Текст книги "Фарс, или Долой одиночество!"

Автор книги: Курт Воннегут-мл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

3

Папочка, сопровождаемый адвокатом, врачом и архитектором, устремился в Гален. Он решил лично руководить переустройством замка для нас с Элизой.

Папа поспешил отправить из Вермонта маме изящное письмецо, которое впоследствии я обнаружил в ящике тумбы. Тумба стояла возле маминой кровати. Мама к тому времени уже умерла.

Одно единственное письмецо, вот и вся корреспонденция покойных родителей!

«Тиша, драгоценная моя, – писал он. – Наши дети обретут здесь счастье. Мы смело можем гордиться. Архитектор может гордиться. Рабочие могут гордиться.

Как бы ни была коротка жизнь наших детей, мы ниспошлем им дары истинного достоинства и счастья. Мы создали для них восхитительный астероид».

После чего отец вернулся на свой собственный «астероид» в Залив черепах. Отныне и впредь по настоянию врачей родители будут навещать нас только раз в год, причем всегда в один и тот же день: в день нашего рождения.

Родительский дом из грубого бурого камня стоит по сей день всем ветрам назло.

Там разместила своих рабов наша ближайшая соседка Вера Бурундук-5 Дзаппа.

«И когда Элиза и Уилбер наконец умрут и их души вознесутся на небо, – продолжал папа, – их бренные тела предадут земле на фамильном кладбище, где покоятся под сенью яблоневых деревьев усопшие предки Свеины».

Так-то вот.

Что касается того, кто на самом деле покоился на фамильном кладбище за забором под сенью яблонь, то это большей частью были люди мало известные. Были это простые вермонтские садовники, которые всю жизнь гнули спины, ухаживая за яблонями, под которыми, наконец, обрели покой. Почти все они, без всякого сомнения, были так же неграмотны и невежественны, как Мелодия и Изадор. Иными словами – это были большие безобидные обезьяны с ограниченными способностями приносить вред. На пороге своего столетия, убеленный сединами, я утверждаю: именно так и был запланирован весь род людской.

Часть надгробий на кладбище покосилась и осела, некоторые кувырнулись носом. На тех, что устояли, эпитафии были почти полностью стерты временем и непогодами. Но был один огромных размеров чудо-монумент. Стены монумента были толстенные и сделаны из мрамора. Венчала его шиферная крыша. Такой устоит и в день страшного суда. То был мавзолей, в котором хранился прах основателя благосостояния нашего семейства, первого хозяина замка, профессора Илии Рузвельта Свеина.

В восемнадцать он получил ученую степень.

В двадцать один – основал отделение гражданской инженерии при Корнельском университете. Более того, к тому времени он уже являлся автором и обладателем нескольких важных патентов по сооружению железнодорожных мостов и устройств по технике безопасности. Всего этого было вполне достаточно, чтобы сколотить миллионное состояние.

Но он на этом не останавливается. Он основывает компанию «Мосты Свеина», которая не только проектирует, но и контролирует строительство железнодорожных мостов всего земного шара.

То был Гражданин планеты. Знание многих иностранных языков позволяло ему быть личным другом наиболее выдающихся глав государств. А когда подошла старость, его потянуло к яблоневым деревьям и отсталым родственникам, где он и поставил свой дом.

Только он мог всем сердцем любить эту средневековую громадину. Конечно, пока не появились мы с Элизой. Как же мы были там счастливы!

Хотя профессор Свеин и умер полстолетия тому назад, нас связывает тайна. Кое о чем не знали ни наши слуги, ни наши родители. По всей видимости, не подозревали об этом и рабочие, которым во время переустройства замка приходилось прокладывать трубы и проводку сквозь весьма сомнительные пространства – тайные переходы.

4

К концу своих дней профессор Свеин набрал огромный вес. Страшно подумать, как ему удавалось протискивать жирную тушу сквозь узкие тайные ходы. Но нам с Элизой повезло. Даже когда мы достигли двухметрового роста, мы легко могли пользоваться тайниками, так как потолки были на редкость высокие.

