Текст книги "Откуп (СИ)"
Автор книги: Лариса Львова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
– Вот что, невестка, – решительно начала Таисия, – ты сейчас к матери иди...
– Не примет матушка после облыжного слова-то... – уронила слезу Саша.
– А ты не дрожи осиновым листом, а как есть говори, что оболгала тебя Мотря, – заявила Таисия. – А я Павла найду. К голове пойдём. Хоть и не время сейчас для дознаний, все Божьего суда ждём, но заявить нужно. И этого... властям сдать. Запри его в чулане, как будешь уходить.
– Да куда он сбежит-то?.. Еле языком шевелит, – заметила Саша.
– За своими дружками сбежит. Или мертвяками. Ибо дурень, каких свет не видел, – буркнула Таисия и вышла.
В толчее бестолково метавшихся людей она ещё раз озадачилась, почему двоюродный брат, мошенник и вор, предатель и трус напоминал святого. Но разве может одно и то же лицо отражать такие разные сущности? Святого и христопродавца?
К голове она не пробилась, его пятистенок был плотно окружён толпой. Народ не вместился во двор и топтал снег в огороде.
Мужчины решали, что наперёд делать: то ли укреплять берега реки – а вдруг рванёт так, что воды пойдут на предместье? – то ли уходить на север, где трясло меньше. Таисии показалось, что среди гула голосов пуще всех звучит бас Калистрата. Он призывал всех откупиться от беды.
Конечно же, про толпы восставших из упокоищ мертвяков никто и не говорил. И сейчас среди хмурых одной думой лиц, полных одним отчаянием людских глаз ночные события показались Таисии дурным сном, кошмаром. Если бы не Андрюня...
Павла тоже не удалось встретить. Вот только Мотря успевала мелькнуть то тут, то там. Она всё что-то нашёптывала бабам, которые начинали гневливо трясти головами, ругаться и вскидывать руки.
Чтобы упредить хотя бы одну беду, Таисия побежала к дому.
При виде реденькой толпы возле распахнутых ворот её сердце поднялось к глотке и заколотилось там, мешая дыханию.
На расстеленное на затоптанном снегу одеяло трое соседей вынесли труп.
Андрюня...
В одной нижней рубахе, без портков. Глаза полуоткрыты. Синий язык прокушен до крови, руки скрючены. Заострившийся жёлтый нос чуть искривлён. Пальцы босых ног вытянуты судорогой. На шее, ставшей вдруг необычно длинной, обрывок верёвки.
И когда только успел-то...
Мужики, увидев Таисию, склонили головы; женщины протяжно завыли. А она не знала, как поступить. Причитать по брату или перед людьми покаяться за родственника?
На толпу летели крупинки снега, высекали слезу, холодили носы и щёки, заставляли думать о тёплом доме. А покойник... что покойник? Он свою стезю выбрал, супротив Бога пошёл. Люди-то причём?
Раздались голоса:
– Кто-нибудь в околоток поехал?
– Да кто сейчас поедет-то?
– Так послать нужно. Негоже покойнику здесь лежать. Самоубивцев и убитых всегда в околоток возят.
– Дак езжай сам.
И вдруг среди этого равнодушия и бездействия раздался тонкий вопль. Как ни странно, закричал молодой мужчина. Его вылезшие из орбит бледно-голубые глаза уставились на труп.
Андрюня медленно садился, не опираясь руками о землю. С прокушенного языка на рубашку падали тёмные тягучие струйки.
Таисия не выдержала, подбежала к нему и схватила за плечи. Они были холодны и тверды, как лёд.
– Андрюня! Братец! – крикнула она и затрясла его.
Тело висельника всё поднималось, за ним вставала и Таисия. Она прижала ухо к его груди и не услышала биения сердца. Тогда схватила с пояса мужний кинжал и, поддев его под верёвку, разрезала её, прихватив кожу. Края раны разошлись, но кровь не выступила.
Тусклые голубые глаза Андрюни, казалось, ничего не видели. Он неторопливо повернулся, поднял руку и указал на кого-то в толпе. Потом легко зашагал к воротам.
