Текст книги "Джейк"

Автор книги: Ксения Ветер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

9.

Манипуляторы не дают прибору выбираться из капсулы – Ремидос предполагает, что временно, пока не восстановилась его нога. Процесс этот в разы дольше, чем для человека. Он садится, снова начинает издавать звуки, есть и разлагаться – недолговечный, несовершенный, непрочный. К счастью, он больше не произносит слов.

Дхавал приходит, смотрит, как он присасывается к трубке, хмыкает, качая головой, и в голосе его восхищение и нежность. Гадливость размывается тенью от света.

– Надо же, – говорит он. – Крепче, чем мы думали.

– Гораздо крепче, – соглашается Чи, и его злит это, но и вызывает уважение.

За последнюю неделю он подходил к прибору чаще, чем за всё время с его создания; Чи начинает думать, что органика стоит чего-то. Зэмба снимает прибор со всех сторон, в течение нескольких дней, чтобы разослать другим исследовательским группам. Касим присматривает за манипуляторами, чтобы те не отходили от капсулы регенерации.

Ремидос приходит в кабинет к Жану перед сном, и он гладит её спасшие руки.

Ремидос старается себя заставить, но – не может быть рада тому, что прибор заработал снова.

Амун осматривает заработавший прибор всего раз, делает несколько записей и больше не заходит к нему снова. Он зовет в свой кабинет только Жана и Ремидос, и она почему-то уверена – Жана бы он предпочел не звать.

– У меня есть гипотеза, – он говорит тихо, хотя никто не может услышать их за закрытыми дверьми. – Как усовершенствовать прибор.

Жан кивает – он не спрашивает, почему с ними нет остальных – и садится в кресло. Ремидос садится тоже, и они оба вопросительно смотрят на Амуна. Тот задумчиво обходит комнату, сложив перед собой руки. Кабинет его темный, экран на потолке показывает звездное небо – в любое время суток, высвечивая положение настоящих звезд. По ним Амун всегда может видеть, насколько стал тише их свет, как темная материя подбирается к солнечной системе, разрывая по пути другие солнца. Звезды светят неярко, оставляя на лице Амуна тяжелые, но мягкие тени.

Ремидос неуютно от темной комнаты и его черных глаз, она сжимает руку Жана на подлокотнике кресла.

– В памятниках древних часто бывают животные, – начинает он. – У них были приборы, похожие на наш. И они часто изображены с животными.

Он дает знак Разуму, и тот проецирует перед ними картинки – плоские, какие остались от древних. Изображения резко контрастируют с черной комнатой, и в первые секунды слепят. На них показаны сады и дома древних: разноцветные, черно-белые, на них древние занимаются с приборами – кормят, как манипуляторы, держат в руках. Амун говорит, древние всё могли делать сами, знали каждый процесс – всё то, что вложено в Разум – их знания. Приборы на картинках самые разные, с любой кожей и любыми глазами. Готовый прибор почти не отличим от человека.

На многих изображениях они стоят рядом с животными или держат их на руках. Приборы выглядят довольными, словно может быть что-то радостное в касании животных. Ремидос обегает взглядом картинки, одну за другой, но нигде нет проводов или трубочек, которыми бы приборы могли подпитываться от животных органикой, жидкостями или мясом. Картинок около двадцати, они прокручиваются по кругу, всё медленнее, давая присмотреться.

Они белые в темноте кабинета.

– Может, животные активируют прибор или как-то дополняют. Они оба выглядят полностью органически, – предполагает Жан неуверенно. – Вроде внешних комплектующих, дополнительных частей.

Это она должна была предположить про органику, Ремидос знает, она биолог. Она молчит.

Любой из них чувствует себя неуютно при виде животных.

– Мне тоже так показалось, – соглашается Амун.

Жан рассматривает изображения еще какое-то время и решает:

– Нам нужно животное для эксперимента. Пока прибор восстанавливается, займитесь этим.

Сколько сотен лет Ремидос знает Амуна – он ничего не делает просто так.

– Я позволили себе проявить некоторую, – Амун говорит это вкрадчиво, ему всегда было плевать на разрешение других. – Инициативу.

Жан кивает – не обязательным разрешением, и Амун прикладывает пальцы к виску, посылая Разуму команду. Вторая дверь его кабинета открывается, и сперва ничего не происходит, просто пятном света на темной стене. А потом из неё выбегает животное. Совсем небольшое, в несколько людских ладоней, оно уже пахнет зверем и покрыто шерстью до самых кончиков лап. Даже Жан невольно напрягается, увидев его – Ремидос чувствует, как сжимается его рука под её ладонью.

