Текст книги "Недоумок"

Автор книги: Ксения Кривошеина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

К отцу они не знали, как подступиться, а время поджимало.

В результате решили ему послать по почте письмо, с просьбой написать заявление, «что он не возражает о выезде своего сына на постоянное место жительства в государство Израиль…» и так далее, все по форме. Ждут неделю, никакой реакции, звонят по телефону, никто не снимает трубку. И вдруг, совершенно неожиданно, им какой-то человек говорит, что его отец выступил с заявлением в Обкоме партии, в газете «Труд» и по радио, что он осуждает поступок своего сына и чуть ли не отказывается от него, что «он, советский патриот и творческий деятель, положивший всю свою жизнь и силы на прославление советского театра и кино, не понимает, как можно предать свою Родину, и что никакого согласия на выезд он никому не подпишет…» И еще много-много другого было написано в этом ярком документе, а внизу приписка, что бабка-профессорша присоединяется к этому официальному осуждению.

Такой безобразной прыти от артиста Мирочка не ожидала. Она позвонила знакомому гэбэшнику (он ее родителям помогал оформляться) и рассказала о событиях. Он уже все знал и сказал, что это очень хороший поворот в деле, потому что волки сыты и овцы целы: «Отец смыл позор своего сына официальным заявлением, он за него не в ответе, от него отказывается, руки теперь у всех развязаны».

Мирочка так ликовала, что готова была этого знаменитого папашку на руках носить! Черт с ним, пусть здесь в «совке» прозябает, своей творческой бытовухой наслаждается, лишь бы им не мешал.

Через пятнадцать дней они получили повестку из ОВИРа.

Свобода, слава и деньги

Не стоит рассказывать перипетий предотъездной горячки, она ничем не отличалась от сотен других. Почти у всех прошедших унижения ОВИРа были жалкие пожитки, на сборы давалось три дня, счастливчиков, сумевших заранее переправить ценности, было меньшинство, кого-то вдали ждали родственники, кто-то до последней минуты сомневался. Заставляли уезжать семьями, старшее поколение ехать не хотело, здесь была их родина, там незнакомый язык и чужая страна. Отъезд, как эпидемия, заражал всех, и от этой лихорадки невозможно было укрыться. Другого пути покинуть Страну Советов в те годы не существовало, выезд в Израиль использовали не только евреи, но и русские, присылались фальшивые вызовы, женились на еврейках и выходили замуж за евреев. Шанс, хоть и очень сомнительный, был для многих большим соблазном. Назад дороги не было!

Поезд, на который погрузились Мира и Шура, отправлялся из Москвы проездом через станцию Чоп на русско-венгерской границе c конечной целью в Вене. Соседи по купе были спутниками «по несчастью», разговоры вертелись вокруг оформления виз, документов, садизма ОВИРных дам, предательства и трусости друзей. Народ должен был выговориться, выпотрошиться наизнанку, столько накипело, что никто не мог молчать. У каждого была своя история, рассказы, слезы, горечь и надежды. Странно, что никто не строил планов, прошлое спрессовалась в этом поезде Москва – Вена, и состояло оно из воспоминаний. Объединяли этих людей горечь и обида, зачем СССР, в который они вложили жизнь, провожал их как предателей Родины.

– Я эту страну непуганых идиотов из сердца и души вычеркнул, ностальгией болеть не буду! Это уж я вам гарантирую, – с жаром уверял слушателей гражданин лет сорока. – У меня специальность прекрасная, я врач с двадцатилетним стажем, как приеду, меня сразу в больницу возьмут, а жена моя – инженер-нефтяник, там таких уникальных спецов, как она, вообще нет. Голодать не будем, это точно!

Мирочка тоже делилась своими «прожектами», и все вокруг охали да ахали, завидовали ее ловкости и дальновидности. Так они все ехали да ехали и приехали на венский вокзал.

Суета, багаж, тюки, плач детей, старики – все это напоминало эвакуационные кадры кино. Время мирное, а у самого выхода из вагона их встретили люди со списками. На платформе все расселись кто как мог, дальше не пускают, их окружили люди в униформе и задавали вопросы каждому в отдельности. В одной группе чиновники из организации СОХНУТ,[3]3
  Еврейское агентство, занимающееся «абсорбцией репатриантов» в Израиле. – Прим. ред.