Толпа прибыла, видно, совет у головы кончился. Все смотрели на то ли сумасшедшего, то ли на мёртвого и не замечали, что два или три мужика скинули с себя одежды, оставшись в исподней рубахе. На них только тогда обратили внимание, когда несчастные пошли за Андрюней.
Раздались крики:
– Эй, ты куда, Степан? Спятил что ль?
– Мужики, вязать бесноватых!
И тут же над толпой в вое женских голосов поплыл звучный вопль Мотри:
– Откупники это, смертники! Не касайтеся их, на них печать смерти!
Андрюня, как во сне, показывал и на других мужиков. Они тоже раздевались и присоединялись к шествию откупников.
В толпе были их жёны и родственники, но вопли и крики не остановили идущих. Одна молодуха вдруг вырвалась из хватки матери или свекрови, подбежала к мужу, вцепилась ему в руку. Он не глянув схватил её за шею, сжал и отбросил прочь.
Молодуха со скособоченной головой отлетела на пять шагов и распростёрлась на снегу. Из носа и уха, открывшегося из-под платка, заструилась кровь.
Таисия, заливаясь слезами, шла вместе со всеми за смертниками.
А они направлялись к тому оврагу, который образовался ночью при самом первом толчке.
Толпа остановилась поодаль, глядя, как смертники один за другим прыгали в сыпучую чёрную землю и как она забивала им рты, глаза, запечатывала в темноте навсегда.
И тут Таисию пронзило воспоминание: она лежит на снегу, и чьи-то останки волокут её вверх, прочь от провала. Стало быть, мертвяки хотели сохранить ей жизнь? А вот Андрюня, трижды грешник, увёл живых в небытие. Да что же это случилось с миром-то? Неужто всё вышло по Мотриным бредням?
– Идите, братья и сестры, по домам! – заблажила Мотря, легка на помине. – Земля взяла, что ей нужно, теперь успокоится.
– Вы стали свидетелями таинства! – подхватил слова матери бас Калистрата. – Пусть же оно останется в ваших душах, разглашать его будет преступным. Нам с вами удалось причаститься к чуду, так будем же достойными его хранителями.
Но никакие призывы не смогли заглушить взрыв горя людей, потерявших родственников. До самой ночи у оврага раздавались крики, плач и проклятия.
А с началом нового дня земля отторгла откуп.
Подземный гул, заглушавший любые звуки, прокатился волной от реки до города, накрыв и северную заставу, где прежние толчки были почти не ощутимы. А потом твердь качнулась так, что люди повалились с ног. В хлевах и загонах покалечился скот. Избы переламывало, как детские потешки из лучинок. Полыхнули пожары из-за топившихся печей.
Три страшных толчка превратили крайние улицы предместья в провал, в которые ринулись зажоры с реки.
Люди, кто со скарбом, кто почти безо всего, побежали спасаться в город.
Подворье Таисии с пятистенком, летником, баней и хозяйственными постройками, поднятое почти за сто лет и рачительно ухоженное старыми и новыми хозяевами, превратилось в руины. Варнаки сунулись в развалины с целю поживиться, но получили отпор. Таисия защищала не добро, которое может быть взято стихией, а прежнюю жизнь – с достатком, уважением народа, сознанием своей власти хозяйки.
Она отправила сына с невесткой в северную деревню к родственникам и не согласилась ехать с ними. Убедить её было невозможно. И разговорить тоже. Нахмурив густые брови, сжав в нитку суровый рот, Таисия задумала что-то страшное. Её взгляд потеплел, когда она перекрестила на прощание Сашу. Только тогда она сказала:
– Не давай власти над собой ничьим словам, дочка. Ты мать, и это главное, кто бы что ни говорил. За святым обликом может таиться зло. Ищи спасение сама.
Таисия повесила на плечо ружьё и отправилась на поиски Мотри.
К удивлению, её подворье пострадало меньше, чем другие.
Таисия вошла через дыру в лиственничном заборе.
Мотрю и Калистрата окружал несчастный люд. Обгоревшие, раненые, бездомные, потерявшие имущество были готовы прибиться хоть к кому-нибудь, кто бы указал на спасение. Все столпились около костра, на который пошла
поваленная часть забора.
