Текст книги "Парижские дамы (Веселые эскизы из парижской жизни)"

Автор книги: Л. Нейман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Л. Нейман
ПАРИЖСКИЕ ДАМЫ
Веселые эскизы из парижской жизни

Глава I
УТРО

Если бы вас спросили: как живет парижанка в ее собственном царстве, – в Париже? Вы без сомнения отвечали бы: она ведет совершенно бесполезную жизнь.

10 часов утра. Барыня позвонила. Вбегает горничная; отдергивает гардины, поднимает шторы и открывает ставни.

– Скорее, Жюли! У меня сегодня много дела, – говорит госпожа, широко зевая и обнаруживая при этом два ряда перламутровых зубов.

О, Боги, хранители будуаров! Скажите нам, что у ней за дела?!

Она должна сделать двадцать один визит и принять столько, сколько может вынести. Одного тайно – другого…

Она должна предпринять путешествие к портнихе, чтобы ознакомиться с новыми фасонами. Точно так же заехать в модный магазин, чтобы решить, в каком виде она должна явиться на ближайшем бале, в виде ли индейской королевы, в снегоподобных цветах весны или в костюме крестьянки.

Это дневные занятия, а об вечерних нечего и говорить.

В провинции убеждены, что парижанки встают поздно – это предубеждение.

Этим живущим в огне саламандрам нет времени нежиться.

Искусство вечно, но жизнь коротка.

Мы обременены множеством бесполезных частностей, а между тем, никто не спросит нас, сколько часов необходимо парижанке, чтобы собрать, приготовить и обдумать безукоризненный туалет. Для этого в случае небезукоризненности туалета требуется по крайней мере восемь дней.

– Юлия, принесли ли мои новые локоны?

– Да, мадам, останетесь довольны. Эти локоны будут вам очень к лицу.

– С золотым отливом, Юлия?

– Цвета ржаного колоса!

– Ну, теперь поторопись же!

– Сию минуту мадам. Кстати, сегодня, кажется, придет тот господин.

– Альфред – да, я этого не забыла!

Альфред стучится; его впускают; он делает три поклона с прыжком. Затем он вытаскивает из кармана мешочек с премиленькой вещицей – вновь изобретенной – ноготной щеточкой.

Видно, что он искусно владеет ею.

Альфред – человек известный до такой степени, что прелестные создания полусвета называют его не иначе как графом.

Господин Альфред склоняется над ручками, обрезывает, чистит ее ногти и при этом кстати рассказывает плачевную историю своей жизни. Видите ли, он был богат, знатен, имел вес в обществе; но, увы! горе тем, кто имеет пылкий ум и слишком чувствительное сердце. Единственно через это Альфред был поставлен в ужасное положение – он должен сам, своим трудом приобретать средства для жизни. В продолжение рассказа он подпиливает и полирует ногти.

На всякий случай следует заметить, что занятие чисткой ногтей чрезвычайно распространено и что новая щеточка есть чрезвычайно остроумное изобретение.

Затем Альфред удаляется, является новый посетитель.

Служанка шепотом докладывает: «Мадам, художник!»

Художника впускают, и дверь за ним запирается на ключ.

К этому времени приходит супруг, вечный забияка – Вулкан, который хочет силой ворваться к Венере. Он стучится.

– Кто там?

– Это я, моя дорогая!

– Август, – так зовут супруга, – я никого не могу впустить!

– Как никого?

У него вертится на языке: «Разве я никто» и на этот раз он не ошибается в этом, однако решается довести до конца.

– Даже и меня?

– Даже и тебя.

– Но ведь…

– Пожалуйста, без «но» – не могу.

– Мне нужно тебя видеть, говорить с тобой.

– Нельзя этого, Август!

Август Вулкан, ворча, удаляется. Но что же делает художник в комнате?

Несколько минут спустя супруг возвращается. Он еще не отстал от привычки мешаться в дела своей жены.

Бедный муж! Но неизвестного уже нет там; таинственный коршун покинул гнездо голубя; но в комнате все-таки остались следы его присутствия: на ковре видно небольшое количество пепла. Мадам с полнейшим спокойствием натягивает чулок на свою ножку.

– Что это такое? – взывает Вулкан.

– Можешь видеть сам! – отвечает дама.

Месяц спустя Вулкан увидал – в салоне на цоколе розового мрамора – маленькую ножку, сделанную из белого мрамора.

Казалось, что ножка эта жила, что пальцы ее двигались – это было как живое естество. Гости смотрели и удивлялись. Даже сам Вулкан должен был сознаться: «Я и не знал, что у тебя такие миленькие ножки».