Амун явно уже видел животное, нашел его давно – он не удивляется и отходит в сторону, пропуская зверя к ним, с насмешкой. Рука Жана каменная, но он даже не встает со стула, и Ремидос не встает с ним, сканируя зверя. Он шевелит носом, вдыхая воздух в комнате – нюхая – и обходит их по кругу. У него белесая, висящая по всему телу шерсть.

– Это собака, – заключает Ремидос после недолгого анализа.

Она подтверждает то, что высвечивает на указателе всем им Разум, даже раньше, чем появляется голограмма с надписью. Разум никогда не ошибается – но не дает сам ответов на все вопросы.

Собака подходит ближе, нюхая рядом с ногой Ремидос – почти касается носом, и Ремидос отдергивается. Животное издает лающий звук и отскакивает тоже. Они наблюдают, как собака скулит, бегая вдоль стен – ей явно нужно что-то, из неё вытекает жижа, оставляя полосу на полу кабинета. Ремидос прячет лицо на плече Жана – она не хочет, не может больше видеть этого, но запах проникает в ноздри, даже если не видеть.

У жижи резкий запах неприкрытой органики – хуже, чем у животного, хуже даже, чем у их прибора. Манипуляторы приезжают через несколько секунд и занимаются уборкой.

– Тебе стоит больше узнать о животных, биолог, – говорит Амун. – Насколько я вижу, из них тоже выделяются продукты разложения.

Его забавляет мерзость.

Это её проект, она сама ввела все начальные данные и получила тот прибор, который должна была. Это всё еще проект, она берет себя в руки и садится ровно, снова пробегаясь по собаке встроенным сканером. Показатели очень похожи на то, что она создала.

– Может, прибор – животное? – предполагает Ремидос. – У них много общего.

– Не может быть, – отвечает Жан. – Он куда сложнее.

Он прав.

***

Капсула с прибором всё еще находится в их спальне, но он уже не тот комок агонизирующей органики, разлагающийся, пожирающий и разлагающийся снова. Он шевелится в своей капсуле, пытаясь выбраться, хватается за останавливающие его манипуляторы и хихикает, пихая их.

Каждый член их команды то и дело настороженно оглядывается на него.

Ремидос невольно вспоминает изображения, которые показывал им Амун.

В приборе всё больше и больше человеческих чёрт.

Ей предстоит показать команде что-то более гадкое, чем их прибор.

Они заходят вместе – Ремидос, Амун, Жан и манипулятор, держащий на руках собаку. Все уже в спальне, готовятся ко сну – Разум на запястьях отсчитывает меньше получаса. Когда они вносят собаку, в комнате повисает тишина – замолкают разговоры, замирает даже прибор. Касим отворачивается, прикрывая глаза, выключая нюх, но поздно. Ему тоже придется привыкнуть.

Манипулятор опускает собаку на пол медленно, осторожно, и Ремидос уже видела её, но кажется – произойдет нечто ужасное, грязное, стоит лапам коснуться пола.

– Что это? – кричит Чи, вскакивая.

Собака открывает пасть и издает ломаный, резкий звук, разбрызгивая слюни. Прибор смеётся этому звуку и хлопает руками. И то, и другое бьёт по ушам, звоном оставаясь на краю сознания.

Собака виляет хвостом и принимается бегать по спальне, цокая по полу когтями. Зэмба дергается в сторону, когда она проходит слишком близко, Касим забирается в свою капсулу для сна. Жан дает знак манипулятору, и тот снова ловит и берет на руки собаку.

– Это идея биолога, – зачем-то говорит Амун, отступая в сторону.

Жан его не поправляет.

Ремидос встает прямо – так ровно, словно позвонки её скелета проржавели и не могут гнуться – и вынуждена отвечать за его слова.

– Есть вероятность, что нахождение животного ускорит регенерацию и рост прибора, – говорит она. – Стоит это проверить.

– Мы терпим одну органическую тварь, но, – Чи размахивает руками, с трудом подбирая слова. – Скоро весь дом будет заполонен ими! Я не могу больше видеть этот прибор.

Он говорит зло, истерично, но – он говорит не только своё чувство. Ремидос уже начала было думать, что он примет прибор, в итоге. Может, это тёмная материя делает их такими.

– Я буду спать в медотсеке, в капсуле для регенерации, – решает Зэмба спокойно.

Не спрашивает разрешения биолога, хотя должен бы; он в медотсеке самый частый пациент.

– И я, – тут же присоединяется Чи.

