355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Курт Воннегут-мл » Фарс, или Долой одиночество! » Текст книги (страница 3)
Фарс, или Долой одиночество!
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 19:41

Текст книги "Фарс, или Долой одиночество!"


Автор книги: Курт Воннегут-мл



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

9

Мы спали в кроватях, изготовленных по спецзаказу. Спальни наши разделяла стена, в которой как раз проходил тайный ход. Кроватки были величиной с железнодорожный вагон.

Мы сделали вид, что тут же заснули мертвецким сном. Но не прошло и получаса, как мы опять были вместе, на сей раз в Элизиной комнате. Здоровье наше было отменным, и нам ничего не стоило приучить всех к мысли, что мы, как это принято говорить, «золотые детки пока спим».

Да, так вот, вышли мы сквозь потайную дверь, что была прямо под Элизиной кроватью, и через несколько минут уже подсматривали, что делают наши родители в библиотеке. Чуть не забыл, мы заблаговременно проделали отверстие в стене и в верхнем углу портрета профессора Илии Рузвельта Свеина.

Папа монотонно пересказывал маме сообщение из вчерашней газеты. Из достоверных источников было известно, что ученые Китайской Народной Республики произвели интересные опыты. Цель опытов – выведение мелкого поголовья людей в целях экономии. У маленького человека и потребности куда меньше. Ему нужно меньше пищи, меньше тканей для одежды.

Мама о чем-то задумалась, глядя на огонь. Папе пришлось дважды повторить сообщение об опытах китайских ученых. Наконец мама отозвалась. Она сказала, что китайцы, стоит им захотеть, могут все.

Месяц назад китайцы послали на Марс двести своих исследователей, причем без помощи космического корабля.

Ученые западного мира по сей день ломают головы, как им это удалось. Китайская же сторона воздержалась от комментариев.

Мама вспомнила, что давненько ничего интересного не изобреталось американцами.

«Почему-то последнее время все новое идет из Китая».

«А бывало, все шло от нас», – добавила она.

Более тупой диалог трудно себе представить. Такая степень взаимопонимания могла быть у людей, ну, скажем, по уши залипших в меду. Будто над ними довлело заклятие говорить лишь о том, что безразлично обоим.

И, действительно, родители находились в состоянии полнейшей прострации. Мы с Элизой еще не понимали, в чем кроется корень зла. А родителей парализовало одно страстное желание, желание, чтобы их собственные дети поскорее умерли.

Даю голову на отсечение, даже в минуты наибольшей близости и даже друг другу они ни разу словом не обмолвились о трепетно ожидаемой смерти.

Так-то вот.

Вдруг в камине что-то громко бухнуло. По-видимому, дым искал выход из сырого полена и, наконец, с грохотом вырвался на волю.

Да, вот и у мамы, которая как и прочие живые существа была лишь симфонией химических реакций, вырвался ответный вопль. Ее собственные химические элементы срезонировали на «взрыв» в камине.

Потом химикатам захотелось чего-то большего. Они решили, что настало время маме излить свою душу и обнародовать подлинное отношение ко мне и к Элизе. Дым вырвался. От ее слов могли встать дыбом не только волосы. Руки ее свело конвульсией. Спина напряглась, а лицо исказила страшная гримаса. Мама превратилась в старую-старую ведьму.

«Ненавижу их, ненавижу, ненавижу!» – вопила она.

Через несколько минут мама добавила с холодной ясностью:

«Я ненавижу Уилбера Рокфеллера Свеина и ненавижу Элизу Меллон Свеин».

10

В ту ночь она временно впала в беспамятство.

Позже мне пришлось поближе узнать собственную мать. Я так и не смог полюбить ее и, по этой же причине, кого-либо другого. Но я уважал ее принципы.

Это не мама сказала накануне нашего пятнадцатилетия: «Как я могу любить графа Дракулу и его зардевшуюся невесту?» – подразумевая Элизу и меня.

Не могла родная наша мама сказать отцу:

«Ради всего святого, как могла я породить двух слюнявых столбов-тотемов?»

И так далее в том же роде.

Папина реакция была следующей: он заключил ее в свои объятия. Он рыдал от любви и сострадания.

«Калеб, о Калеб! – кричала она. – Это была не я».

«Конечно, нет», – отвечал он.

«Прости меня», – говорила она.

«Конечно», – отвечал он.

«А Бог простит меня?» – вопрошала она.

«Уже простил», – отвечал он.

«Будто дьявол в меня вселился», – говорила она.

«Так и было, Тиша», – отвечал он.