– А... Таисия наша безгрешная... ты пришла спросить, отчего откуп не свершился? Отчего земля жертвы отвергла? – заверещала Мотря, упреждая вопросы, которые ей могла бы задать Таисия. – И не стыдно тебе, а? Брат ваш крал да пьянствовал, а вы его всей родовой покрывали! Грехи, как язвы, разъели землю!
– Ну ты, баба, язык-то прикуси! – заступился за Таисию муж её троюродной сестры.
– А не буду я молчать! – взвилась Мотря. – Она ещё и грешницу покрывает! Невестку свою! Которая на кладбище к пьянчуге бегала!
– А кто докажет твои слова, Мотря? – спокойно возразила Таисия. – Кто свидетель, что на моей снохе грех?
– Да Калистрат всё видел! – торжествующе сказала Мотря. – Он мужик уважаемый...
– Настолько, что к молоденьким соседкам выпимши пристаёт! – возвысила голос Таисия. – А потом грозится, что навек опозорит, если родителям девка пожалится. А ну, сватья, скажи слово, если это не так! Саша всё тебе поведала. А тебе важнее было с Мотрей знаться, чем против их семьи пойти. Мотря и Саше голову забила богопротивными мыслями.
– Не смей голос возвышать противу моей родительницы! – загрохотал Калистрат. – Вот чья семья должна стать откупом...
– А где твой брат Осип? – спросила Таисия, уже ни на что не надеясь. Вдруг этот воришка на материнском подворье. Или сгинул вместе с пастухом и подельником. В любом случае это ничего не меняло.
Видимо, делишки Осипа были известны людям, и она зароптали.
– К родне на северную заставу поехал, – так уверенно сказал Калистрат, что внутри у Таисии всё оборвалось.
Никто не станет искать Осипа, когда у народа других забот полно. Никто не поверит ей, что брат будущего головы грабил склепы и могилы, разорял последние приюты умерших людей, менял на полушку душу и совесть.
Людской гомон стих.
Через дыру в заборе вошёл кузнец. Его волосы, стриженные скобкой, ранее смоляные, теперь напоминали перья полярной совы. Глаза ввалились, но в них не было отстранённости, как у Андрюни. Он что-то скрывал за пазухой зипуна.
– Не нужно никаких откупов. Ни живым, ни мёртвым. Силы и тайны земли нам неведомы. И нет у нас власти на них влиять. Спасайте свои жизни, люди! То, что дороже золота. Идёмте на север, – сказал кузнец.
– А что это у тебя, Петрович? – взвизгнула Мотря и потянулась к зипуну.
Кузнец отстранил её и сам откинул полу.
К мокрой и грязной рубахе кузнеца приклонился младенец-урод. Из его огромной головы, вскрытой неумехой-лекарем, торчала бурая солома. Личико скукожилось на одну сторону, беззубый роток ощерился.
– Мой родной прах, – молвил кузнец. – Уйду и похороню там, где не трясёт.
– Э нет! – взревел Калистрат. – Ты к нам падаль принёс, чтобы мы через неё все померли!
Он мгновенным броском опытного охотника подскочил к кузнецу, вырвал у него трупик сына и швырнул в костёр. Двое мужиков схватили Петровича за руки, заломили. Но он расшвырял их и бросился в костёр, стараясь своим телом заслонить мёртвого ребёнка. Его волосы и одежда вспыхнули мгновенно.
Таисия закрыла уши от криков ещё более ужасных, чем подземный гул. А вот глаза зажмурить не могла. А ещё запах... Кто хоть раз почует горящую плоть, не скоро забудет вонь, выворачивающую нутро.
Наверное, несдобровать бы Таисии Мельниковой от козней Мотри и Калистрата. Или череда откупов унесла бы ещё не одну жизнь. Но сама земля, которую раздирали изнутри неведомые силы, явила людям чудо. А может, так Спаситель порадел справедливости.