Капсул для регенерации по четыре на каждой станции – более чем достаточно, никогда не использовалось одновременно больше двух. Но одну переделали в капсулу для прибора, и Гонзало говорит:

– Касим займет третью.

Касим кивает, соглашаясь, и его самый чувствительный нюх пыткой ощущает животное. Ни с одним из них Ремидос не спорит.

– Что вы думаете? – спрашивает Жан оставшихся.

Дхавал только пожимает плечами – он привыкает к новому.

– Это вроде как наше спасение, – он говорит. – Какое бы ни было.

Гонзало смотрит на Ремидос и произносит:

– Лучше бы ты оказалась права.

Перед сном Ремидос лично отводит собаку назад, в кабинет Амуна. Она посылает команду манипулятору, тот берет животное и едет за ней следом. Манипуляторы и так знают каждый угол на станции, но – она должна проследить, иррациональным, диким беспокойством. Собака дергает хвостом и поскуливает на руках манипулятора. Она снова тянется к Ремидос, дергая носом, Ремидос идет быстрей, но и манипулятор быстрей едет следом. На ночь они оставляют собаку в кабинете Амуна, в той же небольшой комнате, откуда она вышла.

Комната эта идеально-бела.

Больше им не нужно одобрения всей команды, они слишком далеко зашли.

Целыми днями – Ремидос наблюдает за ним, записывая его реакции, замеряя структуру плоти.

Трубки экзоскелета сперва отторгались – Ремидос даже думала, что придется вынимать их и модифицировать материал; но даже Чи признает – их прибор куда крепче, чем должен бы. Прибор каждым днём это подтверждает.

Собака бегает вокруг во время её наблюдений, виляя хвостом, оставляя шерсть, и Ремидос учится смотреть на неё без дрожи. У их создания нет ни хвоста, ни шерсти, – отмечает про себя Ремидос. Отличие не только в этом, а в чем-то более сложном, на уровне связей внутри органики, как внутренности человека отличаются от внутренностей манипулятора. Собака лишь грубая подделка.

Благодаря собаке или нет – прибор снова начинает ходить спустя неделю.

В тот день Ремидос просыпается первой и видит, как прибор стоит у входа в их спальню.

Он заметно вырос, уже почти достигая пояса – может, это влияние животного, может, рост нестабилен, может, последствия поломки, может, она просто не успевает заметить, как же он быстро растет. На нём облегающий серо-голубой комбинезон, как тот, что надет на людях.

Жан словно этому рад.

10.

Теперь прибор ест с их стола, один за другим сметая кубики вкусов – чавкая, обливаясь слюной, как животное. Им и так непросто было завтракать, когда прибор крутился в столовой с ними, пусть и под присмотром манипуляторов – его невозможно не слышать, не замечать.

Жан сам первым протянул ему кубик своего вкуса – янтарно-золотой, и Ремидос до сих пор не без содрогания смотрит, как рука человека касается руки существа. Прибор проглотил вкус полностью, не пытаясь распробовать, и с тех пор требует вкусы снова и снова – манипуляторы еле успевают забирать их из репликатора. Прибор ест с ними – больше, чем все они, набивая утробу, всё равно присасываясь к трубке с питанием, он жрёт и жрёт ненасытно, и это только дело времени – он сядет и за стол.

– Дж'эан, – говорит оно снова.

Чи встает и выходит из столовой, но Жан даже не отрывает от прибора глаз.

Ремидос приходит к Амуну, хоть ненавидит его тёмный кабинет и его черные глаза.

Амун встречает её. Амун знал, что она придет.

– Расскажи мне больше о таких приборах, – просит Ремидос. – Что еще есть о них в памятниках древних?

Амун пожимает плечами и садится, жестом предлагая ей сесть напротив. Ремидос остается стоять.

– Мне кажется, наша гипотеза о животных верна. Я нашел еще запись.

Амун щелчком включает проекцию записи, и Ремидос морщится от внезапного яркого света, а потом смотрит. Ремидос смотрит, как уродливый, бесполезный прибор бежит по траве за собакой, падая и спотыкаясь. Он хохочет, пытаясь поймать её хвост. Он выглядит издевательски человечным, и она резко дергает рукой, выключая запись и прекращая эту насмешку. Они уже видели изображения.

– Да, похоже. Но это мы уже знаем. Почему он поедает вкусы?

– Потому что он мимикрирует. Мы же согласились.

– Есть что-нибудь в памятниках древних об этом?

Амун снова пролистывает изображения с приборами, они уже видели, и Ремидос не может присматриваться. Это его специальность, и Амун заключает:

– Это не противоречит гипотезе.

