Текст книги "Одинокий всадник"

Автор книги: Курмангазы Караманулы

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

20

Ночью ему приснилось нечто странное. В безводной и безлюдной пустынной степи на четырех стойках был сооружен навес, а на крыше этого навеса сидела девушка с двумя длинными косами и в белом приталенном платье. Киикбай парил в воздухе над нею, и ему очень хотелось узнать, чем же занимается девушка здесь, на крыше. Она не поднимала головы и не смотрела на него, но он почему-то знал, что она очень красива. Наконец ему удалось рассмотреть, чем она была занята – вышивала. А Киикбай все летал и летал над ней, и было ему так хорошо, что не хотелось опускаться на землю.

Он и проснулся, все еще ощущая этот полет. Хотелось, чтобы сон продолжался: ведь Киикбай догадался, кто была эта девушка. Это была Инкар из аула Кулакчий.

Парень открыл глаза и почувствовал, что улыбается. Увидел над собой совершенно чистое синее небо и подумал: «Вспоминает ли она меня? Может, оттого и приснилась, что вспоминает?»

– Инкар, – с нежностью произнес он.

Красивое у нее имя, и сама она очень красивая. В Косагаче немало красивых девушек, но разве хоть одна из них сравнится с Инкар!

«Может быть, она тоже иногда видит меня во сне», – с тайной надеждой подумал он. Как бы ему хотелось, чтобы это было так!

Вокруг еще властвовали тени. Но солнце, поднимаясь все выше и выше, скоро прогонит их, заставит раствориться в песке.

Киикбай чувствовал себя посвежевшим и совершенно здоровым. Даже боль в ноге, кажется, прошла. Он подвигал этой ногой, помял ее – боли и впрямь не было. Зато давал знать себя голод. Конечно, он вчера наелся до отвала, но все равно это были лишь ягоды, а одними ими долго сыт не будешь. Он вспомнил про полный бурдюк этих ягод. Тут же развязал горловину и отправил в рот несколько горстей.

Сидел и ел, пока не заметил, что бурдюк ополовинен. «Хватит», – остановил он себя. Хотел было пойти опять к поляне и пополнить запас, но потом подумал, что на это уйдет немало времени, а ему надо идти, и отказался от своего намерения.

«Где-нибудь еще встретится», – успокоил он себя.

К полудню, пройдя верст пятнадцать и поднявшись на какой-то бархан, он глазам своим не поверил: по правую руку от него вдали темнели сосновые рощи, те самые рощи, которые они видели несколько дней назад.

Сначала Киикбай уверен был, что бандит свернет именно туда, но это оказалось ошибкой. Нет, Кулбатыр почему-то повернул в сторону. «Куда же он движется в таком случае? Что у него на уме?»

Киикбай устал от быстрой ходьбы. Хотелось как можно скорее настигнуть злодея. В глотке першило от сухости.

«Надо терпеть, – твердил он себе всю дорогу. – Надо терпеть!»

Наконец не выдержал, уселся, снял бурдюк и начал мять его кулаками, потом развязал и напился, глотая вместе с соком теплые ягоды. Но тут же укротил свою жадность: надо быть бережливым.

В самую жару, когда солнце повисло на макушке неба и, казалось, не хотело сдвинуться с места, следы вывели его в довольно глубокую лощину. Еще до этого его немало удивило то, что следы, шедшие прямо, стали описывать круги и петлять. Кулбатыр явно был не в себе.

Пройдя по лощине несколько шагов, парень неожиданно увидел метрах в десяти брошенное седло. Сердце Киикбая замерло. Он снял с плеча карабин, клацнул затвором, загоняя в ствол патрон.

Слева виднелись заросли ивняка, и Киикбаю казалось, что сейчас оттуда грянет выстрел. Но было тихо. Киикбай пригляделся как следует и понял: страхи его напрасны.

Он обследовал всю лощину. Конечно, это было место ночевки Кулбатыра. Вот тут он лежал, а вот его не очень четкие следы. Видимо, бандит ранен в ногу, потому что справа остается нечто похожее на борозду, а рядом – заметный отпечаток тыльника винтовки.

За ивняком Кулбатыр хотел выкопать колодец, но углубился всего сантиметров на тридцать и бросил. Не хватало сил. Киикбай вернулся к седлу и нашел рядом с ним коржун.

«Что бы все это могло значить? – ломал он голову. – Почему Кулбатыр уехал охлябью[30]30
  Охлябью – без седла.


