Текст книги "Бурят (СИ)"

Автор книги: Квинтус Номен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

Но тут рабочих, которых учить все же не очень просто, обучать и не требовалось, а нужно было «опыт передать» уже русскому инженеру, который и сам домны ставить умел. Правда, у русских домны эти были… другие, вроде как по германскому образцу строящиеся (хотя уже начавший стройку русский инженер Бобынин и говорил, что «это немцы по нашему образцу стоить начали»). И проекты домен, которые ему показал Сергей Петрович, были довольно интересными и, возможно, не хуже американских – но даже с первого взгляда было ясно, что выйдут они прилично дороже. Хотя, скорее всего, и проработают раза в три дольше – но ведь понятно, что когда американской домне срок подойдет, будет дешевле ее снести и новую выстроить: прогресс-то останавливаться не собирается – а «русская» домны к тому времени просто устареет…

Новая домна Петровского завода в день выдавала по шестьдесят тонн чугуна и – с учетом нынешних цен на металл – окупилась бы чуть больше чем за полгода. Но ставить на заводе еще одну домну Николай Павлович не стал сразу по трем причинам. Первая заключалась в том, что пока еще не было в достатке рабочих, которые могли бы эту домну обслуживать – хотя, скорее всего, было бы выгоднее рабочих со странных домен снять и старые вообще на слом пустить. Вторая причина хоронила идею о переводе рабочих на новую печь: руды на две «больших» печи пока не хватало, хотя на рудник и было направлено почти пять сотен крепких мужиков. А третья заключалась в том печальном факте, что на две домны просто не хватило бы угля.

Угля и на одну бы не хватило – но тут помогло совершенно «немецкое» изобретение. Для работы мартенов на заводе была выстроена небольшая «коксовая батарея»: уголь в соседнем месторождении был «газовый»: с тонны его очень хорошего – куда как лучше генераторного – газа выходило по десять тысяч футов, даже чуть больше. А вот кокс получался для выплавки металла совершенно непригодным: из печей батареи высыпалась мелкая крошка. И вот тут-то пригодился опыт Царицынского промышленника Якимова, который еще до войны для тамошнего завода наловчился делать угольные брикеты: этот мелкий кокс смешивался с угольной же мелочью, в изобилии получавшейся при выжигании угля древесного, обильно смачивался жидким крахмальным клейстером и получающиеся из этой смеси брикеты оказывались даже лучше, чем просто древесный уголь. Лучше, но его пока много выделать не получалось…

Пока не получалось, на заводе теперь делались и стальные реторты для «правильного» выжигания древесного угля, а в них можно было и разные отходы с лесосек на уголь пускать: те же ветки, которые до того просто в лесах гнили, или в изобилии растущие вокруг мелкие березы. Однако у Ивана Алексеевича все равно возникали разные «неприличные» вопросы:

– Николай Павлович, я по совету твоему арифметику твердо выучил, и вот что посчитать успел: даже если Якимов, как обещал, втрое больше делать будет брикетов, то их хватит на одну большую печь, что ты у Красного Камня строишь. Но ты же их шесть штук сразу заложил! Чем печи топить будем? Я с металлистами говорил, кокс этот мелкий сам по себе всяко для печей не сгодится…

– Ну ты, Иван Алексеевич, и нашел, кого спрашивать. Откуда я-то знаю?

– Постой… ты деньги немерянные тратишь на постройку печей, а как они работать будут, не знаешь? А на кой же…

– Вот из-за этого у вас, большевиков, все и разваливается. Вы все хотите сами решать – и то решать, что вообще не понимаете. Я не знаю, чем будет господин Бобынин печи топить, но он – знает. А мне этого знать вообще нужды нет. Он сказал, что следующим летом у него три печи чугун давать будут – и мне такого знания достаточно. А уж как они этот чугун выделывать станут, мне просто плевать. Печи бессемеровские он две штуки заказал, прочие потом сами изготовим – и от него мне только и нужно было, что список станков для этого потребных. Он – специалист, а я… знаешь, чем должен заниматься руководитель? Прежде всего – не мешать специалистам делать свою работу.