Да, вот и причиной смерти профессора Свеина явился лишний вес. Он умер у себя дома, в замке, прямо за столом во время званого обеда, который давался в честь Сэмюэля Лангорна Клеменса и Томаса Альвы Эдисона.

Бывали времена!

Мы с Элизой обнаружили меню знаменитого обеда. На первое подавался черепаховый бульон.

Время от времени слуги сетовали на то, что в замке завелись привидения. Они слышали, как внутри стен кто-то читает и смеется. Поскрипывали ступеньки там, где не было лестниц, хлопали невидимые двери.

Так-то вот.

Скоро мне перевалит за сто. Я, наверное, совсем выжил из ума, и меня все подмывает заорать среди руин Манхэттена: «Что плохого мы сделали, за что вы так зверски издевались надо мной и моей сестрой в проклятом замке с привидениями?»

Проходит время, и я начинаю думать, что мы, пожалуй, все-таки были самыми счастливыми на свете детьми.

Вакханалия счастья продолжалась до того дня, пока нам не исполнилось по пятнадцать лет.

Есть над чем подумать.

Да, вот и потом, через много-много лет, когда я стану сельским детским врачом и буду принимать больных в замке своего детства, я буду неустанно повторять себе, осматривая очередного юного пациента: «Это маленькое существо только что прибыло на нашу планету. Оно ровным счетом ничего о ней не знает. Его еще не тревожит, кем оно может стать. Оно с готовностью выполнит все, чего от него хотят».

Эти самые рассуждения проливают некоторый свет на ход наших с Элизой детских мыслей. Вся достигавшая нас информация заключалась в том, что ай как хорошо и удобно быть кретином. Кретином быть даже очень симпатично. Вот мы и вели себя, как кретины.

Мы решительно отказались говорить членораздельно. «Бу», «ду» – говорили мы при посторонних и несли всякую околесицу, неистово вращая глазами. Мы ломали комедию и дико ржали. Мы даже пробовали есть канцелярский клей.

Так-то вот.

Не надо забывать, что мы были своего рода ядром, вокруг которого вращались жизни людей из обслуги. А эти люди могли упиваться своей благородной христианской миссией без всякого зазрения совести лишь при одном условии: мы с Элизой остаемся беспомощными и мерзкими. Прояви мы малейшие признаки ума и самостоятельности – и они тут же превращаются в безликих, серых подчиненных. Начни мы выезжать в свет – и они теряют удобные квартиры с цветными телевизорами, высокооплачиваемые работы и впридачу иллюзии о собственной незаменимости.

Итак, с самого первого дня они беззвучно взывали, надеюсь, бессознательно: «Будьте беспомощны, будьте отвратительны…». Они жаждали, чтобы мы свершили лишь один шаг на пути человеческого прогресса, а именно: чтобы мы научились ходить в туалет.

Со своей стороны мы были рады-радешеньки услужить.

Но, тайно от всех, уже в четыре года, мы научились читать и писать по-английски. К семи годам мы научились писать и читать по-французски, немецки, итальянски, древнегречески и знали латынь. Более того, нам удалось проникнуть в тайны математических исчислений.

В замке, в котором мы жили, пылились тысячи книг. К десяти годам мы прочитали их все. Излюбленным временем для чтения было у нас время послеобеденного отдыха или ночи. Читали мы при тусклом свете свечи, притаившись в каком-нибудь закоулке тайного перехода, а порой и прямо посреди мавзолея Илии Рузвельта Свеина.

Но перед взрослыми мы по-прежнему пускали пузыри, несли околесицу и т.п.

Вот забава!

Зачем пыхтеть от натуги ради того, чтобы публично продемонстрировать свой интеллект? К тому же он не казался нам таким уж привлекательным и необходимым. Интеллект был для нас лишним подтверждением нашей экстраординарности, как, скажем, шестые пальцы на руках и ногах и дополнительные соски.