[Закрыть]?»

Только выбравшись из лощины, парень понял, что тут происходило. На песке была невообразимая мешанина из конских и человеческих следов. Киикбаю вспомнилось, как позавчера, после ранения, бандит с отчаянием карабкался на своего коня. Тут, видимо, было то же самое. Кулбатыр попытался взобраться в седло, но именно оно и мешало перекинуть ногу. Тогда он сбросил его, подвел коня вот к этому бугорку и кое-как влез ему на спину. Стало ясно парню и другое: Кулбатыр ни разу не останавливался, вероятно, боялся слезть с лошади и сделал первую, вот эту, остановку, когда его окончательно покинули силы.

Следы опять вели в сторону от сосняков. После всего увиденного в лощине теперь и это поддавалось объяснению. Кулбатыру, наверно, до того худо, что он решил уже не прятаться, а добраться до какого-нибудь ближайшего аула – ему нужна людская помощь.

«А какой аул отсюда ближе всех?» – спросил себя Киикбай.

Если бы он знал какой. Но в том-то и беда, что в этих краях он почти ничего не знал.

Солнце пекло нещадно. Одежда давно прилипла к телу и пропиталась солью, которая, казалось, разъедает кожу. Губы до того спеклись, что стали шершавыми, в горле горело от сухости. Каждый шаг давался все с большим и большим трудом.

Неожиданно следы повернули на запад. До этого Кулбатыр все время держал направление на восток, к выходу из пустыни. Это немало удивило Киикбая. Но делать было нечего, повернул и он. Прошел шагов сто – и опять поворот на восток. Что за чертовщина? И лишь после того как с подобным Киикбаю пришлось встретиться несколько раз, он понял: да ведь Кулбатыр попросту теряет сознание! Так было там, перед лощиной, где конь кружил на одном месте, а потом петлял бог знает как, так было и теперь.

Кулбатыр изнемогал. Но изнемогал и Киикбай. Тело переставало подчиняться его воле. Вконец выдохшись, он добрел до бархана и сел спиной к солнцу. Снял бурдюк и сделал несколько глотков. Сок был по-прежнему сладок, но в нем появился привкус дрожжей, он начал бродить – жара делала свое дело. Однако Киикбаю было все равно. Не замечая, он сполз вниз, уперся в песок спиной и вытянул ноги. Повсюду, куда ни кинь взор, все те же однообразные барханы. Ни травинки, ни кустика вокруг.

Киикбай закрыл глаза и долго сидел, то впадая в забытье, то вновь приходя в себя. Лица его коснулся горячий ветер, будто чье-то огненное дыхание. Он открыл глаза и на мгновение замер от изумления. В струящемся над барханами мареве показалась конская голова. Но это длилось лишь секунду, в следующий момент голова исчезла, будто ее и не было. Парень вскочил на ноги и долго всматривался туда, где ему почудился конь, но так ничего и не увидел.

Он опять опустился на землю и предался томительной дреме. Сколько так продолжалось, Киикбай не знал, но когда усилием воли сбросил с себя почти поборовшую его усталость и поднял голову, опять заметил рыжего коня. Конь шел к нему, глядя на парня широко открытыми печальными глазами. Киикбай зажмурился, он боялся, что конь снова исчезнет, а разомкнув наконец веки, увидел, что конь не один, его ведет в поводу красивая девушка в белом приталенном платье с двумя длинными черными косами на груди.

«Как тебя зовут, джигит?» – спросила она нежным голосом.

«Киикбаем», – ошеломленно ответил парень.

«А почему ты сидел с закрытыми глазами?»

«Боялся потерять из виду твоего коня».

Девушка улыбнулась, поставила ногу в стремя и взлетела в седло.

«Закрой глаза!» – крикнула она Киикбаю.

И он повиновался. А когда опять открыл их, никакой девушки не было и в помине, она словно в воздухе растворилась. Но рыжий конь был. И конь этот убегал от парня.

«Бред у меня, что ли?» – спросил себя Киикбай. Он слыхал, что от усталости и зноя с человеком бывает всякое, такое иногда померещится, что поверить потом невозможно. А потому сильно потер пальцами глазницы и глянул в ту сторону, где только что видел коня.

Конь не пропал. Он и в самом деле уходил от Киикбая все дальше и дальше. Парень подхватил с земли карабин и кинулся следом. Но куда там! Уже через несколько минут он понял, что коня ему не догнать тот шел уверенной ходкой рысью и вскоре исчез среди барханов.

