Текст книги "Оператор моего настроения (СИ)"

Автор книги: Лана Муар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

12

Наверное, мне должно быть больно или хотя бы обидно. По крайней мере Райка, застукавшая своего в постели с «минутной слабостью», ревела так, словно ее резали на живую. И это ведь с учётом того, что знала за кого выходила замуж и про непрекращающиеся шашни. А я вроде бы ни сном ни духом, и убиваться по логике должна в разы сильнее, но удивительно: ни слез, ни обиды, ни злости – какая-то пустота и пофигизм. Настолько фиолетово, что тот же ужин приготовила и даже умудряюсь потягивать вино под нескончаемую мылодраму на экране телевизора, пытаясь разобраться кто там кому кем все же приходится. Та ещё загадка, особенно для меня, включившей эту муру впервые.

Негромко хлопает дверь, брякают ключи, повешенные на крючок в домике-ключнице, следом шуршит снимаемое пальто. Мне не нужно оборачиваться и достаточно звуков, чтобы по ним дорисовать картинку возвращения блудного Бори. Вот только на его лице, когда все же заходит в комнату, усталое выражение – умотался, бедолажка? Улыбнувшись, делаю глоток из бокала и показываю им в сторону кухни:

– Ужин в духовке. Я не стала тебя ждать и уже поела.

– Как на работе? Проблем с проверкой не было? – спрашивает, переодеваясь в домашнее.

– Нет. Все прошло крайне приятно. Как у тебя?

– Пятница. Луганов, как обычно, загрузил по полной.

– М-м-м. Пообедать хотя бы успел? – все же перевожу взгляд на Рокотова, и он, убрав костюм в шкаф, негромко усмехается:

– Ее зовут Вероника. Двадцать один год, занимается теннисом, приехала на неделю в гости к отцу, Андрею Павловичу Луганову, если ты об этом. Папа оказался не в курсе и попросил меня встретить ее и немного развлечь.

– Развлек?

– По мере своих сил. Та ещё шлюшка, – идёт к бару, наполняет бокал коньяком и цедит его, прикрыв глаза. – И знаешь, Лиз, мне было бы в разы проще держать ее на расстоянии, будь у меня кольцо. Но ты же не торопишься узаконить наши отношения, хотя я уже не раз тебе предлагал это сделать.

– Интересно и чем бы оно тебе помогло? – выгибаю бровь и, усмехнувшись, возвращаюсь к происходящему на экране телевизора. – Как будто его наличие или штамп в паспорте что-то кардинально меняют. При желании, Борь, ни одно кольцо не удержит. Если только оно не приковано цепью к батарее.

– Не спорю. Но, как ты говоришь, при желании. А у меня его нет и не было, чего нельзя сказать о тебе, судя по тому, что я увидел.

– Не поняла!? Рокотов, ты сейчас на что намекаешь? – в голове зазвенело от закипающей злости, но Боря не отвёл взгляда в сторону и снова невозмутимо наполнил свой бокал:

– Я ни на что не намекаю, Лиз. Не хочу строить догадки или, что хуже, голословно тебя обвинять в том, чего ты скорее всего не делала. Но очень хочу верить в то, что всему увиденному есть вполне адекватное объяснение, – произнес он.

– О-о-о! А ты представь себе, есть. И что немаловажно, гораздо адекватнее, чем твои "начальник, которому я лижу задницу, попросил развлечь его дочурку"!

– Ну так может ты его озвучишь, чтобы между нами не было недоговоренностей? – облокотившись о бар, Рокотов с вопросом посмотрел на меня, и я кивнула:

– О'кей! Помнишь про операцию в пятницу?

– Естественно. Как и про то, что потом ты уехала отсыпаться к Воронцовским и не перезвонила.

– Это уже не относится к делу, Боря! Наверное, у меня были не менее адекватные причины не звонить. А касаемо пятницы, так это никто иной, как Максим, привез своего кота под закрытие клиники и попросил ему помочь. Сегодня он заехал и пригласил меня на обед в благодарность за то, что я задержалась. Доволен?

– Вполне. Если бы не одно маленькое но. Тебя не смущает, что этот Максим уже месяц как следит за тобой?

– Что? Ты в своем уме? С какой радости ему нужно за мной следить?

