Текст книги "Хозяйка Фалкохерста"
Автор книги: Ланс Хорнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)
Истратив на возню с хозяйским сынком последние силы, она была близка к обмороку. У нее то и дело темнело в глазах, но она всякий раз пересиливала себя: обморок был бы сейчас крайне некстати. Хаммонд пострадал сильнее, чем она, и она понимала, что в кои-то веки без нее действительно не могут обойтись. В такие минуты она не могла позволить себе роскошь прислушиваться к собственной боли.
– О, какая боль! – стонал Хаммонд.
– Ясное дело. – Она расправила на нем простыню. – Нам обоим больно, масса Хаммонд. Мне ведь тоже на совесть искромсали спину. Вы да я – два хворых цыпленка. Ну и зрелище!
– Да уж… – Несмотря на слезы в глазах, он попробовал улыбнуться. – Мне очень жаль, что отец велел тебя высечь, Лукреция Борджиа. Из-за этого, по-моему, и я попал в беду. Насмотревшись на твои корчи, я не смог справиться с рвотой, вот и решил проехаться верхом. Ведь не дело, когда человека тошнит у всех на виду! Пустил коня галопом, потому что хотел оказаться как можно дальше от этого проклятого места. У реки я слез, там меня и вывернуло. Потом поскакал вдоль реки, чтобы освежиться на скаку. Вдруг какой-то зверек – лисица, что ли, – перебежал нам дорогу. Я вылетел из седла. Больше ничего не помню.
– Мне тоже преподали сегодня утром хороший урок, – кротко молвила Лукреция Борджиа. – Я не виню вашего отца за порку. Я сама его к этому принудила. Теперь я постараюсь вести себя так, чтобы меня не за что было пороть. Уж больно мне это не понравилось!
Она села на кровать, приняла удобную позу, приподняла своего пациента с подушек.
– Пожалуй, я не стану давать вам снотворное. Надо дождаться Мема с врачом.
– Ты меня не оставишь? – жалобно спросил он.
– Оставить моего малыша? Ни за что! А вот и ваш отец!
В дверях появился Максвелл. Увидев, как аккуратно выглядит постель больного и сам больной в ночной рубашке, он одобрительно кивнул:
– Мем ускакал. Скоро он привезет доктора Гатри.
И тут Максвелл совершил необычный поступок – наверное, самый необычный за всю свою жизнь: подойдя к кровати, он ласково положил руку Лукреции Борджиа на плечо. Он не был склонен к бурным проявлениям чувств, но этот жест яснее ясного передавал его любовь и жалость.
– Спасибо, Лукреция Борджиа! Ума не приложу, как ты ухитрилась сделать все это, когда на тебе самой не осталось живого места. Я тебе очень благодарен. Я – твой должник. Когда-нибудь я отплачу тебе сторицей.
– Пустое! – Она повела плечами, наслаждаясь теплом его дружеской ладони. – Вам необязательно сидеть здесь, масса Уоррен, сэр. Лучше сходите к Натану, взгляните, не найдется ли у него в плотницкой небольшой досточки – не слишком толстой и не очень длинной. Массе Хаму потребуется лубок. Лучше подготовить его к приезду врача – обстругать, чтобы не осталось заноз.
– Мне бы это и в голову не пришло, – признался Максвелл и поспешил вниз.
Дожидаясь врача, она оставалась у изголовья больного, не выпуская его из объятий. Хаммонд постепенно успокоился, однако она знала, что его боль, так же как и ее, не может пройти столь быстро. Милли поднялась наверх, чтобы узнать, не нужно ли им чего, и Лукреция Борджиа велела ей принести молочных гренок, которыми она накормила Хама, используя большую ложку.
Все это время она напряженно прислушивалась, не приехал ли врач. Минула целая вечность, прежде чем по гравию дорожки зацокали копыта и залязгали колеса. Только когда в спальне появились Максвелл и врач, она выпустила Хаммонда из объятий, надеясь, что теперь сможет уползти к себе на кухню и лечь.
