Текст книги "Сторож брату своему"

Автор книги: Ксения Медведевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Что это, господин?

Садун чуть пригубил вина и посмотрел на город – красивый вид, слуги не врали. Жизнь на высоте, в башне, имеет свои преимущества… хотя ноги ныли после каждого марша бесконечных ступенек.

Пригубив еще, сабеец ответил:

– Какая-то тварь с гор или из долины. Теперь в Фейсале их будет много. Я бы сказал – не протолкнуться от них будет в городе. Хорошо, что мы уезжаем.

– А мы уезжаем? – улыбнулся юноша и подлил хозяину еще вина.

– Да, дитя мое. Здесь у нас осталось лишь одно дело.

И Садун развернул платок.

На ярком фиолетовом шелке лежала кукла – в золотом халате и золотой чалме халифа. Фархад улыбнулся, узнав творение своих рук – он сам сшил тряпичное тельце, приметал круглую голову и колбаски ручек-ножек. В детстве часто приходилось мастерить куклы для сестренок. Сестренок, да… Как они там?..

В крохотном северном городке зиммиям трудно прокормить семью – а уж уплата огромного подушного налога, накладываемого на неверных, давно превратилась в неподъемное дело. Семья Фархада всегда почитала звездного бога Сина и отказывалась принимать веру ашшаритов. Пять лет назад случилась засуха, денег на налог собрать не получилось – и сборщики забрали сестру. На следующий год засуха вернулась – и сборщики увели его, Фархада. Недавно отец писал, что у них получилось выплатить огромный – в целый динар золотом! – долг, и Майна вернулась домой. Правда, беременная от хозяина-ашшарита, но все равно вернулась. А вот сына у родителей никак не получалось выкупить. Майну забирали в залог, на время, – а Фархада, поскольку отец считался злостным неплательщиком и в долг ему не верили, продали по-настоящему, на большом рынке в Ширазе. За пять динаров золотом. Таких денег в семье не видел никто. Достался Фархад купцу из местных – помогать садовнику, как сказал управляющий. Купец, господин Мехмед-оглы, два раза в неделю, по вторникам и по четвергам, водил его в баню и… в общем, так продолжалось около года. Потом купец разорился на рискованной сделке, стал распродавать имущество – и Фархада снова отвели на рынок. Посредник так расхваливал красоту мальчика, что поднял цену аж до десяти золотых монет. Отец приехал прощаться, и они долго плакали, обнимаясь. «Я тебя выкуплю, клянусь звездами, я тебя верну домой, сынок!» – бормотал отец, утираясь рваным рукавом. Потом торговцы взяли и повезли Фархада – далеко-далеко от Шираза, далеко-далеко от родного Артада, на юг, в Самарру. Там за пятнадцать динаров его купил какой-то пройдоха, хозяин притона, промышляющий, помимо всего прочего, оскоплением мальчиков. Фархаду повезло – его не стали делать евнухом. Белокожий стройный отрок пользовался большим спросом «и спереди и сзади», как говорили клиенты. «У тебя умные руки» – это ему впервые сказал хозяин дома наслаждений. Домой Фархад писал, что работает подавальщиком чая и копит деньги на выкуп. Юноше и впрямь удалось скопить несколько десятков дирхемов. Через год Фархада приобрел постоянный клиент. За бешеную для семьи юноши сумму в двадцать динаров. Господин Мубарек со временем перебрался в столицу, перевез туда харим – и Фархада. Жена господина ревновала давно, а тут представился удобный случай: мол, жизнь в столице дорогая, а мальчишка для утех может стоить хороших денег. Супруг согласился – правда, юноша подозревал, что по другой причине. Господин давно заглядывался на молоденького евнуха в доме старого друга. Когда Фархад снова оказался на рынке и увидел сумму на купчей, он понял, что семью больше не увидит. Господин Мубарек передал его торговцам за пятьдесят – пятьдесят! – динаров. А дальше едва не случилось страшное: купец пару раз выставил его на торги, не продал и задумался: а не рискнуть ли оскоплением? За евнуха можно было выручить сотни три, не меньше. Да, возраст не очень подходящий – четырнадцать лет, надо было раньше резать. Но…

Так и случилось, что Фархада привели к господину Садуну – ашшаритский лекарь холостить людей и животных не мог, вера запрещала. Пророк Али гневно порицал этот обычай и запрещал верующим ему следовать. Поэтому евнухов для благочестивых ашшаритов поставляли врачи-неверные. Господина Садуна попросили осмотреть отрока и высказаться в смысле возможных последствий оскопления. Узнав, что господин лекарь – единоверец, Фархад бросился ему в ноги. И взмолился, умоляя купить его. Он пообещал господину Садуну все. Совершенно все. Душу, жизнь, преданность, согласие исполнить любое поручение. Лишь бы избежать ножа. Старый лекарь улыбнулся – и согласился. На купчей стояла цена – восемьдесят. Восемьдесят динаров.

