курчавой бородкой, отросшими тёмными волосами, он кого-то очень сильно Таисии напомнил. Она даже вздрогнула, когда осознала: паршивая овца их рода точь-в-точь походил на одного из святых, изображённых в церкви Вознесения. И вообще он пошёл не в их родову – кряжистых, словно медведи, черноволосых и черноглазых сибиряков.
С рассветом на улице началась беготня. Не обошлось без пожара и рухнувших строений. Но рубленные из круглого листвяка избы, казалось, пустили корни в бунтовавшую землю и остались целы.
Не успела Таисия с невесткой обиходить коров, как прибежала мать Саши с тёткой Мотрей.
Таисия поджала губы, неодобрительно глянув на смутьянку и вражину, но через несколько минут уже слушала её, открыв рот от изумления.
Оказалось, что перед самыми последними толчками в предместье примчались верховые буряты. Они проехали вдоль побережья Великого моря и везде видели страшные разрушения. А ещё слышали, что улусы в степи брошены людьми. Им пришлось бежать со скарбом на телегах, скотом, потому что море стеной пошло на землю, а она сама стала опускаться. И если глянуть с утёса, то под водой видны крыши изб и дымовые отверстия юрт. А особо отчаянные видели, как утопленники, в разные времена взятые морем, начинают обживать новые жилища. Вот только скот на новом дне не остался, всплыл дохлый и был принесён волной к берегу.
– Таисия, ты баба уважаемая, – сказала Мотря. – Ты не побоялась в мор работать в лечебнице. Ты со своим мужем, Царствие Небесное ему, обороняла свой участок в тайге, пока от губернатора бумага насчёт вас не пришла. Научи же людей спастися. Уйдёт ведь весь край на дно Великого моря! Уж как мой сын Калистрат старается внушить народу правильный путь...
– Так ты ж сама ходишь и учишь народ откупаться, – вмиг стала сама собой Таисия – недоверчивой, злой и поперёшной.
– Единый это верный путь!.. – горячо проговорила Мотря. – Единый! Наши предки реки и море кормили, прежде чем за уловом идти. Охотники дань тайге испокон веку отдавали. А тут земля своё потребовала!
– Ну хорошо, положим, ты права. А что откупом нужно назначить? – коварно спросила Таисия. – Скот? Человека?
Она чувствовала: пережитое ночью и было ответом, что потребно земле. Но верилось в это плохо. Всю свою жизнь Таисия прожила с мыслью, что земля, воды рек и моря, тайга – всё это для людей. А теперь, выходит, наоборот?
Мотря покивала, глядя ей в глаза:
– Вижу, знаешь ответ. И это наше верное дело. Такое же, как человека на белый свет принять, как его же в землю положить.
– Ну и из кого откуп набирать будешь? – поинтересовалась Таисия, сама не веря, что разговаривает о богопротивном.
– Из грешников! Тот, кто род поганил, кто нечестиво жил и в мир горе принёс, пусть умрёт! – Мотря торжественно подняла руку с вытянутым указательным пальцем вверх. А Саша с матерью заворожённо, с обожанием уставились на неё.
– Ну знаешь, грешников не нам считать... – начала было Таисия.
А палец Мотри медленно опускался. На миг Таисия ощутила холодный укол страха – а вдруг эта новопроповедница укажет на неё. Грехи-то за Мельниковыми водились. И это касалось не только участков на золотоносных реках, которые покойный свёкор выкупил у язычников, обманув их по-крупному. Можно сказать, почти даром взял. И невыполненный договор за ним водился, когда в зиму не был завезён провиант и семь семей якутов померли от голода на заимке. А уж сколько застреленных покойников бы поднялось и пришло к ним в избу требовать своего откупа...