Некоторое время Киикбай стоял, размышляя, не наваждение ли этот конь, как совсем недавно была простым наваждением девушка. Но пришел к выводу, что коня он все-таки и правда видел. И конь этот принадлежал конечно, не кому иному, как Кулбатыру. Значит, бандит так и не смог выбраться из песков.

Он пошел по прежнему следу. Одежда пропиталась потом и от этого карабинный ремень сильно натирал плечо Киикбай время от времени перевешивал оружие, но это мало помогало. Карабин стал таким тяжелым, что тянул к земле. Киикбай хоть и не отличался высоким ростом, но был крепким парнем, только всякая сила имеет, видимо, свой предел.

На склоне одного из барханов он обнаружил место, где Кулбатыр потерял лошадь. То ли упал с нее, то ли сам слез – разобрать было трудно: все вокруг истоптано. Но именно отсюда следы коня шли в одну сторону, человека – в противоположную.

Бандит двигался медленно, опирался на винтовку, правая нога его оставляла за собой борозду. Идти ему было трудно. Вот здесь он опять ложился, чтобы передохнуть. Уходя, оставил сморщенный, уже ненужный бурдюк. Рядом с ним валялся пояс с ножнами от кинжала, но самого кинжала поблизости не было. Еще Киикбай увидел пустой кисет.

Парень понимал, что близится встреча. Бандит истощил силы и уйти далеко не сможет. А потому, опасаясь засады, Киикбай стал особенно осторожным, приглядывался к каждой кочке, к каждому кусту, старался не упускать из виду ничего подозрительного.

Кулбатыр останавливался чаще и чаще, и все-таки, поднимаясь на очередной бархан, Киикбай видел, что цепочка следов продолжает тянуться.

«До чего же выносливый тип!» – думал с раздражением Киикбай.

Он сам уже едва волочил ноги. Они вязли в сыпучем песке, и выдирал он их оттуда, как из болота. Темнело в глазах, и начинала кружиться голова. Нет, так долго он не выдержит! Пройдя еще с полкилометра, сел, выпил и съел все, что осталось в бурдюке, но не утолил ни жажды, ни голода.

Поднимаясь на барханы, он видел поблизости довольно глубокие овраги, там могла быть и вода, и ягоды. Превозмогая усталость, он побрел туда, но, сколько ни лазил по этим оврагам, не обнаружил ни воды, ни чего-то съедобного.

Он уже потерял всякую надежду, когда, выбираясь наверх, неожиданно увидел полузасыпанное песком черемуховое дерево. Это было спасением. Киикбай – откуда только силы взялись! – почти бегом кинулся к нему и, вцепившись в ветви, пригибая их, стал лихорадочно обрывать черные спелые ягоды, тут же отправляя в рот.

Он придавливал ягоды к нёбу, высасывал сок и выплевывал косточки, а когда наконец насытился, долго еще набивал ягодами бурдюк. Потом тут же, у куста, прилег на спину и прикрыл глаза. Однообразные видения одолевали его: барханы, барханы, барханы... Один раз мелькнул образ красивой девушки в белом, Киикбай улыбнулся и уснул. Он проснулся от какого-то странного звука. То ли человек хрипел, то ли это был рык какого-то зверя, Киикбай сразу не мог определить, но на всякий случай подтянул к себе карабин и стал усиленно вслушиваться в ночную темень. Он долго просидел не шевелясь, но, кроме треска кузнечиков, так ничего и не услышал. «Пригрезилось, наверно», – подумал он и снова лег.

Сердце, тревожно стучавшее в грудь при пробуждении, теперь вроде бы успокоилось. Чистое небо над головой сияло звездами. Вон Большая Медведица, вон – Малая, а вон созвездие Скорпиона... Киикбай знал немало созвездий и отдельные планеты. Различать их научил его дедушка. Он обычно приговаривал: будешь знать звезды – никогда не заблудишься в степи.

И вдруг снова, как показалось Киикбаю, совсем рядом раздался тот самый звук, который разбудил его. Парень мгновенно сел, схватил карабин. Но определить точно, что это за звук, он не мог.

Поднялся на ноги и пошел вверх по склону бархана, откуда и шел этот непонятный пугающий звук. Ноги скользили по песку – слишком крутым был склон, – и Киикбаю приходилось иногда продвигаться буквально на четвереньках. И все-таки вершины он достиг довольно быстро. Улегся там, стараясь унять учащенное дыхание, и стал вслушиваться. Но ничего, кроме гулкого биения своего сердца, опять не услышал.