Над последним письмом из дома – «говорят, у сестры твоей будет мальчик, Майна передает привет и благопожелания, да хранит тебя Син» – Фархад плакал. А потом поклялся, что в сердце его никогда не угаснет ненависть к ашшаритам и их лицемерной вере.

Поэтому юноша улыбался, когда господин сделал разрез, вложил в сердце куклы волосы халифа – и зашил ткань над ними.

Улыбался Фархад и сейчас. Господин лекарь раскрыл ларец тикового дерева и извлек оттуда очищенный, блестящий зуб аждахака.

Полюбовался им в рассветных лучах.

И с размаху всадил в грудь куклы в золотой одежде.

Фархад выдохнул и заломил пальцы от волнения.

– Теперь змей сожрет халифа, о господин? – прошептал он.

– Нет, мой мальчик, – улыбнулся в седую бороду Садун. – Все будет гораздо интереснее. Змей поползет за халифом. А когда тот будет охотиться вне стен города, нападет и укусит. И глупый сын Зубейды провалится в сон наяву, из которого ему не будет исхода. Днем он будет безумствовать, а по ночам кричать от кошмарных снов. И так, не приходя в рассудок, умрет. Или покончит жизнь самоубийством. Или его убьют подлые псы-подданные.

– Прекрасно, – улыбнулся Фархад.

– Я тоже так думаю, – кивнул сабеец.

– Еще я читал в «Авесте», что змей может вселиться в царя…

– Ты читал «Авесту», дитя мое… – одобрительно улыбнулся Садун.

Фархад покраснел и скромно опустил голову.

– Аль-Амин слишком слаб, чтобы стать вместилищем для демона, – усмехнулся Садун. – Зубейдин мальчишка просто умрет в муках.

Улыбнулся еще раз и переложил пробитую зубом куклу в ларец.

– Это нужно отвезти в Нишапур, – пробормотал Садун.

– Господин, доверьте это дело мне! – воскликнул Фархад.

– Нет, мой мальчик, – покачал седой головой лекарь. – Нет. Сначала я и вправду думал послать тебя, ибо покупал именно с этой целью, – но потом изменил первоначальное намерение. Ты поедешь со мной в Харат. Не все мои планы осуществились, и нам придется наверстывать упущенное…

– А что мы будем там делать, господин? – полюбопытствовал Фархад.

В ответ Садун лишь поднес палец к губам:

– Шшшш, дитя мое. Не задавай лишних вопросов. А то я могу передумать и отправить тебя в Нишапур!

Фархад улыбнулся и спросил:

– А кто же тогда поедет?

– Джавед, – расплылся в улыбке старый сабеец.

Юноша лишь пожал плечами.

Садун не стал ему ничего объяснять. О госпоже Мараджил лучше было не упоминать вслух. Джаведу он объяснит, как переправить в Шадях новости и ларец. Даже даст ему денег на обратный путь. Да, как ни грустно, придется оплатить старому разбойнику дорогу в оба конца – чтобы не вызвать у Джаведа подозрений. Жаль. Потому что все динары из кошелька разбойника достанутся айярам госпожи Мараджил – когда те будут топить парса в самом глубоком омуте Сагнаверчая. Госпожа не любит оставлять свидетелей, это истинная правда.

А Фархад – хороший, смышленый мальчик. Незачем его попусту губить.

И Садун радостно улыбнулся рассветному солнцу.

4
Возмутитель спокойствия

Харатский оазис, день спустя

– …Ну и долго мы так будем сидеть?..

Сидели – а точнее, лежали – они под барбарисовым кустом в вымятой прогалине среди высоченного, в рост человека пырея. Лес колосков колыхался над головами, зудели цикады. Во влажном, набегающем волнами воздухе мелко дрожали листочки на соседнем шиповнике. Зеленые завязи соцветий обещали вот-вот распуститься розоватыми цветами с венчиком желтых тычинок.