Теперь все ясно!!

Художник приходил, чтобы снимать модель с ножки дамы, потом он вырезал ее из парижского мрамора.

И вот эта-то модель, выставленная в салоне, возбуждает всеобщее удивление.

Женщины! если вы настоящие парижанки, дайте свою ножку для модели – это новейшая из мод.

Глава II
ЦЕПЬ И ПИЛА

В Париже, к глубокому сожалению всего человечества, попирают нравственность и смотрят на брак как на оковы, а поэтому женщина постоянно думает о том, как бы разорвать эти оковы. Супруг делает все возможное, чтобы позолотить эту цепь, супруга же старается найти достаточно острую, стальную пилу.

Назад тому несколько лет рассказывали историю об одной знатной даме, которая на своей свадьбе, при входе в церковь, наклонилась, сняла башмак с своей ноги и бросила его в лицо церковнослужителю.

Все сочли ее за сумасшедшую.

Но она вовсе не была сумасшедшей: она вышла замуж, почувствовала себя свободной и поэтому бросила на воздух свой башмак, который случайно попал в лицо церковнослужителю.

Рассмотрите поведение молодой парижской дамы – она скромна и прилична или, по крайней мере, хочет быть такой. Рассмотрите только ее построже.

Молодая женщина не слишком высоко поднимает голову, но как она держит остальную свою фигуру. Она точно корабль на всех парусах, рассекающий волны и воздух. Без сомнения, у ней есть кормчий, направляющий ее на путь – это муж.

Что он тут налицо, легко убедиться.

При трудном переходе он управляет рулем. При всякой случайности он отвечает за все.

За все?! это общее выражение, которое молодыми супругами объясняется не совсем ясно.

Правдивая молодая женщина не сама по себе доходит до такого вывода: «Я могу делать все, чего ни захочу; мой муж за все отвечает!» Эта мысль является у ней, как отголосок всеобщей ходячей истины.

Это мнение не ее личное, но целого света.

Взгляд такого рода на свадебный контракт и таинство брака носится в воздухе, вносится в семейства, так сказать, вдыхается с воздухом. Но из этого не следует, чтобы на супруга уже совершенно не обращали внимания и не уважали – напротив, иногда его даже любят.

Очень редко бывает, чтобы парижанка любила своего супруга долее 6 месяцев, даже если он молод и свободен от недостатков. Новизна раздражает эти нервозные натуры.

Бывают и такие случаи: в мае молодой супруг наслаждается, а в июне жена приобретает себе любовника. Время медовых месяцев полно увлечении и восторгов, нарушаемых иногда бурями и раскатами грома.

Достаточно самого незначительного обстоятельства, чтобы разорвать такое чувство, родившееся из пустяков и питаемое пустяками.

Для примера расскажу вам историю сердоликового бокала госпожи Б.

Она при крещении получила хорошенькое имя Текла.

Бокал стоял на карнизе камина, то на правой, то на левой его стороне, иногда же прямо против столовых часов. Если он стоял на правой или на левой стороне – это значило, что бедный Б. мог спать где ему угодно, но только не в комнате своей жены.

Если же мадам Б. ставила его прямо против часов, то этим давалось позволение супругу…

Однажды вечером Текла увидала своего супруга, по обыкновению сидевших у камина и попросила его достать ей висевшую у окна ее пудру; едва только супруг оборотился к ней спиной, как она, вся закрасневшись, схватила бокал и поставила его против стенных часов; затем, как ни в чем не бываю, склонилась у своей кушетки. Когда она поднялась и взглянула на камин – бокал стоял по правую сторону против канделябра.

Текла подумала, что она грезит наяву.

– Генрих, – говорит она, – не хочешь ли позвать ко мне Юстину?

Пока муж ее переходил через порог, чтобы позвать ее горничную Юстину, она сунула поспешно бокал на середину камина и затем пошла в свою уборную.

Когда она возвратилась – этот непостоянный бокал стоял налево перед другим канделябром; в эту минуту к ней подошел супруг, поцеловал ее в лоб и удалился.

Текле показалось, что к ее сердцу прикоснулись одновременно кусок льда и раскаленное железо.

Она бросилась к звонку и спросила горничную:

– Где муж?

– Он только что вышел, – отвечала Юстина, смеясь: эта плутовка-горничная очень хорошо знала, почему господин Б. вышел и куда он пошел.

Текла схватила бокал и бросила его с размаху в камин.