Парень терялся в догадках. Если в первый раз он мог предположить, что звук ему попросту приснился, то теперь был уверен: все было на самом деле. Но что это за звук? Может, опять гепард? А может, человек? Ведь Кулбатыр где-то совсем неподалеку. А что, если он заметил Киикбая и теперь, под покровом ночи, подбирается к нему, чтобы прикончить? Непонятным оставалось одно: почему звук не повторяется?

Киикбай пробыл на вершине бархана около получаса. Но ничего не увидел и не услышал больше. Сполз вниз, устроился на своем прежнем месте и лег. Но сон вылетел из головы напрочь.

Что-то неслышное чертило в небе свои быстрые линии. «Наверно, летучие мыши», – подумал Киикбай. За все время, что он был в пустыне, ему на глаза попадались лишь жучки, копавшиеся в песке. Да еще следы. Разные следы. Волчьи, лисьи, мышиные, заячьи. Но его интересовал лишь один след – след Кулбатыра.

А ведь он точно где-то рядом. Совсем рядом. Нет, Киикбай не страшился встречи с бандитом, он боялся, чтоб Кулбатыр не застал его врасплох.

21

И все-таки он уснул. Как ни клялся себе, что не сомкнет глаз, сон сморил его. И проснулся от собственного крика. Приснилось, что к нему-таки подошел Кулбатыр и небрежно пнул носком сапога. В поводу Кулбатыр вел внушительного, размером с теленка, гепарда. Киикбай в страхе кинулся к своему карабину, но в это время гепард прыгнул и накрыл его своим телом.

«Зачем ты приплелся сюда, щенок?» – Черное лицо Кулбатыра пышет от ярости.

«Жеребца ищу», – тоскливо отвечает Киикбай.

«Врешь, мерзавец! – рычит Кулбатыр. – Ты меня выслеживаешь, все время идешь по пятам. Что тебе нужно от меня? Ведь не я убил твоего отца...»

Киикбая тоже охватывает внезапная ярость.

«Говоришь, что отца моего не ты убил? Зато скольких других людей ты лишил жизни!.. Ты прав. Я пришел, чтоб уничтожить тебя!»

Он кидается на Кулбатыра, пальцы его тянутся к горлу бандита, но Кулбатыр неуловимым движением перехватывает руку и, вывернув, ломает ее, а потом наносит удар кинжалом прямо в сердце.

Но странно, Киикбай не умирает. Он по-прежнему все видит и все слышит. И боли в сердце никакой нет. И тут опять откуда-то появляется черный гепард и начинает медленно, точно подкрадываясь, приближаться к нему. Пасть его оскалена, с высунутого красного языка течет слюна...

Киикбай вскрикнул и проснулся. Дурнота подступила к горлу. В голове стоял шум.

Парень сел, ощущая, как еще продолжает колотиться от страха сердце. Привидится же! Слишком много он думал в последние сутки о Кулбатыре и об этом гепарде.

Солнце уже поднялось над барханами на целый аршин. Киикбай съел пару горстей черемухи, подцепил к поясу саблю, взял карабин и тронулся в путь.

Не успел он пройти и двух сотен шагов, как еще издали увидел брошенные сапоги. Подойдя ближе, рассмотрел, что голенище одного из них разрезано: видимо, бандит уже не мог снять его с распухшей ноги. Тут же валялась и шапка. Киикбай двинулся дальше и вскоре понял: Кулбатыр еле движется. То и дело он падал и, видимо, подолгу лежал. Еще через какое-то время Киикбай наткнулся на брошенный карабин – даже он стал бандиту в тягость.

Дальше Кулбатыр передвигался уже на четвереньках. Сколько в нем желания выжить! Правду говорят, что надежда покидает нас в самый последний миг.

Вытянув шею, Киикбай оглядел окрестности, но Кулбатыра не обнаружил.

По следам было совершенно отчетливо видно, с каким невероятным упрямством полз Кулбатыр. Вот ему уже трудно стало подтягиваться руками: наверно, пальцы содрал в кровь. Тут он пустил в ход кинжал. Вонзал его впереди себя и подтягивался. И если бы только метр-два. Но так Кулбатыр сумел уползти довольно далеко. Добрался до какой-то глубокой и тенистой лощины, умудрился спуститься в нее и преодолел почти всю. Там-то, в самом конце лощины, его и нашел Киикбай.