– Хозяя-а-иин… Ну я же хочу-ууу… хочу есть, купаться… Хозяя-аа-иииин!..

Митама сопел и копошился в ножнах. Тарег, спиной к нему, спал – причем спал крепко, судя по тому, что даже не шевелил ушами.

Отчаявшись разбудить господина, тигр зевнул во всю пасть.

– Жаа-аарко…

Проканючив последнюю жалобу – уже более для порядка, нежели надеясь на что-либо, – Митама закрыл глаза, зевнул еще раз – и тоже задремал.

Где-то совсем неподалеку, над самой рекой, кричала цапля. С Герируда прилетел ветерок, колоски на тонких длинных стеблях закачались. Зудение цикад налетало, как и ветер, волнами. Еще ветер доносил отдельные возгласы и обрывки человеческой речи – но ни тигру, ни спящему нерегилю до них не было никакого дела.

* * *

Впрочем, тем, кто собрался на берегу Герируда, также не было никакого дела до спящих в высокой траве демона с самийа. Феллахи Шахына, крошечного вилаята в холмах над рекой, голосили и размахивали руками. И теснили конных айяров и четырех добротно одетых мужчин верхом на мулах:

– Нет такого закона, чтобы отбирать нашу воду! Перегородите Кешеф-руд – чем мы будем жить?! Нет такого закона!

– У меня разрешение наместника! Бумага у меня! Купчая! Я откупил этот вилаят, вместе с участком под мельницу!.. – не оставался в долгу и тоже орал крепкий дядька со смуглым лицом ашшарита.

Он размахивал над головой здоровенным листом бумаги. Документ колыхал хвостами шнуров под печатями – алого халифского и зеленого хорасанского цветов. Из-под куфии рекой тек пот, человек скалился и злился, не успевая утираться свободной рукой:

– Вы, невежественные скоты, будете оспаривать волю светлейшего эмира?! Вот его печать! Вот! Вот!..

– Иди к дивам со своей печатью! – вылетела из толпы молодая растрепанная женщина. – Ты поставишь мельницу, вся вода в запруду уйдет, а мы что будем делать? Детей есть? А?!..

– Молчи, ты, женщина! – заорал в ответ спутник обладателя печатей – в таком же сером халате и черно-белой куфии. – Где твой отец? Где твой муж? Как он позволяет тебе ходить в таком виде? И почему ты разговариваешь с чужими мужчинами, о бесстыжая! Почему у тебя не закрыто лицо, о падшая женщина?!

Толпа феллахов отозвалась возмущенными воплями, а женщина затопала ногами:

– Я сама себе госпожа, надо будет заиметь мужа, так позову сваху с машшате![8]8
  Женщина, наряжающая невесту к свадьбе.


[Закрыть] Не смей мне указывать, ты, ашшаритский выскочка, убирайся к себе за горы!

Вопли нарастали, и к обиженной стали проталкиваться другие женщины деревни – в таких же пышных юбочках поверх узких брюк и белых рубашках в зеленый и красный горох.

– Эй! Эй!.. Сына моего ты сиськой покормишь?! Где твой эмир? Он в Балхе сидит, а нам тут с голоду подыхать?!.. – Женщины размахивали руками и напирали на мула, который мотал головой и звенел кольцами трензеля.

Распахнутые жилетки и вороты рубашек не скрывали шеи, над кожаными чувяками сверкали смуглые щиколотки. Разглядев все это, ашшарит заорал, потрясая плетью и тыча в ближайшую женщину:

– Харам! Харам! Волосы показываешь, ноги показываешь, шею показываешь! Тебя надо плеткой драть, камнями в тебя кидать надо, о развратница!

Над его головой свистнул камень. Айяры дали шенкелей и придвинулись ближе – положив руки на рукояти сабель:

– А ну, кого железом погладить?! – рявкнул старший, подкручивая длинный ус.

– Парсы… – усмехнулся молчавший до того сухопарый ашшарит на сером крупном муле. – За женщинами своими прячутся, трусы жалкие…

И, поддав стременами, выехал вперед:

– Эй, ты, ханта! – окликнул и поманил он ту, что начала кричать первой.

На пальце сверкнуло большое кольцо с бирюзой.

– Где твой отец? Сколько он хочет за тебя выкупа? Я тебя возьму в харим, мне нравятся горячие! – Ашшарит одобрительно скалился, взглядом поглаживая щиколотки и поднимающие рубашку выпуклые груди. – Эй, куда ты, я дам за тебя вот это кольцо, эй!