Но, лишившись ее тепла, Хам захныкал и стал умолять ее не уходить. Врач начал осматривать больного. Лукреция Борджиа не возлагала на него больших надежд. Она многое отдала, если бы ей позволили самостоятельно выходить Хаммонда, однако понимала, что без помощи специалиста на сей раз не обойтись. Исходивший от врача запах виски и его неопрятное одеяние не внушали ей доверия, но, пьяный или трезвый, он был единственным медиком на всю округу; ей однажды пришлось лечить перелом ноги у чернокожего работника, но Хаму как белому требовался настоящий врач.
Осмотрев Хаммонда, врач снял сюртук, расстегнул запонки и закатал рукава. На его просьбу о стакане воды откликнулся Максвелл: он сам пошел вниз. Это удивило врача, и, когда Максвелл вернулся, он спросил его:
– Почему вы не послали за водой вашу негритянку?
Вместо ответа Максвелл пожал плечами: не объяснять же чужому, что он жалеет Лукрецию Борджиа, которую поутру подверг безжалостному бичеванию.
Врач порылся в видавшем виды чемоданчике и нашел там пузырек. Вытащив зубами пробку, он высыпал на ладонь несколько белых таблеток. Взяв грязными пальцами две штуки, он ссыпал остальные таблетки обратно в пузырек. Две таблетки он дал проглотить Хаммонду, велев запить их водой. После чего он уселся на стул.
– Надо подождать полчасика, чтобы опий подействовал. Это не снимет боль полностью, зато ему, по крайней мере, полегчает. Нельзя ли мне пока что глотнуть виски?
Максвелл подошел к лестнице и крикнул Мему, чтобы тот принес две порции пунша.
– Нет, лучше три! – поправился Максвелл спустя секунду.
Гатри ждал еще один сюрприз: Максвелл протянул один стакан с пуншем – точно такой же, господский, как и остальные два, – Лукреции Борджиа. Гатри нахмурился.
– Похоже, эта негритянка находится у вас тут на правах белой. Пустое дело – расшаркиваться перед чертовыми ниггерами и относиться к ним, как к людям. От этого рано или поздно жди неприятностей.
– Это мой дом, господин доктор, а она – моя служанка. – Замечание врача разозлило Максвелла, и он этого не скрывал. – Как хочу, так к ней и отношусь.
– Я не хотел вас оскорбить, мистер Максвелл, Боже упаси! – Гатри понял, что переборщил, и теперь не знал, как загладить вину. – Я сам вижу, что эта негритянка – не простая служанка. Вы уж не серчайте, сэр.
Оба сели и примолкли. Хаммонд закрыл глаза. Казалось, он крепко спит.
Но так только казалось. Стоило врачу взяться за его ногу, Хаммонд очнулся и закричал. Лукреция Борджиа ничем не могла ему помочь: она лишь прижимала его к кровати. Повинуясь жесту Гатри, Максвелл обошел кровать и стал помогать Лукреции Борджиа.
Воплям и возне, казалось, не будет конца. Наконец, нога Хаммонда приняла нормальный вид, к ней прикрутили чистым лоскутом, оторванным от простыни, сосновую дощечку. Лицо Хаммонда было белее простыни, зато он больше не кричал.
– Вправили! – пробормотал Гатри. – Можно еще стаканчик на дорожку?
Максвелл увел его вниз. Хаммонд обнял Лукрецию Борджиа за шею, чмокнул пересохшими губами в щеку и облегченно упал на подушки. Опий сделал свое дело, и он скоро уснул, прижавшись к ее груди. Она попыталась встать, чтобы размяться, но стоило ей шевельнуться, как он припадал к ней еще сильнее. Она боялась, что сейчас умрет от боли в спине, но больше не смела шелохнуться.
Так, скорчившись, она просидела до конца дня, отгоняя нахальных мух. Время от времени в спальню заглядывал Максвелл, но она грозила ему пальцем, давая понять, что Хаммонда нельзя беспокоить.
Под вечер Максвелл привел в спальню Мема с подносом.
– Милли прислала ему ужин, – сказал он. Лукреция Борджиа покосилась на поднос и сморщила нос.
– Такие помои и свинья не стала бы есть, – гневно заявила она. – Тоже мне, придумала: дать больному подгоревшие отбивные и переваренные бататы!
