Текст книги "Хозяйка Фалкохерста"
Автор книги: Ланс Хорнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
Глава XXV
Лукрецию Борджиа редко терзала ревность, однако на этот раз, получив после ужина поручение Максвелла отвести Омара в хижину Лейлы и положить его в постель к Квини, она испытала чувство, доселе ей неведомое. И была вынуждена признаться самой себе, что познала ревность. О, как ей хотелось оказаться на месте Квини! Но ей было решительно заявлено, что Омара ей не видать как своих ушей. В случае, если она соблазнит его, ей не избежать порки.
Она была уверена в надежности своего положения и не сомневалась, что Максвелл не решится наказать ее кнутом, однако ей впервые в жизни пригрозили настоящим телесным наказанием, и одна мысль о нем внушала ей трепет. Она страшилась как самой боли (недаром сама неоднократно присутствовала при экзекуциях), так и – причем в еще большей степени – умаления ее престижа в глазах обитателей Фалконхерста. Да, это было бы гораздо хуже, чем просто телесные страдания. Однако, выполняя поручение отвести Омара к Квини, она изнывала от жгучей ревности. Впрочем, и намеком не позволила чувствам отразиться на ее внешнем облике; выслушав приказание, мотнула головой и негромко ответила:
– Будет исполнено, масса Уоррен, сэр.
Дождавшись, пока в столовой и на кухне стараниями Алисии воцарится порядок, сразу отправилась в конюшню. Она уже сожалела, что назвала хозяину кандидатуру Квини, и готова была откусить свой болтливый язык. Теперь она понимала, что ее вечная спешка с дельными предложениями была вызвана желанием держать все под своим контролем. Если бы не она, Максвеллы только спустя несколько дней подобрали бы для Омара подходящую сожительницу.
– Черт возьми! – выругалась она.
Войдя в распахнутые ворота конюшни, она застала там небывалую картину. Негры разных возрастов, жившие при конюшне, стояли молчаливым полукругом и наблюдали за Омаром, который что-то бормотал себе под нос на непонятном языке, стоя на коленях, а потом и вовсе падал ниц на расстеленный на полу грязный мешок. Ей показалось неприличным его прерывать, поэтому она, подобно остальным, молча дождалась конца невиданного представления.
Наконец он покончил со странными действиями и бормотанием, и она испытала облегчение. Встав с колен, он аккуратно скрутил коврик из мешковины, отложил в сторонку и взглянул на Лукрецию Борджиа, не обращая внимания на остальных.
– Чего это ты? – спросила она. – Что это за прыжки на старом мешке?
С запинками, с тяжелым акцентом он ответил:
– Я молюсь Аллаху. Это мой вечерний молитва. Я молюсь четыре раза в день, как все истинные верующие.
– Аллаху?! – Она поджала губы и недоуменно покачала головой. – А кто это?
– Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет – пророк Его, – отчеканил он зазубренную формулировку.
– Значит; ты молишься Богу? – Она подняла брови и застыла с разинутым ртом. – Раньше, при жизни миссис Максвелл, мы тоже молились, все. У миссис Максвелл была часовня, мы ходили туда каждое воскресенье. Но после ее смерти перестали молиться. Масса Максвелл говорит, что слугам религия ни к чему, потому что мы не люди, вот он и превратил часовню в спальный барак для мальчиков и мужчин без пары.
– Да, я молюсь Богу, – коротко ответил Омар.
– Что ж, помолился – и хорошо. Теперь я отведу тебя в другое место – в хижину Лейлы. Там спит негритянка, с которой масса Максвелл хочет тебя спарить.
– Как это – хочет меня спарить? Мужчины разных возрастов, слышавшие его вопрос, сперва захихикали, потом захохотали во все горло.
– Он не знает, что значит покрыть негритянку!
– Ничего, скоро узнает…
– Хозяин хочет, чтобы ты ее отделал. Лукреция Борджиа махнула рукой, и все мигом притихли.
– Да, именно этого он от тебя и хочет. Хочет, чтобы ты с ней спал. Хочет, чтобы ты ее обрюхатил. Ему не терпится получить от тебя сосунка.
– Сосунка?
– Ну да, ребеночка.
Омар кивнул: что такое «ребеночек» он понимал.