Запахивая обеими руками жилет и вжимая голову в плечи, женщина попятилась. Айяры зареготали и надвинулись на жалкую толпу. Похлопывая нагайками по стременам, они шарили похотливыми глазами и тыкали пальцами:

– А у этой ножки ничего! Эй, ты, подь сюда, я тебе подарю кой-чего! Ха-ха-ха! Эй, куда ты, я дам твоему отцу откупное! Ты, язычница! Ашшарит честь оказывает, имея с тобой дело! Клянусь Всевышним, вот эта стройненькая – моя! Эй, эй, не уходи, я тебя все равно найду, эй!

Женщины пятились и жались, кто-то успел юркнуть за спину жалко дрожавших мужчин. Те прятали глаза – айяры поддавали коням шенкелей, разворачивая здоровенных жеребцов боком и пихаясь стременами. Феллахи отступали. Никому не хотелось получить нагайкой – или того хуже, саблей. К тому же айяры говорили чистую правду: они могли забрать женщин, бросив на порог дома пару монет «откупного», и никто бы не вступился – в деревне жили огнепоклонники. Кади в городе всегда рассудит в пользу правоверного, это феллахи Шахына знали не понаслышке.

– Эй, короткоштанные, чего сникли? – расхохотался старший над наемниками.

Местные носили штаны длиной чуть ниже колена, приматывая длинные чулки веревками от башмаков. Феллахи опускали головы – и пятились, пятились.

– Гоните своих баб по домам, вы, мазандаранские дурни! – гаркнул айяр. – Где кедхуда? Где староста, спрашиваю? В повелении светлейшего эмира – да продлит его дни Всевышний! – сказано, что господину Ахмету ибн Салаху ибн аль-Аббаду надлежит оказывать всяческое содействие в делах и начинаниях! Вы теперь принадлежите ему – со всем имуществом! Завтра придете к минарету на берегу с кирками и лопатами! И чтобы не отлынивали, а то познакомлю с нагайкой! Где староста, я ему первому всыплю!

Порыв ветра взметнул его куфию так, что край чуть не перекинулся на лицо. Отбившись от хлопающей ткани, айяр, поминая шайтана, снова вскинул плеть:

– Где…

– Я здесь, почтеннейший, – отозвался дребезжащий старческий голос откуда-то слева.

– Иди сюда! – крикнул айяр, вертя головой. – Ну-ка выходи!

Опираясь на посох, старик в белой рубашке и черном жилете мазандаранского крестьянина вышел из-за кустов шиповника. Кряхтя и тяжело приваливаясь на палку, он пошел к сбившимся в стайку феллахам.

– Тащись живее, ты, старый хрыч! – рявкнул ободренный успехом почтеннейший Ахмет ибн Салах ибн аль-Аббад, одобрительно кивая айярам.

Поддав по бокам мулу, он выехал вперед, победно поднимая истрепанный ветром документ.

Старик, которому мул уперся мордой в лицо, вдруг поднял глаза и тихо сказал:

– Вам лучше уйти, почтеннейший. Сюда идет уважаемый мирза Масту-Хумар.

– Чего?.. – презрительно скривился ашшарит. – Это кто еще такой? Да как ты смеешь! Вот откупная на вашу деревню! Вы мои, вместе с пожитками! Захочу – продам, захочу – налог драть буду!

Бормоча и оглядываясь, крестьяне слиплись за спиной старика в шепчущийся и шуршащий человеческий комок.

– Согласно закону, второй раз предупреждаю, – так же тихо сказал староста. – Уходите отсюда, уважаемые. Сюда идет почтенный мирза Масту-Хумар.

– А ну взять его! – нетерпеливо крикнул Ахмет ибн Салах. – Какой такой мирза? Я был у чиновника вашего округа в Харате, он лично подписал и скрепил печатью мой договор об откупе налогов и строительстве мельницы!

Двое айяров соскочили с коней, схватили старика за локти и поставили на колени.

– А ну погладьте его нагайкой! – презрительно бросил ашшарит. – Я покажу этому неверному, кто здесь мирза и хозяин!

Айяр сверкнул зубами и с размаху полоснул старика через спину. Староста охнул и повалился лицом в пыль.

– Ну что? – расхохотался Ахмет ибн Салах. – Теперь понял? Эй, молодцы! Вы уже присмотрели себе женщин? Дарю приглянувшихся!