– А если они…

– А потом – проверять, что работу они свою делают как обещали. И, между прочим, строго наказывать, если они, специалисты эти, наврали, что работу сделают. Конечно, разные случаи случаются, не всегда работу в срок закончить выходит – и тут уж наша обязанность разобраться, наврал он или что-то ему помешало работу исполнить, и в последнем случае помеху по возможности убрать. Но в саму работу мы вмешиваться вообще не должны!

– И будет кто угодно что угодно делать…

– Опять ты не прав: мы должны им говорить, что нам нужно. А что не нужно – на то копейки не давать, конечно.

– А на что нужно, рубли миллионами – а нужно нам столько, что никаких миллионов не хватит.

– Нет, мы прежде всего должны определить, без чего мы просто существовать не можем, и копейки с рублями только здесь и тратить. Мы определили, рубли потратили – и теперь просто ждем, пока вложения сии нам новые деньги приносить будут. И потом уже думать, куда эти новые деньги тратить.

– У нас еще старых…

– У нас денег больше нет, мы все, что от Колчака с чехами забрали, уже потратили.

– А золото? Его же…

– И золото тоже все потратили. Заводы – они, знаешь ли, бесплатными не бывают.

– Знаешь что, Николай Павлович, а ведь я арифметику, выходит, получше тебя знаю. Ты вот уже все деньги потратил, и с чем мы остались? На что республика жить-то теперь будет?

– На что? Сразу видно, учиться тебе еще немало придется. Сейчас у нас июль заканчивается, а магазины уже нашими продуктами завалены.

– Ну да, даже у нас в Верхнеудинске хлеба после обеда не купить…

– Зато купить рыбы, мяса, огурцов и помидоров можно сколько хочешь. И молока, сметаны, творога. Сейчас Вон мужики из Усть-Кяхты сыр начали делать… неплохой, кстати.

– Откуда они про сыр додумались?

– А к ним прибился один… сыродел из-под Углича. Обрати внимание: он у Семенова в отряде состоял, но как подранили его да в полон взяли – на человека стал похож. Трудится, рук не покладая. Обещался и семью всю к нам сюда перевезти…

– А как?

– Обыкновенно. Мы с этим наркомом договорились, что с нашим паспортом люди могут по Советской России ездить беспрепятственно и родственников с собой забирать, на что им мы же особый ордер выдаем. Самого его мужики, конечно, не отпустят, он им прилично задолжал…

– И когда успел?

– Когда воевал с ними Там на сходе мужики постановили: три года на общину хорошо отработает – ему грехи все простятся. Сам знаешь: народ у нас отходчив, долго зла не держит.

– Ага, закопает ворога в землицу – и тут же грехи ему и простит.

– И так бывает. Но этот случай иной: нагрешил он, похоже, немного, на пользу общую усердно трудиться. Там уже и гонца нашли за семьей его ехать, как только паспорта у нас напечатают, так сразу и поедут.

– Не уверен я, что согласятся там с человеком незнакомым в даль такую ехать.

– Согласятся, там ведь жизнь нынче отнюдь не райская.

– У нас, конечно, рай на земле уж выстроен.

– Знаешь что, ты у нас старый большевик, знаешь в России многих, да и тебя вроде знают. Давай ты сам съездишь, на жизнь большевистскую посмотришь, а потом мы с тобой ее снова обсудим.

– И куда я поеду?

– Да хоть в Омск. Паспорта у нас готовы будут на той неделе, ордера на перевозку людей к нам я тебе дам сколько поднять и с собой увезти сможешь.

– А ордера-то мне зачем?