Ее буйство пошло на спад. «О, Калеб», – вздохнула она.

Только не подумайте, что я хочу кого-нибудь разжалобить. Поэтому спешу довести до вашего сведения, что в ту пору нас с Элизой растревожить было так же легко, как каменного идола.

Нам так же остро нужна была материнская и отцовская любовь, как рыбке зонтик.

Поэтому, когда мама нежданно-негаданно стала о нас дурно отзываться и даже желать нашей смерти, мы восприняли это как очередную задачу интеллектуального порядка. А решать задачи мы очень любили. Может быть, мы могли бы разрешить и эту, не прибегая, естественно, к самоубийству.

Мало-помалу мама взяла себя в руки. Она настроилась еще на штук сто подобных дней рождения, если то испытание, ниспосланное ей Богом. Но она все же успела добавить: «Я бы отдала все, Калеб, лишь бы увидеть хоть слабый проблеск ума, малейший намек на понимание в глазах хотя бы одного из близнецов».

Чего проще?

Так-то вот.

И вот мы поспешили в Элизину комнату и написали на простыне огромный плакат.

Потом, когда родители уже крепко спали, мы тихонько прокрались в их спальню и повесили плакат на стене. Утром родители проснутся, и первое, что и бросится в глаза, будет наш плакат.

Вот, что было написано на плакате:

«Дорогие Мутэр и Патэр! Никогда не станем мы красивыми, но мы можем быть умными или глупыми ровно настолько, насколько вы того пожелаете.

Преданные вам – Элиза Меллон Свеин, Уилбер Рокфеллер Свеин».

Так-то вот.

11

Вот мы с Элизой и разрушили свой рай, свой мир для двоих.

На следующее утро мы встали раньше родителей и раньше слуг, которые нас одевали. Мы не чувствовали, что над нами нависла опасность.

Одеваясь, мы еще верили в несокрушимость нашего рая.

Помню, я выбрал традиционный синий костюм-тройку в едва заметную полоску. Элиза по такому случаю надела кашемировый свитер, твидовую юбку и нитку натурального жемчуга.

Мы единодушно согласились, что говорить будет Элиза, потому что у нее красивый глубокий альтовый голос. Моему голосу явно не хватало убедительности, чтобы спокойно возвестить о том, что мир перевернулся вверх тормашками.

Не забывайте, от нас привыкли слышать лишь «бу» и «ду» и т.п.

В фойе с колоннами зеленого мрамора нам повстречалась нянька Овета Купер. Она ужасно удивилась, увидев нас при полном параде.

Прежде, чем она успела вымолвить хоть слово, мы соприкоснулись с Элизой головами в месте чуть повыше ушей. Наш единый гениальный разум изрек голосом Элизы, прекрасным, как звук альта:

«Овета, доброе утро. Новая жизнь начинается сегодня. Как тебе подсказывают собственные глаза и уши, ни я, ни Уилбер больше не кретины.

Чудо свершилось этой ночью. Мечты наших родителей осуществились. Произошло исцеление. Что до тебя, Овета, то ты не волнуйся, у тебя останется квартира и цветной телевизор. Можешь ожидать повышения зарплаты в награду за приложенные старания, которые помогли свершиться чуду. В жизни прислуги произойдет лишь одна значительная перемена: жизнь станет еще легче и приятнее».

Бесцветная уроженка Новой Англии по имени Овета стояла загипнотизированная, как кролик, которому повстречалась гремучая змея.

«Больше никогда мы не будем, принимать пищу в столовой, отделанной кафелем, – продолжал голос Элизы. – Ты увидишь, какие хорошие у нас манеры. Пожалуйста, прикажи подавать завтрак в солярий. И, пожалуйста, сообщи нам, когда встанут мать и отец. Было бы хорошо, если бы впредь нас величали „господин Уилбер“ и „госпожа Элиза“. Ты свободна, можешь идти и передай остальным о свершившемся чуде».

Овета, наконец, очнулась и присела в реверансе: «Как будет угодно, госпожа Элиза», – сказала она и поспешила разнести потрясающее известие.

Мы гордо восседали в солярии. Нестройными рядами проходила прислуга. Все хотели подивиться на новоиспеченных молодых господ.

Мы приветствовали каждого по имени и фамилии. Мы проявляли дружескую заинтересованность в их делах, чем демонстрировали полную осведомленность в происходящем вокруг. Мы никого не хотели шокировать и поэтому просили прощения за столь внезапное превращение.

«Мы понятия не имели, что кто-то хочет, чтобы мы были разумными», – говорила Элиза.