Чем черт не шутит, может, мы были правы?

Так-то вот.

5

Пока суд да дело, странный доктор Стюарт Роллингз Мотт не терял время даром. Он регулярно взвешивал, измерял нас, заглядывал в наши выхлопные отверстия, изучал образцы кала. Делал он все это на совесть.

«Как поживаем?» – говорил он. На что мы с готовностью отвечали: «Блюх… дух…» и т.д. Между собой мы звали его «Душка камбала».

Со своей стороны мы делали все возможное, чтобы один день, как две капли воды, походил на другой. Например, каждый раз, когда «Душка камбала» восторгался нашим аппетитом и регулярной работой желудочно-кишечного тракта, я засовывал в уши большие пальцы рук и дико тряс остальными. В это же время Элиза резко задирала юбку и хватала зубами резинку, на которой держались колготки.

В ту пору мы с Элизой свято верили, и между прочим, я верю и по сей день, что можно пройти по жизни без особых потрясений, если выработать штук десять или около этого каждодневных ритуалов, которые и повторять без конца.

В идеале Жизнь – это что-то вроде менуэта или вирджинского рила, или фокстрота, которым легко можно обучиться в школе бальных танцев.

И сегодня я не могу с полной уверенностью сказать, то ли доктор Мотт любил меня и Элизу и, обнаружив нашу гениальность, по-своему старался оградить нас от грубости и жестокости внешнего мира; то ли просто пребывал в коматозном состоянии.

Если не считать сестру, «Душка камбала» – вот с кем я просто помираю от нетерпения встретиться в загробном мире. Так и хочется спросить, что же все-таки он о нас думал, о чем догадывался, а что знал наверняка.

Легко представить, сколько вопиющих оплошностей допускали мы с сестрой. Эти оплошности просто кричали о нашем интеллекте. Мы были только детьми. Мы не прошли еще школы житейских хитростей.

Пуская пузыри, мы бессознательно сыпали иностранными словечками, которые можно было узнать. Заглянув в замковую библиотеку, доктор мог заметить, что кто-то переставил книги. К тому же он знал, что слуги не имели обыкновения заходить в библиотеку.

Наконец, он сам мог обнаружить тайные ходы. После ежедневных медицинских осмотров, доктор обычно бродил по всему замку. Слугам он объяснял это наследственным увлечением архитектурой. Почему бы ему не забрести в один из переходов, где валялись недочитанные книги, а пол был густо закапан воском от свечей?

Что такое счастье?

Для нас с Элизой счастьем было постоянно быть друг с другом, иметь кучу слуг, отменное питание, уединенный, забитый доверху книгами замок и свой «астероид», покрытый, насколько хватало глаз, яблоневым садом.

Счастьем было развиваться как составная часть уникального единого мозга.

Случалось, мы лапали друг друга, тесно соприкасались, но исключительно из интеллектуальных побуждений. По правде говоря, Элиза полностью оформилась к семи годам. А я достиг половой зрелости лишь во время последнего года обучения на медицинском факультете Гарварда. Мне тогда исполнилось двадцать три.

Телесный контакт с Элизой только усиливал взаимопроникновение мыслей. Так рождался гений, который погибал, как только мы разъединялись, и появлялся вновь при контакте.

Мы не думали о том, что по отдельности наши умы неполноценны. Например, читал и писал за двоих только я. Элиза до самой смерти оставалась неграмотной. А вот по части интуитивных скачков в неведомое главенствовала Элиза. Это она решила, что для нашей же пользы будет лучше притворяться кретинами, но научиться ходить в туалет. Элиза догадалась, для чего предназначались книги и что означали едва различимые пометки на полях. Именно Элиза почувствовала какую-то несоразмерность в комнатах и коридорах замка. Мне оставалось только методично, метр за метром, все измерить, обстукать панели стен и паркет отверткой и кухонными ножницами. Мы искали выход во внутренний скрытый мир – и нашли его.