Кулбатыр лежал уткнувшись лицом в куст таволги. Правая нога его, с разодранной штаниной, покрытой черными пятнами крови, распухла и была синей. Бешмет надет на голое тело: рубаху Кулбатыр разорвал на полосы, чтобы перебинтовать рану. Но сейчас окровавленная повязка сползла к щиколотке, рана оголилась, и по ней ползали мухи. Рядом с бессильно откинутой рукой торчал воткнутый в песок кинжал.

Подходя к Кулбатыру, парень думал, что тот мертв, но тут же понял – ошибся. Кулбатыр, видимо услышав его шаги, с усилием повернул голову и уставился на Киикбая налитыми кровью глазами. В глазах этих не было страха. Казалось, Кулбатыр силится понять, как оказался здесь этот парень с карабином.

Но вскоре глаза его закрылись, а голова, которую он приподнял с таким трудом, безвольно упала на землю. В забытьи он оставался довольно долго, потом снова начал подавать признаки жизни. Окровавленные пальцы заскребли по песку, открылись мутные глаза. Смотреть на это было страшно. И жалость, которую Киикбай не хотел подпускать, самовольно прокрадывалась в сердце.

«Пусть умирает», – подумал он и пошел из ложбины на взгорок. Остановился там, опершись на ствол карабина, посмотрел туда, откуда пришел. Ночевали они, оказывается, совсем рядом – их разделяло не более километра, а звуки, которые он слышал ночью, были, наверно, стонами раненого бандита: ночью в пустыне далеко слышно.

В последние дни от жары и жажды Киикбаю так часто всякое мерещилось, поэтому сейчас он с трудом верил, что настиг-таки бандита, то и дело поглядывал вниз и, удостоверившись, что это не сон, не мираж, отворачивался.

Утро стояло безмятежное, тихое. Солнце, поднявшееся на высоту жерди, стелило по земле длинные синие тени. Киикбай сел на песок и бездумно смотрел на барханы. Думалось о том, что всего лишь несколько дней назад вот в такое же безмятежное утро они отправились на поиски Кулбатыра. И было их семеро. Как он гордился тогда: ему доверено участвовать в настоящем боевом деле! Конечно, краешком сознания он понимал, что ожидают опасности, но о них как-то не очень думалось. Если бы он знал тогда, чем все это обернется!

Снизу раздался глухой протяжный стон. Киикбай невольно глянул вниз. Бандит, видимо, окончательно пришел в себя и теперь, схватившись за куст обеими руками, пытался ползти вверх.

«Значит, и тебе хочется жить, кровопийца проклятый, – с неприязнью подумал Киикбай. – А разве о смерти мечтали Алдаберген, судья Ураз, Абдулла, Баймагамбет, Салык? Разве не хотел жить совсем юный Куспан? А сколько других людей, которых погубила твоя рука, хотели только одного – мирно трудиться, растить детей, радоваться синему небу и зеленым просторам степи?»

У парня перехватило горло и потемнело в глазах. «Жить ему, видите ли, хочется!..»

Киикбай опять взглянул на бандита; тот лежал без движения, но чувствовалось, что был еще жив.

«Не берет же его смерть», – зло подумал Киикбай.

Нет, он не радовался страданиям поверженного врага, но и жалости к нему больше не было в сердце. Перед глазами – Баймагамбет с простреленной головой, и в ушах звучали его слова: «Бывай здоров, братишка!» Вспомнился и Куспан, и его трудное предсмертное дыхание, и струйки крови в уголке рта, и то, как Киикбай зажимал его рану собранным в комок подолом рубахи; вспомнился предсмертный крик Абдуллы и то, как тащил его по земле перепуганный конь. И, посмотрев опять вниз, Киикбай с ненавистью подумал: «Хоть бы ты сдох, собака!»

Однако Кулбатыр, видимо, не собирался умирать. Он опять вцепился за куст, напрягся, подтянулся.

Оставив карабин там, где сидел, Киикбай спустился вниз и подошел к Кулбатыру. В глазах бандита уже не было мути, они смотрели осмысленно.

– Ты? – шевельнул губами Кулбатыр.

– Да, это я! – с вызовом бросил Киикбай.

– Эх!.. – прохрипел бандит; затем, почти вслепую, протянул руку к воткнутому в землю кинжалу. – Надо было тогда... вас обоих на месте...

Кулбатыр не успел дотянуться до кинжала. Киикбай выхватил саблю и полоснул его по голове. Затем дрожащими руками сунул саблю в ножны. Он старался не смотреть на Кулбатыра. Повернулся и, спотыкаясь, пошел прочь.