Возле исходившего чёрным дымом трупа кузнеца появился убитый пастух. Откуда он возник, никто не заметил. Ни слова не сказал, но все вокруг замолчали. Его лик ущербного разумом разгладился, только выбитый глаз зиял чёрной раной да порванный рот не скрывал крошева зубов. Он держал кожаный мешок и без слов, скалясь, вынимал из него вещицы и бросал на землю.
Орден Святого Владимира... Крест... россыпь серебряных пуговиц с двуглавыми орлами...
– А ну не трожь! – заорал высокий голос, и из-под крыши овина спрыгнул... Осип.
– Это моё! – проревел он, пытаясь поднять вещи, видимо, награбленные им на кладбище.
Пастух беззвучно засмеялся, подбросил вверх мешок. И смешался с толпой.
Калистрат уже сообразил, как нужно поступить.
Он выхватил ружьё у мужика и пальнул в Осипа, который заворачивал ордена в тряпицу. Угодил как раз в грудь.
– Ты... за что... брат... – только и успел сказать вор.
Он упал навзничь, и его лицо исказили обида и изумление.
Таисия всё поняла. Может, и годился бы род Мотри для откупа, но не Таисии и ни одному человеку на свете не решать это. Она развернулась и молча пошла со двора, где вершилось бесчестье и тлели трупы.
Народ двинулся за ней.
Шли молча.
Что поделать, если каждый, как Андрюня, хранит в себе и святость и грех.
Только долготерпивой земле до этого нет дела.
Когда настанет час её гнева, спасения не будет никому. Если Бог не заступится...
Откуп
В декабре река ещё не встала. Её вспучило от зажора – придонного льда и шуги. Верхние воды слизнули мост, подобрались к самому предместью. Да и городу досталось: на одной из площадей заплескалось озерцо в десять вершков глубиной. Но вскоре оно обратилось в лёд, щербатый от вмёрзшего мусора.
Старики ворчали, что такие зимние наводнения не к добру.
Но если послушать баб из предместья, то скоро весь христианский мир ожидала гибель. Первая её примета – бурый кисель, который поднимали из колодцев. Вёдра были тёплыми, а жижа на морозце парила и разила вонью, словно её грели черти в котлах под землёй. Для питья и хозяйственных нужд топили лёд.
Причина такого светопреставления казалась ясной: нечего было губернатору мирить враждующие роды северных язычников и по новой, в ущерб русским старателям, пересматривать участки на золотоносных реках! Через эти пересмотры многие лишились куска хлеба перед суровой зимой. А кто и голову потерял: особо отчаянные восстали против решения губернатора и принялись с оружием охранять свои наделы. Но разве против солдат и жандармов устоишь?
Вот и пришло время городу, и предместью, и нескольким прилепившимся к ним деревенькам вместе с кочевыми поселениями принять Господнюю волю.
Вскоре после наводнения по ночам стал слышен гул. Казалось, что он начинался под землёй, точно её пучило, как и реку, только не льдом, а камнями. Их нет-нет, да и выдавливало на поверхность. В щербинах и сколах на «макушках» булыжников застывала та же самая бурая жижа, что и в колодцах.
Пастух, немой дурачок, нанятый несколькими хозяевами предместья, погнал стадо в поля и, по слухам, дозволил скотине нализаться ядовитой наледи. Несколько коров пали в тот же день от ран, полученных в стаде. После весь скот сделался буйным.
А на следующее утро полуживому от побоев пастуху затолкали в рот этого бурого льда. Так и валялся он до вечера у околицы, ощерив рот с осколками зубов и тёмной кашицей, которая скоро смёрзлась в нечестивую печать. Конные жандармы подобрали пастуха, конфисковали в ближайшем дворе телегу и увезли тело в околоток, пригрозив расследованием, судом и каторгой зачинщикам расправы. Только поди сыщи зачинщиков в предместье, где все друг другу кумовья и сваты.
И тогда настала ночь, когда земля, укутанная пышными снегами, вдруг заплясала, словно грохот в руках хозяйки. В избах треснули печи, повело оконные и дверные проёмы, ребятишки посыпались с полатей. Небо затянула пелена пара, от которого стало трудно дышать.