Так-то вот.

Да, читал за двоих я. Сейчас мне кажется, что тогда не осталось ни одной книги, изданной до Первой Мировой войны на индо-европейском языке, которую бы я не прочитал вслух.

Запоминала за двоих Элиза. Она решала, что нам изучать дальше. Только Элиза могла соединить две, на первый взгляд, не имеющие ничего общего идеи и получить новую.

Элиза умела сопоставлять.

Большая часть поглощаемой нами информации безнадежно устарела. Ничего удивительного, ведь после 1912 года новые книги редко попадали в замок. Кое-какие книги не имели временных ограничений. Часть книг была откровенно глупа, вроде танцев, которым нас учили.

Хотите, изображу точную историческую версию тарантеллы прямо на развалинах Нью-Йорка? Достоверность и презентабельность гарантируются!

Я часто задаюсь вопросом, были ли мы с Элизой действительно гениальны?

И всегда отвечаю: да. Я не боюсь выглядеть хвастуном, ведь я был всего лишь составной частью изумительного разума. Более того, нас никто не учил.

Вспоминаю, как нам нравилось критиковать эволюционную теорию Дарвина. Только подумайте, какими уязвимыми становились особи, решившие эволюционировать. Пока они из кожи вон лезли, отращивая мощные крылья или броню, их за милую душу могли сожрать более практичные собратья, которые плевать хотели на прогресс.

Нам принадлежит, по крайней мере, одно точное предсказание. Настолько точное, что аж жуть берет.

Слушайте: началось все с загадки, как это древним людям удалось воздвигнуть пирамиды в Египте и Мексике, огромных каменных идолов на острове Пасхи и доисторические столбы в Стоунхендже. Ведь у них не было современной техники и приспособлений.

Из чего мы делаем заключение: в те стародавние времена бывали дни слабого притяжения. В эти дни люди и расправлялись с огромными каменными глыбами, будто это были детские кубики. Мы даже пришли к выводу, что длительные периоды устойчивого притяжения не являются нормой для земных условий. Мы предсказали, что в любой момент земное притяжение может стать таким же капризным и непостоянным, как жара и холод, направление ветров, снежные бури, ливни и ураганы.

Да, а еще мы с Элизой первыми пришли к мысли о несовершенстве Конституции Соединенных Штатов Америки. По нашему мнению, она была заурядным руководством по нищете и страданиям. Дело в том, что весь успех кампании по поддержанию у простых людей чувства гордости и счастья – в разумных рамках – зависел от самих людей. В руководстве, именуемом Конституцией, не давалось никакого совета, как людям стать грозной силой в противовес властям. Мы решили, что, очевидно, составители Конституции просто не заметили простых людей, у которых не было ни большого состояния, ни влиятельных друзей, ни выборных должностей. А ведь именно эти люди несут в себе истинную силу и красоту.

Все же мы думали, что, скорее всего, составители Конституции по какой-то случайности не учли, что по естественным и вполне закономерным причинам живые существа в критических ситуациях сплачиваются в большие новые семьи, как, например, семья депутатов или семья других выборных представителей.

Во времена нашей с Элизой гениальности мы даже отважились выдвинуть предложение, чтобы в Конституцию была внесена поправка, согласно которой каждому гражданину гарантировалось бы право членства в одной из семей. И не важно, кто этот человек: придурок, сумасшедший или просто дефективный. И семья эта должна быть так же ловко и крепко сколочена и так же закрыта для всех посторонних, как и славная семья выборных представителей.

Ай да молодцы мы с Элизой!

7

Представляете, вот было б здорово, особенно для Элизы, если б в один прекрасный день, как по волшебству, мы из гадких утят превратились в прекрасных лебедей! Но, увы, день сменялся днем, а мы становились все гаже и гаже.