– А вдруг ты захочешь кого к нам пригласить? Ты там особенно приглядись к буржуинам разным: ваш брат красный большевик очень любит их расстреливать и ссылать – а нам инженеры и ученые, сам видишь, большую пользу приносят.

– И какую же такую пользу?

– Вот ведь мужицкую сущность все изжить из себя не можешь! Я уже не говорю про заводы эти новые, а вот с урожаями грядущими кто все заранее подсчитал да верно распорядился что и где сеять? А этот, как его, доцент Цейдлер…

– И что такого этот доцент сотворил, что мы его облизывать должны?

– Ясно. Сейчас я тебе расскажу и ты первый пятки лизать ему бросишься. Этот доцент придумал, как золото из камня на Новотроицком промысле вытаскивать. Худо-бедно, но он из камня в одной своей бочке вытаскивает по полфунта золота в сутки. Сейчас у него в работе четыре бочки…

– Два фунта, это в месяц выходит полтора пуда?

– Пока да, но он сейчас ждет еще дюжину бочек. И только благодаря ему у нас будет, чем с инженерами американскими расплачиваться, когда они заводы достоят.

– Так ведь там и моют золота прилично…

– Хорошо если полста пудов намоют до конца года. Причем на прииске год уже в октябре закончится, а у Цейдлера его бочки и зимой в лютую стужу все так же золотишко нам выдавать будут.

Иван Алексеевич глубоко задумался – все же, хотя арифметику он и выучил, быстро считать в уме еще не мог. Но, когда все же посчитал, немедленно выдал мудрую мысль:

– Та прав, этому Цейдлеру нужно в ножки нам поклониться, а затем ему еще полста таких бочек сделать. А ты говорил, что от жидов пользы нет… а где он ртуть-то берет?

– Говорил, и снова говорить буду. Цейдлер из немцев остзейских, и, между прочим, потомственный дворянин, а как из камня золото доставать, он, когда по Африке путешествовал, подсмотрел. Ну как подсмотрел: он тоже горный инженер, увидел что-то интересное и изучил. А когда домой вернулся, то и всю потребную химию тоже выучил. Но еще бочки его мы выделывать не станем. Во-первых, сам Густав Фридрихович говорит, что рабочих, с этими бочками работать способных, у него нет и готовить их придется лет десять, не менее. Потому как он без ртути золото из камня вытаскивает, но каким-то страшным ядом. А во-вторых, яд этот он сам же и выделывает, и больше чем на шестнадцать бочек, выделать не сможет. Ну а в третьих, камня золотоносного все равно больше нам пока не добыть.

– Обидно…

– А ты меньше обижайся, больше думай о том, как люди пользу России принести могут. Товарищ Петров – он тоже какого-то химика приволок, который к американцам уехать не успел, чтобы лекарства из того, что коксовая батарея дает, делать. Для его фабрики пришлось почти на триста тысяч всякого у американцев закупить – но ведь людей-то потом мы лечить будем своим лекарством! За такое Федор Николаевич особо просил химику этому дом выстроить наилучший: сам-то он врач, знает наверное, что химик этот делать решил – и считает, что даже дом на манер губернаторского ему подарить не сильно много будет. Да, наверняка такую большую пользу хорошо если один из тысячи даст, но и остальные – если их к правильному делу приставить – убытка не нанесут. Я тебя в командировку в Омск отправлю, а чтобы с тобой тамошние большевики всерьез говорили, то назначаю тебя первым заместителем Председателя правительства.