Скоро мы настолько вошли в новую роль, что даже я осмелился открыть рот и вести важные разговоры. Мой собственный писклявый голосок не казался мне больше смешным.

Послали за доктором Моттом.

Мама к завтраку не вышла. В полном оцепенении она лежала в постели.

Пришел один отец. Он был в ночной пижаме, небрит. Движения его были беспомощны, лицо переменилось до неузнаваемости.

Мы, конечно, удивились, что он не смеется от счастья. Мы поспешили приветствовать его на всех известных нам иностранных языках.

«Присядь, о, милый друг! Присядь!» – бодро пропела Элиза.

Бедняга сел.

Ему было дурно от чувства собственной вины. Как же он мог допустить, чтобы с двумя разумными существами, плоть от плоти его и кровь от крови, много лет обращались как с полными идиотами?! Более того, и советчики, и собственная совесть успокаивали его, что вполне естественно не любить нас, ибо мы не способны на ответные чувства. И потом, разве было в нас хоть что-то, за что нас мог полюбить человек в здравом уме?

А сейчас? Его святой долг – любить нас. Но это, простите, выше его сил. Наконец он воочию убедился в том, о чем давно догадалась мать и почему она не решилась спуститься к завтраку: человеческий разум и чувства, скрытые в телах монстров, только усиливают к ним отвращение.

Ни отец, ни мать не были виноваты. Вообще, никто не был виноват. Просто срабатывал врожденный человеческий инстинкт. Для теплокровных млекопитающих желать скорейшей смерти всем чудовищам так же естественно, как дышать воздухом. А мы с Элизой лишь довели этот инстинкт до невыносимой трагедии.

Не понимая, что творим, мы с Элизой переложили проклятие, висевшее над всеми монстрами, на плечи нормальных существ.

И мы еще смели взывать к уважению.

12

Наши мысли далеко не были гениальны, потому что во время всей этой катавасии мы перестали соприкасаться головами.

Мы ужасно потупели, и нам казалось, что папа просто плохо выспался. Мы подливали и подливали ему кофе – и пытались растормошить разными шуточками-прибауточками.

Я еще помню спросил, отчего сливки стоят дороже, чем молоко.

Папа ответа не знал. Тогда Элиза сказала: «Вот недогадливый, ну разве корове приятно сидеть на такой маленькой бутылочке?»

Мы немножко посмеялись, немножко покатались по полу. Потом Элиза встала, уперла руки в бока и, возвышаясь над папой, ласково пожурила его, словно маленького мальчика.

«Ну и соня! – сказала она. – Ну и соня!»

В это время прибыл доктор Стюарт Роллингз Мотт.

Доктору Мотту уже успели сообщить по телефону о ночных метаморфозах, но это никак не отразилось на его поведении. Он задал свой обычный вопрос: «Как поживаем?»

И тут я произнес первые в присутствии доктора Мотта разумные слова: «Папа никак не просыпается», – сказал я.

Спокойствие доктора Мотта было феноменальным. Он повернулся к нам спиной и стал говорить с нянькой Оветой Купер о ее больной матери.

Отца взбесила невнимательность доктора, плюс к тому, он, наконец, нашел на» ком можно сорвать злость.

«Как долго это продолжалось, доктор? – поинтересовался он. – И давно вам известно, что они не кретины?»

Доктор Мотт посмотрел на часы. «Ровно сорок две минуты», – ответил он.

«Кажется, вас ничто не удивляет», – сказал папа.

Доктор Мотт тщательно взвесил каждое слово, после чего пожал плечами: «Я искренне рад за всех», – сказал он.

Но вид при этом у доктора Мотта был далеко не счастливый. Именно это побудило нас с Элизой быстро соприкоснуться головами. Происходило что-то непонятное. Мы хотели знать, что именно.

Наш гений подсказал нам, что стоит лишь быстренько впасть в кретинизм, как все станет на свои места.

«Бу», – сказала Элиза.

«Ду», – сказал я.

Я принялся дико вращать глазами.

Элиза понесла околесицу.

Я схватил намазанную маслом пшеничную булочку и запустил прямо в голову Овете Купер.

Элиза обратилась к папе: «Блю-лю!»

Я пропищал: «Фафф-бэнь!»

Папа закричал не своим голосом.