Хаммонд шевельнулся и открыл глаза. – Ты не уйдешь, Лукреция Борджиа? – еле слышно спросил он. – Не оставляй меня! Она высвободила онемевшую руку.
– Ничего не поделаешь – придется! Иначе вам не видать пристойного ужина. Не каждый день у моего малыша ломается ножка. Надо приготовить ему что-нибудь особенное. Пойду вниз, сделаю омлет – такой легонький, что его придется слопать в два счета, не то улетит. Еще поджарю вам ветчинки и испеку бисквитов.
Она выпрямилась, ощущая боль во всем теле, и медленно направилась к двери, толкая перед собой Мема с подносом. У двери ее догнал Максвелл. Осторожно, стараясь не прикасаться к ее истерзанной спине, он обнял ее и впервые в жизни, подражая сыну, приник головой к ее просторной груди.
– Я очень тебе обязан, Лукреция Борджиа. Даже больше, чем способен признаться тебе и самому себе. – Точь-в-точь как сын, он чмокнул ее в щеку. – Ты – наш ангел-хранитель.
– Это верно, масса Уоррен, сэр. Но ведь и то правда: не каждый же день масса Хаммонд ломает ногу.
– Погоди, я обязательно с тобой расквитаюсь, Лукреция Борджиа.
– Уже расквитались, масса Уоррен, сэр.
– Еще чего-нибудь придумаю. Что-нибудь особенное. Надо же к тебе подлизаться, – с улыбкой ответил он.
– Сделайте милость, масса Уоррен, сэр! Жду не дождусь, когда вы станете ко мне подлизываться.
Он неторопливо разжал объятия. Она забыла про боль. Помахав Хаммонду рукой, она двинулась дальше. Уже от лестницы она крикнула:
– Я быстро, одна нога здесь, другая там! Уж я-то знаю, что масса Хам голоден как волк. Пока меня не будет, за вами приглядит ваш отец.
– Пригляжу, не беспокойся, Лукреция Борджиа. Кстати, приготовь заодно чего-нибудь и мне. На стряпню Милли у меня глаза не глядят.
Она с улыбкой ступила на первую ступеньку. Дела в Фалконхерсте снова пошли на лад. Она убедилась, что завоевала в сердцах обоих хозяев привилегированное место. Отныне она уже не была просто чернокожей служанкой, бессловесной скотиной – она превратилась в личность. Стала Лукрецией Борджиа из Фалконхерста. Господа любили ее и, что более важно, полностью от нее зависели.
ЭПИЛОГ
Прозвучавший две недели спустя полуденный гонг уже не предвещал для Лукреции Борджиа никаких зловещих событий. События назревали, но на самом деле счастливые, хотя рабы, торопившиеся с полей к Большому дому, не могли этого даже заподозрить. Обещание хозяина высечь Мема и Омара крепко засело в их головах, и сейчас они не сомневались, что именно это зрелище им и уготовано. Так или иначе рабы были счастливы: ведь их ждал не менее чем часовой перерыв в работе.
Однако Уоррен Максвелл до поры до времени насытился бичеванием и не торопился воплотить в жизнь угрозу, нависавшую над Мемом и Омаром. Сегодня в его намерения входило не унизить, а, напротив, восславить раба, вернее, рабыню. Одну из рабынь ожидали почести, каких никогда еще не удостаивались подневольные чернокожие. Это был день славы Лукреции Борджиа; совсем скоро о ее триумфе предстояло узнать всему Фалконхерсту, пока же об этом не имела представления даже сама виновница торжества.
С раннего утра она была на ногах. Рубцы на спине почти зажили; она до сих пор хромала, но уже не испытывала боли. Хаммонд по-прежнему лежал в постели, и к ее обычным обязанностям прибавлялись хлопоты с больным, поэтому на то, чтобы заниматься своей персоной, у нее не хватало времени. Однако благодаря ее природному здоровью и силе раны зарубцевались сами собой – достаточно было ежедневно смазывать их бараньим салом. Эту процедуру взял на себя в порядке искупления грехов Мем.
