Текст книги "Я буду помнить"
Автор книги: Ксения Нихельман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Продолжается все до тех пор, пока задние сигнальные фары впередистоящего автомобиля не подадут знака – поток двинулся с мертвой точки.
Он никогда не парковался у парадного крыльца университета, а оставлял машину в крохотном закоулке, прямо позади университетских общежитий. «Закоулок Егоровский» стал весьма известной достопримечательностью среди преподавателей, шутивших над Егором, который никогда не изменял своим правилам. В любую погоду он упорно шел по узкому тротуару, рассеченному временем паутиной трещинок. По этому тротуару Егор первый раз прошел на свое самое первое занятие в качестве студента-первокурсника и больше не сворачивал с пути. Порой он и сам смеялся над собой, но ничего изменить не желал. И как можно избавиться от столь чудесных, пусть и ежедневных, мгновений? Одно мгновение – один шаг, а их от закоулка до крыльца университета ровно тысяча. Егор считал. Целая тысяча прекрасных мгновений, которых не замечали глупые по молодости, но такие им любимые, его студенты, впопыхах бегущие с пар в общежитие. Сколько раз он пытался тащить с собой по тротуару девчонок и мальчишек, намеренно замедлял шаг, и тем приходилось уныло следовать за своим преподавателем, переглядываясь и считая минуты, когда Егор Андреевич наконец-то свернет в «Закоулок Егоровский». Егор шел чуть впереди, как главарь, и говорил, говорил, говорил. Ему нестерпимо хотелось поделиться с ребятами. «Осенью, – об этом периоде он говорил с особой теплотой, – здесь невозможно не прогуляться! Еще бы!» Ведь вдоль дорожки тянулись цветочные клумбы, источающие его любимый медовый аромат. Маленькие, совсем простенькие цветочки, которые Егор называл «кашкой» за внешнее сходство с крупой: утром и днем цветы молчали, а с наступлением сумерек болтали без умолку, наполняя улицу сладостью. Егор не мог надышаться и начинал думать, а может, я все-таки вечерний? «А зимой еще чудесней!» – продолжал он. В зимние месяцы он заметил за собой одну странность: возвращаясь вечерами по тротуарчику, разглядывает чужие окна. Представляет, как за обледеневшими стеклами кипит жизнь, а он здесь, снаружи, прячущий нос в шерстяной шарф и прижимающий руки покрепче к телу, чтобы согреться. И ожидание тепла, и дома делали его вечернюю прогулку упоительной, потому что, усевшись сразу же в машину, он бы уже навсегда растратил тысячу мгновений.
– Ну а весной? Весной тут лужи стоят, к общаге хоть на лодке плыви, – ворчали студенты.
– Вы что! – специально округляя глаза, вскрикивал Егор. – Весной цветут яблони! А летом…
– А летом мы не учимся. – И студенты заворачивали к общежитию, весело, на прощание, размахивая Егору руками.
Он улыбался и качал головой. Вот же глупые! Однако однажды после вечерних занятий он засиделся в машине в своем закутке и невольно стал свидетелем событий, на которые так спешат его студенты после пар. Скромные и молчаливые на занятиях, они разбивались на парочки и стеснительно, будто спрашивая разрешения, шагали по его заветному тротуару, останавливаясь, чтобы поцеловаться и взяться за руки. Егор усмехнулся – у ребят любовь, а он им про яблони в цвету. И на следующий же день пораньше отпустил группу с занятий – пусть у них будет чуть больше времени на поцелуи, решил он.
Егор почти добрался до университетского крыльца, как его кто-то окликнул. Он обернулся, и мальчишка остановился в метре от него, запыхавшийся и приглаживающий взъерошенные волосы.
– Я за вами от переулка бегу… – он откашлялся и продолжил: – Здрасьте, Егор Андреевич!
Егор успел только рот открыть, а парень уже сунул ему в руку маленький бумажный сверток, при этом оглядываясь по сторонам. Осторожно развернул листок и пробежал глазами по написанным от руки – явно мальчишеской – строчкам. Пока он читал, парень старался не смотреть на него, а глядел куда-то вдаль, изображая вид занятой и серьезный, и только разливающаяся краска по лицу выдавала его смущение.