– Давай спросим у него? Может, он тоже выскажется и его объяснение окончательно развеет мои сомнения. Лиза, то, что я ничего не говорю, не значит, что ничего не вижу. Просто прими к сведению, что каждый раз, когда я привозил тебя на работу, на парковке стоял очень знакомый "Патриот". Неужели ты думаешь, мне сложно узнать кому принадлежит машина по номерам? Тем более такая приметная, – усмехнувшись, Боря залпом выпил коньяк и сел на край дивана. – Лиза, ты не подумай, я ни в чем тебя не обвиняю и даже согласен, что во всем этом большая часть моей вины. Я слишком зациклился на получении должности и видимо упустил момент, когда у нас все пошло под откос. Ты не поверишь, но я даже благодарен этому Максиму. Можно сказать, что он открыл мне глаза. Только мы с тобой взрослые люди, уже не первый год вместе и… – взяв меня за руку, Боря опустился на колено. – Лиза, выходи за меня. Я тебе обещаю, что с сегодняшнего дня все изменится, я изменюсь, Лиз. Я готов меняться и не допущу, чтобы между нами встала моя работа. Такого просто не будет.

– А что будет, Борь? – спросила я, не веря ни одному слову.

– Семья. Заведем, наконец, ребенка. Будем ездить к твоей маме в гости. Лиз, будет все, как ты захочешь.

– Боря… Во-первых, это самое идиотское предложение, которое ты мне делал. Во-вторых, твои обещания… Извини, не верю. И в-третьих, я не собираюсь сейчас ничего отвечать. Мне нужно время подумать хочу ли я замуж за человека, который…

– Господи, Лиз, а что тут думать? – перебил меня Рокотов. – Как будто сама не видишь где мы с тобой и где он? Малолетний мажор, который не знает в какой руке держат вилку, а в какой нож.

– Боря, не начинай. И при чем тут Макс? Мне кажется, или ты все же выдаешь желаемое за действительное?

– Хорошо. Как скажешь, – посмотрев мне в глаза, Рокотов, сжал мои пальцы и выдохнул. – Я не тороплю тебя. Просто прошу, не затягивай. Твоя мама уже звонила, спрашивала когда мы пойдем на прием…

– Что!? Что!? – выдернув ладонь, я подскочила на ноги. – Ты что, ей рассказал?

– А что в этом такого, Лиз? – удивился Боря.

– Что в этом такого!? Да так, ничего! Ты с ума сошел обсуждать такое с моей матерью у меня за спиной и не спросив разрешения!? Ничего, что только я могу ей рассказывать, если захочу, и уж точно не ты?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Лиз… прости.

– Господи, Боря, какой же ты идиот, – схватившись за голову, я выдохнула несколько раз и, посмотрев на молчащего мужчину, спросила. – И что именно ты ей рассказал?

– Только то, что мы съездили в центр и записались на анализы. Она, конечно, удивилась тому, что ты ей ничего не сказала, но очень обрадовалась.

– Естественно. А как могло быть иначе, – нервно рассмеявшись, я опустилась обратно на диван. – Вот где нужно промолчать… ох, – взмахнув ладонью, даже не знаю злиться или это бесполезная трата времени. Один черт растрепал. – Иди лучше ужинай.

– Посидишь со мной?

– Не хочу. И у меня сериал.

Ночь. Я лежу в кровати, смотрю в потолок и никак не могу уснуть. Перед глазами стоят весы, на чаши которых выложены маленькие кубики – справа плюсы Рокотова, слева его минусы, – и стрелка замерла посередине. Ни четкого да, ни уверенного нет. Никакой конкретики. Как бы странно это не прозвучало, но все же в словах Бори есть доля истины. Где я и где Макс? Если откинуть эмоции и посмотреть на все со стороны трезвым взглядом, то получается далеко не радужная картинка: секс по пьяни, чтобы побесить Рокотова, потом, опять же на эмоциях и под алкоголем, позвонила, дальше пожалела и поехала к нему домой. Да тот же обед – не более чем проверка. Ведь звонила, чтобы проверить и все так же позлить, что кто-то другой сорвётся и примчится, бросив все. Господи, наломала дров там, где можно было немного перетерпеть… Ещё и эта слежка в копилку. Не в силах ждать до утра, встаю и с телефоном иду на кухню, где прикрываю дверь и звоню Максиму. Три гудка, до чёртиков уставший голос, от которого болезненно сводит в груди, но я душу в себе эмоции и все же спрашиваю:

– Ты приезжал к клинике и следил за мной?