[Закрыть] а в другой – ХИАС.[4]4
  Hebrew Immigrent Aid Society (англ.) – Общество помощи еврейским иммигрантам. – Прим. ред.


[Закрыть] Для пассажиров это полная абракадабра, но кто-то уже был в курсе такой проверки-сортировки, подготовились. Из СОХНУТа отбирают тех, кто хочет прямиком в Израиль, а кто сомневается, тех ХИАС забирает, в лагерь Остия, под Римом, отправляет, это вроде отстойника на долгие месяцы, зато потом если повезет, то Америка, Канада, Австралия, в Европе никого не оставляют.

– В какой степени Вы ощущаете себя евреем? – этот вопрос был задан высокому, тощему господину в пенсне, который всю дорогу провалялся на верхней полке, молчал, курил трубку, читал книжки по-французски и ни с кем не разговаривал.

Теперь он стоял на платформе, у его ног кожаный чемодан, на пальце золотое кольцо с печаткой. Мирочка ушки на макушке навострила, с любопытством на странного полуиностранца смотрит. Интересно, что он ответит?

– Ни в коей мере я не ощущаю себя евреем, я светлейший князь Г. и в Израиль не собираюсь, у меня есть родственники в Швейцарии… – Его мгновенно окружили ХИАСники, тут же появились иностранные журналисты, защелкали фотоаппараты, кинокамеры, очевидно, приезда этой «птицы» ждали.

Вот это да! Шикарный господин, видно, дело знает. В голове у Мирочки сразу все завертелось. Шестое чувство ей нашептало, что этот тощий интеллигент своего не упустит, может быть, он «сын лейтенанта Шмидта», но поступает правильно! Она потащила Шуру за руку в конец очереди и зашептала.

– Слушай, ты должен сказать, что не ощущаешь себя евреем. Этот ХИАС нас к себе возьмет под крылышко. Ты видел, как этого «князька» принимали?! А он не дурак, знает, как нужно выехать, что сказать и где причалить. Мы должны зацепиться в Вене всеми силами, а потом что-нибудь придумаем!

– А как же твоя семья? – удивился Шура.

– Не беспокойся, главное, о нас нужно думать, о твоей карьере, а к родне мы всегда успеем попасть…

Вопросы-ответы, весь народ разбился на две кучки, у многих вид растерянный, кто-то плачет, некоторые семьи разделились, молодежь в Израиль ехать не хочет, старикам все равно, они там обеспечены.

– Мы тоже не ощущаем себя евреями… У нас тоже дворянские корни, у моего мужа отец – знаменитый артист театра и кино, а бабушка из древнего рода, правда, она это забыла, но мы вспомнили.

Молодой чиновник внимательно посмотрел на Миру, ни один мускул на его лице не дрогнул, он сверил фамилии по списку, поставил галочку и на чисто русском языке сказал: «Проходите».

Через два часа все были опрошены. Одна группа через двадцать четыре часа отбывала в Израиль, другой предстояло пробыть неделю в Вене, а потом – «итальянское гетто» на много месяцев ожидания.

Всех рассадили по автобусам, группу, выбравшую «итальянское направление», повезли через весь город в домики пансионного типа, а те, кто «ощущал себя евреем», через несколько часов отлетали в направлении исторической родины. За окнами автобуса замелькали огни, непривычно чистые улицы, ухоженные парки, кафе, нарядно одетая толпа, спешившая по своим делам. Мира прилипла носом к стеклу и не могла оторваться, рассказы о «загнивающем» Западе были жалкой пародией на то, какой достаток она учуяла в воздухе этого города. Это надо же, живут же люди! Вот указатель, что до Венгрии рукой подать, от Москвы лету два часа, а все здесь как на другой планете. Потом был просторный, чистый пансионат, любезные чиновники провели инструктаж, сказали, что будут кормить три раза в день, дали карманные деньги, поселили в огромную комнату с телевизором, предупредили, что через неделю (а может, и раньше) отправка в Рим.