– Око за око, зуб за зуб, – вскричала она.

И разгневанная парижанка приказала своей горничной поскорей подавать одеваться.

Одевшись, она отправилась и с первым встречным молодым человеком заговорила.

Глава III
ЖЕНА БАНКИРА НА КАРНАВАЛ-БАЛЕ

Оперный бал – изобретение и снимок времен регенства.

Шевалье де Бульон, изобретатель этого нового удовольствия, был награжден за это 6.000 ливров пенсии. Это исторический Факт.

Один кармелитский монах, именно патер Себастьян, бывший искусным художником, нашел средство по своему усмотрению поднимать и опускать пол партера до высоты сцены.

Как было вознаграждено это новое изобретение, история умалчивает.

В первый раз оперный бал был дан 2 января 1716 года и удержался до нашего времени, хотя уже в много измененном виде; но он так же шумен, как тогда, и даже более в моде.

Прежде он был забавой людей знатных; дурные страсти, по крайней мере, прикрывались хорошим тоном. Теперь нет ни одного бухгалтера, ни одного лакея, который не принимал бы в них участи я и не разыгрывал бы щеголя; нужды нет, что для одной из таких ассирийских ночей приносится в жертву целое месячное жалованье.

Через это сцена первая в мире часто бывает наполнена грязной, безыменной, пьяной и осиплой толпой.

Верный своему первоначальному происхождению и аристократическому тщеславию оперный бал исключает переодеванье и танцы.

Мужчины допускаются только в статском платье, а переодеванье женщин не должно идти дальше домино.

Прогуливаются вокруг тихо играющего оркестра, который покрывает жужжание дружеских бесед, не заглушая их совершенно. Это сначала, но потом революционный смычок капельмейстера изгоняет последнее жужжание любовной болтовни, которая заменяется смелою разнузданностью.

Во вторник на масленице в 1869 году был дан бал, о котором любители подобного рода удовольствий вспоминают еще и до сих пор.

На этом первом дебюте оперный бал достиг своего апогея.

В награду за это художника, затеявшего этот бал, носили на руках – его чуть не задавили его фанатические и бурные поклонники.

Какая смерть для капельмейстера, но довольно – и о самом маскарад-бале и об этом маскированном, отчасти приличном, всегда блестящем и иногда остроумном обществе – все это похоже отчасти на английский раут, отчасти на венецианскую ночь.

Здесь со времени введения канкана улетели навсегда и грация, и скромность, и остроумие.

Когда они возвратятся, без сомнения, будет найдена мера, которая будет удовлетворять всем вкусам.

Бал представляет две картины; зал переполнен танцующими, фойе наполняется интригами, которые всего больше происходят от 1 ч. до 5-ти.

Но увы! Интрига, по крайней мере на оперном бале, все более и более теряет свой букет. Подслушаем, например, разговор между тем молодым денди и этим красивым домино, которые только что повстречались.

– Здравствуй, Эрнест! – говорит домино.

– Здравствуй! – отвечает лев, – разве ты меня знаешь?

– Да, – ведь ты живешь на Гельдер-штрассе.

– Верно, я хотел переехать оттуда, но не нашел другой квартиры.

– А зачем же ты хотел переехать, милый повеса?

– Моя квартира беспокойна и мой камин дымит.

– Разве только поэтому? Узнал ты меня теперь?

– Сразу! Вы – мадам Д.!

– Ты ошибаешься!

– Нет!

– Да!

– Нет – сознайтесь, что вы мадам Д… Как поживаете?

– Сносно, если не считать насморка. Я сделала неловкость, что пришла сюда, но эти маскарады так заманчивы… Но мне пора! Вон, я вижу одного господина, которого мне нужно интриговать. До свидания!

– До свидания, мадам!

Какое блестящее остроумие! Стоит ли это труда маскироваться и говорить «ты» друг другу?

Несмотря, однако, на это, оперный бал составляет любимейшее удовольствие и восторг нации, выдающей себя за образованнейшую и просвещеннейшую в свете.

Этому любимому удовольствию парижан повредили несколько так называемые балы Шикара, акции которого были замечены на бирже и в которых приняли участие дети пэров Франции, первые театралы, начинающие дипломаты, ветошники, скульпторы и делатели гипсовых статуэток, исторические живописцы и живописцы вывесок, писатели и музыканты: все они братались и обнимались между собою как старые друзья, тогда как в предыдущий вечер они еще не были знакомы, а на другой день после объятий старались не узнавать друг друга.