Айяры ответили дружным гоготом. Феллахи все так же молча дрожали, сбившись в кучу. Один из наемников тронул коня, взрезался в толпу, сдернул с женщины покрывало и выдернул за волосы. И с хохотом пустил коня рысью, наматывая на кулак косы голосящей, бьющейся парсиянки.

– Сураё! – заорал, затолкался кто-то в толпе. – Отпустите мою жену!

– Стоять! – заорали айяры, пихая людей стременами. – Не боись, пастух, кади даст твоей жене развод! Рафи сделает из нее хорошую ашшаритку! Прямо сегодня ночью, после вечерней молитвы, ха-ха!

Женщина извивалась и кричала. Айяр остановил коня, взял ее под мышки и под общий хохот перекинул через седло. Висевшая вниз лицом парсиянка сучила ногами и пыталась колотить кулаками стремя, попону и ногу лошади. Жеребец злобно заржал. Наемник перетянул женщину плетью. Та вскрикнула – и затихла. Айяр удовлетворенно похлопал ее по заду.

– Горе тебе, Рафи, ты удешевил ее, попортив кожу! – хохотали наемники.

– Я несильно – как шарийа велит! – смеялся в ответ Рафи.

В толпе феллахов плакали и молились.

Староста поднял от земли потемневшее от грязи и пота лицо. И все так же упрямо, тихо, проговорил:

– Третий раз говорю верные слова. Уходите отсюда, Шахын не ваш. Сюда идет уважаемый мирза Масту-Хумар.

– Ты издеваешься?! – заорал вконец потерявший терпение ашшарит и крест-накрест перетянул старика плеткой.

Староста вскрикнул, втянул голову в плечи, но не двинулся с места.

Ахмет ибн Салах снова замахнулся – и раздумал бить.

По тропинке от реки подымался еще один старик. С длинной седой бородой и такими же длинными седыми волосами, в серой шерстяной аба и высоком войлочном колпаке на манер дервишского, только без чалмы вокруг. Под локти его поддерживали двое юношей в снежно-белых длинных рубахах и таких же штанах. Они, как ни странно, шли с непокрытыми головами. Каштановые волосы пышно курчавились, поблескивая на ярком послеполуденном солнце, босые ноги медленно переступали в пыли. Старик шел, выпрямившись, с совершенно неподвижным лицом.

Озадаченные ашшариты, хмурясь, всматривались в странного гостя. Феллахи стояли – молча. Даже молитвы и плач стихли.

Когда старик подошел ближе, стало понятно, зачем ему двое невольников, – он был слеп. Подняв голову и не открывая глаз – как это делают лишенные зрения, – он нацелился бородатым подбородком на Ахмета ибн Салаха:

– Мир тебе, пришелец, – мягко выговорил он на фарси. – Я мирза Масту-Хумар, хозяин этой земли.

– Во имя Всевышнего, мир тебе, шейх, – поздоровался, все еще хмурясь, Ахмет – на ашшари.

– Тебя ввели в заблуждение, о человек, – старик перешел на ашшари – классический и певучий.

И улыбнулся, погладив бороду. Юноши у него по бокам застыли как каменные – тоже почему-то прикрыв глаза.

– Что ты хочешь этим сказать, шейх? – сердито спросил Ахмет ибн Салах.

И добавил:

– Вот у меня бумага, скрепленная всеми надлежащими печатями ведомства хараджа округа Мазандаран. Согласно этому документу, мне отдаются на откуп налоги с этого вилаята, а также передается в собственность участок выше по течению Кешефруда, на котором я поставлю мельницу. Сукновальную мельницу, почтеннейший! Я устрою там прядильную мастерскую!

– Хм, – все так же поглаживая бороду, отозвался старик в серой аба.

– Так что же ты хотел мне сказать, о шейх? – нетерпеливо спросил Ахмет ибн Салах.

– Тебя ввели в заблуждение, – все с той же мягкой улыбкой отозвался старик. – Налоги не моя печаль. А вот мельницу нельзя строить. Она перегородит реку, лишив этих людей ее воды – а также лишив воды Герируд. Если все будут ставить на притоках мельницы, воду реки разберут до капли, и до Харата и окрестных вилаятов не дотечет ни единого ручейка…

– А вы кто такой будете, почтеннейший? – вмешался подъехавший поближе сухопарый ашшарит с бирюзовым перстнем. – Мое имя – Васиф аль-Газни, я чиновник ведомства хараджа этого округа, и мне неведомы ни твое имя, шейх, ни закон, запрещающий строить здесь мельницы.