Кузнецов в Омск съездил, и через две недели вернулся очень задумчивым – привезя с собой чуть больше ста человек, из которых почти восемь десятков были вовсе не инженеры, а железнодорожные рабочие. И договорился с Николаем Павловичем, что подробный отчет о поездке он ему даст двенадцатого августа. Однако разговор не состоялся: поздним вечером одиннадцатого пришла телеграмма от Сталина:

«Жду срочного исполнения обещания о помощи, поляки перешли в наступление»…

Глава 11

От Колчака Забайкальской Республике досталось два десятка новеньких американских «декаподов», не поставленные адмиралу еще полсотни оплаченных паровозов янки тоже привезли во Владивосток. А теперь с ними шли переговоры от поставке еще трех с половиной сотен паровозов, заказанных и оплаченных еще при царе, причем основным доводом, склонявших американцев к выполнению контракта, стало прекращение поступлений в США из России (точнее, из Забайкальской Республики) золота: Николай Павлович, практически случайно узнавший об этом контракте, заявил, что пока последний из оплаченных паровозов не встанет на рельсы Сибирской дороги, больше он покупать в США ничего не будет. Цена этих паровозов – если переводить ее в золото – составляла около пятнадцати тонн, а по прикидкам янки золота у него было минимум раз в двадцать больше, так что «повод подумать и принять единственно верное решение» у янки было достаточно веским.

Тем более веским, что двадцать восемь уже готовых паровозов просто стояли в ожидании отправки (или переделки под американскую колею), а семьдесят пять, на которые подписался Колчак, по сути дела ему были просто проданы во второй раз. Что же до оставшихся двухсот пятидесяти – то почти две сотни, уже переделанные под западную колею, можно было легко и обратно переделать, а Николай Павлович согласился и такие, «бывшие в употреблении», принять – после ремонта и с небольшой компенсацией износа. А еще полсотни можно было быстро изготовить.

Аргумент же американского посланника в Хабаровске (который стал столицей объединенной республики после того, как Николай Павлович принял предложение Никифорова) о том, что «Ленин сам отказался принимать паровозы», Николай Павлович с негодованием отверг:

– Вы же сами не признаете его главой русского правительства, так что даже для вас его слова не могут восприниматься как официальное заявление. Вдобавок, контракт был не с Соединенными Штатами, а с конкретными компаниями.

– Но Соединенные Штаты думают…

– Побойтесь Бога! Соединенные Штаты – это страна, а страна думать не может! Думать могут люди – и вот люди пусть подумают, что им выгоднее: исполнить заключенные и уже оплаченный контракт или исключить саму возможность заключать какие-либо контракты в будущем. Вдобавок, я хочу сказать, что Забайкальская республика имеет и иные способы компенсировать финансовые потери… за счет других американских компаний. В других странах…

Пока янки все еще раздумывали над предложением (или ультиматумом) Николая Павловича, но ему стало вообще не до паровозов. Хотя паровозы в его замыслах все же играли существенную роль…

На самом деле телеграмма от Сталина была далеко не первой. Еще во время первой с ним встречи Николай Павлович отметил, что нарком по делам национальностей очень неплохо разбирается не только в некоторых особенностях межнациональных отношений, но и в военных делах, а приостановившаяся война с Польшей очевидно должна была продолжиться в самом близком времени – и «высокие договаривающие стороны» договорились об условных словах в телеграммах. Потому что ехать десять дней для того, чтобы обменяться мнениями по какому-то вопросу, а потом столько же ехать обратно довольно неудобно: пока едешь, вопрос может и закончиться. А потом другой вопрос появится, и даже жизнь исключительно в вагоне поезда не поможет хоть сколь-нибудь оперативно реагировать на быстро меняющуюся обстановку. Ну а обмен мнениями по телеграфу – занятие слишком уж публичное…

Введение наркомом путей сообщения товарищем Троцким военного коммунизма на железных дорогах привело к очень удивительному (для большевиков) результату: численность рабочих на железных дорогах Советской России сократилась более чем вдвое. А вот на дорогах Забайкальской республики их число утроилось: там-то людям и платили зарплату нормальную, и насчет жилья для рабочих беспокоились. Хотя началось это «великое переселение железнодорожных народов» еще при Колчаке, и железнодорожные мастеровые валили больше на КВЖД – но основной поток бегунцов от Советской власти пошел после того, как с белыми на Дальнем востоке было покончено. И, как результат, сначала в Верхнеудинске и Чите, а после «объединения» и в Хабаровске появились довольно мощные центры по ремонту подвижного состава. Настолько мощные, что даже сам нарком был вынужден согласиться с предложением Сталина о передаче «мертвых» паровозов в Забайкалье для проведения ремонта. А участок железной дороги от Иркутска до Красноярска – под управление забайкальцам.