– Да. Хотел тебя увидеть, Еля.

– Не важно, – молчу, слушаю ответное молчание в трубке, и не могу нажать кнопку отбоя.

– У тебя что-то случилось, – Макс первым нарушает тишину. – Хочешь, я приеду?

– Нет, – смаргиваю слезы, мотая головой и прижимая ладонь к дрожащим губам.

– Еля?

– Боря сделал мне предложение. Прощай.

Сбрасываю звонок и сползаю по стене на пол, задыхаясь от рвущихся из горла всхлипов. Они кромсают мое сердце и душу, рвут их на клочки, прорываясь сквозь прижатые ладони. Больно… Почему так безумно больно?

13

Клей

В голове гудит, словно в нее со всей дури прилетело кувалдой, а короткие гудки продолжают бить по мозгам, превращая их остатки в кашу.

– Еля! Еля, нет! – я ору в телефон, судорожно давлю на ее имя в списке вызовов и с психу отправляю мобильный в стену, вспомнив про блокировку. – Блядь!

Он врезается в нее, с хрустом разлетаясь на запчасти, только перед глазами все плотнее клубится пелена, за которой ни черта не видно. Одни расплывающиеся контуры, в миг потерявшие четкость и цвет, а я шарахаюсь среди них загнанным зверем, не знающим что делать, но чувствуя, что если ничего не сделаю, то случится непоправимая жопа. На ощупь нахожу штаны с толстовкой, в коридоре сворачиваю вешалку, срывая с нее плащ и одновременно с этим натягивая кроссовки. Пальцы не могут завязать шнурки – запихиваю их внутрь, – и лечу вниз к машине. Матерюсь в голос на решивший именно сейчас повыебываться стартер. Двигатель не схватывает ни после удара по рулю, ни после угроз продать. Не схватывает, когда я ору на весь двор, что сожгу завод, производящий этот кусок говна, и только на еле слышное и обречённое "пожалуйста" кашляет выхлопом и все же заводится, норовя заглохнуть на любую попытку тронуться на холодную. Скрипя зубами жду пока стрелка температуры отлипнет и изматывающе медленно поползет вверх, а потом срываю машину в сторону Можайки. Два светофора тупо на красный, один по встречке, огибая медленно ползущую "Газель" с полуразложившейся некрухой непонятного происхождения на лямке. Я несусь по городу к той, кто меня ждёт. А она ждёт, она не хочет замуж, она плакала, произнося: "Прощай". "Патриот" пробивает слежавшуюся корку и таранит бампером сугроб, колесами пропахивает снег на газоне – объезжать его слишком долго, ждать лифт слишком долго, дверь открывается слишком долго…

– Еля! – я врываюсь в темноту коридора и едва не теряю сознание от мощного удара в челюсть.

Перед глазами темнеет и плывет разноцветным калейдоскопом, только привкус металла во рту щелкает по нервам раскаленной плетью и рывком возвращает меня обратно. Рыча обезумевшим зверем и игнорируя новые удары, бросаюсь вперёд, бью сам, сатанея от того, что кулаки все же находят цель и попадают по ней чаще.

– Убью, сука! Это моя Еля! Моя!

Я не чувствую боли, не чувствую страха, но испуганный вскрик из глубины квартиры, как разряд тока. Он парализует, заставляет опустить руки и сжатые кулаки.

– Максим!

– Еля!

Имя едва срывается с моих губ, и, словно в наказание за то, что просто посмел его произнести, голова взрывается, унося меня в гудящую темноту.

– Глупый мальчишка… Какой же ты глупый мальчишка…

Голос. Самый лучший голос во всей вселенной. Он звучит все громче, набирает силу и пробивается через звон и гудение, от которых нигде не спрятаться. Я чувствую как дрожат ее пальцы, чувствую обжигающие слезы, падающие мне на лицо и разбитые губы, чувствую каждое ее прикосновение, и плыву к ним, но меня утягивает на дно после любой попытки пошевелиться или хотя бы что-то сказать.

– Ш-ш-ш… Безголовый…

– Еля…

– Молчи, глупый.

– Еля… Я тебя не отдам… никому… не плачь, Еля…

Только она плачет сильнее, дует, когда я морщусь на щиплющее прикосновение чего-то обжигающе-холодного, и все повторяет свое баюкающее:

– Ш-ш-ш… Потерпи немного… ш-ш-ш…

– Еля, не надо… Не соглашайся, Еля… пожалуйста…

– Поспи.