13

С того момента, когда я начал писать мемуары, прошло шесть дней. Четыре из них притяжение было слабое. Вчера оно было такое сильное, что мне с трудом удалось выбраться из постели. Моя постель напоминает гнездо, сооруженное из разных отбросов посередине вестибюля Эмпайр Стэйт Билдинга. В качестве туалета мы облюбовали шахту лифта. Так вот, чтобы до нее добраться, мне пришлось ползти на четвереньках, пробираясь сквозь заросли подсвечников. Подсвечники – мое недвижимое имущество.

Так-то вот.

Ладно, пойдем дальше. В первый день притяжение было совсем слабое. Слабое оно и сегодня. Поэтому у меня эрекция. Сегодня эрекция у всех особей мужского пола, живущих на острове. Эрекция также у любовника моей внучки Мелодии Изадора.

Мелодия с Изадором нагрузились, как на пикник, и взяли курс на перекресток Бродвея с 43-й Улицей. В дни слабого притяжения они сооружают там незамысловатую пирамиду. Делают они это на скорую руку, поэтому на строительство идет все, что попадается: и неотесанные горбыли, и болванки, и валуны, и балки, и банки масляной краски, и шины, и части машин, и казенная мебель, и театральные сиденья, и прочий хлам. Но я собственными глазами видел продукт их творчества. Должен сказать вам, у них получается настоящая пирамида, а не аморфная мусорная куча.

Да, вот и археологам будущего не нужно будет зря тратить время, разгребая хлам и докапываясь до сути. К их услугам моя книга. В пирамиде нет ни тайных комнат, ни отсеков. Там спрятан труп мертворожденного мальчика.

Младенца поместили в вычурно-разрисованную специальную упаковку для дорогих сигар с поддержанием определенного процента влажности.

Четыре года тому назад Мелодия, которая в двенадцать лет произвела на свет этого малыша, и я, его прадед, собственноручно опустили упаковку на дно канализационного люка, где она и покоится по сей день среди разных проводов и труб. Помогала нам соседка и верный друг Вера Бурундук-5 Дзаппа.

Идея построить пирамиду принадлежала Мелодии и Изадору, который впоследствии стал ее любовником. Они задумали ее как памятник жизни, которая оборвалась, так и не начавшись. Человеку, который не успел получить свое имя.

Так-то вот.

Так как младенец является моим законным наследником, то на пирамиде можно было бы написать:

«Усыпальница Принца Подсвечников».

Имя отца Принца Подсвечников покрыто тайной. Известно только, что он силой навязал Мелодии знаки своего внимания.

Мелодия опять беременна. На сей раз от Изадора. Эта милая, хрупкая рахитичная малышка с кривыми ногами и щербатыми зубами постоянна весела. В детстве она очень плохо питалась. Ничего удивительного, если учесть, что она росла круглой сиротой в гареме Короля Мичигана.

Иногда Мелодия, несмотря на свои шестнадцать лет, напоминает мне веселенькую китайскую старушку. Разве может такое зрелище радовать глаз педиатра?

Но любовь, которой с избытком одаривает ее цветущий здоровяк Изадор, как-то уравновешивает мою грусть, привнося толику радости.

У Изадора отличные зубы. Это характерно для всех представителей семейства Малин. Его не может согнуть даже самое сильное притяжение. В эти дни он носит Мелодию на руках. Предлагает носить и меня.

Семейство Малин специализируется на сборе пищи. Расселяются они в основном вокруг Нью-йоркской фондовой биржи. Ловят рыбу в доках. Добывают из-под земли консервы. Собирают фрукты и ягоды. Выращивают свой картофель, помидоры, редис и тому подобное. Ставят ловушки для крыс, летучих мышей, собак, кошек и птиц, которых потом употребляют в пищу.

Представители этого семейства всеядны.

14

Я желаю Мелодии того же, чего в свою очередь когда-то желали нам с Элизой наши родители: короткой, но счастливой жизни на «астероиде».

Так-то вот.

Да, вот и мы с Элизой запросто могли бы прожить долгую и счастливую жизнь. Черт дернул нас обнародовать свой ум. Мы бы преспокойно жили себе поживали в своем замке, потихоньку для обогрева жгли бы яблони, мебель, ограждения и обивку. А появись чужаки – мы бы тут же начали дико вращать глазами и нести околесицу.

Мы бы выращивали цыплят, развели бы овощи. И наслаждались бы себе потихоньку растущей изо дня в день мудростью. Что нам до того, что ее некуда применять?

Солнце садится. Из подземки тонкими, нервными струйками, неустойчивыми, как дым, потянулись, попискивая на лету, стаи летучих мышей. Как всегда, я вздрагиваю. Для меня их едва уловимый писк – это не абстрактный шум. Я слышу в нем болезненный стон тишины.