Бабы заверещали, что пастух не виноват и нужно идти к его матери виниться. С деньгами, конечно. И власти пусть шевелятся, а то вон сколько должностных лиц, в сытости-почёте, при жалованье да безнадсадной работе, толку от которой не видно.
Избёнка, в которой ютились убитый пастух и его мать, стояла на отшибе, у самой реки. Ни скотинки, ни собачонки во дворе не оказалось. Зато обнаружились следы на белом снегу. Они обрывались там, где начинались чёрные воды реки.
Бабы с воем кинулись к батюшке при церкви Вознесения: помоги, оборони от беды, причинили смерть по недомыслию. Просвещённый отец Петерим как раз осматривал колокольню, повреждённую трясучей землёй. Он сурово отчитал заплаканных баб: молиться нужно и жить безгрешно, всё остальное – богопротивные суеверия. Против природных бедствий есть два действенных средства: молитва на устах и благочестие в душах. Идите, мол, и займитесь домашними делами, а в субботу – пожалуйте на службу.
Вот тут-то толпа вспомнила о язычниках, которые поставили зимние юрты недалеко от северной городской заставы. У них вроде шаман был, который хорошо лечил охотничьи ранения. Решили, что если зло послужит на благо народу, то само станет благом. Поэтому нужно потребовать большого камлания для избавления от пущих бед. Однако язычников и след простыл. Испугались, стало быть.
Как ни странно, но к земным толчкам привыкли. Между повседневными делами подправляли мелкие разрушения, ходили в церковь, косились на колокольню: с каждой избы требовали денежки на восстановительные работы, и ведь не отговоришься – суд Божий близко. Вон как трясёт, аж свечное пламя сбивается.
Все эти события стали первыми в череде настоящих бед.
***
Таисия Мельникова, зажиточная мещанка, глубокой ночью ожидала окончания коровьих мук. На улице стеной валил снег. В избе храпели на лавках разомлевшие в тепле сын Павел и кузнец, которого всегда звали тащить телят при затянувшемся отёле. Он придумал и изготовил специальные распорки из железа, успешно ими орудовал.
Беспокойство погнало хозяйку в хлев, где со слабыми стонами дышала корова.
Таисия прикрыла полой зипуна масляную лампу, уже было собралась нагнуть голову и войти в остро и терпко пахнувшую темень. Однако боковым зрением заметила открытую калитку в громадных воротах и грозно крикнула:
– Кто по ночи приблудился? Вот позову сына с кузнецом!
Нужно сказать, что и без кузнеца обычному бродяге, которыми кишел северный край, с высокой и плечистой Таисией сладить было бы непросто. Слабые да беззащитные здесь не выживали.
Только тут высунулся на мороз из тёплой будки здоровенный пёс и затявкал, оглядываясь на хозяйку: видишь, службу несу. Вдруг замер, подняв лапу, и бросился к сугробу. Но свалился в снег из-за цепи. Подскочил и разразился почти щенячьим скулежом, на который даже не откликнулись соседские собаки.
Таисия пристроила лампу на скобу, сунула руку к поясу, на котором у неё висел оставшийся после мужа охотничий нож, и подошла к сугробу.
Он развалился, и Таисия увидела белое, словно мукой обсыпанное лицо.
– Андрюня?! – вскричала она в гневе и оглянулась в поисках полена или палки – отходить двоюродного братца, который посмел оставить общественные работы, добытые ему с величайшим трудом всеми родственниками.
Андрюня был слабым на голову и запойным. Через своё пристрастие лишился места приказчика в городе, очутился в подручных у землемера, утерял важные бумаги, пропил кассу и оказался под следствием. Родня отбила его у законников, заплатила всё по суду, договорилась о работе на городском кладбище, которое соседствовало с предместьем. И всё это не ради дурковатого пьяницы, а для честного имени рода Мельниковых.
Теперь Андрюня был обречён в полном одиночестве махать метлой и лопатой на господских аллеях, присматривать за тем, чтобы бродяги не устраивали ночлега в склепах, а также нанимать в случае нужды копателей могил. И не покидать места своего очищения и покаяния ни на минуту. За это поручилась вся родня.