– А для чего, по-твоему, тебя купили? Просто для того, чтобы ты прохлаждался при лошадках? Это ты брось: для такого баловства у нас хватает конюхов и конюшенных. От этой братии и так деваться некуда. Ему начхать, умеешь ли ты обращаться с лошадьми. Ты понадобился ему просто потому, что ты – наполовину мандинго. Он хочет получить от тебя породистых сосунков с кровью мандинго.
Омар не понимал речь Лукреции Борджиа во всей полноте, но главную мысль улавливал. Ответ его был краток:
– Женщина?
Лукреция Борджиа кивнула.
– На этом стоит весь Фалконхерст, – взялась она втолковывать ему. – Здесь выращивают не лошадей, не хлопок, а ниггеров – самых лучших! Поэтому хозяева – масса Уоррен и даже масса Хаммонд – очень даже разбираются, какому бычку какую телку крыть. Они сами подобрали тебе пару.
Он смотрел на нее, вспоминая прошлую ночь.
– Тебя?
Она покачала головой:
– Хотелось бы мне оказаться на ее месте! Но масса Максвелл считает, что я для тебя слишком здоровенная и слишком темнокожая. Он говорит, что спать со мной – зря тратить силы. Он выбрал девку помоложе, смазливую, с прямыми космами. Ты тоже парень видный, Омар, вот он и задумал получить от тебя и этой Квини хорошего сосунка. Куда ты подевал тряпки, в которых приехал от массы Льюка? Лучше прихвати их с собой. Новую одежду будешь надевать только по воскресеньям, а работать в старой. Пошли, ты больше не будешь ночевать в конюшне.
– Но мне нравишься ты, Лукреция Борджиа! Я хочу иметь сосунка от тебя.
Она была польщена. Она не могла даже надеяться, что ему хочется того же, что и ей, а тут… Впрочем, он еще не видел Квини. Возможно, когда он познакомится с ней, то выбросит из головы толстую старуху по имени Лукреция Борджиа.
Он ненадолго отлучился и принес из стойла, где провел ночь, свою старую одежду и книгу в кожаном переплете, привезенную от Льюка.
– Зачем тебе книга? – поинтересовалась Лукреция Борджиа. За свою жизнь она почти не видела книг, но сразу догадалась, что в руках у Омара именно книга. (В Большом доме было две книги: Библия и «Мифология» Булфинча, из которой черпали имена для рабов.)
– Я часто читаю эту книгу, – ответил он. – Это Коран – священная книга.
– Так ты умеешь читать? – В ее голосе прозвучало неподдельное изумление. Он был первым грамотным рабом из всех, с которыми ей приходилось встречаться.
Он кивнул:
– На моем языке, не на вашем. Я читаю книгу каждый день. Я привез ее из Африки и никогда с ней не расстаюсь.
Ей очень хотелось заглянуть в книгу, но она не осмелилась попросить, так как не желала перед ним унижаться. Они вместе вышли в сумерки. Ночные существа подняли у них над головами оглушительный гвалт. Не обращая на них внимания, двое людей шагали по тропинке по направлению к невольничьему поселку. Узкий месяц не давал света, зато звезд на небе высыпало видимо-невидимо. Пара очутилась под высоким виргинским дубом. Лукреция Борджиа взяла Омара за руку. Они остановились.
Оба долго внимали звукам ночи и хранили молчание. Лукреции Борджиа хотелось очень многое ему сказать, но она не знала, с чего начать. Наконец она прошептала:
– Ты сказал, что я тебе нравлюсь? Что ты нашел в такой толстухе, как я? Я не хорошенькая и уже не очень молодая. Но все равно еще могу подарить хозяину парочку близнецов и даже уйму малышей, если он позволит мне спать с мужчиной, который для этого годится.
– Нравишься, – прошептал он в ответ. – Да, ты мне нравишься, Лукреция Борджиа. Ты такая большая! – Он залез ей под платье и сдавил ее огромную грудь в форме дынь. Пальцы стали играть с ее крупным, твердым соском. – В стране моего отца мужчины любят больших женщин. Мужчине нужна настоящая женщина, а не тонкая девочка. Поэтому мы хорошо кормим наших женщин. Мы заставляем их много есть. Чем женщина толще, тем красивее. Мужчинам из племени моего отца положено быть стройными, сильными наездниками, а женщинам – большими и толстыми. По-нашему, это и есть красота.