Но так жили многие. Всякий ел, жрал ближнего, дробил зубами кости, а потом каялся и жертвовал на церкви и часовни. Уважал и Господа Бога, и духов Нижнего, Среднего и Верхнего мира. Держал изнурительные посты и водил языческие хороводы. И чем чернее были прошлые грехи, тем большими строгостями и запретами окружали себя люди.
Но Мотрин палец указал на Андрюню. Самого несчастного недотёпу среди суровых удачливых Мельниковых.
– Мотря, ты не угорела ли часом? – рассердилась Таисия. – Андрюня свой грех замаливает и отрабатывает. Никому, кроме себя, он вреда не причинил. Мы с роднёй за него как один встанем!
– А всё ль ты о вашем мученике знаешь? – сузив глаза, спросила Мотря. – Есть, может, за ним грех, который только кровью смыть можно.
– Говори, что за грех, – сурово молвила Таисия, прикидывая, как содрать с Мотри платок для пущего позору и вытолкать из избы.
– У неё спроси! – выкрикнула Мотря и кивнула на Сашу.
Невестка побелела, как мазанная извёсткой стена, приоткрыла рот. Она ничего не сказала, но в огромных глазах застыла обида. Её мать отшатнулась от дочери. Меж густых бровей свекрови легла складка.
– За навет и поношение я тебя первую на откуп отдам, – сказала Таисия.
Саша была сговорена за Павла, как всегда водилось: без погляду, знакомства и приязни, только по воле родни. Но к мужу равнодушия или ненависти не выказывала. Хотя и нежности особой не было – так не принято чувства на вид выставлять. Он неё требовалось только уважение и послушание.
В памяти Таисии возникли книжки, которыми делился с невесткой Андрюня, сало и хлеб, которые заворачивала ему в тряпицу Саша, чтобы было чем повечерять. Но ни искорки греховной страсти, ни движения, которое бы говорило о близости, Таисия не замечала. Чиста Саша, чиста.
Однако доброе женское имя что берёста. Не дай Бог угодит чёрный уголёк злоязычия – так полыхнёт, что мигом обратится в пепел. Заподозренных в неверности никто никогда не пытался обелить или защитить. Иногда голова проводил дознание, а всем остальным, в том числе и судьбой неверной, занималась семья. Частенько исходом был несчастный случай – то сом во время купания на дно утащит, то прорубь обвалится, то сгинет женщина в лесу, отправившись по грибы или ягоды.
Таисия сказала Мотре и сватье:
– Пошли вон отсюда.
Мотря подхватила заливавшуюся слезами женщину и вывела её, бросив напоследок острый взгляд на помертвевшую Сашу и безучастного Андрюню.
Таисия повторила давешний вопрос:
– Что скажешь, сношенька наша дорогая?
Саша бросилась ей в ноги:
– Матушка! Нет моей вины ни в чём! Ни в помыслах, ни в делах!
– За что ж Бог вам деток не даёт? Не в наказание ли?
– Неправда! Вымолила я дитятко... Три луны уже... Поверьте, матушка... – заплакала Саша.
Таисия отвернулась. Её глаза заблестели тёплыми счастливыми слезами. Но тут же вытерла их платком. Теперь, после слов Мотри, не только Богу решать судьбу дитяти, но и всему миру, всем, кто услышит обвинение. И Павлу, конечно.
Андрюня всё так же истуканом сидел на лавке. Не вздрогнул, когда Таисия рявкнула на него, только произнёс странное:
– За мной пришли... Теперь я понял, что не нужно было прятаться. Пойду я, Тася... Пойду к тому месту, что мне показали.
Таисия наклонилась над ним, пытливо всматриваясь в благостную голубизну чужих, не Мельниковских глаз:
– А что скажешь о грехе, в котором тебя и Сашу обвинили?
– Виноват я... За мной пришли, чтобы ответил... – пробормотал блаженный.
– Да ты так струхнул, что весь разум потерял! – вскричала Таисия.
Перед ней встала страшная картина дознания на миру, когда этот спятивший будет твердить о своей вине и тянуть беременную Сашу к гибели.