В этот день Лукреция Борджиа расфуфырилась, как никогда. Благодаря вставкам она смогла натянуть па себя лучшее перкалевое платье покойной миссис Максвелл; вставки тянулись по шву от подмышек до подола и имели грязно-бурую окраску – таков был итог ее попыток выкрасить их в черный цвет отваром каштановой шелухи, однако это не портило ей настроения, так как полностью компенсировалось лучезарными перламутровыми пуговицами у нее на груди. Дополнением к платью служил платок из сетки, придававший наряду праздничность; тюрбан из красного ситца был завязан с особой тщательностью и любовно обмотан вокруг головы. Она сидела с гордо выпрямленной спиной в кресле с плетеным сиденьем посреди кухни, ожидая зова Максвелла: хозяин велел ей быть готовой к десяти часам и только не вздумать вынюхивать, что за событие назревает.
Наверху раздался шум; ей страсть как хотелось взглянуть, что там происходит, однако она не двинулась с места, памятуя хозяйский наказ. До ее слуха долетели голоса Максвелла-старшего, Мема и еще кого-то из слуг. На лестнице раздались шаги; Максвелл призывал слуг не зевать. Не справившись с любопытством, она на цыпочках подкралась к двери столовой и увидела, как Мем и еще один негр, стащив Хаммонда вниз по лестнице, выносят его из дома на веранду и дальше вниз по ступенькам. Она как ни в чем не бывало вернулась на свой стул, с улыбкой прислушиваясь к голосу Уоррена Максвелла: он ни на минуту не оставлял слуг без поучений, проклятий и предупреждений, боясь, что иначе они повредят зажатую в лубок ногу сына.
Она улыбнулась, довольная улучшением состояния своего пациента, выразившимся в том, что его смогли поднять с постели. Высунуться на веранду и поглядеть, что творится там, она не посмела. Один урок она усвоила накрепко: хозяйским приказам следовало повиноваться беспрекословно. Раз он велел ей оставаться на кухне до десяти часов, значит, она не смела ослушаться.
На сей раз удары гонга не предвещали наказания, иначе ей не было бы велено получше одеться и приготовить для обитателей Большого дома праздничный обед. Она нажарила цыплят и испекла печенье, а также свой знаменитый кекс – излюбленное кондитерское изделие Хаммонда. Кроме того, под ее наблюдением приготовили огромный котел рагу – угощение для слуг. В рагу пошло мясо белок, поросят и вдобавок еще туша кем-то подстреленного опоссума. Этого кушанья, приправленного свиными рубцами, турнепсом и коровьим горохом, должно было хватить на всех.
Она так привыкла постоянно находиться в центре любых событий, что сейчас беспокойно ерзала, сгорая от нетерпения. Теперь до нее не доносилось иных звуков, кроме звяканья крышки на закипающем чайнике да биения о стекло здоровенной мухи, не желающей смириться с существованием непреодолимой преграды. То, что рядом творилось нечто, о чем она не имела ни малейшего представления и над чем, более того, не имела никакой власти, не давало ей покоя, как заноза в пятке. Ей очень хотелось узнать, по какому поводу разгорелся весь этот сыр-бор, зачем ее заставили приодеться, зачем лупили в гонг, с какой стати вынесли из дома Хаммонда. Да что там затевается, в конце-то концов?
Прошло, судя по ходикам, еще пятнадцать минут, прежде чем Максвелл поманил ее из двери.
– Ты готова, Лукреция Борджиа?
– Вот принарядилась, как вы мне велели, масса Максвелл, сэр. – Она встала и сделала перед ним книксен.
– Ну и хороша же ты, скажу я тебе! Великолепна! Платье миссис Максвелл очень тебе идет. Пойдем, Лукреция Борджиа. Нас ждут в конюшне.
Лукреция Борджиа пропустила хозяина вперед. Они вышли на веранду, откуда она увидела толпу чернокожих, собравшуюся у конюшни. Гонг смолк. Было очень похоже, что на конюшне готовится новое бичевание. Непонятно только, почему Мем расхаживает вокруг, а не стоит прикованным к столбу. Неужели наказание постигнет одного Омара? Пока что она не могла высмотреть его в толпе.