Мужчина двухметрового роста – еще куда ни шло. В этом есть даже свои преимущества. Например, несмотря на цыплячьи плечи, голосок, как звук флейты пикколо, и полное отсутствие даже жидкой растительности на бороде и в более интимных местах, мои акции были достаточно высоки и в приготовительной школе, и в колледже. Я был лучшим игроком в баскетбол. Да, вот и через много лет, когда я избирался депутатом от штата Вермонт и голос мой окончательно огрубел, рост дал мне полное основание сделать на предвыборных щитах следующую надпись: «Только большому человеку по плечу большое дело!»

А что могла ждать от жизни бедная Элиза? Вы можете себе представить более-менее удовлетворительное занятие, которое можно было бы подогнать к нуждам двухметрового двенадцатипалого, четырехгрудого, весом в центнер, неандертальца женского пола?

Даже детьми мы понимали, что конкурсы красоты не для нас.

Однажды Элиза изрекла пророческие слова. Ей тогда было не больше восьми лет. Так вот, сказала она, а почему бы мне не быть победительницей конкурса красоты на Марсе?

Да, она предчувствовала, что найдет свою смерть на Марсе.

Детьми мы наивно верили, что нам ужасно повезло, что мы некрасивы.

Мы узнавали из многочисленных книг романтического направления, читанных мною вслух высоким надтреснутым голосом, что в личную жизнь красивых людей постоянно врываются авантюристы и начисто ломают ее.

Этого нам хотелось меньше всего. Ведь вдвоем мы обретали не только гениальность, но и свою Вселенную, заселенную по нашему же вкусу.

Необходимо отдать должное: одевались мы во все лучшее, что только можно было купить за деньги. Ежемесячно наши феноменальные мерки отсылались лучшим в мире портным, обувщикам, модельерам, белошвейкам.

Няньки, которые одевали и раздевали нас, получали неописуемое удовольствие, наряжая нас для воображаемых светских развлечений миллионеров. Нас одевали для танцев, скачек, лыжных каникул в горах, занятий в частных закрытых школах, вечеринок на Манхэттене с морем шампанского и прочих оказий. На самом деле мы никогда не покидали свой «астероид».

Так-то вот.

Несмотря на всю гениальность, обладая чувством юмора и понимая комизм происходящего, мы даже не догадывались, что находимся в самом центре трагедии. Нам даже не приходило в голову, что кого-то тошнит от восхищения при встрече с нами. Как же мы были наивны, если не сознавали всей важности красивой внешности.

Вот почему рассказ «Гадкий утенок», который я как-то прочитал Элизе в мавзолее, показался нам полнейшей бессмыслицей.

В рассказе, если вы помните, говорится о птенце, которого растили утки. Он был самым уродливым и неказистым утенком. Когда он вырос, он превратился в лебедя. Помню, как по ходу чтения Элиза сказала, что рассказ был бы куда интересней, если бы в конце маленькая птичка, вразвалочку прохаживаясь по бережку, вдруг превратилась в носорога.

Так-то вот.

8

Не скрою, мы частенько грешили с Элизой тем, что подслушивали разговоры взрослых. Делали мы это из тайных укрытий.

Справедливости ради необходимо сказать, что до злополучного пятнадцатилетия мы ни разу не слышали худого слова в свой адрес.

Мы не представляли особого интереса для слуг, которые вполне привыкли к нашим выходкам.

Доктора Мотта занимало исключительно количество поглощаемой нами пищи и соответственно выводимых отходов.

А милые родители во время ежегодных налетов на «астероид» бывали полностью парализованы нашим видом, и языки прочно застревали у них в горле.

Помню, как во время кратких визитов папа имел обыкновение подробно пересказывать маме то, что он вычитал во вчерашней газете. Делал он это непременно с отрешенным видом, запинаясь на каждом слове.

Родители не забывали захватить для нас подарки. Это были игрушки торгового дома Шварца.

Фирма гарантировала, что «игрушки благотворно повлияют на умственное развитие вашего трехлетнего малыша».

Так-то вот.