– Вот это да! – Она прижалась к нему. – Я очень рада, что я толстая, раз тебе это нравится. Хотя на самом деле я не такая уж жирная. Груди у меня здоровенные, задница тоже, зато у меня нет пуза. Чего нет, того нет. Слишком много я работаю, чтобы отрастить жирное брюхо.
Он отпустил ее грудь и наклонился, чтобы поцеловать.
– Ты мне нравишься.
– И ты мне нравишься, Омар. Придет день, и мы будем вместе. Я знаю, что тебе хочется сделать это прямо сейчас, но теперь не время, уж поверь мне. Я чувствую, до чего тебе невтерпеж, но масса Максвелл очень строгий. Он велел мне отвести тебя к Квини, и точка. Мне приказано проводить тебя в хижину Лейлы и тотчас вернуться, иначе он устроит мне взбучку.
Она оттолкнула его и застегнула платье.
Подождав, пока он приведет в порядок свои штаны, она взяла его за руку. Во всех хижинах, кроме одной, было темно. Свечи были роскошью, которую рабы могли позволить себе только изредка, и приберегались для особых случаев. К тому же свечи были им как-то ни к чему: читать они не умели, никакие иные их дела не требовали освещения. В порядке вечернего развлечения они просто просиживали перед хижинами на скамеечках или прогуливались по пыльной улице, заглядывая к приятелям, чтобы поболтать, а то и попеть вместе. Все скамеечки перед хижинами были заняты, многие мужчины сидели прямо на земле.
Наступило время, свободное от трудов, когда можно было расслабиться, прийти в себя. Сейчас никто не говорил им, что и как делать. Белые не стояли над душой. Здесь образовался некий маленький пятачок свободы. Когда наступала пора отправляться на боковую, все делали это с радостью, так как каждого ждали жаркие объятия. Видимо, именно по этой, нежели по иным, причине спать в невольничьем поселке ложились рано. У рабов оставалось немного удовольствий, и главными среди них были плотские услады.
Несмотря на темноту, Лукреция Борджиа узнавала женщин, заправлявших хижинами. Важно шествуя мимо них с Омаром, она окликала то одну, то другую:
– Как дела, Кейт?
– Все в порядке, мисс Лукреция Борджиа, мэм.
– А ты, Клемми?
– Чудесно, мисс Лукреция Борджиа, мэм. Сейчас ветерок освежит хижину, и мы уляжемся.
– Мисс Лукреция Борджиа, мэм! – Из темноты вынырнула темная фигура. – Когда же масса Максвелл позволит мне вернуться к Квини?
– Ты кто? – Лукреция Борджиа остановила Омара и вгляделась в темноту, однако ничего не разглядела, кроме белых зубов на черной физиономии.
– Да Ной я, мисс Лукреция Борджиа, мэм! – Голос звучал умоляюще. – Недавно возвращаюсь с поля, а Лейла мне и говорит: не будешь, мол, больше здесь спать, ступай назад в часовню. Выходит, мне нельзя больше покрывать Квини? За что такая немилость, мисс Лукреция Борджиа, мэм? Почему Лейла меня спровадила?
– Ты славный парень. – Лукреция Борджиа узнала собеседника. – Очень славный! Но вот беда: нет в тебе мужского соку! Ты спишь с Квини уже три месяца, а она все никак не забеременеет. Поэтому масса Максвелл решил отдать ее другому.
Ной поперхнулся. Если бы не ночь, она увидела бы в его глазах слезы.
– Но я люблю Квини, мисс Лукреция Борджиа, мэм! Мы с ней не просто спали вместе. У меня сердце разорвется, если мне нельзя будет с ней спать. Она меня тоже любит.
Лукреция Борджиа оттолкнула его. При всей властности, даже грубости этого жеста в нем угадывалась плохо скрытая нежность.
– До вашей с ней любви никому нет никакого дела, Ной. Ты такой же ниггер, как и я. Любовь существует не для нас. Масса Максвелл велел тебе возвращаться ночевать в часовню, я передала его приказ. Чего тебе еще? Ты забыл, что парням из часовни нельзя ошиваться вокруг хижин по ночам? Если я скажу массе Максвеллу, что ты шатаешься здесь, как безумный, то тебе не миновать порки.