То есть поначалу только этот участок был передан, а затем сугубо явочным порядком у нему присоединили и кусок от Красноярска до Новониколаевска, а основным результатом поездки Кузнецова в Омск стала и «забайкализация» дороги от Новониколаевска до Омска. Ну а мертвые паровозы в Забайкалье тащили вообще почти со всех дорог страны. Не все паровозы тащили, а лишь «Э» и «О», поскольку рембазу именно под них подготовили. И ремонтировались эти паровозы весьма успешно, поэтому в самой республике с транспортом дела шли более чем неплохо.

А еще очень неплохо они шли и на «присоединенных» участках дороги. Поэтому, когда в конце апреля от Сталина в Верхнеудинск пришла телеграмма о начале польского наступления и существенных провалах в русской обороне, то Николай Павлович издал указ об учреждении института железнодорожный войск. В эти войска «мобилизовались» все работники железных дорог – но недовольство среди рабочих и инженеров оказалось минимальным: всем «мобилизованным» просто выдали новую форму (с погонами!), стали приплачивать «за звание», чем увеличили зарплату на четверть. Ну и некоторые отрицательные стороны мобилизации тоже народ принял довольно спокойно: любого работника могли поднять на работу хоть среди ночи, в командировку послать куда угодно (выплачивая при этом еще и «командировочные»), в выходные могли на работу вызвать и рабочий день продлить часов до двенадцати (опять-таки, выплачивая «сверхурочные»). Николая Павловича несколько удивило лишь то, что довольно много народу от Иркутска до Новониколаевска в таком режиме работать не захотели, но принуждать он никого не стал: не хочешь работать – свободен.

Однако «свято место пусто не бывает»: вместо уволившихся рабочих тут же удалось набрать других – в основном приехавших из европейской части страны. И не только рабочих, в Верхнеудинск приехал даже Александр Васильевич Ливеровский – которому тут же Николай Павлович подкинул весьма непростую работенку. Впрочем, последнее к общению со Сталиным отношения не имело…

А отношение к этому имело то, что уже в конце июня, после очередной телеграммы из Москвы, на всех станциях от Читы до Новониколаевска постоянно дежурили «подменные паровозы». Много паровозов, причем больше всего паровозов именно серии «Э». Так что скорость прохождения составов по дороге увеличилась сразу в полтора раза: раньше на каждой станции и каждом полустанке паровоз (и состав) простаивал больше часа пока его перезаправляли топливом, наливали воду, смазывали то, что в смазке нуждается (то есть почти всё) – а теперь на то, чтобы отцепить от состава прежний паровоз и прицепить новый, требовалось где-то пять минут. А если учесть, что станции и полустанки на дороге располагались менее чем в пятидесяти верстах, а скорость грузовых составов редко превышала тридцать верст в час, то такое повышение скорости выглядело и вовсе незначительным.

Поздней ночью одиннадцатого августа поднятые по тревоге паровозные бригады отправились в очередную командировку: по «литерному» расписанию в Омск вышли сразу четыре состава, в которых было всего по два пассажирских вагона – и по три новеньких «декапода». Этот трюк был уже отработан: чтобы поезду из Верхнеудинска доехать до Иркутска, его требовалось перезаправить трижды – но ведь можно просто переставить паровозы в составе. А чтобы доехать от Иркутска до Красноярска, поезда требовалось перезаправить уже минимум шесть раз – его ведь и там можно просто подцепить уже заправленные паровозы. А декаподы могли (правда, не на Кругобайкальской очень кривой дороге) разогнаться и до семидесяти километров в час, так что выехавший ранним утром из Верхнеудинска Николай Павлович в Иркутск приехал уже к полудню, а в полночь прибыл и в Красноярск. В десять утра его поезд миновал Новониколаевск, а в шесть вечера – прибыл в Омск.