Вечером в большой столовой за одним столиком они оказались рядом с шустрым и веселым малым. Оказалось, что он окончил Институт Лесгафта, был мастером спорта, перед отъездом подрабатывал массажистом у друга в сауне.

Он был уверен, что нужно всеми силами зацепиться в Германии, его заветная мечта – покупка спортклуба для рядовых граждан. Дорога к успеху заранее обеспечена, он знает, как сгонять лишний вес, делать массажи, купит тренажеры, наймет хорошеньких девочек (свои дешевле), а через пару лет станет хозяином ресторана. Мира замерла, когда услышала это волшебное слово.

– Ты хочешь русский ресторан купить? Слушай, а ты знаешь, что это моя мечта, ведь Шурик – первоклассный певец, на гитаре играет, а посмотри, какое обаяние, внешность. Давай вместе к цели пойдем?!

Парень смерил Мирочку оценивающим взглядом, на Шуру взглянул мельком.

– Ну а бабки у тебя есть? Здесь одним талантом не проедешь, это тебе не Голливуд.

– Слушай, у меня все продумано, свою долю мы внесем, мне пришлют «капусту» родичи. – Мирочка не стала распространяться, как она со знакомыми грузинами переправила свои «брюлики» в Израиль. Ей обещали все реализовать в лучшем виде!

Парень был крепышом, роста невысокого, волосы курчавые, глаза со смешинкой, звали Юриком. Он сказал, что нужно «рвать отсюда когти», перейти австрийскую границу и оказаться в Мюнхене.

– Ну а за переход границы денежки вперед. Завтра, Шурка, выйдешь в город со своей балалайкой, лучше на центральную площадь, пой свои романсы да шапку подставляй. Проверим, как на тебя клюет Запад. Это будет для тебя боевым крещением. – Парень достал миниатюрную записную книжечку и что-то записал. – Друзья, выпьем за успех предприятия! – Он нагнулся и из-под стола ловким движением достал бутылку виски.

* * *

Из большого цветастого платка, длинной юбки и вышитой кофточки она соорудила себе русский костюмчик. Шура был «прикинут» лучше. Еще до отъезда в театральных мастерских Мюзик-холла они «одолжили» атласные косоворотки, красные сапоги, широкие бисерные пояса, семиструнная гитара расписана цветами, а в дополнение фольклора Мира била в бубен и приплясывала. Пара выглядела супертоварно. Недалеко от них трое местных студентов играли на скрипочках и флейтах Моцарта, конкуренция оказалась жесткой, под натиском бубна и цыганщины ребята не выдержали, пришлось искать другое место.

Шура с Мирой так старались, что через час вокруг них образовалось плотное кольцо зевак и туристов. Им хлопали, бросали монеты, кто-то просил исполнить «Подмосковные вечера», время летело незаметно, и к концу дня шапка-ушанка была полна иностранной валюты.

Усталые и довольные, они приплелись в пансионат. Юрик их ждал, вместе стали считать выручку, он деловито разделил сумму пополам.

– Шурка, ты молоток. Может, из тебя выйдет второй Алеша Дмитриевич?! Он до старости у себя в Париже пел, на него вся эмиграция молилась. Будешь меня слушать, выбьешься в люди. Времени у нас в обрез, я слышал, что через три дня погрузка в Рим, так что готовьтесь, скоро нас ждут великие подвиги. Кино про шпионов помните? Здесь границы не «на замке», и при малой хитрости мы этих «фрицев» одурачим. А теперь, братцы-кролики, на покой, завтра у вас трудовые будни, а я по делам побегу.

Жизнь в Юрике била ключом, невольно даже Мирочка подчинялась этой кипучей энергии, он послан им свыше, и они с ним горы свернут, она всегда верила в успех, гордилась своей проницательностью и знанием людей.

На следующий день они пришли на ту же площадь. Из-за воскресного дня народу собралось еще больше. Кто-то их фотографировал, просил автограф. Худощавый, спортивного вида мужчина подошел к Шурику совсем близко, щелкнул фотку.

– Здравствуйте, – на чистом русском языке обратился к ним иностранец. – Я журналист радио «Немецкая волна», сейчас в командировке, не могли бы вы ответить на несколько вопросов?

Шура перебирал гитарные струны, растерянно посмотрел на Миру.

– Отойдем в сторонку, – Мира взяла журналиста под руку. – Что вас интересует?

– Сейчас не так много выезжающих из СССР, можно надеяться, что через пару лет эмиграция будет массовой. Нас интересует, как вы выехали, куда путь держите и каковы ваши планы? – Мужчина достал из нагрудного кармана визитную карточку.

Вот она, слава! Она стучится в двери, она лезет изо всех щелей, стоило только выйти на улицу, и Шурика уже окружают журналисты. Она вдруг вспомнила тощего князя на платформе, как его встречала пресса, теперь их очередь, три дня прошло, а карьера уже на мази.

– К сожалению, сейчас мой муж не может с вами говорить, он поет, нам нужно заработать, мы нищие… – в голосе Миры звучали слезы по Станиславскому.

– Понимаю, не беспокойтесь, я заплачу вам за интервью. Приходите через пятнадцать минут в кафе напротив, я буду вас там ждать.

Пока Шура собирал концертные пожитки, Мирочка ему вдалбливала: «Это только начало, тебя услышит весь мир, посыплются предложения, не будь дураком, расскажи о себе, о планах, о твоем тяжелом прошлом, как тебе папаша вредил, как мы выезжали…» Голова кружилась от успеха, может, и правда после интервью его заметят, в кабаре пригласят.

Журналист сидел в кафе на застекленной веранде. Он выбрал укромное место, рядом никого не было, на столике лежал блокнот, маленький магнитофон и стояли три больших стакана с пенящимся пивом. Шура вспомнил, как по «голосам» он слушал рассказы эмигрантов-диссидентов и решил не ударить в грязь лицом.

– Значит так, я из древнего дворянского рода, правда, об этом мои предки никогда не вспоминали, боялись! В СССР они знаменитые деятели искусства, особенно мой отец, он имеет все звания, Брежнева в кино играл, в театре – Петра Первого, но отец меня предал, отказался от меня публично. Трус, одним словом, и политическая проститутка! А мать моя молодец, хоть она из простых, а не из дворян, все мне подписала и в дальний путь благословила.

Кстати, мой отец ее бросил из карьерных соображений, она всегда обо мне помнила, заботилась, письма писала, а мачеха эти письма от меня скрывала. Ну а жена моя бывшая, Надежда, нас с Мирой ограбила, через суды и интриги все до последней нитки пришлось ей отдать (о дочке он умолчал). Друзья, все как один, нас оставили, струсили, как только узнали о нашем отъезде в Израиль. С работы нас выгнали, на парткоме прорабатывали, дали отрицательную характеристику, КГБ за нами следил, это мой отец ими управлял, последние месяцы мы впроголодь жили, только о свободе и мечтали, лишь бы из этой поганой страны ноги унести…

– Так вы уезжаете в Израиль? В какой степени вы ощущаете себя евреем и патриотом вашей будущей родины? Вы хотите изучить язык, работать в киббуце, пойдете в армию? – спросил журналист.

Шурик таких вопросов не ожидал, растерялся, но на помощь пришла Мирочка.

– Нет, мы себя сионистами и патриотами не считаем, мы ведь выросли в Ленинграде, впитали с молоком матери русскую литературу, музыку, балет. Для нас тяжело сознавать, что мы покинули родину, нас выкинули из нее, теперь Шура может только надеяться на свое ремесло. Он очень талантливый! В СССР ему ходу не давали, зависть одна, доносы строчили, за границу не пускали…

– Так вы хотите просить политического убежища? Вы диссиденты?

– И да и нет! Мы с женой всегда были скрытыми инакомыслящими! И мы осуждаем несвободу слова! Я там боялся романсы петь. Нам рта не давали раскрыть, затыкали, преследовали, Высоцкого запрещают… – уже уверенно подхватил Шура, он вспомнил, как нужно говорить. – Вот почему мы хотим просить политического убежища. Свободу всем узникам совести! Да здравствует Че Гевара, свободу Солженицыну! Но пасаран!