– Я уже ответил тебе, о Васиф. Я – мирза Масту-Хумар, хозяин этой земли, – улыбнулся старик, разворачивая к нему слепое лицо.

Опущенные веки оставались совершенно неподвижными. Юноши тоже, казалось, оцепенели, одинаково свесив курчавые головы.

– Твой род из Газны, о Васиф? – уточнил слепой. – Тогда странно, что ты не знаешь этого закона. Люди из Газны тоже жертвовали на строительство башни на берегу Кешеф-руда.

– Из Газны не из Газны, какая разница, – сморщился сухопарый. – Мой отец поселился в Газне, вот меня так и прозвали. Повторяю – мы знать не знаем ни о каком владетеле этих мест! Участок выше по течению записан в ведомостях как свободный! И при чем здесь альминар, почтеннейший?

Улыбка старика стала еще более лучистой:

– О! Почтеннейшие не слышали историю башни Кешефруда?

– Послушайте, уважаемый, – нетерпеливо прервал его катиб. – Мы здесь не для того, чтобы слушать истории о стародавних временах!..

– Не спеши, о юноша, – вкрадчиво проговорил старик.

Ашшарит осекся. И вдруг понял, что феллахи давно стоят на коленях, уткнувшись лбами в желтую каменистую землю. А у странных неподвижных юношей на босых ногах нет и следа пыли. И на белоснежных рубахах тоже.

Старик безмятежно улыбался. В воздухе висел звон цикад.

– Поверь, о юноша, тебе лучше знать эту историю, – мягко сказал слепец – но его улыбка уже не была доброй.

Наемник, поймавший женщину, заозирался и спустил ее с седла. Та метнулась к остальным феллахам и простерлась в земном поклоне.

Оглянувшись на притихших айяров и на своих спутников – они тоже выглядели несколько смущенными, – Васиф пожал плечами:

– Ну что ж, почтеннейший, расскажите нам, как это было.

– Случилось так, – певуче заговорил старик, кивая сам себе седой головой, – что на том самом месте, где сейчас стоит башня, раньше была мельница. Ее хозяином был див – могущественный и злой…

Ашшариты за спиной катиба стали переглядываться, строя обреченно-терпеливые гримасы. Ахмет ибн Салах сморщился и махнул рукавом – мол, дайте ему договорить, с нас не убудет от еще одной парсидской сказки.

– …И против этого дива вышел сам Рустам, и победил его, и убил, отпустив реку на волю. С тех пор никто не осмеливался притеснять ни реку, ни окрестных жителей. Но вот с севера пришли племена смуглых людей, людей, поклоняющихся черному камню в пустыне, и подвиг Рустама был забыт, и огни перестали пылать в священных чашах…

Васиф вовремя схватил товарища за рукав и вскинул руку с перстнем – молчи, мол. Ему становилось как-то не по себе. Юноши-поводыри все больше казались ему неживыми. А что, если это джинны?.. «Во имя Всевышнего…» – подумал он про себя.

Старик на мгновение запнулся. Васифу помстилось, что он вот-вот откроет глаза – веки дрогнули. Но этого не случилось.

– …и на месте смерти дива снова построили мельницу. Но однажды люди пришли к мельнице с зерном и деньгами – а хозяин из новых господ, из смуглых людей, брал с них много, очень много, – смотрят – а вся семья мельника лежит мертвая, и нет в доме ни одного целого тела. И люди поняли: это родичи дива, что прежде владел здесь мельницей, отомстили новым хозяевам и убили их всех. И тогда люди похоронили мельника и его домашних, и собрали денег, и воздвигли на проклятом месте башню – высокую, стройную, издалека видную. И решили: пусть эта башня стоит здесь напоминанием о том, что река должна течь вольно, а подвиг Рустама прославляться в веках!..

За спиной Васифа раздалось красноречивое покашливание. Катиб снова вскинул руку:

– Да благословит тебя Всевышний за твой рассказ, о шейх!..

Старик вздрогнул – и скривил рот в очень злобной гримасе. Васиф добавил:

– Во имя Всевышнего и его возлюбленного посланника… – старик весь сморщился, как сухой лимон, – скажи нам, о шейх, где же здесь речь о законе? Разве решение этих благочестивых жертвователей записано в книгах факихов аш-Шарийа? Или его вынес кади?