– Не говорите, мисс Лукреция Борджиа, мэм! Ни за что не говорите! Я не хочу, чтобы меня пороли. Я смирный. Вы же знаете, какой я смирный!
Она знала, что Ной никогда не доставлял хлопот: он был кротким, послушным, усердным. Она заговорила с ним менее сурово:
– Я ничего ему не скажу, если ты сейчас же уберешься к себе в часовню. Я через несколько минут загляну туда – чтобы ты был на месте! Нельзя, чтобы бодливые бычки вроде тебя бродили по ночам по поселку.
Он исчез в темноте. Она вздохнула. Она так желала Омара, что могла понять чужое желание. Ной так же сильно хотел Квини, как она Омара. Однако она же сделала над собой усилие и отмела страдание как не заслуживающую внимания чепуху. Ниггерам не положено влюбляться. Она не хотела признаваться себе, что влюбилась в Омара, и предпочитала считать свое томление, как и чувства Ноя и Квини, вульгарным желанием. Лукреция Борджиа снова нащупала руку Омара и потащила его дальше, к единственной освещенной хижине. Показывая на распахнутую дверь, она молвила:
– Квини живет здесь с Лейлой.
Они немного постояли у входа. Огарок, прилепленный к треснутому блюдцу, озарял помещение тусклым желтым светом. На полу были устроены четыре убогих ложа: тюфяки, набитые соломой, на импровизированных кроватях, ветхие пледы. В хижине теснилось семеро душ: три пары сидели на кроватях, четвертую кровать занимала одна девушка. Даже в полутьме она выделялась своей миловидностью. Изящная, с круглым личиком и длинными волнистыми волосами, ниспадавшими ей на плечи. На вид ей можно было дать лет шестнадцать-восемнадцать.
Лукреция Борджиа оглядела хижину, проверяя, соблюдают ли здесь порядок и чистоту согласно ее суровым требованиям. Претензий у нее не возникло – возможно, именно благодаря потемкам. Постели вроде аккуратно застелены, вокруг очага выметено, люди опрятно одеты. Она кивнула, приветствуя высокую, крепкую негритянку лет двадцати пяти:
– Добрый вечер, Лейла. Как поживаете?
– Отлично, мисс Лукреция Борджиа, мэм. Вот только Ной досаждает. Ходит сюда ужинать. Я кормлю его, но всегда помню, что масса Максвелл не велел ему у нас задерживаться. Ведь хозяин даст Квини нового мужчину.
При упоминании своего имени девушка поднялась с кровати и поспешно поправила плед.
– Привет, Квини, – коротко приветствовала ее Лукреция Борджиа. Ее душила ревность, и она не собиралась любезничать с соперницей. – Вот это Омар. Теперь он будет твоим сожителем. Постарайся побыстрее забеременеть, потому что массе Максвеллу очень хочется получить от этого парня потомство. Омар – парень особенный: он наполовину мандинго.
Квини пригляделась к Омару, несмело улыбнулась ему и повернулась к Лукреции Борджиа.
– Если я забеременею и рожу для массы Максвелла хорошего сосунка, можно мне будет вернуться к Ною? У нас с ним любовь, мисс Лукреция Борджиа, мэм.
– Тсс! – прошипела Лукреция Борджиа и сердито погрозила ей пальцем. – Ниггеры не имеют никакого понятия о любви. Любовь существует только для белых. Это они влюбляются, венчаются у священника и потом всю жизнь живут вместе. Экая потеха! Поэтому все белые дамы такие изможденные. То ли дело негритянка: забеременеет, подарит своему хозяину сосунка, он заплатит ей за это серебряный доллар. Потом у нее будет новый негр, новая беременность, и так далее. Нам не нужно мучиться всю жизнь с одним и тем же обормотом. И потом, Омар гораздо лучше Ноя.
Квини улыбнулась. Она не могла не согласиться, что ее новый мужчина в белом тюрбане очень привлекателен. Она вовсе не испытывала к нему отвращения, однако и в самом деле была привязана к Ною и не могла так просто его забыть. Ной был чувствительным юношей, они говорили друг другу разные нежные словечки и целые фразы, которые имели значение только для них одних. Однако она не имела права выбора. Поэтому понуро повесила голову, едва сдерживая слезы.