– А ну тихо! – прикрикнула на собаку Таисия, а потом добавила: – Кричать надо было, когда этот беспутный во двор вошёл. Не выйди я, так и помёрз бы.
– Тася... сестрица... они за мной пришли... – пробормотал еле слышно Андрюня и снова лишился чувств.
Таисия подхватила ослушника под микитки и поволокла в избу.
Через некоторое время он стонами и плачем разбудил Павла и кузнеца. Сестрица не пожалела кипятка с запаренными травами, и бедолага ошпарил рот.
– Ну, рассказывай, кто за тобой пришёл? – грозно спросила она, уперев почти мужские кулаки в пояс.
Андрюня пальцем смахнул обваренную кожу и жалостно взвыл. Но родственники и кузнец уставились на него непримиримо. И он начал рассказ:
– Как трясти начало, варнаки с кладбища поразбежались. Я уж обрадовался, подумал, что побоялись провалиться в могилы или под упавшим склепом оказаться. А тут позавчерась в сторожке глиной печку обмазывал и глянул случайно в окно. А на дворе чужак одноглазый!.. Чёрный рот что лукошко!
Андрюня стал тереть ладонью глаза и не заметил насмешливых взглядов слушателей. Против варнаков – всяческого сброда, который был горазд и на любую пакость, и на кражу, и даже на убийство – у Мельниковых и кузнеца была немалая сила, почти звериное чутьё и отличные ружья. Подумаешь, чужак во дворе. Да пусть хоть пять разом...
– Пёс-то где? Тётка Матрёна оставляла тебе брата нашего Полкаши, – сурово спросила Таисия.
– Третьего дня сорвался с цепи! – Андрюня вскинул на неё умолявшие о сочувствии глаза.
Хороший сторожевой или охотничий пёс для жизни в предместье был важен так же, как многочисленная крепкая родня, стоил дорого. Бывало, за свою собаку охотник мог и против зверя встать. Но встречались и такие, как Андрюня, ни на что не годные людишки.
– Я признал в том, кто заглядывал, вашего пастуха! – выкрикнул Андрюня, но снова не произвёл впечатления.
– Пастуха схоронили... – напомнила ему Таисия, соображая, кто бы мог сунуть горячительного братцу, назначенному на общественные работы. Расплатиться-то ему нечем.
– Знаю! На нашем же погосте схоронили. А он в окно заглянул! – настаивал Андрюня. – Я утром вышел – под окном следы.
– Утром вышел? – не сдержала злобной усмешки Таисия. – Сам? Не дожидаясь, пока тебя кто-нибудь от мертвяка избавит?
Кузнец и Павел присели к столу, дожидаясь продолжения позднего ужина. Не портить же трапезу выслушиванием всяких бредней! Невестка Мельниковых, невысокая худенькая Саша, стала подавать им грибную солянку.
А Таисия продолжила разговор:
– Ну и кто за тобой приходил? Если ты ещё помнишь то, что тут наболтал.
– Да ты послушай, что далее было! – взмолился Андрюня. – Пошёл я в обход. На господской части всё нормально, а там, где упокоен люд попроще, кресты покосились. Пара сломанных попалась. А дальше их встретил...
– Толкает изнутри подземная сила, – перебила Таисия. – За грехи наши тяжкие пришёл час расплатиться. Ничего чудного в том, что кресты перекосило. На церкви вон колокольню повредило. Мы ж не побросали избы и не сбегли, как ты.
– Ну да, ну да... А если бы вы видели, как эти кресты без всякой тряски кто-то корёжит! – возразил Андрюня и обхватил голову руками.
– Батя с мамкой в Николино ездили, сами видели, как на кладбище кресты шевелятся, – раздался тоненький голосок Саши. – И соседка их говорила, что ходила к свёкру на сороковины, а на могиле – крест поваленный, ровно кто из песка выдернул.
Но на её слова обратили внимания ещё меньше, чем на Андрюнины.
Таисия недобро сверкнула глазами на братца и снова пошла в хлев.
Помощь кузнеца не понадобилась, корова отелилась во время глупых Андрюниных речей. Когда телёнка устроили в отгороженном углу у печи, Таисия сказала:
– Теперь пойдём на погост.