– Нет.

Голову туманит, я цепляюсь за ускользающие проблески сознания, пытаюсь выплыть, но гудение все же утягивает меня в свои глубины, глушит, застилает собой все звуки.

Щелк. Все тело – сгусток ноющей боли, а в голове его эпицентр. Она трещит и раскалывается, пока я поворачиваю ее, чтобы узнать, что так приятно щекочет мне шею. Еля. Губы касаются ее волос. Щелк.

Новая секунда реальности, за которую успеваю нащупать ее ладонь, лежащую у меня на груди. Щелк.

В ноздри пробирается аромат кофе. Такой манящий и безумно будоражащий, что я кое-как разлепляю глаза и умудряюсь подняться, балансируя на тонкой грани между этим запахом и новым полетом в бессознанку. Ели нет в комнате, она там, на кухне, где варится кофе. Делаю шаг, второй, качаясь из стороны в сторону и опираясь ладонями о стену. Голову ведёт и кружит, но я упорно переставляю ноги, продвигаясь в сторону кухни со скоростью амёбы. Да я и сам сейчас амеба.

– Ты куда встал!? Быстро пошли в постель!

Морщусь от слишком громкого голоса и того, что через мгновение снова оказываюсь в кровати.

– Еля…

– Лежи. Попробуешь ещё раз встать, оторву ноги!

– На руках доползу. К тебе доползу.

– Глупый мальчишка. И что с тобой таким делать? Хочешь пить?

– Очень.

– Лежи, сейчас принесу.

Делаю два глотка и мычу – к горлу подступает тошнотворный комок и застывает где-то на полпути. Еля убирает стакан, подбивает подушки, а я улыбаюсь ее угрозам поотрывать мне конечности. Щелк.

С каждым новым возвращением в реальность находиться в ней становится легче. Не так, чтобы очень, но я уже могу более-менее самостоятельно доползти от кровати до туалета и кухни, что изрядно подбешивает Елю. Она возится со мной, как с малым дитем, ругается, когда я шарюсь в холодильнике, ища чего-нибудь поесть, но не допиваю до конца сваренный бульон или не доедаю кашу. И еще прячет от меня сигареты.

– Нельзя!

– Еля, я сдохну, если не покурю.

– Нет, я сказала!

– Хотя бы одну затяжку.

– Ни одной.

– Лучше бы убила.

– Убью обязательно, если ещё раз такое вытворишь! Идиот. Ты себя в зеркале видел?

– Ха. Пооткисаю пару дней и снова буду, как новенький.

– Угу. Как голова? Кружит?

– Немного, – перехватываю ее ладонь, трогающую мой лоб, прижимаю к губам. – Ты такая красивая, Еля.

– А ты нет, – грозный голос, а пальцы осторожно трогают запекшуюся коросточку на нижней губе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Чё, вообще не нравлюсь?

– Знаешь, никогда за собой не замечала тяги к отбивным.

– Ой, да ладно тебе. Подумаешь малехо фейс подправили.

– Малехо? Это по-твоему малехо? – качает головой, тянется за аптечкой, но я целую ее пальцы и Еля замирает.

– Если бы я тебе не нравился, ты бы не возилась со мной, Еля.

– Помолчи, а лучше иди и спи. У тебя в голове каша.

– Еля, я не хочу спать.

– А я тебя разве спрашиваю?

Мотаю головой и тяну ее в комнату, опускаюсь на кровать увлекая за собой.

– Макс! – протестующее упирается ладонями мне в грудь и отдергивает их, когда я морщусь и шиплю сквозь зубы. – Глупый мальчишка! Дай посмотрю! Да убери ты свои руки! Только сломанного ребра не хватало!

Она наклоняется, осторожно ощупывает мою грудную клетку, и громко испуганно взвизгивает, когда я рывком заваливаю ее на кровать и сразу же нависаю сверху, подмяв под себя и прижав ладони к одеялу.

– Симулянт! Отпусти меня! Макс!

– Нет. Не отпущу. Никогда тебя не отпущу. Еля, – тыльной стороной ладони касаюсь ее щеки, пальцем обвожу контур губ, заворожённый ими, их теплом. – Они такие нежные, что за один поцелуй можно продать душу и отдать все на свете. Но даже этого будет мало. Забери мою, Еля, – наклоняюсь, едва касаюсь ее губ и грудь обдает огнем от того, что они прихватывают мою, не отпуская.