Да, я порой задумываюсь над разными шутками, которые выкидывает судьба. Нет в этой жизни ничего хорошего, поверьте, особенно во второй ее половине. Но Мелодии и Изадору я об этом ни-ни! Пусть себе пока радуются!

Вот я и снова вспомнил первоклассную шутку. Ее почему-то хранили от нас с Элизой в строжайшей тайне. При воспоминании меня тут же охватывает благоговейный трепет.

А шутка сама по себе проста до неприличия: наши собственные родители с нетерпением ждали нашей смерти.

Родители прибыли к ужину. Ужинали мы обычно в четыре часа дня. Подарки вручались только на следующий день.

Как всегда, мы устроили небольшую перестрелку среди отделанных кафелем стен столовой. Я запустил в Элизу авокадо. Она поразила меня филе. Потом мы дружно обстреляли служанку теплыми домашними булочками от Паркера. Мы делали вид, что понятия не имеем о приезде родителей. Более того, не моргнув глазом, мы притворились, что не замечаем, как родители наблюдают за нашим поведением сквозь узкую дверную щель.

Да, вот и после перестрелки, так еще и не встретившись с родителями лицом к лицу, мы подверглись обряду очищения: нас тщательно вымыли и посыпали ароматным тальком. Потом обрядили в пижамы, халаты и тапочки. Спать нас укладывали обычно в пять. Мы притворялись, что спим по шестнадцать часов в сутки.

После этого наши няньки Овета Купер и Мэри Сельвин Кэрк проворковали, что в библиотеке нас ждет сюрприз. На наших лицах было написано полное недоумение.

К тому времени мы уже были настоящими великанами.

Я тащил за собой на веревочке резиновый катер. Считалось, что это моя любимая игрушка. Колтун иссиня-черных Элизиных волос украшала красная бархатная лента.

Как всегда, нас предусмотрительно отделял от родителей массивный журнальный стол.

Как всегда, родители сидели, потягивая бренди.

Как всегда, в камине шипели и потрескивали сосновые и свежеспиленные яблоневые дрова.

Как всегда, свысока улыбался участникам ритуальной сцены с писанного маслом портрета профессор Илия Рузвельт Свеин.

Как всегда, родители поднялись навстречу нам из кресел. Они смотрели на нас снизу вверх. Они улыбались кисло-сладко, едва скрывая свое отвращение. Пока что мы об этом не догадываемся.

Как всегда, мы изобразили бурный восторг, не забывая сделать вид, что не узнаем их.

Как всегда, папа держал речь.

«Как поживаете, Элиза и Уилбер? – поинтересовался он. – Выглядите вы прекрасно. Мы рады вас видеть. Вы узнаете нас?»

Мы с Элизой неловко переглядывались, вращая глазами и беспомощно лепеча по-древнегречески. Помню еще, Элиза отпустила шуточку на древнегреческом, что вот, мол, счастье подвалило, быть в кровном родстве с такими куколками.

Папа пришел на помощь. Он произнес имя, которое мы ему дали на своем дурацком языке много лет назад.

«Я ваш Блю-лю», – сказал он.

Мы с Элизой стали как вкопанные.

«Блю-лю, – наперебой повторяли мы, захлебываясь от счастья. – Блю-лю! Блю-лю!»

«А это, – сказал папа, указывая на маму, – ваша Маб-лаб».

Новость произвела еще более бурное оживление. «Маб-лаб! Маб-лаб!» – орали мы, что есть мочи. И как всегда именно в этот момент мы совершили с Элизой огромный интеллектуальный скачок. Без всякой посторонней помощи мы в который раз сделали умозаключение, что раз приехали родители, значит жди дня рождения! И мы принялись распевать: «Фафф-бэнь, фафф-бэнь», что на идиотском языке означало день рождения. Как всегда, мы при этом скакали вниз-вверх, а пол ходил под нами ходуном. Но тут приходил черед запредельного торможения. Весь наш вид говорил о непосильности обрушившегося счастья.

На этом комедия обычно заканчивалась. Нас уводили.

Так-то вот.