И кивнула сыну – одевайся.
– Я с вами, – прогудел немногословный кузнец.
– Не пойду! – взвыл Андрюня. – Ты даже не дослушала, что недавно, как стемнело, случилось.
– Слушаю, – ответила Таисия, снимая со стены ружья и подавая одно сыну.
– Они встали из могил-то! И по погосту ходили! Многих в лицо узнал. Я понял: они от земной тряски проснулись и решили, что я виноват. Я же у всех всегда виноват! Вот и пришли с собой меня забрать! – выкрикнул Андрюня и разрыдался. – Не пойду я никуда. К вам приполз...
– Пойдёшь. – Таисия накинула ремень на плечо. – Твое-то ружьецо где?
– Обронил... – пробормотал Андрюня и вцепился в лавку.
Мужики и Таисия замерли, уставившись на на него. Обронить ружьё... Да это смертный грех!
Павел резко шагнул к двери, забыв про старшинство. По обычаям, самый возрастной в семье, кроме дедов, конечно, не только ковригу разрезал за столом, но и первым шёл заступаться или отвечать. Андрюня остался на лавке.
За ним из-за полы занавески в женском углу наблюдали огромные Сашины глаза. Без всякого презрения, с пониманием и сочувствием.
Ветер разогнал тучи. Вместо снега в воздухе повисла искристая пыль. Небо со звёздным крошевом предстало бездной. От лютого мороза луна нацепила аж три короны и сделалась нестерпимо яркой.
Усы и борода мужиков тотчас обросли инеем.
– Снегу-то понавалило, – сказал Павел. – Дороги не видать. Без лыж не доберёмся.
– Топтаться станем – точно не доберёмся, – буркнула Таисия из-под завязанного по самые глаза платка. – А ну скоренько, по-охотничьи... Нужно же споймать тех варнаков, что моего брата обидели да погосту поругание учинили...
Кузнец вышел вперёд, за ним цепочкой потянулись сын с матерью. И легонько побежали по дороге, чиркая полами зипунов по снегу.
Ветер поднял колкую снежную пыль, резанул по глазам.
Кузнец вдруг встал как вкопанный, не снимая с плеча ружья.
– Петрович... – негромко окликнула его Таисия. – Ты чего?
Чёртов ветер погнал на них огромную, в рост человека, плотную позёмку, от которой ходоки волей-неволей отвернули лица да ещё и закрылись голицами – кожаными рукавицами на меху.
Когда стих противный тонкий посвист ветра, увидели, что за одной позёмкой следует другая.
Кузнец крякнул, Павел дрожавшим голосом забормотал охранную молитву, а Таисия простонала.
Потому что на них надвигались не завихрения снега, а мертвяки в развевавшихся на ветру саванах.
Впереди шёл Кузьма, бывший голова предместья. Он приходился свёкром соседке Сашиных родителей. Кузьма единственный тащил, согнувшись, свой крест на спине. Из брюха, еле-еле прихваченного крупными стежками, вываливалось что-то чёрное и тянулось следом. Когда кто-то из мертвяков наступал на эту черноту, Кузьма дёргался и приостанавливал шаг.
Безжалостная луна и сияние снега делали видными следы тления на покойниках.
Кузнец вдруг сорвал ружьё и выстрелил в призрачное шествие. Но оказалось, что оно вовсе не призрачное – невысокий скелет с остатками плоти и женского платья кувыркнулся и застрял в сугробе. Тёмная рука без нескольких пальцев, похожая на птичью лапку, затряслась, как бы грозя кузнецу, но тут же застыла.
Павел с матерью встали рядом с Петровичем, готовясь продолжить пальбу, но кузнец вдруг отбросил ружьё и побежал навстречу мертвякам. Одной рукой оттолкнул бывшего пастуха, другой – чей-то покрытый землёй остов; упал на колени.
– Петрович! Что творишь-то, Петрович?! – заорала Таисия. – Поднимайся да беги назад, прикроем!
А потом она увидела, что кузнец обнимает ребёнка-голыша в несколько вершков с громадной водяночной головой. Летом у Петровича померла молодая жена, оставив ему сына-уродца, вся жизнь которого ушла в рост головы. На Покров и он преставился. Кузнец подхоронил его в материнскую могилу.