– Эти тоже хорошие! – с искренностью заключил Егор, возвращая записку. – Лучше. Гораздо лучше!
– Правда?
– Правда.
Парень нахмурился. Спрятал бумажный лист в карман брюк.
– Но они не достойны, чтобы их читали.
– Почему же? – спросил Егор.
Тот пожал плечами. Понятно, подумал Егор, самая простая причина. Страх.
– Тогда перестань писать. Или сделай то, что давным-давно пора сделать. – Парень хотел что-то возразить, но Егор оборвал его на полуслове: – В любом случае, это делается не столько для себя, сколько для другого. Ну, или для другой.
Егору же ничего не нужно было объяснять. Он понимал все прекрасно сам: с какой целью Дима Кузьмин в последнее время приносит ему на одобрение свои стихи. Единственное, что не ясно Егору, почему парень выбрал именно его? Проза или поэзия? Последний раз подобным вопросом он задавался много-много лет назад, когда стоял перед огромным, во всю стену, книжным стеллажом и не знал, с чего начать. Но те времена канули в далекое прошлое, а он крепко связал себя с любовью всей его жизни – прозой.
Иногда, читая четверостишья Кузьмина, он после обманывал парня и говорил, что стихи хорошие. Старался говорить уверенно, ровным тоном, будто член жюри поэтического конкурса. Кузьмин дорожил словами Егора, внимательно выслушивал замечания и в следующий раз приносил исправленный вариант. Егор читал их снова и снова одобрительно качал головой. Собственно, этот стих парень пишет уже второй год. И стих о любви, вернее, любовное послание к юной особе, свою любовь к которой Кузьмин тщательнейшим образом скрывает. По сути, Егор не лгал парню, что стихи хороши, ведь дело-то в ином. Егор не столько не понимал поэзии, сколько терпеть ее не мог. Для него она была не больше, чем пресная рифма двух слов с одинаковым звучанием на конце. Поэзия прекрасна в песне, когда слова сливаются с нотами и голосом исполнителя. Сама по себе музыка Егора как литератора не привлекала, а вот слияние с ней слов, поистине имеющих живой смысл, – это да. Оттого-то Егор в первый раз растерялся, когда Кузьмин попросил «послушать его стих»: попросту побоялся обидеть молодого человека своим невежеством.
– Я не готов читать их ей. – Испуганно пролепетал парень. – Еще рано, коряво написано.
– Дима, послушай! – Егор принял позу лектора. – Ты можешь целую вечность писать этот стих, переставлять слова местами, выкидывать строчки и добавлять новые. Ты даже можешь выдумать новые слова! Только это все не имеет никакого значения, имеет значение одно – твои чувства! Через стих ты передаешь чувства, а чем больше стараешься сделать его идеальным, тем больше он теряет твое чувство, становясь чужим!
Егор похлопал Кузьмина по плечу.
– Просто передай ей то, что чувствуешь. Не выдумывай!
Кузьмин обещал подумать. Над чем – не уточнил, то ли над предложением не выдумывать лишних и пустых, но прекрасных по звучанию, слов, то ли над новым стихом. А Егору захотелось курить. Он по старой привычке потянул руку к карману. Черт, бросил. От желания аж зубы свело. Наплевав на ученую степень, он стрельнул сигаретку у студентов матфака, и выкуривал ее так мучительно долго, затягиваясь и забивая горло горечью, пока жар не опалил пальцы.
По обыкновению Егор направлялся к лекционной аудитории важно, размеренной походкой, поглядывая на наручные часы. Лекция должна начаться уже как десять минут назад, но он не спешил: поболтал с коллегой с кафедры философии, вместо центральной лестницы выбрал боковую, чтобы увеличить путь до аудитории. Он любил заставлять студентов ждать его. Золотое правило студента – пятнадцать минут. Если через пятнадцать минут от начала занятия преподаватель не объявился или не сообщил старосте по телефону, что задерживается, студенты смело сбегают с пары, предварительно сговорившись на побег между собой, и осторожно заметая следы. Егор задерживался минут на семнадцать – восемнадцать. Всегда выдерживал это время.