Наступил вечер, загорелся газ – солнце современного карнавала. Маскированные, пообедавши, садятся в свои экипажи и катаются при свете факелов до тех пор, пока не приблизится праздничный час бала.

Полночь.

Весь Париж поднимается, как один человек. Изо всех улиц, изо всех дверей, со всех лестниц и этажей появляются новые маски. Слышатся дикие крики, кошачья серенада, собачий лай, завыванье волков и шакалов, перемешанные с лошадиным ржанием, со стуком десятка тысяч карет, со звуком рожков и труб.

Если бы в эту минуту грянул гром с небес, то в этом шуме и суматохе, кажется, и его нельзя бы было расслышать.

При далеко несущемся крике и шуме этой громадной лавины открываются врата 400 балов. Да, действительно 400, говоря без преувеличения – начиная с огромного и великолепного оперного бала и кончая каким-нибудь погребом, где плата за вход вместе с бутылкой вина не более 50 сантимов.

Никакое перо, никакая кисть не в состоянии изобразить царствующего повсеместно беспорядка и смятения.

Бой в литавры и бубны, бешеный танец, вертящийся галоп, драки, умышленное смятение, прерываемое арестами – вот какова на вид физиономия этого шабаша.

Здесь попадаются львы, забавляющиеся хуже тряпичников – в этом и состоит единственное различие между ними.

Ночь проходит, как сновидение или, скорее, как кошмар.

Чтобы достойным образом закончить праздник, надобно сначала выпить бутылку бордо, закусивши куриным крылышком на бульваре в ресторане – что стоит 20 фр. – и затем поспешить на высоту Бельвиля, чтобы взглянуть на эти запыленные, шумные и пьяные толпы народа. Эта безымянная толпа, эти охриплые глотки, эти голые руки, эти непонятные римляне, эти турки в бумажных чалмах, эти нюхающие табак пастушки, эти грязные маркизы, эти теснящиеся вдоль домов средневековые рыцари, эти заплатанные миннезингеры – все это без масок уже и спешит домой.

Известно, что иногда и приличные дамы посещают этот бал масок; от этого происходят иногда неприятные случайности, впрочем, не для нее, а для других.

Это видно из следующего примера. В самой середине карнавала с мадам X., женой одного известного банкира, произошел странный случай.

Она хотела подурачиться на оперном бале, но только без супруга и не в ложе, а в полной давке с ужином и шампанским, со всеми принадлежностями лоретки.

Мадам X., очень много слышавшая о лоретках, забрала себе в голову сумасбродную мысль. Чего иногда не вздумается молодой хорошенькой парижанке; ей страстно захотелось видеть одно из тех счастливых созданий, над которыми так настойчиво трудятся мужья, не возбуждая нисколько, как говорят, ревности жен.

Она доверила свой план господину М., ее усердному поклоннику и торопила своего соучастника ускорить его выполнение.

Г. М. возражал сколько мог, но наконец должен был согласиться служить прихотям дамы..

Для мадам X. ничего не значило обмануть своего бдительного супруга; для большего его убеждения она хотела как будто бы заболеть лихорадкой и лечь в постель на все время своего пребывания на оперном бале.

Оставалось только позаботиться об ужине и достать необходимую лоретку.

Забота об этом была вручена г. М, который прежде был большим охотником до лореток, до тех пор, пока он не предлагал еще своих целомудренных чувств супруге банкира.

Это обстоятельство из прошлой его жизни было известно ей и она часто ставила это в упрек ему, но каждый грех со временем отпускается и, кроме того, каждый грех имеет свою хорошую сторону, которая в этом случае состояла в возможности удовлетворить капризу прекрасной жены.

Раз принявши это странное поручение, г. М. стал считать делом чести хорошее его выполнение.

Он выбрал самую живую, лукавую и остроумную из прекрасных ветрениц, которых было множество на бале; она должна была сделаться предметом изучения для мадам X.

Сначала Тигрица (такова была воинственная кличка этой сирены) отказалась, конечно, с сожалением, от приглашения к ужину, ссылаясь на то, что ее покровитель был также на бале; она охотно бросила бы его, но теперь сделать этого нельзя, потому что скоро подойдет время платы за квартиру.

– Ну вот! – сказал г. М. – Пошли его к черту, а о будущем не заботься!

– Пожалуй, теперь я его брошу, но потом я ведь опять должна его поднять, – сострила лоретка.

Эта острота развеселила г-<жу> X., и она присоединила свои просьбы к просьбам г. М. Наконец с большими усилиями им удалось соблазнить Тигрицу.