Но невестка недаром закончила два класса приходской школы и в девках могла закидать словами парней-охальников. Умница, она одна из всех догадалась спросить о том, что от всех ускользнуло. Подошла к Андрюне и задала вопрос:
– А скажика-ка, дядя Андрей, где ты был до того времени, как на двор к нам пришёл. Отчего без сил упал? В чём себя винишь?
– Виноват я... Крал у покойных. Ордена, перстни и часы. И поминами на могилах не брезговали. Вот они за мной и пришли... Водили с собой, показывали, где что можно взять и где меня земля примет, – еле слышно ответил Андрюня. – А потом я в снег упал и пополз. К вам... не знаю только, зачем...
Тут уже Таисия смекнула, в чём дело.
– Один крал-то? Али помогал кто? – спросила она.
– Дядя Филя и Осип, Мотрин сын, со мной были...
– А сейчас где они? – не отстала от него Таисия.
– Их пастух сразу же с собой увёл, – ответил Андрюня. – Из своей сумки что-то на снег бросал. Они поднимали, кричали: «Золото!» и за ним шли.
– Отчего ж тебя не взяли с собой? – включилась в дознание Саша.
– Отстал я... – прошептал Андрюня. – Они шибко шли, а я почал свою долю со склепа генерала Говорина. Душа горела...
Тут уже Таисия не сдержала грязного ругательства. Мало того, что Андрюня не смог очиститься от скверны, так он ещё и мёртвых грабил с подельниками.
– Мотриного старшего сына Калистрата головой назначат в память о деде. Нынешний-то, не из их роду, стар уж, старше почившего, – заметила Саша. – Только не бывать этому, если станет известно про младшего Осипа. Да и сам он хорош, помните, я вам рассказывала.
– Вот что, невестка, – решительно начала Таисия, – ты сейчас к матери иди...
– Не примет матушка после облыжного слова-то... – уронила слезу Саша.
– А ты не дрожи осиновым листом, а как есть говори, что оболгала тебя Мотря, – заявила Таисия. – А я Павла найду. К голове пойдём. Хоть и не время сейчас для дознаний, все Божьего суда ждём, но заявить нужно. И этого... властям сдать. Запри его в чулане, как будешь уходить.
– Да куда он сбежит-то?.. Еле языком шевелит, – заметила Саша.
– За своими дружками сбежит. Или мертвяками. Ибо дурень, каких свет не видел, – буркнула Таисия и вышла.
В толчее бестолково метавшихся людей она ещё раз озадачилась, почему двоюродный брат, мошенник и вор, предатель и трус напоминал святого. Но разве может одно и то же лицо отражать такие разные сущности? Святого и христопродавца?
К голове она не пробилась, его пятистенок был плотно окружён толпой. Народ не вместился во двор и топтал снег в огороде.
Мужчины решали, что наперёд делать: то ли укреплять берега реки – а вдруг рванёт так, что воды пойдут на предместье? – то ли уходить на север, где трясло меньше. Таисии показалось, что среди гула голосов пуще всех звучит бас Калистрата. Он призывал всех откупиться от беды.
Конечно же, про толпы восставших из упокоищ мертвяков никто и не говорил. И сейчас среди хмурых одной думой лиц, полных одним отчаянием людских глаз ночные события показались Таисии дурным сном, кошмаром. Если бы не Андрюня...
Павла тоже не удалось встретить. Вот только Мотря успевала мелькнуть то тут, то там. Она всё что-то нашёптывала бабам, которые начинали гневливо трясти головами, ругаться и вскидывать руки.
Чтобы упредить хотя бы одну беду, Таисия побежала к дому.
При виде реденькой толпы возле распахнутых ворот её сердце поднялось к глотке и заколотилось там, мешая дыханию.
На расстеленное на затоптанном снегу одеяло трое соседей вынесли труп.