Ремидос и сама не знает, зачем пришла, она хочет спросить – и не знает. Амун рассматривает её – сперва с вопросом, потом – заинтересованно, а потом резко встает и подходит, вглядываясь в её глаза. Он так близко, что Ремидос не может ни отвернуться, ни молчать.

– Ему нужно столько питания, – сознается она тихо. – Куда больше, чем я предполагала.

– Он чудовище, верно? – спрашивает Амун понимающе, с вкрадчивой улыбкой.

Он попадает в цель. Ремидос все-таки отводит взгляд, неудобно поворачивая голову.

– Жан не замечает этого. Почему?

– Я не знаю, – отвечает Амун так, словно знает, на самом деле. – Может, прибор уже работает. Как ты думаешь?

Она хочет разломать прибор, выкорчевать, как пытался Чи – капсулу с ним в их спальне. У него не получилось. Ремидос сплетает пальцы и чувствует, как пластик экзоскелета скрипит.

***

Дхавал начинает запросто касаться его, как Жан.

После успеха Ремидос с вживлением в плоть прибора частей экзоскелета, они одобряют материал для трубки с питанием. Его модифицируют лишь немного – в соответствии с её замечаниями, и считают готовой, рабочей версией. Помимо материала важна форма трубки, её крепления, и они отводят прибор в медотсек, чтобы осмотреть еще раз.

Чи даже не отвечает на приглашение, фыркая, и в итоге в медотсек идут только Дхавал и Жан.

Ремидос не может отказаться.

– Зато мешать не будет своей кислой рожей, – говорит Дхавал по пути, и Жан улыбается.

Ремидос тоже улыбается натянуто и оглядывается на прибор. Тот бредет за ними – куда медленнее, чем обычно, манипулятору даже приходится подталкивать его в спину.

– С ним что-то не то, – замечает она. – И температура утром было выше на несколько градусов.

– Всего несколько градусов не могут представлять проблемы, – отвечает Дхавал, отмахиваясь.

Он прав, но Ремидос не оставляет отчетливое беспокойство – беспокойство сидит каждый день в каждом из них, и Ремидос заставляет себя его игнорировать. Дойдя до медотсека – прибор с трудом заходит в дверь, самым последним – он опускается на пол и садится. Может, он просто еще не успел включиться, может, ему нужно больше подпитки, и стоит позволить покормить его еще раз после осмотра. Ремидос планирует манипуляторам задание и указывает на белый стол.

– Удобнее здесь.

Здесь она разрезала его собственными руками.

Жан занимается приготовлением проекций – он развешивает голограммы внутренностей прибора и его трубок по комнате, чтобы они могли как следует оценить работу еще раз. Он выбирает голограммы тщательно, присматриваясь к прибору, и мимоходом касается его головы. На голове его уже выросли каштановые – мягче, чем у человека, но – такие похожие волосы. Дхавал идет даже дальше Жана – он хватает сидящий по полу прибор сам, как делают манипуляторы, и сажает на стол.

Ремидос чувствует себя бездарной.

Прибор не понимает серьезности происходящего и шевелится, пытаясь слезть – слабее его обычной подвижности. Манипуляторы легко перекрывают ему путь.

– Я предлагаю сделать это здесь, где мягкое место, – Дхавал рисует пальцем круг на животе создания. – Где не мешают его трубки и будущий экзоскелет. Здесь только кожа и мясо. Здесь же смогут выходить продукты переработки.

Раздеть его Дхавал всё-таки просит манипуляторы. Так похожий на человека в одежде; суть его раскрывается, стоит снять её – туловище его покрыто кожей, не метатканью, и под тонкой пленкой кожи – та же органика, что и снаружи, невообразимо далеко от гармоничной структуры людей, электрических органов внутри, проводов и атомного сердца. Ремидос видела на сканере – в его трубках та же органика, но жидкая, в его туловище та же органика, но мягче, она держится на органике, но тверже, он грубо слепленный комок плоти в сравнении с настоящими людьми.

Но всё же – он так похож.

Дхавал подходит к раздетому прибору с куда большей осторожностью, чем раньше.

Прибор смотрит на него заинтересованно, притихнув.

Дхавал снова рисует пальцем круг на его животе, и Разум красным цветом проецирует на коже этот круг, оставляя даже после того, как Дхавал убирает руку. Так удобно, и Дхавал примеряет трубку к нарисованному кругу – сходится, Разум фиксирует её положение, и когда Дхавал убирает трубку – вместо неё в воздухе остается её проекция, подсоединенная к животу прибора.