Он выбрался из ложбины, подобрал свой карабин, но посмотреть вниз у него не хватило сил.

Он двигался на восток, в том направлении, куда шел Кулбатыр, зная, что рано или поздно выйдет к людям.

Казалось, еще никогда Киикбаю не было так трудно. Эти несколько дней погони окончательно истощили его. Идя по следам Кулбатыра, он постоянно твердил себе, что должен настичь врага во что бы то ни стало и наказать его.

И вот суд свершился. А в душе Киикбая не было ничего, кроме тоски. Нет, он вовсе не жалел Кулбатыра, все было сделано правильно: преступник уже давно объявлен вне закона. Но как бы ни старался, не мог отвязаться от видения окровавленной головы, она все время маячила перед глазами.

В полдень, когда солнце раскалилось так, будто собиралось сжечь все на свете, Киикбай уже с трудом вытаскивал из песка тонущие ноги, перевешивал карабин с плеча на плечо, закидывал его себе на спину, пока в конце концов не поволок его по песку за ремень.

Он падал, оскользаясь, несколько секунд лежал, переводя дыхание, потом поднимался и брел дальше. Наконец силы окончательно оставили его. Он упал под куст ивняка, встретившийся на пути, мучительно долго развязывал горловину бурдюка, потом бросил в рот несколько черемуховых ягод и опять завязал горловину: даже есть уже не хотелось.

Усталость поборола его. Он даже не заметил, как задремал, а когда пришел в себя, почувствовал такую жажду, что казалось, в жилах высохла вся кровь.

Он сел, положил бурдюк между ног и начал бить по нему прикладом винтовки. Удары были редкими и несильными – на большее сил просто не хватало. В результате получилось два-три глотка слишком густого сока, утолившего жажду. Тело было совершенно разбитым, и очень кружилась голова. Но он все-таки поднялся. Нагнулся за карабином и чуть не упал – такая слабость.

Он шел и шел, едва переставляя ноги, спотыкался и падал. Уже не стало сил выбрасывать вперед руки, чтобы опереться на них, а потому шмякался в песок прямо лицом, и лицо горело от мелких ссадин.

Он не заметил, когда потерял сознание и упал. Не помнил и того, сколько пролежал в забытьи, но, судя по уходящему на запад солнцу, довольно долго. Может быть, это случилось как раз вовремя, потому что теперь Киикбай наконец стал более или менее осознавать и себя, и все окружающее, до этого мысли путались, и он порой забывал, куда и зачем идет.

Он решил подняться на высокий ближайший бархан и оглядеться. Однако хотя в мыслях и прибавилось ясности, сил от этого больше не стало. Ноги упрямо скользили по песку, не желая подчиняться хозяину. В конце концов, изранив ладони, он на четвереньках, цепляясь за редкие попутные кусты, сумел-таки взобраться на вершину, но то, что представилось его глазам, отняло у него, казалось, последнюю надежду. Кругом, куда ни глянь, были все те же коричневатые пески с острогорбыми барханами. У подножий, а иногда и на их склонах темнели нечастые островки растений.

Киикбаю неожиданно пришло в голову, что он заблудился, что даже назад дороги не найдет. Он не знал, где остался Кулбатыр и где теперь находится сам.

Он уселся на гребне холма и некоторое время сидел, закрыв глаза. Он должен выйти из этих проклятых песков. Должен хотя бы для того, чтобы сказать людям: «Живите спокойно, враг больше не потревожит ваших очагов, и нигде не поднимется плач над безвременно ушедшим от руки злодея кормильцем!»

И опять был долгий-долгий путь. Опять Киикбай падал и поднимался, опять с трудом вытаскивал из песка ноги, пока вдруг не заметил, что под ним давным-давно твердая земля.

Наступили сумерки. Киикбай оглянулся и увидел, что барханы остались позади, что здесь, где он стоял, начинается степь.

Теперь уже нельзя было останавливаться, теперь он знал, что до жилья совсем недалеко. И все-таки, когда в сгустившихся сумерках увидел вдали огонек, не поверил в его существование. Он ошарашенно смотрел на этот огонек и с тревогой думал, что все это ему опять мерещится.

Собрав последние силы, он кинулся вперед, не разбирая дороги. В конце концов ему удалось рассмотреть, что это языки пламени, вылетающие из глиняной печки, сложенной возле юрты.