Текст книги "Я буду помнить"
Автор книги: Ксения Нихельман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
– Когда-нибудь.
– Я издам их посмертно, видимо.
Босыми ногами Захар прошлепал по голому полу и уселся рядом с Егором на кровать, раскладывая перед ним веером бумажные листы.
– Что это?
– Билеты.
– Какие?
– Не тупи, Егор Андреевич, ты сейчас принимаешь у меня экзамен. Я сдаю досрочно.
Ошарашенный новостью Егор намек понял.
– Я не видел твоего утвержденного заявления на досрочную сдачу.
– Не примешь, расскажу маме, что ты так и не бросил курить.
– А я, – Егор похлопал себя по правому плечу, – расскажу, что ты делаешь вторую татуировку.
Захар стянул футболку с правого плеча и растянулся в довольной улыбке:
– Крутая, правда?
Егор обвел указательным пальцем непонятный символ на плече Захара – звезда, не звезда, таких звездных изображений он еще никогда не видел.
– Что обозначает?
– Тебя.
Егор удивился и продолжил изучать пальцем рисунок.
– Как это?
– Просто ты для меня, как звезда, всегда впереди, всегда рядом. Но это ведь не продлится вечно…
– Захар, я всегда буду рядом с тобой.
Они оба замолчали. Неловкий момент. И Захар давно вышел из возраста, когда Егор его обнимал, и Егор вошел в тот возраст, когда обнимать молодых парней, пусть этот нахальный парень твой брат, уже неприлично.
– Тяни билет.
– Билет десятый.
Захар затараторил, отбивая языком четкий ритм. К чему удивляться, ведь Егор сам лично вложил в голову Захара все эти знания. Сказки, мифы, легенды, эпос – он читал их Захару перед сном, лежа с ним в одной кровати. Егор, с длинным телом, поджав колени к себе, чтобы ноги не свисали с кровати, и маленький, худенький Захар, прижавшийся к нему так плотно-плотно, обвив одной ручкой его шею. Он всегда теребил пальцами рукав домашней футболки Егора, водил гладкую складку ткани из стороны в сторону, пока не уснет. И в таком положении они лежали очень долго, Захар посапывал прямо ему в ухо, а Егор изнемогал от жары, исходящей от горячего, лежащего на нем тельца ребенка. Егор мог долго терпеть, потому как в этом комочке заключалось его главное счастье. После домашней досрочной сдачи экзамена, Захар перестал появляться на занятиях Егора. Поэтому слова, что он заберет документы из университета, если Егора изберут деканом, сильно взбудоражили.
Он поднялся с постели и прошел в соседнюю спальню, где спал Захар. В темноте подобрал со стула его рюкзак и нашарил в нем пачку сигарет. Курить вредно, сказал он вслух. В ответ тот только чуть слышно зашуршал одеялом, переворачиваясь на спину.
А утром перед отъездом мама заговорщически подозвала к себе Егора, завела на кухню и зашептала:
– Мне кажется, Захар начал курить.
– С чего ты так решила?
– Ночью он курил, я чувствовала дым. Ты бы с ним поговорил по-мужски. Он тебя послушает, точно говорю. Ты бы своим примером показал, что если начал, то легко можно бросить. Главное, захотеть.
Ставя себя в идиотское положение, Егор промычал в ответ кое-какое объяснение, что ей всего лишь кажется.
В машине вместо этого он вдруг сказал Захару, что Маша Грачева написала предварительное заявление, что будет писать диплом под его научным руководством.
– Здорово, – невнятно ответил Захар, поглядывая на дорогу.
– Как тебе?
– Тема диплома?
– Нет. Маша.
– Маша как Маша.
– Ну, вы же наверняка общаетесь.
– Ага.
– Близко?
– Тесно, Егор. Я не буду помогать тебе проверять Машкин диплом.
– Ну, ты бы мог помочь ей его написать, к примеру.
Наконец Захар отвлекся от дороги. Поджатые губы говорили Егору, что этот бесполезный диалог пора заканчивать.
– Лучше проиграй на этих дурацких выборах, договорились?