– Это не закон кади, – тихо проговорил старик. – Это всеобщий закон. Рустам пролил кровь, и пролитой кровью эта земля выкуплена – навечно. Здесь нельзя ничего строить… человечек.

Последнее слово старик прошипел. Причем с такой ненавистью, что Васиф подался назад в седле. И тут Ахмет ибн Салах рявкнул у него за спиной:

– А ну хватит! Мне надоело слушать языческие бредни! Прочь отсюда! Я здесь теперь хозяин!

Старик злобно процедил:

– Неужто, о Ахмет?

Ашшарит поддал по бокам мулу, выехал вперед и гордо сказал:

– Да! Я ашшарит из рода сподвижников Пророка! На этих землях теперь власть веры Пророка! А ты, язычник, – подчинись!

Старик тонко улыбнулся:

– Я согласен с тобой, о Ахмет. Но разве ты следуешь вере Али?

– Что-ооо? Ты назвал меня кафиром? Ответишь перед кади в Харате за такое оскорбление!

Но старик безмятежно улыбнулся:

– Разве вера Али дозволяет наносить побои без решения кади, обижать стариков и силой уводить чужих женщин? Ты трижды преступил законы шарийа, о Ахмет. Али не защитит тебя. Уходи. Мы еще можем решить дело миром.

Ахмет ибн Салах раздулся, как бурдюк с забродившим молоком, – и заорал:

– Взять его! Взять и дать палок, чтоб не смел оскорблять верующих ашшаритов, подлый самозванец!

Айяры не успели даже дернуться.

Старик оскалился – и все отшатнулись, увидев острые, одинаковой длины зубы. А потом мирза Масту-Хумар распахнул глаза.

Люди с проклятиями шарахнулись в сторону: жуткие зенки лупали поперечным зрачком, от этого рябило и слезилось в глазах. Юноши-поводыри тоже подняли лица – между веками у них переливалось сплошное зеленое сияние, без радужки и белка.

В следующий миг на месте старика вспыхнуло алым – и из алого развернулись огромные кожистые крылья. Взблеснули изогнутые, длинные, как кинжалы, зубы – и тут же сомкнулись над плечами Ахмета ибн Салаха.

Вокруг орали как резаные люди, ржали и вставали на дыбы кони.

Безголовое тело, фонтанирующее из шеи красным, некоторое время держалось в седле – а потом завалилось набок. Мул мчался прочь, взбрыкивая и размахивая хвостом, безголовый труп застрял в стремени ногой и волочился сзади, мелко колотясь плечами о камни.

Юноши полыхнули зеленым, и на их месте возникли рогатые водяные драконы – молоденькие и очень злые.

– Заберите жизни чужаков, они дозволены! – трубно проревел мирза Масту-Хумар.

Селяне взорвались радостными криками и схватились за палки и камни.

– Коней, коней берегите! – задребезжал голос старосты. – На чем пахать будем, коней не пораньте!

Лошади под айярами бесились и свечили, наемники вылетали из седел. Удержавшихся стаскивали с коней и забивали палками. Кого-то в прыжке сбросил с седла двурогий чешуйчатый дракончик. И принялся с рычанием полосовать когтями, раскидывая в стороны обрывки кишок.

– Пропустите! Пропустите меня! – Пронзительный женский крик еле слышался в общем гвалте.

– Дайте подойти Сураё! – поддержали общие вопли. – Вон он, женщина! Держите его!

– Держите его! – кричала Сураё. – Держи его крепко, муженек! И ты, Дакла, держи его с той стороны!

Высоко подняв в руке окровавленный острый камень, женщина протолкалась к растянутому на земле айяру. Улыбнулась в перекошенное, залитое кровью лицо мужчины – и пронзительно, радостно расхохоталась.

– Держите его крепко! – рявкнула она.

Сураё уселась на распяленного человека сверху – поддавая бедрами и постанывая, словно совокупляясь с лежащим. Селяне хохотали, айяр что-то орал – вероятно, просил пощады.

– Что, хорошо тебе, орел? – взвизгнула Сураё. – Горячая я женщина, а?!

И с размаху ударила камнем в лицо мужчины:

– Н-на!

И принялась с силой молотить булыжником – морщась от усилий, сдувая с лица волосы и смахивая кровавые брызги:

– Н-на! Н-на!