В классический час фойе, в половине четвертого, наше трио оставило бал в сопровождении одного молодого человека, знакомого с Тигрицей и с г. М.

Обе пары отправились в один из ресторанов старого города и взяли там роскошный кабинет, отличавшийся уютностью и изяществом.

Ужин был самый веселый.

Возбуждаемая Бахусом, Тигрица рассыпалась в остротах и каламбурах довольно сального свойства, так что м-м X. сначала сконфузилась, но мало-помалу она стала оправляться от смущения и довольно сносно разыгрывала роль провинциальной лоретки, которая хотела бы повеселиться в столице, но в тоже время сознавая, что у нее нет хорошего тона, но со временем и с помощью Тигрицы она надеется его выработать.

Все шло отлично и непристойные шутки действительной лоретки перестали смущать поддельную ее подругу; она смеялась от всего сердца и не думала раскаиваться в своем неразумном поступке, как вдруг за дверью кабинета, где кушали четверо наших гостей, послышался знакомый голос.

Этот дрожащий от гнева голос принадлежал г. X, который свирепо требовал, чтобы его впустили, иначе грозил выломать дверь.

Нужно упомянуть, что банкир сам явился с оперного бала, где жена его, к удивлению своему, видела; но она не придала этому значения, так как ее трудно было узнать.

Но теперь угрожающий голос супруга прозвучал ей как мани, факел, фарес на пиру Бальтазара.

– Это мой муж – я погибла! – вскричала она в отчаянии.

Несмотря на свою известную храбрость, сам г. ф<он> М. растерялся. Одна Тигрица осталась спокойною и, как ни в чем не бывало, управлялась с грушей, наблюдала за испуганной парой и, казалось, наслаждалась ее беспокойством.

– А, мадам оказывается почтенной дамой, – восклицает лоретка, искоса насмешливо посматривая на м-м X. – Это значит, надо мной издевались! Хорошо же, теперь будет и мне над чем посмеяться!

При этих словах она вскочила и побежала к двери.

– Боже, что вы хотите делать? – кричит испуганная супруга.

– Я хочу отворить дверь вашему супругу, – отвечает хладнокровно Тигрица. – Слышите, как он ломится! Или вы хотите дождаться того, чтобы он сорвал дверь с петель?

– Ради Бога, не делайте этого! – просит г-жа X. задыхающимся голосом. – Вы не захотите сделать меня несчастною!

– Я, мадам? Небо да сохранит меня от этого, – сказала лоретка, кладя палец на задвижку, которая сопротивлялась еще яростному Отелло счетных книг. – Я добросердечная девушка, – продолжала она, – я никому не желаю зла. Наденьте опять вашу маску и успокойтесь. Ваш супруг ищет здесь не вас.

При этих словах Тигрица отодвинула задвижку и отворила дверь, на пороге которой появился, бледный от ярости, банкир.

При виде его мадам X. чуть не упала в обморок. Позабывши совершенно, что на ней опять была надета маска, в ужасе она закрыла руками лицо и желала в эту минуту провалиться в землю на 1000 ф. глубины. Как невинная жертва, склонившаяся под убийственным ножом, ожидала она рокового удара, который сама наворожила на свою голову.

Но каково было ее удивление, каково было ее затаенное негодование, когда она увидала, что поток ругательств и проклятий, ожидаемых ею за ее легкомыслие – целиком обрушился на голову ее новой подруги, которая, по своему обыкновению, только смеялась над ним.

Теперь все было ясно: госп. X. был покровитель лоретки. Как только его ветреная подруга бросила его на бале, он отправился ее преследовать и шаг за шагом открыл наконец убежище, где была скрыта беглянка. Выходя из себя за сыгранную с ним дурную шутку и еще более от хладнокровия неверной – он кричал и шумел, несмотря на присутствие г. М, которого он, конечно, узнал.

Тигрица, напротив, оставалась непоколебимою, подождала, пока он перебесился, потом взяла его за руку и в свое оправдание сказала только следующие слова: «Не правда ли, теперь вы готовы? Я надеюсь, что вы будете так добры, отвезете меня ко мне домой». Г. X., который, как все покровители, был слаб, почувствовал при этих словах, что его гнев исчезает; короче, он подался на обольстительную просьбу.

– Ради Бога, г. ф. М., – говорил он, уходя с Тигрицей, между тем, как четвертый лишний гость уже ушел, – ради Бога, ни слова моей жене об этой истории.

– Пожалуйста, не беспокойтесь, – отвечает молодой человек, нежно пожимая ручку оставшейся дамы.