Егор прикрыл ладонью свой листок для голосования и напротив фамилии «Гордиевский» поставил галочку. Безусловно, сам Гордиевский проголосовал за себя, но Егору это казалось не столько глупым, сколько смешным. Женщина с противным голосом вновь поторопила Егора, бросая на него гневные взгляды. Под ее надзором он свернул лист и протолкнул его сквозь узкую щель самодельной урны для голосования, сделанной из коробки с приклеенной надписью «ВЫБОРЫ ДЕКАНА ЩГУ 2016». Если он победит, ему придется столкнуться с двумя крупнейшими неприятностями. Во-первых, новая должность, исключающая большую часть времени преподавания. Это плохо, не за этим он служит университету. Во-вторых, он будет вынужден покинуть свой кабинет, к которому с трудом, но привык, и поселиться в кабинете декана и делить его с противной женщиной, секретарем, которая зыркала на него глазами и готова была кинуться, потому как у него одного лист застрял в узкой щели коробки. А это не просто плохо, это ужасно.
– Хоспади! – прошипела она, закатывая глаза к потолку.
Егор потряс коробку, и с шорохом лист опустился на дно.
За дверью в коридоре его ждала Лара, в сегодняшний день немного несобранная и с пустующим выражением на лице.
– Ну все, – пожал он плечами. – Готово.
Как раз в это время из соседней аудитории, как из пучины морской, выплыл Гордиевский с улыбкой во весь рот и зазывающий их в деканат.
– У меня лекция, – отчеканил Егор.
– Какая лекция, Егор Андреевич? С ума сошел? Голоса подсчитать две минуты. Сейчас быстренько соберемся в деканате и отметим это дело. Отменяй ее к чертям, пусть домой идут.
– Нет.
И он, вырвавшись из цепких пальцев декана, твердо зашагал по коридору, оставляя всех позади. Миновал коридор, соединяющий филфак и матфак, и вышел в просторный светлый блок лекционных аудиторий, где кучками толпились студенты. Егор даже не разбирал, с кем здоровается, машинально кивая головой в ответ. Лишь один-единственный взгляд с тлеющим в нем вопросом привлек его рассеянное внимание. «Ну?» – безмолвно спросил его Захар. Егор едва заметно помотал головой.
Он попытался читать лекционный материал в обычной манере, весело и интересно, как любил, но постоянно отвлекался, блуждал по лицам студентов, улетал мыслями в деканат к дурашливой урне, которой уже наверняка приставили канцелярский нож к горлу и вытрясли ответ. Лучшим решением было дать лекцию под запись, что он и сделал, диктуя медленно, чуть ли не по слогам, порой повторяя одно и то же слово дважды.
Что победил Гордиевский, Егор догадался по его восторженным воплям, доносящихся из-под двери деканата. Боже, у Егора от радости плечи опустились, и низ живота наполнился чем-то тягучим; он взялся за дверную ручку, но дверь распахнулась сама, и вот он уже втянут в водоворот праздника. Гордиевский плотно прилипал к телу Егора, обнимал его жирной рукой то за плечи, то за шею, разбрасывая слова благодарности налево и направо. Иногда он отлипал от него, чтобы наполнить бокал или переговорить с кем-нибудь, но через минуту – две снова оказывался рядом с Егором. Эта тесная близость фамильярности доводила Егора чуть ли не до приступа бешенства, и, несмотря на то что он избегал прикосновений, заводя руку за спину, декана это не останавливало. Где-то вдали кабинета, в плохом вечернем освещении мелькало бледное лицо Лары, как бестелесный призрак, мечущийся между людьми. Егор проиграл Гордиевскому два голоса.
После десяти часов вечера дороги были практически пусты. Егор вел автомобиль небыстро, проезжая по октябрьским проспектам, еще сохранившим зеленый цвет листвы. Он обратил внимание, что все повстречавшиеся им светофоры тоже моргали зеленым цветом, и они ни разу ни на секунду не остановились, из-за чего он не мог толком разглядеть Лару, сидящую на соседнем сидении и прячущую лицо в густоте вечера. Она была так тиха и молчалива, что у него защемило сердце.
– Спасибо, – тихо проговорил он.
Она не повернулась в его сторону, продолжая глядеть в темноту.
– Спасибо, – чуть громче повторил он с нажимом.
Наконец она отозвалась, все не поворачивая к нему лица:
– Зачем я только вечно тебя слушаю? Неужели тебе легче от того, что Гордиевский выиграл? Почему ты не проголосовал за себя, почему взял с меня обещание отдать свой голос ему?
Егор хотел возразить! Не легче, а справедливее. У Гордиевского природная жилка руководителя, он на этом месте как рыба в пруду, а что, он, Егор? Что он может дать факультету со своим взглядом на мир человека, застрявшего где-то посередине 19—20 веков? Смех, да и только!
– Ты пытаешься переучить Захара, однако ни в чем ему не уступаешь! – перебила его Лара. – Вы оба упрямые ослы, и закончится это все тем, что останетесь втроем: ты, он и ваша сраная гордость!
Под конец Лариного монолога и под затянувшееся молчание Егора автомобиль бесшумно остановился у Лариного подъезда, темного и страшного, с перегоревшей лампочкой, что Егор поежился. Жестяной хлопок автомобильной дверцы, тонкий силуэт в бьющих светом фарах и приглушенные звуки спешно удаляющихся шагов. Он проводил ее взглядом до подъездной двери, пока она за ней не исчезла. Зря Лара обиделась, совершенно напрасно.
Всю дорогу он пытался убедить себя, что поступил верно и что на самом деле он рад. Правда. Он никогда не разглядывал свою жизнь под лупой карьеры! Никогда! Преподавание, научная деятельность, встречи на литературных мероприятиях, его работа в издательстве, собственные рукописи – это его глотки воздуха. И его строго выстроенная жизнь заметно отличалась от Лариной, ее заграничных стажировок и поисков лучшего места под литературным солнцем. Кроме того, Егор был не совсем честен с ней. Он не в силах был рассказать о своих настоящих намерениях, о своих давно данных и тянущихся тенью прошлого обещаниях. Если она захочет правды и потянет его за одну нить, то вытащит целый запутанный клубок, и ему придется нырнуть с головой в воспоминания, рассказать об отце и маме, рассказать об отчиме, рассказать о Захаре. О Захаре… Стоило Егору подумать об этом, как пальцы плотнее сжали руль, а автомобиль рывком бросился вперед, набирая скорость.
Оставшись дома наедине с собой, он не знал, куда деть себя, чем занять, чтобы выбить из головы память о прошедших выборах, довольную ухмылку Гордиевского и обиду Лары. Не помогали ни проверка курсовых, ни чтение чужих рукописей, и хуже всего, что часы спешили к полуночи, а голова все больше заполнялась туманом. Егор закрыл файл и отложил ноутбук. Немного погодя он снова придвинул его ближе. В приступе уже знакомого помешательства он открыл другой – секретный – файл и пробежал глазами по последним напечатанным предложениям своего бесконечного романа. «Господи, это просто ужасно!» – разозлился он. Ужасно, ужасно! Все эти слова, жалкое подобие связанных между собой букв! Насмешка! «Нет, не годится», – и одним нажатием на кнопку ноутбука он удалил последний абзац. А потом еще, и еще пара абзацев исчезла бесследно. Это бездарный текст и ничего более. А что нужно делать с бездарным текстом? Правильно… Он без намека на жалость расправлялся с собственным текстом рукописи, кромсая главы на куски, от которых не оставалось и следа. Вместо них он быстро печатал новые, пальцы летали по клавиатуре, пока абсолютно чужой голос звучит в голове и умоляет не останавливаться.
Он закончил писать, когда за окном ночь начала уступать место рассвету, пропуская его тонкие и робкие лучи. Егор никогда не перечитывал то, что успел написать за ночь; то, что было подвластно его пальцам и сердцу, не должны были сразу же видеть глаза и разум. Ведь они категорически против того, чем он занимается. Вернее, пытается, с детских лет. Сперва в толстенной тетрадке с листами в крупную клетку, что приходилось на глаз делить строку на две, появились мальчишеские наблюдения всего того, что он увидел или услышал за день; а потом Егор перестал быть похож на обыкновенного мальчика – храня воспоминания не в семейных альбомах, а в исписанных блокнотах. Они хранились тайно, в нижнем ящике массивного, сделанного из благородного дерева рабочего стола отчима в его кабинете. Отчим сам освободил по два нижних ящика для него, пока Егор обдумывал, какую самую драгоценную вещь вложить в эти не менее драгоценные ящики. С замиранием сердца и дрожащими руками он опустил на дно одного из них свою первую тетрадь, задвинул и закрыл его на ключик. Этот день навсегда запомнился как день великой надежды… Только однажды, спустя много лет, обезумевший Егор кинется к своим уже таким бесполезным, ничтожным ящикам, и без ключа, силой одной руки, вырвет их из многолетнего спокойствия, раскидав содержимое по кабинету. Он схватит все тетради, блокноты и исчирканные листы, чтобы навсегда их уничтожить. Будет беспощадно рвать бумагу и сквозь слезы не замечать ничего вокруг. В тот день он поймет, что его рассказы и романы ничего не стоят, потому как жизнь – сплошная несправедливость от рождения до смерти, которую ему никогда не победить и не обмануть.
Романы последних лет уничтожить не представляло труда. Одним кликом удалить из памяти компьютера и забыто. Честно говоря, Егор уже и сам не помнил, как после того ужасного дня он заново начал писать. Наверное, все также, лист за листом, блокнот за блокнотом, роман за романом. Писать ровно такая же страсть, как курение: изматывающая, отнимающая часы жизни и здоровые мысли рассудка, но без которой даже самая короткая жизнь потеряет вкус, став пресной. Он сохранил файл с романом, опять незаконченным; он прочитает его завтра или послезавтра и попробует уговорить себя не расправиться с текстом моментально по прочтении.
Заложив руки за голову, он растянулся на кровати. До будильника всего пара часов, а сна снова ни в одном глазу, только в голове, переплетаясь друг с другом, еще свистят различные голоса тех, чью жизнь Егор не написал. Они пока бунтуют и требуют внимания, но потом, он оставил их на потом.
Внезапно, будто световая вспышка озарила темноту, Егор вспомнил об одном важном событии, которое из-за дурацких выборов выскочило из памяти. Черт, вот черт! Ругая и проклиная себя за рассеянность, он в домашней одежде выскочил за входную дверь на лестничную площадку и, преодолев ступеньки одним большим прыжком, оказался у почтовых ящичков. Ну конечно! Вот оно! Ждет и не дождется, когда будет прочитано. Письмо. Егор мельком глянул на адрес отправителя, хотя и без того отлично знал от кого оно, но на всякий случай проверил. Краснодарский край, город Приморье, улица Северная (он понятия не имел, где находится эта улица). И имя отправителя «Засекина З. А.». Засекина Зинаида Александровна. Он покрутил белый с красивыми марками конверт и чуть надорвал край, но вовремя опомнился. Он дал обещание подождать с прочтением, пока сам не напишет ей ответное письмо. Взяв в руки телефон, Егор уже хотел быстро напечатать сообщение «Я получил твое письмо!», но, может быть, он поспешил? В Приморье сейчас ночь, и она спит в своей уютной постели в доме, по адресу Северная. Впрочем, Егор точно не знал, так ли это или это его очередная книжная фантазия? Ведь это письмо и предыдущие письма настоящие, написанные рукой, однако имя Засекина Зинаида Александровна – вымышленное, выдуманное, даже больше – украденное!
История его переписки с таинственной отправительницей писем началась около года назад. И началась она со слова…
Редакция «Огней Щегловска» объявила литературный конкурс на лучший сборник рассказов об осени, любви и грусти, посвященный юбилейному выпуску ежемесячного журнала «Огни Щегловска». Егор как раз разговаривал по телефону, когда к нему в кабинет вошла секретарь. По ее озадаченному лицу он сразу понял, что пришла она к нему не с благой вестью.
– Вот, – она протянула ему пухлый распакованный конверт темно-коричневого цвета размером приблизительно тридцать на тридцать сантиметров.
– Что это?
– Вероятнее всего, сборник рассказов на конкурс.
Егор заглянул в конверт. Ровно сложенные листы, распечатанный текст.
– Аноним? – догадался он.
– Точно. Ни имени, ни фамилии. Только адрес электронной почты.
– Ладно, я с этим сам разберусь.
– Но мы ведь не рассматриваем анонимные рукописи…
– Верно, не рассматриваем. Я просто прочитаю их.
Если быть честным, то Егор и не собирался читать анонимный текст. В конкурсе участвовало большое количество людей, от школьников до старика с его соседнего подъезда, и времени на вычисление литературного гения абсолютно не имелось, равно как и сил, и желания у самого Егора. Он брякнул это просто потому, чтобы секретарь, девушка ответственная и сердобольная, не переживала по пустякам и занялась спокойно собственной работой. Он даже не помнил, то ли вытащил листы из конверта и куда-то сунул на рабочий стол, то ли бросил в общую стопку прямо в конверте. Разбираться времени не было. А после подготовка к изданию юбилейного выпуска журнала заглотила Егора с головой.
В следующем месяце после выпуска журнала в ЩГУ состоялась XXII Ноябрьская литературная конференция, на которую съехались студенты из разных городов России. Помимо того, что Егор был назначен вместо Гордиевского председателем комиссии, он еще должен был открыть конференцию докладом на тему влияния классической литературы на произведения современных авторов. Перед конференцией он на пять минут заскочил в редакцию, чтобы подписать кое-какие документы, и, ставя подпись, краем глаза заметил на самом углу стола незнакомый темно-коричневый конверт. Не отрываясь от документа, он попытался припомнить, откуда тот взялся, но память его подвела, не выдав ни единой зацепки.
Это же анонимные рассказы, воскликнул он, заглядывая в конверт! И обернувшись на секретаря, которой пообещал разобраться с проблемой, сунул конверт в сумку, решив дать ему второй шанс. Конференцию он благополучно открыл и занял свое председательское место, пока очередное слово брали его коллеги по факультету. В то время как один из преподавателей монотонно читал научный доклад, высасывая жизненные соки из всех присутствующих, Егор как заколдованный поглядывал на торчащий из сумки конверт. Странным и необъяснимым образом он притягивал его к себе, и он уже не мог спокойно усидеть на месте, потирая ладонью правой руки локоть левой. Я только гляну что там, подумал он, и вытащил конверт.
Подумать только! Жадно заглатывая страницы, Егор не мог оторваться от текста; он испытывал одновременно два чувства: восторг от получаемого удовольствия от чтения и жгучий стыд, что сборник по его собственной вине пролежал где-то между кипами бумаг и не был рассмотрен. Но мы же не рассматриваем анонимные рукописи, искал себе оправдания Егор. Однако оправдания не было – он пропустил невероятно талантливого автора. Весьма и весьма не профессионально с его стороны!
Этим же вечером он отправил короткое письмо на адрес электронной почты неизвестного автора, в котором принес извинения и попросил выслать полные данные для опубликования всего сборника в последующих журналах с заключением договора. Ответа не было два дня, и он с беспокойством все время обновлял свою электронку – нет ли входящего письма? И когда оно все-таки появилось, то был удивлен ответом. Неизвестный автор отказывался высылать данные и давал разрешение на публикацию под любым другим именем, даже пусть хоть сам Егор подписывается под сборником.
Вот это новость! – изумился он, но от анонима не отстал. Он хотел сделать все правильно и беспроблемно для редакции журнала.
«Мне все равно! Публикуйте, как хотите!» – автор был непреклонен.
Что у каждого автора есть странности, особенности или причуды, или все вместе взятое, Егору известно с тех самых пор, как он сам научился читать книги. Но такого равнодушия к собственному творчеству он и в помине не видал! В последнее время в литературном мире устанавливает свои беспощадные законы новая мода – создавать шумиху вокруг имени автора пустого и бездушного текста, а тут такой поворот. Егора поведение автора насторожило, но и чертовски заворожило, была в нем не щепотка, а целый мешок дерзости и неповиновения. Попытав еще раз счастье, договариваясь с ним впустую, он махнул рукой, громко выругался в тишину квартиры и закрыл электронную почту. Не хочет, значит, не надо.
Сборник был опубликован; под названием первого рассказа значилось, что сие произведение принадлежит перу неизвестного автора, а в сноске указано, что автор по собственной воле и желанию решил оставить свою личность в тайне. Егор, несмотря на внутренние сомнения, все-таки дал согласие на выпуск сборника, уж больно он ему понравился, особенно последний рассказ. Он даже дал почитать его Ларе, маме и Захару. Лара предположила, что автором может быть сентиментальный, очень чуткий и ранимый парень.
– Как Кузьмин, – задумчиво произнесла она и погладила большим и указательным пальцами подбородок.
– Какой еще Кузьмин? – не понял Егор.
– Дима Кузьмин, со второго курса из первой группы.
– А, этот… – «стихоплетчик» хотел добавить Егор, но прикусил язык. – Не думаю. Постой, по-твоему, он ранимый?
– Есть такое. Очень романтичная натура с мрачным взглядом на жизнь.
И очень-очень-очень дотошный, про себя заключил Егор, скорей бы он дописал свой стих и прочитал своей таинственной Джульетте.
Мама прочитала рассказ и ничего особенного в нем не нашла, но отметила женскую руку написания. Захар же, вдохновившись рассказом, ушел на целый день фотографировать и вернулся с кучей снимков. Они с Егором целую ночь выбирали один, который будет размещен в журнале над названием этого рассказа, а остальные снимки, не обращая внимания на возмущение Захара, Егор унес с собой и расставил по книжным полкам стеллажа библиотеки отчима, находящейся в том самом рабочем кабинете квартиры над липовой аллей.
И уж во всяком случае он вовсе не ожидал какой-то ответной реакции от автора сборника. Однако она не заставила себя долго ждать, и на следующий же день после публикации первого рассказа, объявился автор, отправив электронное спасибо. Искренне удивившись, Егор ответил, что любое мнение он уважает, но ему досадно, что никто так и не узнает, кто же скрывается под маской неизвестности. И позже добавил, что уважает авторов-женщин. Это был своего рода маневр, стратегический ход конем: раз, два, три, четыре и фигура заняла свое место на поле битвы.
А с чего вы решили, что я женщина?
Хороший вопрос, но его не провести. Егор погрыз кончик карандаша, ехидно улыбнулся и провалился в детство, изображая из себя советского разведчика. И действительно, с чего бы это ему, главному редактору и доктору филологических наук, вести собственное расследование по разоблачению анонима? Он отложил изгрызенный карандаш, сходил на кухню – сварил кофе, достал из шкафа упаковку печенья – и вернулся с целым стратегическим планом к ноутбуку.
«Ладно, ваша взяла. Я ЖЕНЩИНА!»
Да! Он прав! Хлопнув в ладоши, он возликовал, радуясь, как ребенок, своей потрясающей сообразительности. Зачем ему это было нужно? А черт его знает! Он сам до конца так и не понял, что происходило в тот удивительный вечер в его квартире, его голове, и с какого перепугу просто нечеловеческое любопытство овладело его телом и разумом? Мистика или случайность, но он не унимался дальше с вопросами: а сколько, если не секрет, вам лет?
«От двадцати до тридцати».
Интересно. А тем временем Егор намусолил палец и собрал на него последние крошки от печенья, допил последний, остывший, глоток кофе. Какой-то фантастический вечер выдался! И напоследок он напечатал, уже серьезно и без всяких шуток:
«И все-таки, почему вы прислали сборник анонимно?»
После он поднялся на ноги и захватил с собой пустые кружку и упаковку на кухню. Наверняка она оставит вопрос без ответа или отшутится. Впрочем, это ее право, и он должен довольствоваться малым. Он вымыл кружку и поставил ее на полку кухонного шкафчика, где без дела стояло целое войско чашек, блюдец и тарелок, заварочный чайник. Много хорошей посуды осталось от отчима, а другую часть посуды ему покупает мама, потому что у него, как она утверждает, совершенно нет вкуса, а гостей нужно чем-то удивлять. Вообще-то, они оба знают, что у него отличный вкус, просто Егор всегда использует одну-единственную кружку, старую и со стертым рисунком, которую подарил ему маленький Захар на день рождения. А Захар всегда таскает разные кружки, приговаривая, что иногда посуду все-таки стоит «проветривать».
Вернувшись к электронке, он открыл входящее письмо. Ответ был ошеломительным.
«Дело в том, что мы с вами, Егор Андреевич, знакомы».
Постепенно и запоздало до Егора стали доходить главные события вечера. Во-первых, он все это время вел переписку с человеком, который знал его самого. И как предзакатный гром, в голове взорвалась мысль: ведь на сайтах редакции и университета размещена его фотография, указана краткая биография, дата рождения, где родился, школа, университет, место работы, научная деятельность, награды за вклад в развитие образования. Во-вторых, все это время Егор самоуверенно считал, что он водит за нос ее, а оказалось наоборот. Шах и мат. Партия проиграна.
Впервые за долгое время он почувствовал себя обезоруженным, даже слегка поверженным.
Как это, спросил у нее он.
«Несколько лет назад я закончила ЩГУ, филологический факультет. Вы читали у меня лекции, а экзамен я сдавала вам трижды. Вы сказали, что я абсолютно не умею пользоваться речью, и мой выбор профессии посчитали необоснованным и преждевременным. Посоветовали больше трудиться над собой!»
Фантастический вечер мгновенно перевоплотился в ужасную ночь, ночь страхов, сомнений и переживаний. Сколько часов Егор провел в созерцании стены напротив? Сложно сказать. Вместо стены перед глазами у него мелькали многочисленные лица студентов, студенток, первокурсников и выпускников, заочников. Господи, сколько их было? А сколько он уже преподает? И подумать страшно, наверное, где-то больше десяти лет? Да-да, все верно, считай, он всю свою осознанную жизнь провел под крышей университета. У скольких ребят он принял зачеты и экзамены? Он и представить не мог, что однажды кто-то из них заявится к нему, упрямый и талантливый, и бросит ему, старому преподавателю, перчаткой в лицо вызов. «Ты, старый хрыч литературный, помнишь меня или не помнишь? Помнишь? Это очень замечательно, потому что хорошенько запомни мое лицо! Его теперь знает весь мир, а ты, дурак трухлявый, твердил мне, что я полная бездарность и трижды завалил меня на экзамене!» или возможен прямо противоположный случай: «Из-за тебя, из-за твоего тупого экзамена, который ты так и не принял, даже, сукин сын, тройки не поставил, меня сперва из универа выгнали, а потом вся жизнь рухнула!». Хоть сейчас ему всего тридцать восемь и очень далеко до старого хрыча, но он уже трижды завалил на экзамене талантливого автора и дважды забыл про ее сборник рассказов, последний из которых перечитал несколько раз. Но неужели он в самом деле виноват, право слово? Неужели у кого-то из-за несданного экзамена или еще хуже зачета ломалась жизнь? Разве не глупость? Егора резко бросило сначала в жар, затем в холод, затем снова в жар, отчего на лбу выступила испарина. Ну вот почему именно сейчас, спустя сотню лет преподавания, он решил, что мог кому-то навредить? Ведь когда он сам пребывал в состоянии студента, разве жаловался на преподавателей? Таил обиду, что не сдал зачет или экзамен? Разве было такое? «Да я и думать о подобном не смел!» – отчаянно-восторженно вскрикнул он. Нет, нет и еще тысячу раз нет! Он крепко зажмурился и сжал руками голову, чтобы выудить из студенческих годов воспоминание о провалах; и как не старался, ему пришлось признать, что провалом следует назвать эту несчастную попытку.
И где-то среди затаивших на него обиду была она – таинственная незнакомка, с которой он вступил в запретную, для главного редактора, переписку, и которая отказывается назвать свое имя, потому что боится снова предстать перед ним той глубоко обиженной студенткой. Он искал в закоулках памяти ее лицо. Какое оно? Какие у нее глаза, волосы и тембр голоса? Должно же хоть что-то задержаться в его мыслях? Хоть что-то?
Немного погодя, когда дыхание по-прежнему рвало грудь, сердце раскатисто гремело, он отважился попросить у нее разрешения писать ей. И она согласилась, ответив скромным, но многообещающим «да».
Егор не писал ей три дня. Обдумывал свое решение. Теперь он жалел, что скоропалительно предложил ей переписку. Почему? Зачем? Для кого он старается? Для себя, чтобы снять преподавательский груз вины с плеч? Для нее, чтобы хоть чем-то утешить ее юношеское страдание? Из-за этой истории он не дал пятой группе контрольный тест, а лишь поспрашивал устно и всех вместе. Все у той же пятой группы не стал принимать зачет, выставив всем автоматически «зачтено». Он не понимал, что с ним творится, но чувствовал себя все хуже, словно виноват в судьбе каждого из них. Насчет преподавательской вины в судьбе студентов он поделился мыслями с Ларой, и она слушала молча, не перебивая его, иногда поджимая алые губы.
– Ну, что скажешь? – тихо спросил он, опуская взгляд.
Она помотала головой и дернула плечом. Затем встала со стула и направилась к двери кабинета под его опустошенный взгляд. Как покинутый родителями ребенок, Егор ждал от нее ответа, больше помощи, а она спешила сбежать от него. Как же так? Вдруг она обернулась, грозно поглядела на него и сказала:
– Я никогда не лезла в твою жизнь. Но это уже слишком. Тебе следует пойти в отпуск или… или…
– Что?
– Закрутить роман, вот что! Чтобы меньше думал!
Отношения.
Этим же вечером он ей написал.
Она ответила.
На следующий день он снова написал. И снова они говорили долго-долго. За ним последовали другие дни.
Он хотел попросить номер телефона. И позвонить. Услышать ее голос. Но не решился, ведь и ему придется с ней говорить, а голос у него дрожит, как рука, в которой он держал телефон.
Они обсуждали ее сборник рассказов, литературу, ее дипломную и его докторскую. Вспоминали запах минувшей осени и говорили о нынешней зиме. Он написал, что видит из окна: крупные мокрые хлопья снега, больше похожие на крупные капли дождя, облепившие город, как стайка белых мух; прямо под окном вытянули свои тонкие, беззащитно оголенные ветви липы, на которых растянуты новогодние гирлянды с мелкими лампочками в форме цветка, – и на душе у него становится тепло, глядя на вновь цветущие липы, тем самым напоминая прожитые годы. Она не любит зиму того города, в котором находится сейчас, и часто вспоминает зимние вечера Щегловска. Нынешняя зима пахнет для нее солью и непросохшей штукатуркой, и праздников она не ждет. И само собой как-то получилось, что Егор признался, что тоже пишет, и в памяти ноутбука хранятся готовые романы.
Их кто-нибудь читал, спросила она.
Он подумал, как правильно ответить. Те, старые рассказы и романы, которые он разорвал в клочья, читали многие: учителя, друзья, мама, отчим. И они им нравились, особенно отчиму; он складывал тетрадки Егора у себя на рабочем столе, как самый настоящий рабочий материал, среди остальных рабочих рукописей. Они занимали верхнее место в рабочей стопке, и отчим читал их первыми: удобнее садился в кресле, надевал очки, закуривал, читал. А Егор всегда был где-то поблизости, то ходил туда-сюда мимо кабинета, то перебирал книги на стеллажах, украдкой поглядывая на лицо отчима и пытаясь угадать, на каком моменте тот сейчас читает, нравится ему или же он морщится. Но его лицо всегда оставалось непроницаемым, бегали лишь глаза под стеклами очков, и шевелились губы, выпуская щекотливый дым. Для Егора это время было хуже пытки. А потом он все уничтожил и дал себе обещание не писать. Новые романы кроме него самого больше никто не читал, а над неоконченной рукописью он трясется, как над хрусталем.