Андрюня...
В одной нижней рубахе, без портков. Глаза полуоткрыты. Синий язык прокушен до крови, руки скрючены. Заострившийся жёлтый нос чуть искривлён. Пальцы босых ног вытянуты судорогой. На шее, ставшей вдруг необычно длинной, обрывок верёвки.
И когда только успел-то...
Мужики, увидев Таисию, склонили головы; женщины протяжно завыли. А она не знала, как поступить. Причитать по брату или перед людьми покаяться за родственника?
На толпу летели крупинки снега, высекали слезу, холодили носы и щёки, заставляли думать о тёплом доме. А покойник... что покойник? Он свою стезю выбрал, супротив Бога пошёл. Люди-то причём?
Раздались голоса:
– Кто-нибудь в околоток поехал?
– Да кто сейчас поедет-то?
– Так послать нужно. Негоже покойнику здесь лежать. Самоубивцев и убитых всегда в околоток возят.
– Дак езжай сам.
И вдруг среди этого равнодушия и бездействия раздался тонкий вопль. Как ни странно, закричал молодой мужчина. Его вылезшие из орбит бледно-голубые глаза уставились на труп.
Андрюня медленно садился, не опираясь руками о землю. С прокушенного языка на рубашку падали тёмные тягучие струйки.
Таисия не выдержала, подбежала к нему и схватила за плечи. Они были холодны и тверды, как лёд.
– Андрюня! Братец! – крикнула она и затрясла его.
Тело висельника всё поднималось, за ним вставала и Таисия. Она прижала ухо к его груди и не услышала биения сердца. Тогда схватила с пояса мужний кинжал и, поддев его под верёвку, разрезала её, прихватив кожу. Края раны разошлись, но кровь не выступила.
Тусклые голубые глаза Андрюни, казалось, ничего не видели. Он неторопливо повернулся, поднял руку и указал на кого-то в толпе. Потом легко зашагал к воротам.
Толпа прибыла, видно, совет у головы кончился. Все смотрели на то ли сумасшедшего, то ли на мёртвого и не замечали, что два или три мужика скинули с себя одежды, оставшись в исподней рубахе. На них только тогда обратили внимание, когда несчастные пошли за Андрюней.
Раздались крики:
– Эй, ты куда, Степан? Спятил что ль?
– Мужики, вязать бесноватых!
И тут же над толпой в вое женских голосов поплыл звучный вопль Мотри:
– Откупники это, смертники! Не касайтеся их, на них печать смерти!
Андрюня, как во сне, показывал и на других мужиков. Они тоже раздевались и присоединялись к шествию откупников.
В толпе были их жёны и родственники, но вопли и крики не остановили идущих. Одна молодуха вдруг вырвалась из хватки матери или свекрови, подбежала к мужу, вцепилась ему в руку. Он не глянув схватил её за шею, сжал и отбросил прочь.
Молодуха со скособоченной головой отлетела на пять шагов и распростёрлась на снегу. Из носа и уха, открывшегося из-под платка, заструилась кровь.
Таисия, заливаясь слезами, шла вместе со всеми за смертниками.
А они направлялись к тому оврагу, который образовался ночью при самом первом толчке.
Толпа остановилась поодаль, глядя, как смертники один за другим прыгали в сыпучую чёрную землю и как она забивала им рты, глаза, запечатывала в темноте навсегда.
И тут Таисию пронзило воспоминание: она лежит на снегу, и чьи-то останки волокут её вверх, прочь от провала. Стало быть, мертвяки хотели сохранить ей жизнь? А вот Андрюня, трижды грешник, увёл живых в небытие. Да что же это случилось с миром-то? Неужто всё вышло по Мотриным бредням?
– Идите, братья и сестры, по домам! – заблажила Мотря, легка на помине. – Земля взяла, что ей нужно, теперь успокоится.