Поднявшись на последнюю ступеньку, он повернул в слабо освещенный коридорчик, в конце которого уже томится второй курс. Громко они решают: свалить или остаться? Эти ребята пока незнакомы с Матвеевым Егором Андреевичем, преподавателем зарубежной литературы, и не сильно обращают на него внимания. Прошлую ознакомительную лекцию Егор отменил из-за внезапного разговора с деканом. Все старшекурсники знают излюбленную привычку профессора Матвеева опаздывать, потому ждут до последней восемнадцатой минуты, а новички теплят надежду: вдруг препод не придет? Именно это и нравилось Егору – дарить пусть мнимую, но маленькую надежду, которой так не хватает каждому в жизни. Придет или не придет? Спросит или не спросит? Сердце любого человека находится в вечном ожидании чего-то лучшего, лучше, чем есть сейчас, лучше, чем будет завтра, потому что та, следующая за настоящим, минута будущего – манящая, ведь всего за минуту может произойти все что угодно! И именно на нее возлагают все свои надежды. Препод не придет и не спросит, правда только в том, что он придет в другой раз и обязательно спросит, на то он и препод. Егор не забывал это и не давал забывать студентам, но дарил им минуту надежды, чтобы после они, скрепя зубами, занимали учебные места и учились не только литературе, но и стойко нести жизненные разочарования. Разбитые надежды закаляют. Егор это отлично знал на собственной шкуре.
– Он не придет! – выкрикнул из толпы паренек. – Я говорю вам! Не придет!
– Как же я не приду? – улыбчиво ответил ему Егор и под разинутые рты вставил ключ в замочную скважину аудитории. – Проходим, ребята!
Молодые лица студентов радовали его. Нескладные фигуры парней, тонкие и изящные фигурки девчонок, мужские басящие голоса и звонкие переливистые женские. Он наблюдал, как ребята готовятся к занятию: у всех парней одна схожая друг на дружку тетрадка, за одним исключением, не каждая выглядела чересчур измученной; у девчонок целая куча канцелярских принадлежностей. Стоя за кафедрой, Егор улавливал особый запах канцелярии – чистоты, древесины, заточенных карандашных стержней и разноцветных фломастеров, где темные цвета почему-то пахнут терпко. Он ощущал себя на месте среди молодого цветника, радуясь их то восторженным, то негодующим вздохам. Тут, в университете, бушует жизнь, молодая и сильная, и Егор чувствовал себя сильнее, моложе, крепче, но никак не профессором, взрослым, почти сорокалетним, мужчиной.
Он окинул взглядом аудиторию и кротко улыбнулся.
– Доброе утро. Меня зовут Матвеев Егор Андреевич, я буду вести у вас дисциплину под замечательным названием «Мифология».
«Пообедаем вместе?».
Рядом с вопросом Егор нарисовал ответ в виде улыбки и придвинул лист к ней поближе. Она поглядела через его плечо и довольно улыбнулась. Лара. Вернее, Лариса Николаевна, старший преподаватель на его кафедре. Пока Егор украдкой разглядывал ее лицо, она перевела взгляд на декана Гордиевского и принялась внимательно слушать речь о предстоящих выборах нового декана. Все преподаватели с факультета филологии упорно звали ее Ларисой Николаевной, и только декан позволял себе в исключительных случаях назвать ее Ларисой, не переходя уважительной черты. Егор навсегда запомнил день их первой встречи. Тогда он только что защитил кандидатскую, занял должность заведующего кафедрой зарубежной литературы и переступил порог своего тридцатилетия. То, что ему суждено занять это место, Егор знал еще первокурсником, когда он впервые прогуливался по университетским коридорам. Все двери как двери, а дверь этой кафедры особенная. Тяжелая, массивная, с дивным скрипучим звуком, как дверь в иной мир – храм знания, мудрости, откуда появлялись мудрецы, несшие за спиной свет. Этот свет ослепил Егора, и он продал душу кафедре зарубежной литературы. Тогда он плохо разбирался в должностях, в ученых степенях, да собственно и не хотел забивать этой чепухой голову, ведь главное для него – должен наступить день, когда и он будет выходить, подобно мудрецу, и нести за собой свет. Перевоплощение из Егора – студента в Егора Андреевича – мудреца произошло в одночасье, когда он уже вовсе был не рад нести что-либо за собой из этого кабинета. Волшебный свет оказался отнюдь не волшебным, а самым обыкновенным из окна, выходившего на солнечную сторону и на университетский дворик. И в солнечном мерцании вместе с мудрецами наравне выходили и пересдающие экзамены студенты, и второгодники, и отчисленные. И, кроме того, Егор уже не в состоянии вспомнить в каком состоянии он согласился занять должность заведующего кафедрой. Он помнил, что согласно кивнул, ему потрясли руку, а он все думал и думал, что просто-напросто мечтал преподавать литературу. Потом он прошел в свой, но такой чужой, кабинет, где все было настолько ему велико, что у него закружилась голова – с чего начать? Все вокруг напоминало о присутствии предыдущего хозяина: забитые шкафы, неразобранные полки, засохшие цветы в горшках на подоконнике и пустые бутылки для полива цветов под ним, сломанные жалюзи и расхлябанное кресло, задвинутое за стол. Егор с непонятным ему самому вздохом уселся в кресло, чуть покачнулся в сторону, но ухватился руками за край стола и задержал дыхание, чтобы ненароком не грохнуться на пол. В этот миг его посетила одна занятная мысль-сравнение. Он никогда в своей жизни не ходил в ателье для пошива одежды, где портному пришлось бы снимать мерки: крутить его перед зеркалом, прикладывать к его телу измерительную ленту, тыкать в него иголками с разноцветными набалдашниками. Естественно, иметь собственного портного и носить сшитую исключительно для себя одежду – знак качества, знак отличия; это как раз именно то, что делает на несколько сантиметров человека выше, и речь вовсе не о росте. Но сидя за чужим столом, Егор ощутил себя балбесом, которому порекомендовали ценнейшего портного в лучшем ателье города, а он так и не соизволил наведаться ни на одну примерку, отчего костюм выдался невероятно огромным. И прежде чем согласиться на должность заведующего, он должен был задуматься хотя бы о том, что руководитель из него – никудышный. Однако уже было слишком поздно, отпусти он руки от стола – непременно свалится вниз.
Знакомство с Ларой произошло в обычный день, весенний и ясный. Егор почти обжился в своем новом кабинете, но так и не научился руководить. Дверь распахнулась, и первым вошел декан Гордиевский, а за ним девушка, которую представили как нового преподавателя истории литературы.
– Егор Андреевич, оставляю вам нашего нового коллегу! – И декан оставил их вдвоем.
– Лариса Николаевна, – повторилась она.
– Егор Андреевич, – второй или третий раз представился он.
Он не мог глаз от нее оторвать. Вместо того чтобы предложить ей присесть, он сам вскочил с кресла, едва не упав, и они продолжили беседу стоя на ногах – она в дверном проеме, он по пояс скрытый рабочим столом. Неуклюжий разговор между двумя литературоведами. Она, смущаясь, рассказывала о себе, об образовании, о стажировке в Польше, о своем решении преподавать именно в ЩГУ (Щегловский Государственный Университет). По всей видимости, закончив свой рассказ, она посмотрела прямо на Егора и терпеливо принялась ждать от него ответа. Воцарилось молчание.
– А вы? – еще одна попытка.
А что он? Он только и мог сказать, что влюблен…
– Егор Андреевич? – раздался вибрирующий от нетерпения голос Гордиевского.
Егор оторвался от созерцания Лариного лица и перевел взгляд на декана:
– Я?
– Ну, естественно!
Все рассмеялись. И Егору пришлось вновь вернуться в должность заведующего кафедрой зарубежной литературы и высказать свое мнение относительно предстоящих выборов декана, а заодно еще раз напомнить всему преподавательскому составу факультета, что напротив его кандидатуры не стоит ставить галочку. Ведь все сами знают – руководитель из него не лучший, а нынешний декан Гордиевский – самая подходящая кандидатура. Но по заговорщицким улыбкам он распознал, что его пламенная речь в который раз никого не воодушевила и на факультете готовится переворот.
Он уныло откинулся на спинку стула, схватил карандаш и нервно зачиркал по листку, обводя Ларин вопрос «Пообедаем вместе?».
– Не волнуйся, – Лара мягко накрыла своей ладонью руку Егора, в то время как он закрасил последнюю букву. Ладонь у нее теплая и спокойная, но ему легче не стало. Не волновался и не переживал лишь декан, которому отказ Егора был только на руку. Да и Егор против-то не был, он с горем пополам за восемь лет привык к своей занудной должности, которая отнимала столько настоящего времени от преподавания и общения со студентами.
– Все хорошо, – пробормотал он, выскальзывая из ее пожатия.
– Ты слишком близко принимаешь к сердцу выборы, – успокаивала его Лара, пока они направлялись в университетскую столовую. – Оно того не стоит. Рано или поздно быть тебе деканом.
– Почему это? – оскорбился Егор, открывая входную дверь столовой и пропуская Лару вперед.
– Ты лучше всех знаешь, что необходимо факультету. Ты больше всех любишь универ, в то время как все его ненавидят.
Егор хмыкнул:
– Так люблю, что приглашаю обедать тебя в нашу столовку? Да?
Лара улыбнулась и пожала плечами. Какая разница, где ей с ним обедать? У них и так осталось немного времени до занятий.
Они заняли столик подальше от студенческих взглядов, в затемненном углу рядом с большим аквариумом, где плавала одинокая рыбка. Егор постучал пальцем по стеклу, не понимая для чего в столовой держать аквариум и для чего рыбке ежедневно видеть, как вечно голодные студенты поедают ее друзей. А сегодня как назло четверг – рыбный день. И Лара выбрала рыбное филе.
– Может, отвернуть ее?
– Кого?
– Рыбу.
– Егор Андреевич, позвольте полюбопытствовать, сколько вам лет?
– Много, Лариса Николаевна, уже до чертиков много.
Егор тяжко вздохнул, подпирая подбородок рукой. Лара силилась не рассмеяться, но все равно с упреком поглядела на него.
– Лара, – сдался он.
– То-то же. За это и люблю тебя.
– Только так определенно лучше! – И он прикрыл рыбке вид на стол графином с компотом.
Когда они уже досиживали последние минуты перерыва, рассуждая о литературных процессах современной прозы и наблюдая за студентами, рвущимися к полуопустевшим прилавкам с едой, Егор заметил светлую бейсболку в очереди. Несколько минут она маячила в числе первых к кассе, затем затерялась. Егор попытался проследить за передвижениями и нечаянно наткнулся на до боли знакомое лицо. Дима Кузьмин. «Господи боже, только не это!» – вырвалось у Егора.
– Что случилось? – спросила Лара.
– Кажется, кое-кто снова прогуливает пары, – практически солгал Егор. Про Диму Кузьмина он не имел права говорить даже Ларе, ведь их объединяла великая мужская тайна, а Лара – женщина, у нее в крови болтать. Егор не мог рисковать безответной влюбленностью студента.
Обладатель бейсболки рассчитался в кассе за пол-литровую бутылку воды и тут же осушил ее одним залпом. Вот же засранец! Он пропустил занятия по единственному поводу – не ночевал дома и заявился в университет только сейчас. Скорее всего, сильно спешил, бежал, отчего пересохло в горле. Их взгляды пересеклись… Егор кивком головы указал на свободное место рядом с ним. Парень закатил глаза и поджал губы, однако ему не оставалось ничего делать, как протащиться через всю столовую и с измученным видом упасть на свободный стул.
– Я ему ничего не говорила, – подняла вверх руки Лара, глядя на парня. – Мои руки чисты!
– Почему ты не ночевал дома? – спросил Егор.
– Я был у друга, – ответил тот, снимая бейсболку и приглаживая ладонью примятые темные волосы. – Я же позвонил ей, сказал, чтобы не волновалась.
– Да, но она все равно волнуется. Захар? Так нельзя делать! Нельзя уходить из дома…
– Блин, Егор, ты же знаешь… – Захар осекся на полуслове и стрельнул взглядом на Ларису Николаевну, чью пару сегодня бессовестно прогулял, – Егор Андреевич, вы же знаете! Я по-другому не мог поступить, она бы всю ночь отчитывала меня.
– Ты должен был сообщить мне! Это раз! Ты обязан был приехать ко мне! Это два!..
– У меня начинаются занятия, это три! – Захар подскочил на ноги и спешно подцепил рюкзак, перекинул его через плечо и уже намеревался бесследно испариться, как Егор одним только взглядом вернул его обратно. – Ну, – с неохотой протянул он, – что еще?
– После занятий жди меня в машине! – Егор кинул ключи, Захар их ловко поймал.
Егор проследил за удаляющейся фигурой Захара, пока тот не скрылся из виду.
– Не хочу вмешиваться, но мне кажется, ты позволяешь ему манипулировать собой, – подвела итог Лара. – Он прогуливает не только мои занятия, другие преподаватели из-за уважения к тебе молчат и не поднимают вокруг Захара шумиху. Должна заметить, он превосходно владеет материалом… без занятий, вернее, без какой-либо вообще помощи, но какой он подает пример остальным студентам? Егор?
Лара ждала ответа, а Егор неотрывно смотрел вслед Захару. Для всех присутствующих, да и для Лары тоже, он уже исчез, растворился в студенческой толпе, смешался с заряженным запахом юношеских амбиций, и лишь Егор отчетливо слышал его каждый шаг – мягкий перенос тела, потому что Захар, не замечая за собой, всегда ступает вперед левой ногой, слегка шаркая правой; там, в толпе, он опять натянул бейсболку, скрывая красивые волосы, будто стесняясь, спрятал руки в карманы толстовки и стал невидимкой.
Егор последним уходил с кафедры – он любил работать в тишине. Его рабочий стол до сих пор стоял перед большим окном, а свет так и падал, словно в наказание за отказ нести его, на спину, из-за чего спинка кресла всегда нагревалась к вечеру. Сейчас он малу-помалу ощущал себя маленьким хозяином кабинета – в расслабленном воздухе витало блаженство: сам кабинет отдыхал от наплыва лиц, вопросов и ответов, смеха за дверью и жужжащего гула. Не задумываясь о том, что дверь могут внезапно распахнуть, Егор откинулся на теплое, уютное, устойчивое кресло и прикрыл глаза. Никто не войдет и не потревожит. Это редкое время, время поздних занятий, где, словно клич хищной птицы в темном лесу, раздается одинокий скрип лекционной аудитории в конце коридора второго этажа филологического корпуса ЩГУ. И за долгое время тишины наконец-то разлились голоса… Лара отчитала лекцию и отпустила ребят. Егор держал глаза закрытыми и будто под веками разглядывал старое кино, как шумные шаги удаляются по этажу вниз, голоса смазываются и теперь слышно лишь радостное бульканье, а к кафедре твердой походкой направляется Лара. Егор сосчитал до пяти и… дверь открылась.
– Я знала, что ты здесь!
Он до сих пор не мог поверить, что она, вопреки прошедшим событиям, дарит ему свою улыбку. Обещай не засиживаться, сказала она ему напоследок. И он пообещал. Когда стук ее каблуков стих, Егор ровно сложил листы рабочей программы, выключил компьютер, погасил свет. Он не торопился – ему не хотелось, чтобы Лара стала свидетельницей его с Захаром разговора. Ему и без нее будет трудно подобрать нужные слова, уговорить Захара вернуться домой или хотя бы переночевать у него, а не у какого-то непонятного друга, с которым Егор не знаком.
Осенние сумерки сгущались быстро, опускаясь на Щегловск. По самые легкие Егор вдохнул вечер, наполненный медом, и по телу разлилась ломота усталости, приятная и мучительная. Несмотря на утомление, он готов был жить и проживать этот вечер с его зажженными фонарями и мерцающими светофорами, он ни за что не отказался бы от любой минуты своей жизни. Точно в первый раз прошел по любимому тротуару, свернул в свой закоулок, где, прислонившись к передней двери машины, его ждал Захар. Подумать только, он не желает сейчас возвращаться домой, но вместо этого стойко, как оловянный солдатик, выжидает Егора, пока тот соберется с мыслями и силами, дабы начать промывать ему мозги и читать мораль. Молча он прислонился к машине, по левую сторону от Захара.
– Как она узнала? – только и спросил Егор.
– Случайно вышло. В комнате играла музыка, я был без футболки, ничего не слышал, а она в этот момент стояла позади и все видела.
Он отвернул лицо. Сквозь слои вечерних теней Егор искал ответ в его повернутом боком лице – в изгибе бровей, в остром подбородке, упрямом лбе. За этим кроится что-то еще, он точно знает, но предполагаемый ответ пугает его. Он боится потерять Захара.
– Егор, я тут подумал, – теперь Захар глядел на общаги, – я решил, что перееду в общагу на время учебы.
Он проследовал за взглядом Захара, и его охватила паника. Нет, ничего плохого против общежития он не имеет, даже наоборот, испытание в виде отдельного проживания от родителей делает молодого человека сильнее – крепчает дух и, как говорят, кажется, так и должна закаляться сталь? Но только не Захар. Он снова поймал себя на мысли, что боится потерять его. Боится упустить его из своих рук и выпустить на свободу, которая выглядит в данном случае странным образом – пятиэтажное серое в синюю полоску здание постсоветского времени, где по большому счету в окнах отсутствуют занавески, а из кипящей кастрюльки на общей кухне воруют сосиски. Разумеется, рано или поздно он сбежит, но не сейчас, только не сейчас. Егор не готов отпускать.
– Я хочу самостоятельности.
– Но для этого необязательно куда-то переезжать! Подумай о ней! Она ведь останется совсем одна!
Егор пустил в ход запрещенный прием – прикрывать собственную слабость, образно перекладывая чувство тревоги за Захара на другого человека. Он и раньше этим злоупотреблял, да что скрывать, он этим постоянно занимается. Ему думалось, что тем самым Захар не заметит пробивающихся ростков старческой тревожности и не станет упрекать его в чрезмерной опеке. Хотя он ошибался. Захар внимательно посмотрел на него и вынул из кармана пачку сигарет. При виде своего искушения у Егора руки задрожали, а низ спины сладко закололо. Без всякого стеснения пальцы потянулись к отраве. «Бросил, бросил, бросил!» – повторял он про себя, однако дым выходил из него вместе с благодарностью.
– Тебя всегда выдают руки, – с иронией заметил Захар. – Когда нервничаешь, шаришь руками по карманам. Я все про тебя знаю. И моего переезда боишься ты, а не мама. Когда перестанешь быть моей нянькой? – и ласково поддел Егора плечом.
– Честно?
– Уж будь любезен!
– Никогда.
Они оба потоптались на месте, без единого слова выкурив по сигарете.
Егор решился:
– Поехали домой.
Захар прочитал что-то такое в его глазах, отчего снова сдался.
Какое сильнейшее возбуждение от вынужденного согласия вернуться домой он испытал. В очередной раз выиграл шахматную партию, хоть и играл не по правилам: загнал в угол противника, обложил фигурами и ждал, пока противник устанет сопротивляться. Он вырвал у него еще пару лет – они договорились подождать до конца учебы, и тогда Захар может сам решать, как поступить ему в дальнейшем. Какое самонадеянное решение для профессора филологии! В делах, касающихся Захара, его покидал ученый ум и уступал место простому смертному мужчине, которого одолевают любовь, тоска и тревога за близкого.
Они проехали вниз по проспекту, выезжая на широкую полосу. Егор был внимательным и осторожным водителем, но сейчас он давал себе волю краем глаза поглядеть на болтающего Захара. Тот по-детски прижимал к животу рюкзак, а на коленях топорщились разлохмаченные прорези джинсов. Ну и мода, ругался Егор, втайне даже для себя самого мечтая поносить точно такие же джинсы хоть денек, – снять профессорские путы и пуститься во все тяжкие, послать к черту обещание бросить курить, надеть какую-нибудь потрепанную футболку и перестать употреблять перед студентами бессмысленную во всех смыслах фразу «вот в мое время…». Захар смеялся, рассказывая о событии, которое подтолкнуло его бежать из дома. Тремя татуировками назад он обещал маме завязать с этим делом. Егор знал, что на этом он не остановился, но хранил молчание, потому что: «Егор, пора бросить курить. У тебя уже не тот возраст для хулиганства». Он тоже обещал маме.
3
Ворвавшись во взрослую жизнь, она первым усвоила простое, но самое животное, правило – чужое грязное белье вызывает острейший интерес. Такие люди, подобны коллекционерам, готовым платить сотни, тысячи, миллионы ради редкого объекта, который не дает покоя сну, еде, любви и даже телесной близости. Как термит точит ствол многовекового дуба, так и жажда любопытства разъедает их изнутри. Сперва они подыскивают удобный случай подобраться к объекту – заводят нелепый разговор о погоде или пытаются произвести впечатление красным словцом; далее основательно изучают объект, находят скол, трещину, больное место, и вот тогда жадно облизывая острые клыки, вонзаются в беззащитную плоть. Сложно поверить, но под натиском одного назойливого термита, начавшего свой гадкий путь у основания ствола в маленькой трещинке, рушится столетнее дерево.
Со временем Милена научилась жить среди термитов и коллекционеров. Она научилась многим приемам скрыть настоящую трещину и выставить напоказ искусственную, улыбаясь тому, как долго они могут мусолить подкинутую, словно бешеным псам голую кость, выдумку.
Так случилось однажды.
Приморье был морским курортным городом не для острого на ощущения отдыха. Это место любили за его одновременно вычурную деловитость и простоту. Здесь туристы любили рано вставать, выходить на прогулку, созерцать прибрежный вид, впитывать солнечный свет и морскую влажность, а ближе к вечеру они искали маленькие уютные ресторанчики и плотно ужинали, дожидаясь заката, который поражал любого. Закат и вправду был великолепен. Возможно, что ради одного такого заката только и стоило посетить Приморье.
Своих бывших одноклассниц Милена не ожидала встретить на улицах этого городка. Они столкнулись случайно, лоб в лоб, отчего одна из девушек выронила из рук сумочку. Девушки предложили провести вечер в одной необычайно атмосферной кофейне, из-за которой сегодня утром они встали спозаранку и наматывают километры в надежде сбросить лишний килограмм.
– Нас заверили, что это лучшая кондитерская города! – сказала одна. Милена подтвердила. – Там готовят просто восхитительные сладости!
И это тоже знала Милена, ведь эти самые восхитительные сладости готовила она.
Она крайне неприятно удивилась: насколько изменились одноклассницы, с которыми она каталась после школы на найденных на магазинной мусорке картонках. Найти картонную коробку в то время было равнозначно найти сундук с сокровищами, потому они с девчонками каждый вечер дежурили у магазина, понарошку бегая друг за дружкой, будто играя в догонялки. Но на самом же деле они выжидали главный момент, когда выбросят коробки, чтобы потом тайком, под покровом вечера стащить их и уже утром кататься с ледяной горки. Девушек, представших перед Миленой, теперь с трудом можно было узнать, словно не с ними она сосала сосульки с крыши, не с ними мерила лужи, не с ними спасла соседского кота от страшной болезни. У него обнаружилось жуткое заболевание – Милена слушала кошачье сердцебиение через трубочку и, как опытный врач, качала головой, пока подружки удерживали упирающегося всеми лапами больного. Его пришлось оставить в больнице, сооруженной из веток и тряпок, и назначить покой, однако пациент сбежал, пока врачи отвлеклись на обед.