Я пишу при неровном свете тлеющей тряпки. Тряпка плавает в чаше с животным жиром.

У меня есть тысяча подсвечников и нет ни одной свечи.

Мелодия и Изадор забавляются, играя в трик-трак.

Тайком они готовятся к вечеринке, которую хотят устроить в честь моего сто первого дня рождения. До дня рождения остался ровно месяц.

Иногда я подслушиваю.

Не так-то просто избавиться от старых привычек. По такому случаю Вера Бурундук-5 Дзаппа решила сделать новые костюмы для себя и рабов. В ее закромах в Заливе черепах пылятся горы материй. Рабы оденутся в розовые панталоны, золотые тапочки, зеленые шелковые тюрбаны с плюмажем из страусиных перьев. Все это я узнал со слов Мелодии. Она еще говорила, будто Веру внесут на бал в роскошном кресле в окружении рабов с подносами, полными пищи и питья. Освещать путь рабы будут факелами. Они так же будут отпугивать бездомных собак, лязгая ржавыми колокольчиками.

Так-то вот.

Я постараюсь не напиться на вечеринке по поводу собственного дня рождения. Иначе у меня развяжется язык, и я разболтаю тайну о том, что жизнь, которая ждет нас после смерти, бесконечно утомительнее этой.

Так-то вот.

15

Понятное дело, нам с Элизой не позволили вновь укрыться под личиной идиотства. За малейшую попытку притворства нас принимались нещадно бранить. Да, вот и слуги, и родители с радостью ухватились за одно явное преимущество, которое давало наше превращение: на нас можно было орать без всякого зазрения совести.

Ну и досталось же нам!

Да, вот и доктора Мотта уволили. Понаехали разные там специалисты.

Поначалу это нас даже забавляло. Первыми прибыли специалисты по сердечным, легочным и почечным заболеваниям. Они исследовали всевозможные органы и жидкости нашего организма.

Специалисты были приветливы. До некоторой степени они все состояли на службе у нашей семьи. Они вели исследовательскую работу, которая полностью финансировалась из Благотворительного Фонда Свеинов в Нью-Йорке.

Вот почему так быстро удалось собрать их вместе и доставить в Гален. Семья помогала им. Пришло время им оказать помощь семье.

С точки зрения здоровья, мы были шедевральны.

Специалисты добродушно подтрунивали над нами.

Помню, один из них сказал, обращаясь ко мне, что, наверное, заманчиво быть таким высоким. «Как погода там, наверху?» – спрашивал он.

Шутки действовали успокоительно. Они привели нас к ложному заключению, что уродство не имеет никакого значения. По сей день помню слова специалиста ухо-горло-нос. Он высвечивал фонариком огромные носовые пазухи Элизы. «Мой бог, сестра, – сказал он, – бегите, свяжитесь с Национальным географическим обществом. Найден новый вход в пещеру мамонтов!». Элиза рассмеялась. Рассмеялась сестра. Рассмеялся и я. Мы все дружно смеялись.

Родители в это время предусмотрительно находились в противоположном крыле замка. Они сохраняли дистанцию, им было не до шуток.

Но уже в самом начале затеянной игры мы испытали неприятные приступы беспокойства. Происходило это, когда нас разъединяли. Некоторые исследования требовали, чтобы мы находились в разных комнатах. Чем дальше уводили от меня Элизу, тем острее я чувствовал, как моя голова превращается в чурбан, а я сам становлюсь тупым. Когда мы воссоединялись, Элиза говорила, что испытывала похожее чувство. «Будто мой череп доверху заполнили кленовым сиропом», – сказала она.

Мы продолжали веселиться и еще придумывали шуточки о глупышах, в которых сами превращались, когда нас разъединяли. Мы притворялись, что эти существа не имеют к нам ни малейшего отношения. Мы придумали для них имена. Мы прозвали их «Бетти и Бобби Брауны».

Вот и пришло время огласить Элизино завещание. Когда Элиза погибла при обвале на Марсе, мы вскрыли ее завещание и узнали волю покойной. Элиза просила, чтобы тело ее предали земле там, где она встретит свою смерть. Еще она просила, чтобы на могиле установили простой камень с надписью: «Здесь лежит Бетти Браун».

Да, наконец пришел черед последнего специалиста. Была это женщина – психоаналитик, доктор Корделия Свеин Кординер. Она и вынесла приговор о нашем пожизненном разлучении. Иными словами, это она приказала превратить нас безвозвратно в Бетти и Бобби Браунов.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю