Текст книги "Шестеро"

Автор книги: Ксения Пашкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Самые ценные документы

Никто не лишён вредных привычек. Моя – поглощение фастфуда. Я из тех, кому не надоедает ежедневное макание картошки фри в сырный соус, и тех, кто на день рождения заказывает волшебный сундучок для детей и радуется крошечной игрушке. Мне никогда не удалось бы стать вегетарианцем, потому что я не в силах отказаться от куриных наггетсев. Такой меня мало, кто знает. Мои вечерние ужины здесь проходят в одиночестве. Посетители настолько привыкли к моему присутствию, что воспринимают, как неотъемлемую часть или атрибут интерьера. На кассе в кафе меня уже знают и спрашивают: «Вам, как обычно?»

– Нет, сегодня подходящий день для сундучка. Один, пожалуйста.

– Так у вас сегодня день рождения? – с улыбкой спросила кассир Вика.

– Куда лучше.

В ожидании, когда сготовят заказ, я нашла себе место у окна. Повесила пальто на кресло, чтобы никто не занял столик, и принялась расхаживать по залу. Охранники одобрительно кивали мне, но большинство посетителей не замечали меня. Не знаю, как давно это случилось, но люди больше не обращают внимания на мир вокруг. И я не утрирую, это действительно происходит. Все снуют, словно невидимые тени мимо друг друга, проживая каждый свою жизнь.

В сундучке оказался бурундук, наверное, из какого-то нового мультфильма. Я прибрала его в маленький карман своей сумки и взялась за поедание заказа. Больше всего мне нравилось разнообразие, возможность попробовать все и сразу.

Эд всегда старался приготовить что-то для нас, но у него почти никогда не выходило. Семейные ужины нам так же давались непросто. Они напоминали о том времени, когда мама запекала пойманного отцом на рыбалке карпа, а мы были всего лишь детьми, в меру капризными, в меру серьёзными. Раньше нас с Эдом не связывали близкие отношения. Нас разделяла такая странная вещь, как пол. Не тот, по которому ходят, а тот, что разделяет всех на мальчиков и девочек, тот, что диктует, во что должны играть первые, а во что – вторые. Когда мы с братом шли по улице, нас воспринимали, как пару влюблённых. Будто иных связей между противоположными полами не существовало. Мы раздражались, негодовали, но почему-то все равно позволили этому разделить нас на некоторое время.

Импровизированные личные дела ребят всегда со мной. Я таскала их в сумке, как самые ценные документы. Работа идентифицировала меня куда лучше, чем тот же паспорт. Эд, несмотря на то, что сам практически не имел друзей, всегда критиковал за это меня. Главный его аргумент: "Ты же не больна". Может, у меня нет диагноза, но это вовсе не делает меня психически здоровой. Думаю, впереди нас ждёт открытие новых расстройств, в числе которых окажется и моё.

– Это ваш ребёнок нарисовал? – раздался вопрос: передо мной стояла приятной наружности женщина, держащая за руки близнецов лет шести.

Не дождавшись ответа, она усадила детей за мой столик.

– Они устали, находились мы сегодня по магазинам. Выбирали тёплые вещи к зиме, да только ничего не нашли. Цены запредельные, – одумавшись, видимо, что не даёт мне вставить слово, она вдруг покраснела. – Ох, простите. Все столики заняты. Сейчас что-то освободится, и мы уйдём.

– Можете остаться здесь, – многозначительно взглянув на рисунки ребят на столе, я принялась быстро раскладывать их по личным делам.

– Вы такая худенькая, наверное, не часто бываете здесь? – Ее взгляд остановился на моих папках. – Так это рисовал не ребёнок?

Никак эта женщина не уймет свое любопытство.

– Это рисунки людей с психическими расстройствами, если вам так интересно.

Возможно, я ответила слишком резко или из моих уст это прозвучало устрашающе, но её реакция превзошла все возможные ожидания.

Женщина прикрыла рот руками и, схватив детей, убежала прочь из кафе.

Люди вредят друг другу

В выходные я всегда занималась аквариумом. Как и в рабочие дни, проверяла оборудование: температуру на термометре, лампочку на обогревателе, струю от фильтра, мощность компрессора, яркость осветительных приборов. Каждую неделю приходилось менять воду, чистить грунт и стекла, промывать фильтр, подкармливать и обрезать растения. Я старалась осматривать каждую рыбку: их окраску, аппетит, не отстает ли кто-то от стаи. Жители аквариума были мирными и совсем не агрессивными. Мне не нравились крупные рыбы, поэтому я содержала гуппи, данио, петушков и моих любимцев – акатофтальмусов. Эд подарил их мне в прошлом году на день рождения. Трех маленьких, похожих на змеек, рыбок с необычным полосатым окрасом.

Больше всего я любила наблюдать за их размеренной жизнью в созданном специально для них подводном мире. Эта маленькая утопическая вселенная принадлежала только им. Брат постоянно просил меня завести кого-то поинтереснее: собаку, кота или на крайний случай – говорящего попугая. Меня же все устраивало в моих маленьких питомцах, и пусть они всегда молчали, я всегда находила, что им сказать.

После всех мероприятий с аквариумом, я посещала единственного друга в городе – нашу соседку Светлану. Она не такая уж и пожилая, но Эд все равно подкалывал меня. С людьми моего возраста дружба совсем не завязывалась. Что же я могла с этим поделать? Не ходить же мне с транспарантом «Ищу друзей» по городу.

– Проходи, голубка, – сказала соседка, впуская меня в квартиру.

Ее, средней длины русые волосы с проглядывающей кое-где сединой, как всегда, закреплены на затылке блестящей заколкой. Идеально выглаженное длинное до пят платье трудно назвать домашним.

Навстречу мне, лениво потягиваясь, вышли три откормленных кота: Бантик, Пузик и Шнурок. У всех разный окрас: полосатый, рыжий и черный.

– Привет, проказники, – я опустилась на колени, чтобы подхватить всех троих на руки и прижать к себе.

– Вчера внук приезжал, он их зашугал. Бедняжки, – покачала головой Светлана.

– Мне это знакомо.

– На работе зашугали?

– Ха-ха, очень смешно, – я изобразила подобие смеха.

Несмотря на возраст, наша соседка не лишена чувства юмора, а еще она – прекрасный человек. За двадцать семь лет мне попадались самые разные люди: встречались и откровенно плохие, и относительно хорошие, и совершенно неоднозначные. Но только Светлана стала для меня абсолютным добром, воплощением лучшего, что может вобрать в себя человек.

– Вчера у нас случился настоящий прорыв. Можете представить, даже Эля участвовала!

– Уверена, вас ждут десятки таких прорывов. Буду молиться за каждого твоего подопечного, Ева. – Светлана поставила на стол миску с овсяным печеньем и налила в стаканы топленое молоко. – Ешь, а то ключицы выпирают, как у скелетона.

– Я снова сорвалась на днях.

Соседка посмотрела на меня сочувствующим взглядом и покивала головой.

– И кому в этот раз не повезло?

– Родителям одного мальчика. Мне почему-то кажется, что они причастны к тому, что с ним случилось.

– Все никак не перестанешь искать виновных? – в ее голосе слышалось неодобрение.

Я пожала плечами. Иногда мне кажется, что если бы мы внимательнее относились к собственным словам и поступкам, если бы анализировали наше влияние на других, то перед нами открылась бы страшная правда: люди вредят друг другу. Такое можно встретить даже в самых благополучных семьях, в идеальных отношениях, в искренней любви и преданной дружбе. По опыту знаю, что худшие поступки рождаются из добрых побуждений. И худшие они лишь потому, что совершают их лучшие из всех люди. Те, в ком мы бы никогда не увидели угрозы.

– Тяжело держать себя в руках, когда родители так говорят о сыне.

– Ваши родители тоже обзывали Эда?

Этим вопросом она застала меня врасплох. Может, да, но я такого не помню. В то время оскорбления прилетали со всех сторон, и в один момент они стали одним огромным хмурым облаком над нашей семьей.

– Не вслух, но в мыслях? Кто знает? – пожав плечами, я взялась за поедание угощения.

– Это настоящее чудо, Ева. Просто представь, какое счастье для этих людей быть услышанными хоть кем-то. Ты и другие специалисты изо всех сил пытаетесь внушить им, что они не виноваты в случившемся.

– Так и есть. Они не виноваты.

– Но разве, обвиняя других, ты не создаешь новые проблемы? Тем, кого ты пытаешься сделать козлами отпущения? Скажи мне, как врач, как это может повлиять на них?

– Ладно, подловили, – я тяжело вздохнула. – Конечно, это вредит им. Бесспорно вредит.

Светлана довольно улыбнулась.

– Ешь, давай, Ева, ешь.

Всегда недостаточно

Я не могла дозвониться до Эда с работы. Утром он вел себя странно, словно пытался что-то скрыть. Скорее всего, он снова не принимал лекарства. Такое нечасто, но случалось, и в такие моменты мне тяжелее обычного.

– Алло, Светлана, можете проведать Эда? Он не отвечает на звонки.

– Конечно, оставайся тут.

На том конце невидимого провода слышались торопливые шаркающие шаги соседки, а затем громкие стуки в дверь. Через несколько секунд, кажущихся мне целой вечностью, послышался сонный голос брата.

– Ева, он спал. Все в порядке, – сообщила Светлана.

– Ох, спасибо. Он не показался вам странным?

– Милая, Эдуард всегда витает где-то в облаках. Такой уж он у тебя.

Может, она и права, но вечером я завела очередной серьезной разговор, которым с первых же минут вывела брата из себя.

– Началось! Я сейчас работаю над важным проектом, тысячу, блин, раз тебе об этом говорил.

– Он настолько важен, что ты бросил пить лекарства?

Обстановка накалялась, каждая фраза звучала громче и агрессивнее предыдущей.

– Ева, сколько можно? Научись доверять людям!

– Ты не… – поняв, что собираюсь сказать, я резко замолчала.

– Я – не человек? Это ты хотела сказать?

– Конечно, нет! Я хотела сказать, что ты – не тот, кому можно вот так взять и довериться на все сто процентов.

Эд сполз по стене на холодный кафель и схватился за голову. У него были грязные волосы и уставшие глаза. Если он и спал утром, то явно не долго. Больно видеть его таким. Очень больно. Я стыдилась и боялась сказать хоть что-то еще не так. Поэтому тихонько села рядом с ним и обняла.

– Честно, Ева, я принимаю их, – сказал он шепотом.

– Прости меня. Мне постоянно приходится доказывать остальным, что мои пациенты достойны на спокойную жизнь. Раздражаюсь, когда им задают глупые вопросы, а сама ничем не лучше. Постоянно контролирую тебя, не даю свободно дышать.

Раскаяния и признания вины никогда не будет достаточно. Потому что именно я делала жизнь брата лучше, и я же ее губила.

– Думаю, твоей шестерке понравилось рисовать не потому, что арт-терапия – это суперкруто и реально помогает им открыться, – Эд посмотрел на меня.

– Тогда почему?

– Потому что творчество делает людей свободными, помогает забыться. Рисование ведь вещь простая, оно знакомо и понятно каждому. Ты впервые дала им занятие для обычных людей, а не опросник для больных. Понимаешь?

Все люди это знали, но все равно никогда не могли до конца понять.

– Я пытаюсь, Эд. Даже более чем пытаюсь, но этого всегда недостаточно.

Чужак в стае

Их крики слышались еще в коридоре.

– Что у вас здесь происходит? – спросила я, едва войдя в комнату для наших встреч.

Над Элей стоял раскрасневшийся, явно закипающий от злости, Филипп. Одну его руку крепко держала Яна, а на второй, как собачонка, висела Лола. Свят и Тима стояли рядом, явно напуганные происходящим. Эля же улыбалась с неким ехидством.

– Липп, успокойся. Что бы она ни сказала, тебе нужно прийти в себя.

– Мне надоело, что люди говорят все эти вещи. Я в жизни ни разу не сделал ничего дурного. За что она так со мной, Ева? – Липп впервые за все время расчувствовался, совершенно по-детски расплакавшись у всех на глазах.

– Что бы Эля ни сказала, она не знает тебя. Ты прошел длинный путь, Липп, ты же помнишь, сколько всего преодолел, сколько трудностей встретилось на пути? Но только посмотри на себя. У тебя есть шанс жить дальше, так зачем же оглядываться и обращать внимание на других?

Блестящие от слез глаза наполнились подобием надежды, было заметно, как его отпускает вся эта ситуация, и что он готов поднять белый флаг.

– Ладно, ладно, все, отцепитесь. Вспылил, с кем не бывает. – Филипп буквально смахнул с себя Яну с Лолой и сел на свой пуфик.

Только я думала, что беда миновала, как, к моему удивлению, прорезался голос у Свята.

– С н-нами н-не бывает, – сначала дрожащий тихий голос вдруг обрёл уверенность и звонкость. – Точнее не происходило, пока здесь не появилась ты, Ева.

– Свят, успокойся, она здесь ни при чём, – вступилась за меня Яна.

– Как это ни при чём? С Марго такого не случалось. Мне и правда становилось лучше после встреч, а теперь все катится в тартарары. И все из-за неё, – он ткнул в меня пальцем, но в глаза так и не посмотрел.

Горесть от поражения, чувство потерянного навсегда шанса. Я, будто лишилась всего и сразу, и вдруг ощутила себя абсолютно ненужной.

– Пфф, – Эля выдала какой-то непонятный булькающий, но явно недовольный звук. – При Марго здесь даже муха сдохла бы от скуки, слова лишнего не скажешь. А я хочу говорить, не хочу копить в себе. Разве мы здесь для того, чтобы нахваливать друг дружку и уверять, что все у нас будет хорошо? У нас ничего не будет хорошо, и я не хочу притворяться нормальной. Мне хочется научиться жить с болезнью, а не делать вид, что её не существует. Может, рыжуля и не справляется с нами всеми, но это только потому, что такие, как Свят, сами не знают, чего хотят.

– Я хочу мирной обстановки, а ваши стычки с Филиппом выбивают меня из колеи, понятно?

Эля в ответ лишь пожала плечами, она и так явно сказала больше, чем планировала. Мы с ней мимолетно встретились взглядами, но она тут же отвернулась, лишив меня возможности ее поблагодарить.

– Ну, ладушки, поговорили и хватит. Налетай на угощение. Сегодня я принесла блинчики с мясом, – громко подытожила Яна.

После её слов все бросились к столу, и через пару минут от блинов остались только крошки.

– Биполярное расстройство крайне редко встречается у детей, – заговорила я неожиданно для себя.

Все вопросительно уставились на меня, даже перестав жевать остатки еды.

– В семь лет у брата диагностировали расстройство поведения. Родители уверяли себя, что ему нужно привыкнуть к школе, хотя врач отрицал расстройство адаптации, – я задумалась, вспоминая самое тяжелое время для нашей семьи. – Когда Эду исполнилось одиннадцать, ему официально поставили биполярное расстройство. Это стало в некотором роде точкой для родителей, после этого мало, что осталось от них прежних. Мы больше не ездили в совместные поездки, не выбирались на море, ничего толком не праздновали, не играли в настольные игры и не собирали вместе пазлы. Мой брат считает, что лишил меня нормальной жизни, но это не так. Я не хочу, чтобы он себя в чем-то винил.

– Ты поэтому пошла учиться в медицинский? – спросила Яна.

Остальные с подозрением рассматривали меня. Им, наверное, казалось, что я пытаюсь стать одной из них, доказать, что я не чужак в их стае, и что не понаслышке знаю обо всех их проблемах.

– Мне хотелось помочь хотя бы одной семье, не дать ей развалиться подобно нашей.

– Уверена, их больше одной, – тихо сказала Лола.

– Или даже больше десяти, – подмигнул Липп.

Я широко улыбнулась. Неправильно просить их довериться, пока не сделала этого сама. Может быть, теперь в нашем общении наметится прогресс. Ведь, если это не сработает, придется сдаться и оставить это место.

Увидимся на официальном допросе

Утром мы с Эдом ели круассаны с шоколадной начинкой и пили кофе с молоком. Брат признался, что впервые за долгое время выспался, а я поделилась успехами с группой. Наверное, таких людей, как мы, называют зацикленными. Вся наша жизнь сводилась к обсуждению самочувствия Эда, его творчества и моей работы. И в тот момент, когда мне начинало казаться, что нужно расширить кругозор, я вдруг осознавала, что это невозможно. Когда долго о чем-то думаешь, мысли, обычно хаотично извивающиеся в голове, начинают сплетаться. Если думаешь о чем-то дольше пяти лет, они превращаются в плотный клубок. Когда же проходит десятилетие, этот самый клубок становится прочным нерушимым камнем, с годами опускающимся все ниже и ниже, пока не оказывается там, где обитает душа.

Стрелки на часах перевалили за обед, я как раз закончила изучать историю болезни нового пациента и начала составлять схему лечения, когда в мой кабинет вошел полицейский. Высокий темноволосый, слегка прихрамывающий, мужчина вошел без стука и сразу направился к моему столу. Он, видимо, из тех, кто сразу приступает к делу. Неужели кто-то из моих бывших или текущих пациентов пострадал, и меня обвинят в этом?

После его долгого представления и моего легкого кивка, он без приглашения сел напротив меня и тяжело вздохнул. Помимо того, что он – следователь, я запомнила его имя – Леонид.

– Могу я узнать цель вашего визита? – тихо спросила я, надеясь, что не случилось чего-то непоправимого.

– Да, разумеется. Дело в том, Ева Юрьевна, что сегодня утром нашли тело. Мы уверены, что это – Филипп Иванцов – пациент вашего центра. Ваше руководство сообщило, что вы ведете некую группу из шестерых человек, в которую входил погибший. Не могли бы вы рассказать мне, в чем суть этих встреч?

– Филипп мертв? – я вцепилась в папку, лежащую на столе, и прижала ее к груди.

– Убит, если быть совсем точным. Вы в порядке? – Леонид выглядел обеспокоенным.

Заметив на соседнем столе графин с водой, он молча подошел к нему и через минуту вернулся ко мне, протягивая, наполненный до краев, стакан.

– Держите.

Пока стакан не оказался в руках, я даже не подозревала, что меня так сильно трясет.

– Спасибо.

Следователь сел обратно. Ему явно хотелось поскорее продолжить разговор, но он молча дождался, пока я первая возьму слово.

– Извините, просто… – Я провела ладонью по неожиданно вспотевшему лбу. – Два дня назад у нас прошла очередная встреча. И она закончилась довольно неплохо, все ушли в хорошем настроении.

– Довольно неплохо? А обычно бывает хуже?

Я задумалась, вспоминая последнюю встречу. Стоит ли рассказывать ему о конфликте между Липпом и Элей?

– Извините, а это – официальный разговор? То есть, разве мне не должны прислать повестку на допрос?

Неожиданно для себя я стала мамой-медведицей, решившей защищать каждого из моих подопечных.

– Мы будем в официальном порядке допрашивать каждого из вашей группы, и вас в том числе. В данный момент мои коллеги общаются с психиатром, который занимался лечением Филиппа, но вы, как по мне, знаете его ничуть не хуже. Не так ли?

– Знаю ли я Филиппа? Мне знаком его диагноз и его собственное отношение к болезни.

Леонид открыл блокнот и что-то записал.

– И какое же у него было отношение к диагнозу?

– Отрицательное, конечно же. Думаете, кто-то из наших пациентов рад, что болеет?

Следователь поднял руку.

– Успокойтесь, пожалуйста. Это – обычные вопросы. В чем именно выражалось его отрицательное отношение к болезни?

– Простите, – я замолчала на некоторое время, мне жизненно необходимо перевести дух, успокоить сбившееся дыхание, унять нарастающую тревогу.

Все тщетно. Филипп мертв, и никаким молчанием мне не унять появившийся страх.

– Недавно я дала им задание по арт-терапии. Перед ними стояла задача нарисовать то, как они представляют болезнь и рассказать, что они к ней чувствуют. Липп, так мы его называли в группе, сравнил пироманию с прожорливой тварью. Так он подписал свой рисунок.

– Понятно. Значит, несмотря на лечение, тяга к поджогам никуда не ушла?

– Думаю, мне не хватает компетенции отвечать на подобные вопросы. На это сможет пролить свет его лечащий врач.

– Филипп казался вам опасным? Кто-то мог увидеть в нем угрозу?

– Странные вопросы вы задаете, – на тяжелых непослушных, едва держащих меня, ногах я поднялась с места и подошла к окну. – Каждый человек представляет опасность, разве нет?

Леонид отложил блокнот и тоже встал.

– Кто-то из вашей группы мог желать ему смерти?

– Что? – я резко обернулась. Следователь явно собирался уходить и задал мне напоследок, видимо, самый каверзный из всех заготовленных вопросов. – Нет!

– Вы уверены? Он с кем-то конфликтовал? Мы будем допрашивать каждого из них, помогите нам. Подскажите, на ком стоит особенно сконцентрироваться?

– Сконцентрироваться? Это еще, что значит? На кого вам стоит надавить посильнее? Из кого стоит силой выбить признание? Увидимся на официальном допросе, мистер следователь, – я широко распахнула дверь и, дождавшись, пока он выйдет, громко хлопнула ей.

Спокойная смерть не для нас

Все люди делятся на тех, кто дает и тех, кто забирает. Одни щедро одаривают, другие с жадностью отнимают. Первые даруют жизнь, вторые ее похищают. На каждую встречу приходится одно расставание, а на каждое приобретение – потеря. Я слишком сильно радовалась прорыву в нашей группе. Настолько сильно, что вселенная решила лишить нас Филиппа.

Наша группа – далеко не единый организм. Любого из шестерки можно убрать – ничего не изменится. Но у случившегося будут последствия. Я думала об этом весь вечер и долгую ночь. Не удавалось даже задремать – все рисовала в воображении мертвого Липпа. Что с ним стало? Он заступился за девушку в подворотне, которую хотели изнасиловать, а негодяи избили его до смерти? Или он оказал сопротивление грабителю, позарившемуся на его золотые часы, за что был ранен ножом? Меньше всего верилось, что кто-то спланировал это, разработал целую стратегию, продумал все до мелочей, выждал нужный момент и напал, застав его врасплох. Когда я перестала думать о том, почему его убили, в голову полезли мысли о том, было ли ему больно, успел ли он все осознать? А много ли было крови?

В четыре часа утра я решила даже не пытаться уснуть и отправилась в комнату Эда, где все еще горел свет. Когда дверь открылась, мы встретились уставшими взглядами. В каком-то роде мы оба опустошены, но каждый по-своему.

К тому времени, когда я закончила свой рассказ о случившемся, брат без остановки нервно покусывал прядь рыжих волос и часто моргал.

– Это плохо, Ева. Еще проблем с законом нам не хватало.

Эд начал осматриваться по сторонам, словно вся его жизнь оказалась под угрозой, и все, принадлежащие ему краски с картинами могли исчезнуть в следующую минуту. Он слишком сильно любит все, что имеет. Иногда можно услышать, как брат разговаривает с кисточкой, называя ее непослушной, и уговаривает холст быть более податливым.

– Не думаю, что у нас будут проблемы с законом, – с сомнением высказалась я.

– Они проведут обыск в квартире?

– А у тебя здесь что-то запретное хранится?

Эд пожал плечами и принялся наматывать прядь волос на большой палец.

– Они кого-то подозревают?

– Следователь спрашивал о членах нашей группы. Хотел, чтобы я выдвинула кандидатуру на роль главного подозреваемого.

Брат явно о чем-то задумался, он откинулся на спинку дивана, закрыл глаза, а сам принялся перебирать пальцы, словно пересчитывать один за другим.

– Это – разумно, – громко выпалил он, широко раскрыв глаза. – Шестеро много времени проводили вместе. Думаешь, у этого Филиппа есть другие друзья?

Я развела руками. Липп любил поболтать, но почти всегда говорил не по делу. Он мог часами обсуждать других, шутить на пустом месте, иронизировать, выдавать по три сарказма в минуту, и лишь в редкие минуты проглядывалось его истинное «я», и оно довольно мрачное. Это та бездна, в которую не нужно долго вглядываться – достаточно одного мимолетного взгляда, чтобы все ощутить.

– Может, это кто-то из его коллег? – предположила я.

– Брось, Ева! Что могут не поделить пожарные? Кто больше воды выльет на огонь?

– А что могли не поделить в нашей группе?

Эд массировал шею с закрытыми глазами. Ему жизненно необходим полноценный отдых, а не пара часов сна в сутки.

– Откуда мне знать? Он же пироман.

– Эд, – начала я, – убили человека, как это можно осознать? Не понимаю, как это могло произойти с Филиппом?

Брат посмотрел на меня так четко и ясно, будто наконец-то прозрел, и больше не осталось в мире тайн, которые он еще не разгадал.

– Ты же знаешь, с такими, как мы, никогда не бывает просто. Видимо, спокойная смерть тоже не для нас.

– Не говори так, – я взяла его за руку, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

– Собираешься что-то предпринять?

– Думаю, придется закрыть группу на время расследования. Мы и в хорошие времена не могли поладить, а теперь… – я махнула рукой, понимая, что, скорее всего, никто не оправится после такого, и встречи окончательно прекратятся.

– Понимаю, – Эд обнял меня, и его объятия каким-то образом сумели унять тревогу. Через несколько минут меня начало клонить в сон прямо на его диване, пока он неподалеку стоял за мольбертом и рисовал.