С собой он захватил обещанную Сталину «помощь»: в отдельном вагоне ехало сорок два бойца из Министерства госбезопасности во главе с полковником Малининым. И этого, по мнению Николая Павловича, было достаточно. То есть не совсем достаточно, следом за ним (и уже без безумной спешки) следовали двадцать эшелонов с солдатами. Двадцать эшелонов, по шестнадцать вагонов, в каждом по сотне человек… В принципе, для серьезной войны – немного. Однако войны – они сильно разные бывают.

До Москвы поезд из Омска доехал почти за четверо суток: даже литерные поезда быстрее проехать были не в состоянии. Да еще и повезло в том, что паровозы «О», отремонтированные в Чите и Хабаровске, в основном пока ходили по уральскому направлению. Но Николая Павловича в Москве, собственно, никто не ждал: Сталин безвылазно сидел подо Львовым, остальным «вождям» было не до какого-то там «председателя Забайкалья». Впрочем, Николай Павлович и сам не рвался с ними пообщаться, так что лишь вечером семнадцатого он «удостоился» краткой беседы с товарищем Каменевым, который всего лишь «правил Москвой»:

– Товарищ Андреев, мне сказали, что Забайкальцы готовы нам предоставить определенную военную помощь. Думаю, что некоторая помощь нам бы весьма пригодилась.

– Вас дезинформировали, – решил блеснуть новым выученным им словом Николай Павлович. – Мы не готовы оказывать помощь, мы ее оказываем. И не некоторую, а весьма существенную. Но оказать вам помощь на фронте мы готовы при определенных условиях.

– О каких условиях вы говорите? Страна в опасности!

– Ваша страна. И мы готовы оказать вашей стране помощь на фронте, но нам нужно, чтобы никто ее оказывать нам просто не мешал.

– Что значит «не мешал»?

– Это значит, что части Забайкальской Советской армии не будут подчиняться никаким красным командирам – у нас достаточно более чем опытных офицеров. И мы будем действовать по своим планам, поскольку все ваши планы становятся известными полякам даже раньше, чем вашим собственным войскам.

– Что вы имеете в виду?

– Видите ли, в вашем руководстве – не только и не столько в войсках – есть некоторое число людей, крайне симпатизирующих полякам. У нас существует довольно неплохая разведка, и нам прекрасно известно, что всё, что решают здесь, в Москве, становится известным в Варшаве в тот же день.

– Кто⁈ – не произнес, а проревел Лев Борисович.

– Извините, раскрытие этой информации приведет к раскрытию и сотрудников нашей разведки, а этого мы допустить не можем. Нам вполне достаточно знать, что вы свои планы в секрете держать не можете, а при таких условиях победить поляков у вас не получится. Поэтому мы будем держать фронт, не ставя ваше руководство в Москве в известность. Это – раз.

– А что еще?

– Солдаты и офицеры нашей армии носят нашу военную форму, используют наши воинские звания – и вы отдадите приказ о том, чтобы к ним с вашей стороны не проявлялось никакой агрессии. Вы же член ЦК? Вот по партийной линии и прикажите. В конце концов, мы одно дело делаем, а кто во что одет и как обращается к окружающим – это уже не столь важно.

– Офицеры⁈

– Вот именно, причем эти звания носят и военные чины, и железнодорожные. Если не нравится, я немедленно поверну все мои эшелоны обратно.

– И… и много у вас эшелонов?

– Пока сюда отправлены тридцать два полка. Понадобится – можем еще два раза по столько же отправить, но пока нужды в этом мы не видим.