– Глупый мальчишка. Какой же ты ещё мальчишка, – шепчет, целуя так, что в голове начинает гудеть. – Зачем тебе я? Найди себе молоденькую девочку, влюбись в нее, люби ее, говори ей все, что говоришь мне, а меня забудь. Пожалуйста, забудь.

– Не хочу, Еля. Мне никто не нужен. Мне нужна только ты.

– Макс, не говори так. У нас ничего не будет. У нас не может ничего быть. Пойми ты, глупый, мы слишком разные. Ты слишком сумасшедший для меня, слишком непредсказуемый, – ее губы ласкают, даря свою нежность, пока шепот медленно убивает. – Все, что у нас может быть, это несколько безумных вспышек, а потом мы разлетимся. Ты обязательно найдешь себе другую…

– Нет. У нас может быть все, Еля.

– Не может, Макс. Позже ты обязательно всё поймёшь, а сейчас просто поверь мне, доверься мне. Дальше будет только хуже, лучше сразу отрезать, пока не стало поздно.

– Еля, нет! Нет! Нет! Нихуя не надо резать! Я не хочу другую, мне не нужны другие! Мне нужна ты! Только ты! А тебе нужен я, а не кто-то другой.

– Глупый, упрямый мальчишка. Пообещай мне, что не будешь пить.

– Обещаю, Еля. Все, что хочешь.

– Поцелуй меня и уходи. Пожалуйста, уходи.

Я мотаю головой, отказываясь слушать, уворачиваясь от поцелуя, но Еля притягивает меня к себе, впивается ногтями в затылок, раздирая на нем кожу, и целует, целует, целует. В ее глазах слезы, в моих туман тупой боли.

– Уходи…

Бреду в коридор, сгребаю с вешалки плащ и хриплю не оборачиваясь:

– Еля, какое бы дерьмо не стряслось, я всегда приеду и все разрулю. Даже если придется сдохнуть, я сдохну за тебя не думая ни минуты. Просто знай это, Еля.

В карманах нет сигарет и кошелька, только ключи от квартиры и «Патриота» и две зажигалки. Я не знаю, что можно сделать и куда ехать, чтобы отмотать время назад и попробовать отговорить. Не соображаю почему она все рвет, ведь нас обоих тянет друг к другу. Тянет, блядь! Еля, мы же две половинки одного целого! Я чувствую это кожей, как и то, что без тебя сдохну. Сдохну, если больше не услышу твой голос и не увижу твои глаза. Зачем так?

В "Патрике" холодно, только я все сижу и жду непонятно чего. Как верный пес, смотрю на свет в окнах ее квартиры и рычу, когда к подъезду подъезжает "Прадо" и из него выходит тот, на кого меня променяли. Он взглядом обводит парковку, находит мои глаза и усмехается, поднимая букет, купленный для моей Ели.

– Убью! Только за то, что будешь дышать с ней одним воздухом, убью! – я рычу от бессилия что-либо изменить, а Боря с усмешкой скрывается в подъезде.

В клубе снова одни дрищи. Два-три удара и можно паковать тушку. Из тех, с кем можно вволю помахать кулаками – Гуря и охранники, но они игнорят мои наезды и сдают своему боссу раньше, чем я докопаюсь до кого-нибудь еще.

– Клей, ты, блядь, где пропадал? – Фил встряхивает меня за грудки и тащит за собой к лестнице, увидев мою разукрашенную рожу. – Кто на этот раз?

– Любитель посчитать риски.

– Лизу делили?

– Типа того.

– А она что?

– Сказала, что нихуя у нас с ней не будет. Я типа не вариант, а Боречка ее замуж зовёт. Вечером видел, как с цветами к ней припёрся. Весь на параде, сука, – усмехаюсь, а самому хочется выть в голос.

– Херово, братка. Нажремся?

– Нет. Я Еле пообещал не бухать, – останавливаюсь на подходе к студии и приваливаюсь спиной к стене. – Филыч, загрузи меня чем-нибудь. Хоть в магаз бегать отправляй по сто раз на дню за хуйней. Что угодно, братишка, лишь бы не думать.

– Настолько херово?

– Хуже, Филыч. Я сдохну без нее.

– Не ссы, братка, разрулим.

– Не в этот раз, Фил. Тут уже нихуя не разрулить.