Она в полной тишине спустилась по ступенькам веранды, однако была сильно удивлена, когда толпа у конюшни встретила ее приветственными криками. Все наперебой повторяли ее имя:
– С добрым утром, Лукреция Борджиа!
– Как поживаете, Лукреция Борджиа?
– Рады снова видеть вас в добром здравии! Толпа расступилась, пропуская Максвелла, за которым она следовала теперь по пятам. Ей в глаза бросилась старая кушетка, набитая конским волосом, которую приволокли сюда из гостиной: на ней устроили Хаммонда, подперев ему спину подушками. Рядом покачивалось большое кресло, тоже из гостиной, а чуть позади – кресло Максвелла с плетеным сиденьем. Максвелл уселся в кресло-качалку, она же, повинуясь его жесту, опустилась в соседнее кресло. Она понимала, какая ей оказана невиданная честь: она уже дважды сиживала в присутствии хозяина, но только сейчас этот почет – сидеть при белых – был предоставлен ей на глазах у всех фалконхерстских невольников.
Максвелл встал и поднял руку, призывая всех к молчанию. Крики стихли, все взоры устремились на нее одну, она же от смущения занялась оборками своей необъятной юбки. Хаммонд взял ее за руку. Его улыбка свидетельствовала о том, что это прикосновение доставляет ему не меньше удовольствия, чем улыбающимся чернокожим вокруг.
Когда голоса стихли и воцарилась тишина, если не считать шороха босых ног в пыли, Максвелл откашлялся и заговорил:
– Рад видеть всех вас, работники и работницы Фалконхерста! Должен признаться, на таких ниггеров, как вы, одно удовольствие смотреть. Держу пари, что столь приятных на вид негров не найдется ни на какой другой плантации на всей Алабамской территории. К этому я и стремлюсь – к тому, чтобы мои негры выглядели молодцами. Я выращиваю вас и отправляю на аукцион, но вы – негры Фалконхерста, а это означает, что новые владельцы никогда не пошлют вас работать в поле. Нет, у вас другое назначение! С того момента, как любой из вас поднимется на аукционный помост в Новом Орлеане или Нашвилле, вас ждет развеселая жизнь. Все мужчины станут племенными неграми на хороших плантациях. Им не придется вкалывать в поле, потому что единственным их занятием будет день и ночь брюхатить девок. Ведь для фалконхерстского негра не важно, со сколькими он уже переспал: он всегда готов заняться следующей!
Он подождал, пока уляжется улюлюканье, и продолжал:
– А вы, негритянки, станете плодными самками: будете дарить своим новым хозяевам славных и сильных сосунков. Тяжкий труд на хлопковой плантации – не ваш удел. Вы станете гордостью своих владельцев. Хозяева станут говорить в компании друзей: «Взгляните на моего производителя! Разденься-ка, парень, пускай белые посмотрят, почему тебя называют чемпионом!» А когда речь зайдет о девках, они скажут: «Вы только посмотрите на эту негритянку и ее новое потомство! Она каждый год радует нас новым младенцем!» А все потому, что вы – фалконхерстские негры. Вы у меня все тут тютелька в тютельку, высший сорт!
Он помолчал, пожевал губами, покивал головой, дождался, когда прекратятся крики и хлопанье в ладоши.
– А теперь главное. Вы знаете, что в Фалконхерсте никогда не было белых надсмотрщиков и управляющих. Я сам здесь за всем надзирал, потому что не питаю доверия ко всякой пьяной голытьбе, даром что белой. Чаще всего мы с вами ладили. Порем мы вас нечасто, а если бы у нас был белый надсмотрщик, то, будьте уверены, дня бы не проходило без порки. Поэтому я и не выпускаю дела из своих рук, а то, что не получится у меня, скоро будет делать вместо меня мой сын Хам. Ему с каждым днем становится все лучше. Скоро он совсем поправится и начнет следить за вашим послушанием.
– Бедный масса Хам!
– Быстрее поправляйтесь, масса Хам, сэр!
– Мы по вам соскучились, масса Хам, сэр!
Хаммонд помахал толпе рукой. Максвелл еще постоял, дожидаясь тишины.