– Вы считаете, что этих полков хватит, чтобы победить поляков?

– А мы их и не собираемся побеждать. Мы их собираемся остановить, выгнать с русской земли, причем выгнать так, чтобы они и думать забыли о том, что на Россию можно нападать. И для этого нашей армии хватит… в качестве помощи армии вашей. В любом случае мы не собираемся делать за вас всю работу, мы лишь поможем вам ее сделать. Но мы отвлеклись, у меня есть еще и третье условие.

– И какое же?

– По завершении этой войны Советская Россия передает в состав Забайкальской республики Белостокский уезд.

– Это почему?

– Потому что я так хочу. Потому что в Белостоке дом моих предков стоит. Потому что при этом условии мои войска остановят поляков на границах уезда и не пустят дальше.

– Я не уверен, что Владимир Ильич…

– Чтобы добавить вам уверенности, передайте Владимиру Ильичу, что я Белостокский уезд заберу в любом случае. Заберу его у поляков или у Советской России, и вы увидите, что сил у меня для этого достаточно.

– Давайте об этом поговорим позже.

– Давайте, я готов это обсудить и после ужина.

– Я имел в виду…

– Я имею в виду после сегодняшнего ужина. Мне не позднее завтрашнего утра нужно письменное согласие вашего правительства о передаче Забайкальской республике Белостокского уезда. Да, и для согласования наших действий откомандируйте в мою армию полковника Гиттиса. Я понимаю, что вы лишаетесь одного из самых опытных ваших командиров, но ведь это временно, и к тому же поможет быстрее остановить поляков.

– Вы считаете Гиттиса опытным? Да он отступил перед поляками разве что не бегом!

– Он уступил территорию, но сохранил армию, которая чуть позже территорию забрала обратно. А ваш этот… как его… Тухачевский забрал территорию, причем не нужную России территорию – и потерял армию, поэтому вскоре вы останетесь и без армии, и без территории. Ну, если мы все же не поможем… Вы готовы продолжить обсуждение после ужина? Тогда я откланиваюсь… до завтра.

Положение на фронте было настолько паршивым, что утром Лев Борисович положил на стол перед Николаем Павловичем подписанный Лениным «Договор о передаче в юрисдикцию Забайкальской республики Белостокского уезда». А перед обедом в консульство Республики (созданное по согласованию со Сталиным в Москве) «сопровождающие его лица» привели выдающегося специалиста по железным дорогам Юрия Владимировича Ломоносова. Николай Павлович за обедом с большим удовольствием пообщался со столь известным специалистом, выслушал его рассказ о трудностях управления разоренными железными дорогами и методах борьбы с саботажем. А затем приказал «сопровождающим лицам» тушку специалиста закопать где-нибудь в тихом месте Подмосковья…

Присутствовавший при разговоре Николай Андреевич Малинин поинтересовался:

– А за что конкретно вы его так? То есть я понимаю, что тварь он та еще…

– А вот за то, что он тварь. И вор. Я пока до главного вора добраться не могу, руки коротки – но расчистить вокруг него площадку для дальнейшей работы было бы крайне неплохо. Так почему бы не начать с этого мерзавца?

– А кто следующий?

– Следующих много, так что до кого первого доберемся. Есть у меня определенные мысли по этому поводу, а ваши люди мне эти мысли помогут сделать реальностью. Когда приходит первый воинский эшелон?

– В Москву послезавтра три приходят, а вот дальше когда уйдут…

– Полковника Никитина позовите…

Полковником Николай Николаевич Никитин стал еще во время войны. То есть во время Великой войны, где как раз в Польше и воевал. И воевал неплохо, о чем говорили четыре ордена (две «Анны», «Станислав» и «Владимир») и Святой Георгий. После революции долго не примыкал ни к красным, ни к белым, и вообще старался держаться от «политики» подальше. Настолько подальше, что когда его – проживающего с семьей в Томске – мобилизовал Колчак, то он – вместе переданным под его командование батальоном (что он счел вообще-то оскорблением) – просто «передислоцировался» в Читу и в гражданской войне вообще участия не принимал.