14

Ли

Вилкой протыкаю половинку помидорки и откидываю ее на край тарелки. Следом вторую, третью, четвертую, пятую… Рокотов подскакивает со своего стула и лезет в холодильник за оставшимися в упаковке:

– Лиз, прости. Забыл.

– Борь, успокойся. Я просто не хочу помидоров. Да и какая в принципе разница?

– Точно не хочешь?

– Вообще есть не хочу, – оставляю тарелку с салатом, варю себе кофе и осторожно пробую его, чтобы не обжечь губы.

Не могу пить холодный или теплый в последние дни.

– Может, молока, Лиз?

– Спасибо, не надо, Борь.

С кружкой иду в комнату и, замотавшись в плед, выхожу на балкон, где открываю створку окна и достаю из пачки сигарету. Морозный воздух холодит лицо, а ветерок, играясь с кончиками моих волос, треплет выдыхаемый дым и уносит его куда-то далеко. Я скачу взглядом по крышам домов, кронам деревьев и стараюсь не смотреть вниз. Там, на газоне, перепаханное колесами снежное покрывало, от вида которого каждый раз к глазам подступают слезы. Глупый мальчишка с липким прозвищем не смог уйти, не оставив следа-напоминания, а они везде и повсюду. Царапают коготками сердце, бередят душу, выворачивая ее наизнанку раз за разом. Здесь следы от колес, на кухне почти исчезнувший, но всё ещё уловимый отголосок аромата его сигарет, и пачка, спрятанная мной в банке из-под муки, в спальне запах, насквозь пропитавший собой подушку и розы в вазе. Подаренные одним, но напоминающие другого. Его слова, его взгляд, его прикосновения и поцелуи. Первый, голодный, подчиняющий себе, и последний, умоляющий. Тру ладонью губы, смаргиваю и размазываю слезы – разревусь, снова разревусь, если не перестану о нем думать, – давлю окурок в пепельнице и нехотя возвращаюсь в тепло, где Рокотов собирается на работу. Идеально отглаженная рубашка, галстук, брюки, пиджак, запонки и неизменный выбор часов. До бесячки идеальный и выверенный ритуал утренних сборов.

– Тебя отвезти на маникюр? – спрашивает, поправляя узел галстука, а я отрицательно мотаю головой. – Сегодня в три?

– Да, – глухо отвечаю, стараясь не передернуть плечами на поцелуй в щеку.

– Не волнуйся так. Это просто анализы. Нам надо было давно записаться.

– Наверное, – киваю, а сама уже не уверена, что хочу ребенка от Рокотова.

Ловлю себя на мысли, что даже радуюсь тому, что за три года не смогла забеременеть, и ЭКО уже не кажется панацеей. Глупый мальчишка перелопатил все внутри меня, разметал спокойную жизнь, как снег колесами своего "Патриота", а мне теперь склеивать, собирать из кусков мнимое ощущение нормальности и зализывать шрамы.

– Хочешь сегодня подадим заявление?

– Боря, только не сегодня. Я и так вся на нервах.

– Как скажешь, Лиза. Тогда до трёх?

– Да, не опаздывай.

Я снова выдыхаю с облегчением, когда за Рокотовым закрывается дверь. Уже не в первый раз и скорее всего не в последний. Неужели теперь так будет каждое утро или все же что-то изменится? Во мне к нему. Рано или поздно привыкну, может даже, наоборот, начну грустить или расстраиваться, что он уходит. Или после родов станет не до этого? Там просто не будет времени замечать таких мелочей. Как-то ведь до Максима жили. Не без проблем, но у кого их нет? Уговариваю себя, что те же черри, разрезанные пополам, не тот повод, чтобы цепляться, а проявление заботы. Пусть раздражающей, но заботы. Сама ведь раскусываю помидорку, зацепив ее вилкой, и сколько раз обляпывалась соком не сосчитать. А Макс… Просто вспышка и ничего больше. Сама себе говорила, что на такого не поведусь, и повелась. Усмехнувшись, иду в душ, потом сушу волосы, собираюсь и еду в салон приводить в порядок обкромсанные ногти.

На парковке у «Lalale» сегодня немногим свободнее, чем всегда. «GLA» замирает рядом с ядерно-розовым «Купером», и я захожу в салон красоты, пытаясь угадать кому может принадлежать такая яркая машина. Мне хватает беглого взгляда – никто из присутствующих, кроме обладательницы ядерно-кислотных прядей, на подобном авто не поедет даже под угрозой смерти. Все, как и я, в стильных костюмах, разнящихся лишь цветом, но они не блещут вырвиглазностью, а девушка будто целенаправленно выбирает такую гамму, что для одежды, что для волос и маникюра.