Лукреция Борджиа подтолкнула Омара к Квини:
– Сядь к ней на постель. Это будет означать, что ты ее мужчина. Посмотри на остальных.
Она обвела широким жестом хижину, подразумевая остальные три пары. Когда Омар сел, она схватила Квини за подбородок и задрала ей голову.
– Тебе лучше забыть Ноя, Квини. Он никуда не годится. В нем нет мужского соку. Он спал с тобой три месяца, и все без толку.
– Я все равно люблю его, мисс Лукреция Борджиа, мэм. Люблю!
Лукреция Борджиа уже испытывала нечто подобное к Омару и могла поэтому посочувствовать горю Квини. Впервые в жизни, и то ненадолго, она представила себе, что значит быть белой, полюбить мужчину, выйти за него замуж, жить вместе и знать, что его никогда не продадут, что они останутся неразлучны до самой смерти.
Она поспешила прогнать неуместные мечты. Превратиться в белую? Только этого не хватало! Зачем ей такая радость? Она припомнила немногих белых женщин, которых ей доводилось знать, и белых мужчин – их супругов. Нет, она ни за что не поменялась бы местами ни с одной: ведь каждой из них суждено ночь за ночью, год за годом пребывать в объятиях одного и того же мужчины. Тоска, да и только!
Она размахнулась и отвесила Квини оплеуху. Пощечина получилась такой звонкой, что все население хижины встрепенулось и уставилось на Лукрецию Борджиа. Она уже замахнулась, чтобы врезать Квини по другой щеке, но передумала и уронила руку.
– Оставь свои глупости, неблагодарная девчонка! Сама рассуди: масса Максвелл дает тебе самого лучшего своего негра, а ты имеешь глупость оплакивать какого-то дурацкого Ноя! К тому же это все равно тебе не поможет: Ноя продадут на ближайшем же аукционе. Можешь мне поверить: я сама слышала, как масса Максвелл говорил об этом с массой Хамом.
Она шагнула к Лейле, скрипя своим накрахмаленным фартуком, и обратилась к ней с такими словами:
– Сегодня ты не спеши засыпать, Лейла. После того как я уйду, а ты отвозишься с Солом, прислушайся, будет ли скрипеть их постель. Если не будет, то заставь их заняться делом. Если пушка Омара окажется для Квини великовата, пускай смажет ее салом. Помнится, у Ноя там срамной пустячок, стручок гороховый, да и только.
Лейла понимающе кивнула, и Лукреция Борджиа вышла. Немного постояв на холодке, она зашагала в сторону Большого дома. Большинство рабов уже успели разбрестись по хижинам, улица почти опустела. Только оказавшись под раскидистым виргинским дубом, она остановилась и разрыдалась. Однако слезы проливала недолго.
– Ну и дура ты, Лукреция Борджиа! – сказала она себе громко. – На что тебе сдался этот Омар? Велика важность! У тебя бывали и получше его.
Она вытерла слезы краем фартука и зашагала дальше. Ей было ясно, что никакие доводы не помогут ей смириться с мыслью, что вместо Омара ей придется довольствоваться Мемом, дожидающимся ее на кухне. Впрочем, отказываться от Мема она не собиралась. Она не рассталась с надеждой подарить с его помощью еще парочку близнецов массе Уоррену и массе Хаммонду. Близнецы! Она будет стараться изо всех сил.
Вот и Большой дом. Ей оставалось всего лишь доложить хозяину, что Омар пристроен к делу. Тяжело поднимаясь по ступенькам, она задавалась вопросом: сдержал бы Максвелл свое обещание выпороть ее, если бы она соблазнила Омара? Да ни за что на свете! Глупо даже думать об этом! Если бы ее выпороли, она как минимум сутки не смогла бы готовить. Кто бы тогда ее заменил?
Нет, она – Лукреция Борджиа! Более того, для чернокожих она – «мисс Лукреция Борджиа, мэм»! Что бы она ни выкинула, масса Уоррен никогда бы ее не выпорол. Прежде всего ему не позволит сделать это масса Хам.