– Вы стали свидетелями таинства! – подхватил слова матери бас Калистрата. – Пусть же оно останется в ваших душах, разглашать его будет преступным. Нам с вами удалось причаститься к чуду, так будем же достойными его хранителями.
Но никакие призывы не смогли заглушить взрыв горя людей, потерявших родственников. До самой ночи у оврага раздавались крики, плач и проклятия.
А с началом нового дня земля отторгла откуп.
Подземный гул, заглушавший любые звуки, прокатился волной от реки до города, накрыв и северную заставу, где прежние толчки были почти не ощутимы. А потом твердь качнулась так, что люди повалились с ног. В хлевах и загонах покалечился скот. Избы переламывало, как детские потешки из лучинок. Полыхнули пожары из-за топившихся печей.
Три страшных толчка превратили крайние улицы предместья в провал, в которые ринулись зажоры с реки.
Люди, кто со скарбом, кто почти безо всего, побежали спасаться в город.
Подворье Таисии с пятистенком, летником, баней и хозяйственными постройками, поднятое почти за сто лет и рачительно ухоженное старыми и новыми хозяевами, превратилось в руины. Варнаки сунулись в развалины с целю поживиться, но получили отпор. Таисия защищала не добро, которое может быть взято стихией, а прежнюю жизнь – с достатком, уважением народа, сознанием своей власти хозяйки.
Она отправила сына с невесткой в северную деревню к родственникам и не согласилась ехать с ними. Убедить её было невозможно. И разговорить тоже. Нахмурив густые брови, сжав в нитку суровый рот, Таисия задумала что-то страшное. Её взгляд потеплел, когда она перекрестила на прощание Сашу. Только тогда она сказала:
– Не давай власти над собой ничьим словам, дочка. Ты мать, и это главное, кто бы что ни говорил. За святым обликом может таиться зло. Ищи спасение сама.
Таисия повесила на плечо ружьё и отправилась на поиски Мотри.
К удивлению, её подворье пострадало меньше, чем другие.
Таисия вошла через дыру в лиственничном заборе.
Мотрю и Калистрата окружал несчастный люд. Обгоревшие, раненые, бездомные, потерявшие имущество были готовы прибиться хоть к кому-нибудь, кто бы указал на спасение. Все столпились около костра, на который пошла
поваленная часть забора.
– А... Таисия наша безгрешная... ты пришла спросить, отчего откуп не свершился? Отчего земля жертвы отвергла? – заверещала Мотря, упреждая вопросы, которые ей могла бы задать Таисия. – И не стыдно тебе, а? Брат ваш крал да пьянствовал, а вы его всей родовой покрывали! Грехи, как язвы, разъели землю!
– Ну ты, баба, язык-то прикуси! – заступился за Таисию муж её троюродной сестры.
– А не буду я молчать! – взвилась Мотря. – Она ещё и грешницу покрывает! Невестку свою! Которая на кладбище к пьянчуге бегала!
– А кто докажет твои слова, Мотря? – спокойно возразила Таисия. – Кто свидетель, что на моей снохе грех?
– Да Калистрат всё видел! – торжествующе сказала Мотря. – Он мужик уважаемый...
– Настолько, что к молоденьким соседкам выпимши пристаёт! – возвысила голос Таисия. – А потом грозится, что навек опозорит, если родителям девка пожалится. А ну, сватья, скажи слово, если это не так! Саша всё тебе поведала. А тебе важнее было с Мотрей знаться, чем против их семьи пойти. Мотря и Саше голову забила богопротивными мыслями.
– Не смей голос возвышать противу моей родительницы! – загрохотал Калистрат. – Вот чья семья должна стать откупом...
– А где твой брат Осип? – спросила Таисия, уже ни на что не надеясь. Вдруг этот воришка на материнском подворье. Или сгинул вместе с пастухом и подельником. В любом случае это ничего не меняло.