Тот непонимающе бьет себя по животу, пытаясь поймать её, но руки проходят сквозь лучи проекции. Это путает прибор еще больше, он хватает перед собой воздух, и Жану приходится строго посмотреть, чтобы его успокоить. Как и вся команда – прибор его слушается.

– Длину трубки рассчитает Гонзало, – произносит Дхавал, жестом вытягивая проекцию трубки, из короткого куска делая её длинной и гибкой. – Чтобы прибор мог достать до любого места в своей космической капсуле, но чтобы не путался в ней.

– Должно быть несложно.

– А вот как будет выглядеть вживленная трубка, – Дхавал жестом подтягивает к себе объемную голограмму прибора.

Прибор не выдерживает и снова пытается поймать голограмму руками, чуть не падая стола, но манипулятор вовремя подхватывает его и сажает обратно. На изображении тонкая трубка тянется от его живота, легко изгибаясь в любом направлении.

– Удобно, – оценивает Жан.

– Да, – соглашается Ремидос, это единственное возможное место. – Но это сложнее, чем мы решили. Мягкие трубки внутри него оказались необходимы для функционирования, их тоже не получится удалить.

– Ты поняла это, когда вскрыла его? – спрашивает Жан прямо.

Ремидос отвечает:

– Да.

После этих слов на неё смотрят иначе. После этих слов она говорит увереннее.

– Мне нужно, чтобы ты проверил конструкцию. Нужно подсоединить его внутренние мягкие трубки к внешнему шлангу, не нарушая их функционирование. Я думаю, может, вживить какой-то промежуточный распределяющий аппарат, к которому сначала подсоединить мягкие трубки, и сделать в нём выход к внешнему шлангу с питанием.

Проекция его мягких трубочек новая, Ремидос догадалась сделать её лишь недавно, после вскрытия. Она стирает прочие голограммы, оставляя только эту – прибор с прозрачной кожей, под которой видны красные трубочки – толстая посередине, разветвляющаяся на другие поменьше, и те расходятся в свою очередь, много, много раз, до толщины волоса.

Их километры.

Дхавал щелчком по воздуху делает голограмму объемной и крутит, со всех сторон рассматривая трубчатые переплетения. Она ждала, что он будет шокирован – как она сама, но Дхавал задумчиво трет подбородок и цокает языком. Ему скорее нравится невозможное.

– Другого варианта не вижу, – кивает он, соглашаясь. – Я подумаю, как.

Прибор всё-таки падает со стола, и манипулятор подхватывает его у самого пола, не давая разбиться. Жан сажает его удобнее и держит поперек груди.

– Понадобится помощь Гонзало. Их слишком много.

Гонзало рассматривает проекцию весь день, закрывшись в своем кабинете.

Гонзало говорит, что не справится.

11.

Жан выслушивает его мягко, терпеливо, и говорит только:

– Постарайся.

После следующего завтрака Гонзало зовет Ремидос и Дхавала в свой кабинет – полный расчетных машин, каких-то старых приборов, непонятных ему самому. Они рассматривают проекцию трубочек прибора несколько дней, создавая различные модели – замеряя напряжение, с которым жидкая органика циркулирует в них, частоту. Они фиксируют реальные параметры, копируют проекцию и меняют настройки в новой версии – проводя сотни экспериментов.

Оказывается, каждую трубочку нет нужды подключать, внешний шланг входит в живот и соединяется сразу с самой большой трубкой, проходящей в середине тела. Проблема не в этом, как думала Ремидос, а в том, как перераспределить давление и напряжение, не разорвав ни одну из внутренних трубочек усилившейся жидкой органикой. На модели малейшее изменение давления ведет к разрыву, ломающему прибор. Он кажется настолько хрупким, что непонятно, как он может ходить в одном с ними здании.

– Попробуй снова, – говорит Жан каждый вечер, отсматривая десятки неудачных попыток.

Гонзало пробует снова.

Они разрабатывают аппарат, который будет питать прибор, не меняя давления, достаточно гибкий к его перепадам – в него должны входить и трубки с красной жидкостью, и ответвления его органов питания, и иметься выход для продуктов распада. Им приходится разделить шланг внутри на три отдела – для жидкостей, питания и распада. Ремидос ставит внушительный фильтр распознавания – кому, как ни биологу, знать, чем отличается органическая еда от её же распада, разница не очевидна ни для одного другого человека. Дхавал подбирает внешний атомный генератор, который будет питать шланг так долго, как будет лететь космический корабль к центру галактики. Дело Гонзало – сконструировать такой аппарат, который свяжет эти внешние компоненты с их органическим прибором, с его километрами трубочек. Гонзало сложнее всех.