– Петрович! То нежить, а не твоё дитя! – крикнула ему Таисия, но новый порыв ветра заглушил зловещим посвистом её голос, засыпал ходоков снежной крупкой.
И тут земля швырнула все на ней сущее раз, другой, третий. Воздух стал упругим и недвижным; послышался гул, похожий на рёв реки на порогах. Потом равнина выгнулась, и Таисия увидела, что Павел, только что стоявший бок о бок с ней, вдруг оказался далеко вперёди, словно его отнесло волной. Снежное полотнище скомкалось, треснуло. Неимоверная сила рванула землю и точно вывернула её.
Таисия очнулась на боку. Рука всё так же сжимала приклад ружья.
– Павел! – крикнула Таисия и не услышала своего голоса.
Потом поняла, что это из-за подземного рыка невозможно разобрать ни один другой звук. Решила ползти в сторону, где перед последним толчком заметила сына.
Но не смогла пошевелиться: кто-то удерживал ноги. В тот же миг она осознала, что её тащат куда-то. Таисия повернула голову против движения и увидела чёрный дымившийся след на белом. Это наст раскровянил щёку. С трудом приподнялась на локте и широко открыла рот, захлебнувшись не вылетевшим из глотки криком.
На левой руке повисла часть безголового остова, несгнившие пальцы крепко вцепились в рукавицу. Две чёрные фигуры в обрывках саванов за ноги волокли её вверх по снежному склону, который заканчивался провалом, неимоверно смердевшим.
«Они хотят забрать меня с собой!» – подумала Таисия и ощутила бессильное отчаяние. Почти такое же, как в детстве, когда тонула в болоте. Но тогда рядом была ватага сверстников и дедушка. А сейчас... Сейчас при ней только дух матери семейства, хозяйки родового гнезда на этой взбесившейся земле.
Позабыв прочесть молитву, Таисия с силой саданула прикладом по безголовым останкам, освободила руку, изогнулась так, что затрещали мускулы, и выстрелила почти в упор по мертвякам. Но не смогла зацепить. Это она-то, обученная покойным мужем стрелять зверя в глаз, чтобы не испортить ценную шкуру! Твари по-прежнему медленно и неотвратимо волокли её к вершине снежного гребня. Перезарядить ружьё было невозможно.
Она уже приготовилась умереть, но тут раздался голос, извергавший ругательства. Сначала Таисия приняла его за речь умершего супруга, но потом увидела сына. Только сейчас она заметила, что подземный рёв и толчки прекратились. Сын раздолбал прикладом тварей, помог матери подняться.
– Ублюдки чёртовы! – неистово костерил мертвяков Павел. – Срань господня! Испугались земной тряски и полезли на белый свет!
– Окстись, сын, – строго промолвила Таисия, хотя губы еле-еле ей подчинились. – Во всём промысел Божий. Может, Судный день настал.
– Не нужон мне такой Судный день, когда всякая покость меня зарыть хочет. Идём, мать, я до головы побегу, пусть в околоток сообщит, а ты по соседям. Оборонять нужно предместье от этих...
Таисия вздрогнула, услышав из уст своего великовозрастного дитяти матерное слово, но смолчала. Предки, конечно, велели беречь уста от скверны. Но никаких указаний от них не было, что делать, когда эта скверна вопреки всем законам, людским и Божиим, полезет из-под земли.
– Значит, прав был Андрюня-то... – сказала она тихо.
Сын не откликнулся.
Кузнец исчез, возможно, провалился под землю со своим мёртвым уродцем; но вполне могло быть, что спасся. В любом случае сейчас было важнее предупредить людей, чем рыскать по снегам да оврагам, каждый миг ожидая новой тряски.
– Мать, глянь на дома... – прошептал Павел.
Таисия давно заметила и покосившиеся трубы, и дыбом вставшие крыши, и чёрную трещину, которая разорвала дорогу; и словно перепаханный снег. Павел и Таисия подумали об одном: видимо, мёртвая толпа металась, не зная, куда направиться.