Видимо, делишки Осипа были известны людям, и она зароптали.
– К родне на северную заставу поехал, – так уверенно сказал Калистрат, что внутри у Таисии всё оборвалось.
Никто не станет искать Осипа, когда у народа других забот полно. Никто не поверит ей, что брат будущего головы грабил склепы и могилы, разорял последние приюты умерших людей, менял на полушку душу и совесть.
Людской гомон стих.
Через дыру в заборе вошёл кузнец. Его волосы, стриженные скобкой, ранее смоляные, теперь напоминали перья полярной совы. Глаза ввалились, но в них не было отстранённости, как у Андрюни. Он что-то скрывал за пазухой зипуна.
– Не нужно никаких откупов. Ни живым, ни мёртвым. Силы и тайны земли нам неведомы. И нет у нас власти на них влиять. Спасайте свои жизни, люди! То, что дороже золота. Идёмте на север, – сказал кузнец.
– А что это у тебя, Петрович? – взвизгнула Мотря и потянулась к зипуну.
Кузнец отстранил её и сам откинул полу.
К мокрой и грязной рубахе кузнеца приклонился младенец-урод. Из его огромной головы, вскрытой неумехой-лекарем, торчала бурая солома. Личико скукожилось на одну сторону, беззубый роток ощерился.
– Мой родной прах, – молвил кузнец. – Уйду и похороню там, где не трясёт.
– Э нет! – взревел Калистрат. – Ты к нам падаль принёс, чтобы мы через неё все померли!
Он мгновенным броском опытного охотника подскочил к кузнецу, вырвал у него трупик сына и швырнул в костёр. Двое мужиков схватили Петровича за руки, заломили. Но он расшвырял их и бросился в костёр, стараясь своим телом заслонить мёртвого ребёнка. Его волосы и одежда вспыхнули мгновенно.
Таисия закрыла уши от криков ещё более ужасных, чем подземный гул. А вот глаза зажмурить не могла. А ещё запах... Кто хоть раз почует горящую плоть, не скоро забудет вонь, выворачивающую нутро.
Наверное, несдобровать бы Таисии Мельниковой от козней Мотри и Калистрата. Или череда откупов унесла бы ещё не одну жизнь. Но сама земля, которую раздирали изнутри неведомые силы, явила людям чудо. А может, так Спаситель порадел справедливости.
Возле исходившего чёрным дымом трупа кузнеца появился убитый пастух. Откуда он возник, никто не заметил. Ни слова не сказал, но все вокруг замолчали. Его лик ущербного разумом разгладился, только выбитый глаз зиял чёрной раной да порванный рот не скрывал крошева зубов. Он держал кожаный мешок и без слов, скалясь, вынимал из него вещицы и бросал на землю.
Орден Святого Владимира... Крест... россыпь серебряных пуговиц с двуглавыми орлами...
– А ну не трожь! – заорал высокий голос, и из-под крыши овина спрыгнул... Осип.
– Это моё! – проревел он, пытаясь поднять вещи, видимо, награбленные им на кладбище.
Пастух беззвучно засмеялся, подбросил вверх мешок. И смешался с толпой.
Калистрат уже сообразил, как нужно поступить.
Он выхватил ружьё у мужика и пальнул в Осипа, который заворачивал ордена в тряпицу. Угодил как раз в грудь.
– Ты... за что... брат... – только и успел сказать вор.
Он упал навзничь, и его лицо исказили обида и изумление.
Таисия всё поняла. Может, и годился бы род Мотри для откупа, но не Таисии и ни одному человеку на свете не решать это. Она развернулась и молча пошла со двора, где вершилось бесчестье и тлели трупы.
Народ двинулся за ней.
Шли молча.
Что поделать, если каждый, как Андрюня, хранит в себе и святость и грех.
Только долготерпивой земле до этого нет дела.
Когда настанет час её гнева, спасения не будет никому. Если Бог не заступится...