Глава XXVI
Один солнечный летний день следовал за другим, и все они, будучи похожи один на другой как две капли воды, неизменно радовали Лукрецию Борджиа. Она не знала покоя, ибо к сфере ее деятельности относилось все, что происходило на плантации, на ее плантации. Да, она считала плантацию своей, хотя Уоррен и Хаммонд Максвеллы придерживались на сей счет иного мнения. Она-то отлично знала, что без нее они и шагу не ступят, поскольку она буквально повсюду запустила свои черные щупальца. Без нее не могли всходить на кухне пироги, без нее на плантации не ладилось ни одно дело.
Ей было известно обо всех мельчайших событиях, ее влияние так или иначе ощущалось повсюду. Она оказывала давление исподволь, никогда не навязывала белым господам свое мнение, однако действовала так искусно, что всякий раз оба Максвелла рано или поздно приходили к заключению, что счастливая мысль зародилась у них самих, не догадываясь, что решение подсказано хитроумной Лукрецией Борджиа.
Конечно, она редко пожинала лавры, однако ей хватало осознания и того, что ее предложения принимаются и претворяются в жизнь, чтобы быть довольной собой. Если же ей удавалось протолкнуть какой-либо крупный проект, то она принимала меры, дабы ее не обошли слава и успех, последствия которых всегда благотворны.
– Я рада, что не упустила это из виду, масса Уоррен, сэр, – промурлыкала она над ухом хозяина как-то утром, когда он, завершая завтрак, подбирал куском хлеба остатки яичного белка с тарелки. – Хорошо, что это пришло мне в голову.
Речь шла о предложении, сделанном ею несколько дней тому назад и только сейчас нашедшем воплощение.
– Что значит «тебе в голову»? – возмутился он. – Это с самого начала было замыслом Хама. Ты что, забыла? – Он погрозил ей своим крючковатым пальцем. – Вечно приписываешь себе все, что у нас происходит, одной себе.
– Да, сэр, масса Уоррен, сэр. – Она сочла за благо сменить тему, ибо задумала обратиться к хозяину с новой просьбой. – Мем сейчас принесет пунш, если не забудет.
Лукреция Борджиа бросилась в гостиную, чтобы раздуть огонь в камине. День обещал быть жарким, однако суставам Максвелла, сведенным ревматизмом, постоянно требовалось дополнительное тепло, особенно прохладным утром. Набросав ему в кресло подушек, она привела его из столовой в гостиную и бережно усадила; при этом она ворковала над ним, как наседка, словно ничто в целом свете так не волновало ее, как удобства для хозяина. Впрочем, это была не только видимость: чем удобнее ему будет, тем слабее проявится его раздражение.
– Утро, а у нас уже есть хорошие вести, – отрапортовала она, укрывая ему плечи.
– Наверное, какая-нибудь гадость, иначе ты не носилась бы со мной, как курица с яйцом. Признавайся, что стряслось, Лукреция Борджиа!
Боль, всегда сопровождавшая перемещение с места на место, например в кресло, делала его обычно желчным.
– Ничего не стряслось, масса Уоррен, сэр. Наоборот, эта новость вас порадует. – Она погладила его по плечу и даже полуобняла.
Он отпихнул ее руку. Губы его при этом округлились, придав его старческому лицу обиженное выражение мальчишки, требующего любимую игрушку.
– Куда подевался Мем с моим пуншем?
– Сейчас явится, если, конечно, не запамятовал. – Лукреция Борджиа очень надеялась на медлительность Мема: сейчас внимание хозяина требовалось ей.
Он негодующе уставился на нее:
– Раз у тебя завелась какая-то распрекрасная новость, то выкладывай, не стой столбом и не скалься! Говори, черт бы тебя побрал! Облегчи совесть, перестань ходить вокруг да около. Я слушаю.
Она выпрямилась, набрала в легкие побольше воздуху, уперлась руками в бока. Ее красный тюрбан горел огнем в лучах заглянувшего в окошко солнца.
– Новость очень даже отрадная, масса Уоррен, сэр, я вас не обманула: Квини забеременела. Понесла, будь она неладна!
Он недоуменно взглянул на нее.
– Ну, Квини! Вы ее знаете – она живет в хижине у Лейлы.