Но когда уже Председатель правительства Забайкальской республики бросил клич «Все на защиту России от ляхов», он вызвался одним из первых. Все же мнение Николая Николаевича о поляках было, мягко говоря, абсолютно нецензурным: в пятнадцатом он – во главе единственной роты – после приказа об отступлении двое суток удерживал рубеж чтобы обеспечить эвакуацию госпиталя, а когда позицию оставил, то узнал, что весь госпиталь, включая раненых, врачей и сестер милосердия, вырезали местные поляки…

Тогда Николай Николаевич поклялся «вернуться и отомстить», но вот раньше вернуться как-то не получалось. Зато теперь появился шанс клятву исполнить. Причем с легкостью: у него был полк, в боях закаленный, а большинство солдат и офицеров в нем тоже к полякам относились без нежности. Он таких специально подбирал, благо было из кого: ветеранов войны в Забайкальской республике собралось достаточно, так что найти среди них тех, кто в Польше повоевать успел, было нетрудно. Да и опыта они все в последнее время набрались: полк принимал самое активное участие в освобождении Монголии от китайского ига. Конечно Монголия – это совсем не Польша, да и поляки не китайцы, но и те же китайцы помогли многому в боях научиться, и научиться такому, что для европейца окажется сюрпризом. Причем сюрпризом весьма неприятным.

Двадцатого августа поляки объявили о взятии Бреста и подошли к Белостоку. Правда, штурмовать Белосток они пока не начали, поэтому уже двадцать первого три полка Забайкальской армии вошли в город и начали обживать его окрестности. Полковник Никитин в тот же день исполнил первый приказ Николая Павловича, но на это в городе почти никто даже внимания не обратил. Не до того было.

На следующее утро поляки начали штурм, и Николай Николаевич с удовлетворением подумал, что от китайцев они отличаются разве что формой: кавалерийская атака на укрепленные (по возможности) пулеметные позиции обычно к серьезным успехам не приводит. Но больше всего полякам досаждали не пулеметы, а простые винтовки. Причем винтовки довольно паршивые, единственным достоинством которых была высокая дальность прицельной стрельбы. Николай Николаевич через «американских друзей» все же закупил для своей армии Росс МК-III в количестве тысячи двухсот штук, так что в каждом взводе их было по меньшей мере две. И были солдаты, из них довольно метко стреляющие, так что польских офицеров забайкальцы выкашивали еще «на дальних подступах». Артиллерийская поддержка наступления у поляков тоже не задалась: в большинстве случаев батарейную прислугу русские снайперы вполне могли достать, а если пушки откатывались подальше, то откуда-то выныривали «малые диверсионные отряды» – и пушки внезапно начинали палить «по своим».

Не сказать, что все это нанесло полькой армии огромный урон, но поляки остановились. И задумались…

А пока они думали, на русской стороне фронта нарыли еще окопов, блиндажей понаставили. Разместили еще три подошедших полка забайкальцев и, послав в совершенно нецензурной форме командующего Западного фронта, посадили в окопы и почти пять тысяч красноармейцев, командовать которыми было поручено уже Владимиру Михайловичу Гиттису. Понятно, что он командовал не в одиночку, так как Каменев все же «проникся» и позволил ему взять с собой «для согласования» и два десятка других «краскомов». И здесь польское наступление остановилось.

А южнее уже десять полков забайкальцев объяснили полякам, что Брест – это исконно русский город. То есть город они брать не стали, а просто окружили, перерезав все линии снабжения – ровно так же, как это проделывали «красные партизаны» в Забайкалье. Поляки попытались прорвать эту блокаду, чем воспользовался командующий Юго-Западным фронтом Егоров, который (при некоторой помощи еще трех забайкальских полков) взял Львов.