– Елизавета Павловна, доброе утро, – Женечка, мой мастер и волшебник. Целует в обе щеки, потом ладонь и ахает, увидев с чем ему сегодня придется работать. – Кошмар! Елизавета Павловна, кошмар!

– Женечка, спокойствие. У тебя золотые руки, ты и не такое сможешь исправить, – улыбаюсь его панике и подобию появляющегося настроения.

– Такие ноготочки, – вздыхает он, чуть не плача. – Моя гордость. Елизавета Павловна, под корень-то зачем резали?

– Сломала.

– Как!? Эти ноготочки невозможно сломать!

– Оказалось, очень даже можно.

– Сонечка, ты посмотри какое варварство Елизавета Павловна сотворила! – Женя зовёт девушку-мастера, занимающуюся подготовкой своего места, и они уже вдвоем с ней чуть не воют, осматривая "уродливые пеньки" на моей правой руке. – Ведь только на днях рассказывал Софье Георгиевне про вашу красоту, и что теперь?

– Получается, что ты и накаркал, Женя, – уже хохочу я и категорически отказываюсь от наращивания. – Мы с тобой уже наращивали, Женя. Не хочу больше такого счастья. Пусть лучше какие-никакие, а свои.

– Лизочка Павловна, миленькая моя, я резать не буду. Хоть убивайте, не поднимется у меня рука.

– Женя, режь, – кладу левую руку на валик и взглядом показываю на ножнички. – Все, пациент скорее мертв, чем жив.

Но паренёк отбрыкивается, умоляя меня не сходить с ума и немного походить с нарощенными. До какого-то момента это ещё было смешно, а потом я психанула – схватила маникюрные ножницы и отрезала один ноготь на косую, от чего Женечка заголосил уже на весь салон:

– Лизочка Павловна, что же вы делаете, родненькая!?

– Сам дальше? – спросила его и откромсала ещё один ноготь под истеричный вой.

– Все-все-все! Я сам лучше! Вы варварка, Лизочка Павловна! Божечки… Как так можно? Сонечка, я уволюсь! Так и скажу Лене Андреевне, что мое сердце не пережило варварства Лизочки Павловны…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Причитая и заламывая руки, Женя убрал от меня подальше ножницы и, выплакавшись, все же начал ровнять ногти, стараясь сохранить их длину, а уже через час со счастливой улыбкой выбирал цвет лака, успокаивая меня так, как будто это не он, а я переживала из-за пустяков:

– Лизочка Павловна, бледно-розовый всегда в моде, и это ваш цвет, даже не спорьте. Сделаем градиентом, чтобы добавить визуальной длины, и никто ничего не заметит.

– Женечка, полностью полагаюсь на твой вкус, – кивнула я, и мастер расцвел окончательно.

– Обожаю вас и ваши ноготочки, Лизочка Павловна. Гладенькие, как шелк, ровненькие, я бы за такие удавился. Вы только посмотрите, что с моими, – стянув одну перчатку, он показал свой идеальный френч и закатил глаза, – Три часа и хоть бы что-то близкое к вашим. Уже все перепробовал. И ванночки делал, и укреплял, и витамины пил. Тихий ужас! А этот, – продемонстрировав большой палец, паренек брезгливо передернул плечами, – корявый, как пень в лесу. Один раз прищемил дверью и все – плакали мои ногти.

– Женя, поверь мне, у тебя все замечательно. У меня на работе Миша кутикулу не трогает. Вот уж где ужас, так ужас. Хочешь, я уговорю его к тебе записаться?

– Фи! – скривился он, будто слопал лимон, а потом навострил уши. – Миша? Тот секси-кошатник?

– Он самый.

– М-м-м, – мечтательно закатил глаза паренёк. – Красавчик! Обязательно записывайте. Я его по льготному прайсу обслужу со всеми скидками, – наклонился над столом и по секрету зашептал, – Только именно ко мне. У нас Сонечка со своим разбежалась и сейчас в активном поиске. Там такой кошмар! Похлеще любой "Санта Барбары". Она, конечно, та ещё сучка и сама виновата, но я вам ничего не говорил, – и уже громче, чтобы услышали все в зале. – Если страшненький, то, конечно, ко мне, Лизочка Павловна. Красавчиков лучше сразу к Сонечке. У нее бывший – такая скотина!