– Знать-то знаю… – Он пытался сообразить, о ком речь. – Ну, понесла так понесла, чего с ума-то сходить? Тоже мне, радостная новость! Негритянки у нас что ни день беременеют. Почему ты решила заморочить мне голову именно этой Квини? Еще одна брюхатая негритянка, что с того?
– Квини – не просто негритянка. То, что она забеременела, – настоящая удача. Ведь ее покрывает не кто-нибудь, а сам Омар! Я ведь знаю, как вы с массой Хамом ждете потомства от этого мандинго, от Омара.
Только сейчас до Максвелла дошло, в чем дело. За несколько недель, прошедших после приобретения Омара, он совершенно запамятовал, какую именно негритянку ему отдал. Новость действительно осчастливила его, но он не собирался признаваться Лукреции Борджиа, что забыл, с кем спарил своего ненаглядного мандинго.
– Зачем ты докучаешь мне всякой ерундой? Хаммонд уже знает об этом. Он докладывал мне за завтраком. – Лукреция Борджиа отлично знала, что это неправда. – Я рад, конечно. Надеюсь, она родит мальчика. Хороший получится жеребчик, когда подрастет. Просто замечательно, что у Омара могут быть дети.
Лукреция Борджиа оглянулась на появившегося в дверях Мема, бросилась к нему, вырвала у него из рук стакан с пуншем и сама поднесла напиток хозяину.
– Вот, выпейте. – Тон ее был сладким до приторности. – Значит, я схожу к Лейле и передам ей, что вы велите Омару больше не спать там. Ведь вы именно это и собирались мне поручить, сэр?
Прихлебывая пунш, он пробубнил:
– Именно это.
– А потом загляну в конюшню, где работает Омар, скажу ему, что пока он прямо там и будет опять ночевать. – Она застыла, ожидая подтверждения.
Максвелл, разморенный теплом от камина, мягкими подушками и пуншем, был сейчас готов согласиться со всем, что бы ни сказала Лукреция Борджиа.
– Пока мы с Хамом не подберем для него другую негритянку. – Произнося эти слова, он для убедительности кивал головой. – Сейчас ему надо отдохнуть от девок. Эту небось обрабатывал не покладая сил, иначе не понесла бы так быстро. Пускай побережет сок. Так ему и передай.
– Масса Уоррен, сэр?
Он уже успел закрыть глаза, а теперь был вынужден снова выйти из забытья.
– Ты до сих пор здесь, Лукреция Борджиа? Я думал, что ты уже побывала в хижине Лейлы и теперь торопишься в конюшню.
Прежде чем заговорить, она облизнулась: от волнения у нее пересохло во рту.
– Слушаюсь, сэр, масса Уоррен, сэр. Уже бегу. Только сперва мне хотелось кое-что с вами обсудить.
– Какие еще обсуждения? Ты и так треплешь языком день и ночь. Неужели еще не все высказала? Что там у тебя еще?
– Я насчет Омара…
– Ну?
– Просто подумала, что пора и мне снова родить вам детеныша, масса Уоррен, сэр. После близнецов я больше не рожала, а это было так давно! Видать, в Меме не осталось соку. Он израсходовал все, что в нем было, на других девок: ведь заваливает каждую встречную. Стоит лечь со мной, сразу принимается храпеть. Храп – вот и все, чего мне удается от него добиться. Ох и устала я от него!
– Старовата ты, чтобы опять рожать, – проговорил он, с сомнением оглядывая ее.
Она решительно помотала головой:
– Совсем я не старая, масса Уоррен, сэр, вы сами знаете! Если у меня будет мужчина, который способен не только дрыхнуть, то я еще нарожаю вам целый фургон! По одному в год! А может, и близнецы получатся.
Он уставился на нее, но она не опустила глаз. Он не прогонял ее, знай себе раскачивался в кресле и потягивал пунш. Наконец улыбнулся и сказал:
– Ох и хитра же ты, Лукреция Борджиа! Но меня не проведешь. Ты хочешь этого Омара с тех самых пор, как мы его купили. Ты сама мне об этом говорила, даже умоляла меня отдать его тебе. Небось подсмотрела, что за диковина у него в штанах, потому и потеряла покой. А помнишь, что я тебе ответил, когда ты обратилась ко мне со своей просьбой?
Она угодила в собственный капкан. Теперь пришлось напряженно соображать, как же вырваться и получить заодно желаемое.