…Через некоторое время на берегу реки не осталось ни одного живого ашшарита.

Старый дракон с удовлетворением оглядел разметанные по траве и песку останки, не очень походящие на человеческие. Феллахи с арканами и длинными камышинами гонялись за перепуганными лошадьми и мулами, ловили их, спутывали и уводили прочь.

Почтительно кланяясь, подошел староста:

– Что прикажете делать с телами, о наилучший господин?

Дракон сморгнул и перетек в облик старца:

– Заройте, как обычно, на старом кладбище. Сверху ничего не ставьте – эти глупцы не заслуживают посмертного имени.

Староста поклонился и широким жестом указал на лепившиеся по склону холма домишки:

– Прошу пожаловать в мое скромное жилище, о Царь Реки. Отведай нашего угощения! Трех буйволов забьем в твою честь, о царь!

Дракон стоял, не двигаясь с места.

– Ах ты ж моя старая глупая голова! И ваших сыновей тоже приглашаем, господин, – спохватившись, угодливо прокудахтал староста. – Матушка их давно не видела, сидит – льет слезы наша Гульбахар: как там мои мальчики, вот уж шесть лет не видала я моих близнецов!

Масту-Хумар прищурился:

– Уговор помнишь?

– Конечно-конечно, – заулыбался феллах. – Сыновьям вашим уже подобрали хороших девушек! Высокогрудые, с тонкой талией! Нетронутые – как снег поутру зимой! Одна – моя дочка, другая – дочка Даклы-шорника! Красавицы, при виде которых луна скажет: я скроюсь, мне стыдно! Девушки ждут не дождутся женихов, для них такая честь возлечь с сыновьями Царя Реки!

Дракон благосклонно улыбнулся и пошел вперед. Староста угодливо забегал то слева, то справа, лепеча льстивые слова. И поинтересовался:

– Господин кого-нибудь себе присмотрел?

– Пока нет, – важно ответил Масту-Хумар, вышагивая вперед и поглаживая бороду. – Приведете всех молоденьких, я выберу женщину. Хотя… У этой Сураё уже были дети?

– О да, наилучший господин! И как удачно – два мальчика! – радовался староста и семенил следом.

– Передайте женщине Сураё, что она будет прислуживать мне за ужином. Пусть вымоется и приготовится для меня.

– Оооо! Конечно-конечно! Вот уж машшате расстарается! Такой почет семье, благодарствуем, наилучший господин! Да родятся у Царя лишь сыновья, да будут плодовитыми его женщины!..

* * *

Харат, месяц с небольшим спустя

С тоской поглядывая на уходящую в небо громаду масджид, Муса ибн аль-Джассис, градоначальник Харата, вздыхал и перебирал четки.

Иногда ему казалось, что лучше бы он оставался ювелиром – и не водил дружбы с всесильным военачальником Джариром ибн Тулуном Хумаравайхом. Не становился его сотрапезником, а продолжал сидеть в своей лавке на большом базаре Васита и тихо пить любимое вино ширави. Ах, ширави, ширави, за твой вкус я отдам свое место в раю, но тебя, о царица вин, нынче так редко привозят из Лаона…

И надо же было случиться такому, что ибн Тулуна отправили в Васит с войском ради защиты города, а могущественный джунгар оказался любителем царственного, пурпурного – и крепчайшего – лаонского вина. Конечно, после сорока ратлей такого напитка его сотрапезники и собутыльники уже валялись пьяные по коврам, а ибн Тулун отчаянно скучал в одиночестве. А кому такое понравится, позвольте вас спросить? Вот вам бы понравилось, что вы еще готовы продолжать беседу и даже читать стихи, а кругом храпят, да еще и вповалку? Тогда Джарир ибн Тулун Хумаравайх послал невольников на поиски людей, столь же выносливых к вину, как и он.

А им показали на него, Мусу, – на кого же еще им было показывать, позвольте вас спросить? Все на базаре Васита знали, что ибн аль-Джассиса не перепить ни тюрку, ни даже сумеречнику – тягались, знаем. Впрочем, с сумеречником – веселый ему попался айютаец, купец говорил, но, какие из айютайцев купцы, мы знаем, шпион небось, или наемный убийца, или и то, и другое, и третье, да еще и наверняка работорговец в придачу, но веселый такой, ничего не скажешь, – так вот, с айютайцем, правда, они свалились разом. Зато после сорок третьего ратля.