– Вот я и говорю: управляющего у нас никогда не было, а пора бы и заиметь. Я не могу быть сразу в нескольких местах, а тут еще Хам слег и не может пока мне подсобить. Даже когда он выздоровеет, нас с ним вдвоем на такую ораву окажется маловато. Вот я и подумал об управляющем, который занимался бы тем, на что не хватает рук и времени у нас с Хамом. Так я раздумывал и этак, все старался придумать, кто бы нам подошел больше всего, пока не вспомнил, что прямо у нас тут, в Фалконхерсте, есть такой управляющий, лучше какого и не сыщешь в целом свете!
Все стали вертеть головами, гадая, кого имеет в виду Максвелл.
– Вот-вот! Есть у нас такой человек! Это не какой-нибудь забулдыга белый, который лучше разбирается в выпивке, чем в полевых работах и в размножении негров. Наоборот! Я говорю, конечно, о Лукреции Борджиа.
Поднялся шум, и тут он повернулся к ней и жестом предложил встать.
– Вот она, Лукреция Борджиа, и будет нашей новой управляющей. А это значит только одно: если она вам что велит, вы мигом выполняете ее приказание. Потому что говорить вам она будет только то, что скажу ей я, поэтому можете быть уверены, что она передает вам именно мои слова. Итак, прошу любить и жаловать – мисс Лукреция Борджиа! Вы все знаете ее как просто Лукрецию Борджиа, а теперь извольте обращаться к ней «мисс Лукреция Борджиа, мэм». Вы слушаетесь сперва меня, потом моего сына Хама, потом мисс Лукрецию Борджиа. Вот вам ваша новая надсмотрщица.
Он сделал шаг назад, поставил Лукрецию Борджиа рядом с собой, потом чуть подтолкнул вперед, и впервые в жизни хозяева оказались несколько позади нее. Толпа разразилась оглушительными криками, приветствуя свое новое начальство:
– Мисс Лукреция Борджиа, мэм!
– Мы ваши слуги, мисс Лукреция Борджиа, мэм!
– И служанки!
Толпа устроила ей овацию, на какую она никак не могла рассчитывать. На мгновение ей показалось, что она сейчас разрыдается от приступа признательности, но она призвала на помощь всю свою волю и сдержала слезы. Хам потянулся и взял ее за руку, Максвелл-старший положил руку ей на плечо. Столько счастья ей было трудно вынести. С ее языка были готовы сорваться какие-то слова, но она не нашла в себе сил, чтобы их произнести.
– Мисс Лукреция Борджиа, мэм, – прошептал Хаммонд, стискивая ее руку. Максвелл сдавил ей плечо и что-то сказал ей в самое ухо.
Прошло немало времени, прежде чем она обрела дар речи. Голос ее обычно звучал, как иерихонская труба, сейчас же он совсем ослаб и дрожал от волнения; но стоило ей начать, как к ней быстро вернулись силы, и ее речь дошла до каждого.
– Только что масса Уоррен Максвелл передал через меня первое приказание. Он сказал, что сегодняшний день будет праздничным для всех. Вас ждет здоровенный котел сочного рагу, так что работа на сегодня отменяется. Под конец дня вы, конечно, потрудитесь, как обычно, зато вечером масса Уоррен разрешает вам устроить пляски, а масса Хаммонд раздаст вам прямо сейчас целый мешок лимонных леденцов.
Эти слова были встречены ревом восхищения. Рабы выстроились в цепочку и так двинулись вереницей мимо троих хозяев. Каждый брал руку Лукреции Борджиа в свою потную ладонь; разжав ладонь, каждый получал от Хама по леденцу.
Процессия получилась долгой, ее рука уже болела от рукопожатий, зато это был час ее торжества. Ушла в прошлое просто Лукреция Борджиа, владычица сначала кухни, потом всего Большого дома. Теперь она превратилась в мисс Лукрецию Борджиа с плантации Фалконхерст, мисс Лукрецию Борджиа, мэм. Еще никогда в жизни она не была так счастлива! Она стала мисс Лукрецией Борджиа, мэм. Ничто на свете не могло порадовать ее так сильно, как этот почетный титул: мисс Лукреция Борджиа, мэм!