– Помню, масса Уоррен, сэр, еще как помню! – Она осклабилась, хотя на самом деле ей было не до смеха. – Вы тогда ответили, что для такого молодца я стара и жирна.
– Не только это, Лукреция Борджиа. Больше ты ничего не запомнила?
Она изобразила непонимание. Давно заделалась заправской лицедейкой, иначе ей бы не удалось всякий раз придавать своей физиономии такое невинное выражение.
– Ничего, хоть режьте меня, масса Уоррен, сэр!
– А ведь ты отлично знаешь, что я тогда сказал еще кое-что.
Закусив губу, словно это помогало ей собраться с мыслями, она запрокинула голову, а потом развела руками:
– Нет, не припомню.
Он ткнул ее пальцем в бок:
– Зато я помню. Да и ты прекрасно помнишь, черная чертовка! Я пообещал, что подвешу тебя за ноги и отделаю кнутом, если ты еще раз посмеешь состроить глазки Омару. Знаю, как тебе хочется с ним переспать, но на этот раз ты не добьешься своего, Лукреция Борджиа, хоть и лезешь из кожи вон. Ни за что! Лучше пусть ты никогда больше не родишь. Если Мем не может тебя обрюхатить, так тому и быть. Я не собираюсь тратить силы Омара на тебя. У меня нет привычки подвергать порке негритянок, но на сей раз я серьезно тебя предостерегаю: попробуешь затащить Омара к себе в постель, я с твоей толстой задницы всю шкуру спущу. Поняла?
Она молча кивнула. Последнее слово осталось за Максвеллом, и она чувствовала, что ничего не добьется, даже если проявит всю свою хитрость и настойчивость.
– И учти: я говорю серьезно! – прикрикнул он.
– Да, сэр, масса Хаммонд, сэр, – отчеканила она и грустно добавила: – Жаль, что вы не хотите больше от меня ни просто ребеночка, ни близнецов. Что ж, раз вы говорите, что Омар не для меня, буду обходить его стороной.
Она забрала у него пустой стакан.
Вернувшись на кухню и найдя ее пустой, она дала волю чувствам. Рыдать было не в ее привычке, однако сейчас ей пришлось утирать слезы, вызванные не столько печалью, сколько разочарованием. Ей не удалось добиться своего, а она не умела мириться с поражениями. Никогда в жизни ей не хотелось ничего так сильно, как Омара. Его лицо день и ночь стояло у нее перед глазами с тех пор, как он поселился в хижине Лейлы, однако она держала себя в узде и не подходила к нему близко.
Теперь, когда он выполнил хозяйское поручение, она считала себя вправе потребовать его для себя. Никому не было бы от этого плохо, а Омару и подавно, делил бы с ней ложе, пока Максвеллы не подберут ему новую сожительницу, и все. К тому же она считала пустой болтовней разговоры о том, будто мужчина должен поберечься, обрюхатив женщину. Она разбиралась в этом куда лучше.
Чем больше сил расходует мужчина в постели, тем более могучим он становится. Какая польза для мужчины, если его лишают возможности каждую ночь наслаждаться женщиной? Ровно никакой!
Несмотря на угрозы Максвелла, Лукреция Борджиа вспомнила, что в Фалконхерсте еще ни разу не пороли негритянок. Самое суровое наказание, которому там могли подвергнуть провинившуюся, – это запереть ее в сарае и три дня держать на хлебе и воде.
Три дня заключения! Три дня на хлебе и воде! Она готова пойти на это, если в обмен получила бы Омара. Подобные лишения казались ей слишком дешевой платой за радость близости с ним, за чудо ощущать в кромешной тьме его гладкие руки и ноги, его жаркий рот.
Упрямо сжав зубы и набычившись, она выпрямилась и распахнула дверь. От конюшни ее отделяла лишь пара шагов – недолгая прогулка.
Хлеб и вода? Пустяки!
Она решительно зашагала в лучах полуденного солнца к конюшне, поскрипывая накрахмаленным фартуком. В конюшне она постояла, чтобы привыкнуть к полумраку, и тут увидела Омара, руководившего юношами, чистившими стойло, прежде чем класть туда свежую солому. Она поманила его пальцем.
– Квини понесла, – с улыбкой сообщила она, кокетливо наклонив голову.