– Договорились, Женя, – рассмеялась я такой внезапной заботе.

В клинику я заехала попить кофе с Мишкой и немного поглумиться над ним. От одного упоминания о возможном визите в маникюрный салон да еще и к Женечке он поперхнулся и замотал головой:

– Лиз, ты меня извини, но я раньше морду разобью этому твоему заднеприводному, чем дам ему ко мне притронуться.

– Боишься? – захохотала я, – Миша, а где же твоя толерантность?

– Не в этом случае, Лиз! Пусть творят что хотят и как хотят, но не надо меня туда втягивать! Я гетеросексуал до последней капли крови и менять свои принципы не собираюсь.

– А за миллион долларов!? – спросила, выгибая бровь.

– Нет.

– А за два?

– Лизка, это что за торги моей задницей, а? – хохотнул Мишка. – Я не помню, чтобы подобный пункт присутствовал в моем трудовом договоре.

– Три?

– М-м-м, как быстро подскочили акции! Сколько там еще до закрытия биржи?

– Ах ты меркантильная сволочь! – я хлопнула его по плечу и коллега загоготал, кивая:

– Если уж продавать свою жопу, то по максимуму, чтобы потом не было мучительно… больно, – договорил он и согнулся от смеха, едва не окатив меня кофе из своей кружки. – Лиза, если я когда-нибудь стану анальным миллионером, то тебя отмечать это событие не позову! Гы-гы-гы!

– Чего это вдруг?

– Ты слишком низко оценила мою филешку и еще обвинила в меркантильности. Три миллиона за это? – поднявшись со стула, Мишка хлопнул себя по ягодице и цокнул языком. – Ягодка, а не попка! Гы-гы-гы!!!

– Кошатник и продажная жопа! – заливаясь смехом, выкрикнула я и замахала рукой на разошедшегося не на шутку коллегу, выхаживающего по комнате для приема пищи на манер модели. – Все, заканчивай! Мишка, ну хватит!

– Господа и дамы, вы только оцените какой упругий товар, – закатывая глаза, Миша причмокивал губами и восхищенно ахал. – Не бита, не крашена, гаражное хранение… Гы-гы-гы!!!

– Ой, Мишка, ты кадр! А-ха-ха-ха-ха!!! Как знала, что все кошатники на голову двинутые! А ты, видимо, особенно.

– Да ладно! – протянул он и щёлкнул пальцами. – Да, кстати, про кошек и кошатников. Пирата сегодня забрали.

– Как забрали? – подавившись смехом, я несколько секунд смотрела на коллегу выпучив глаза. – В смысле забрали?

– В прямом. Приехал парнишка, спросил когда можно забирать кота, я сказал, что в принципе хоть сейчас – смысла котяру здесь держать дальше никакого. Он спросил сколько стоило лечение, полностью его оплатил и забрал. А что?

– Миша! Ты мог мне позвонить? – вспыхнула я. – Миша, блин!

– Да что не так-то? В карточке отметок никаких не было. Он сказал, что вы с ним по поводу экстренности договаривались, но я отказался и посчитал по прайсу. Корм посоветовал и витамины. Все как всегда. Надо было что ли сверху брать? Так я могу из своих закрыть…

– Да при чем тут "сверху", Миш? Не договаривалась я с ним ни о каких деньгах, а он… Вот же упертый… – дернув подбородком, я поднялась на ноги и подошла к окну. – Он один приезжал?

– Ну да.

– Ничего не спрашивал больше? Может, просил что-нибудь передать?

– Да вроде нет. Если только… но я подумал, что он просто хотел лично с тобой проконсультироваться.

– Миш!

– Что!? Он у Алины спросил на смене ты сегодня или нет. Она сказала, что ты взяла пару дней отпуска и все. Дальше Алинка его на меня перекинула – я как раз у ресепа стоял, – а со мной только о коте и разговаривал.

– Вот же паршивец! – прошипела я и махнула ладонью на удивленное выражение на лице Мишки, – Да не про тебя я, успокойся. Может, так даже и к лучшему, – посмотрела на часы и засобиралась. – Ладно. Как есть уже. Я поскакала тогда, а на завтра пусть Алина меня в запись поставит. Надоело уже дома сидеть.