– Но Австрия – нейтральная страна и не предоставляет политубежища.

– Мы подумаем над этим… А можно я для радиослушателей спою? – Шура от напряжения весь взмок, скорей бы конец этим каверзным вопросам. Ничего он про киббуцы и армию не знает; и зачем ему нужно там картошку сажать и ружье таскать? В «совке» он эту армию в гробу видел, а на участке деда и отца лопатой давно отмахался, что они, с ума посходили? Он – суперталант, а его раньше времени в землю хотят закопать. Дудки!

Шура спел «Не уезжай ты, мой голубчик», «Калитку» и что-то белогвардейское.

Последний вопрос:

– Скажите, Шура, вы ведь знаете, что в СССР есть люди, которые, несмотря на страшный режим и репрессии, говорят правду и не бояться арестов? Им тоже рот «затыкают» (журналист усмехнулся). Среди них есть русские, верующие, украинские националисты, сионисты, их сажают, преследуют, но они продолжают бороться за свободу и свои права. Вы ведь из Ленинграда и, конечно, о «самолетном деле» слыхали? О Кузнецове, Щаранском знаете? Эти люди хотят видеть Россию другой. Вы к каким инакомыслящим себя относите?

– Если честно, то я еще не определился. Должно пройти время, я поживу на Западе и тогда пойму лучше, кто же я на самом деле…

Журналист порылся в карманах, вынул несколько смятых долларов и небрежно бросил их на стол…

Переход границы с Германией не был похож на кино про шпионов. За рулем поношенного «Вольво» сидела немолодая, крестьянского вида женщина, по-русски она знала несколько слов, дорога петляла в горах, спускалась в лощины, глубокой ночью, не заметив ни одного погранпоста, они пересекли границу. Машина остановилась у маленькой железнодорожной станции. Вокруг ни души, лес, фонарь, крошечный вокзал. Им предстояло ждать первого утреннего поезда. Юрик сунул немке деньги, та внимательно пересчитала сумму, осталась довольна, машина развернулась и исчезла в кромешной тьме.

Гигантские сосны мрачно шумели, вокруг был бескрайний темный лес, время будто замерло, черная дыра звездного неба давила вечностью. СССР, ОВИР, ненависть, надежды, границы… где все это? Шуре ужасно захотелось писать, как в детстве, когда он просыпался ночью от храпа деда. Из дальней памяти выплыла Ланочка, ее коса в обувной коробке, Польша, бабуся, пироги с малиной… Детство было страшным, но счастливым. Может быть, потому что оно было предсказуемым и бессобытийным? Теперь его ждут беспокойные годы, великие подвиги, стиснув зубы, он пойдет до конца.

Беглецы вошли в станционный домик, Юрик купил у заспанного кассира три билета, и в ожидании поезда они устроились на деревянной скамье. Напряжение последних дней спало, они безмятежно заснули.

* * *

С той переломной ночи прошло несколько месяцев, а казалось, что прошли годы.

Шура вспоминал, как в Мюнхене, на площади перед вокзалом, они кинулись к первому полицейскому и закричали, что «просят политического убежища». Потом их допрашивали, составляли досье, Шурик, как попугай, повторял историю, рассказанную журналисту, переводчик переводил, полицейский тщательно стучал на машинке. Устроились они жить на окраине города, в трущобе, втроем в одной комнатенке, здесь же на этажах негры, турки, полно вопящих детей, все говорят на незнакомых языках, а они на своем островке «белой жизни» только по-русски. Грязь, вонь, голодно и холодно. Юрик ждал от кого-то денег, Мирочка тоже ждала от родителей перевода за «брюлики», но случилось непредвиденное, грузины, которые были надежной переправой, все «цацки» украли. Биться в Израиле с полицией, искать воров никто не мог и не хотел. Мира впала в отчаяние. Потом начались из-за денег ссоры и драки с Юриком, он хотел Шурика поработить, заставлял часами петь на улицах, выручку всю отнимал, Мирочке по морде дал, словами оскорбил, сказал, чтобы она заткнулась. Шура, чтобы расслабиться, начинал пить пиво с утра, потом шнапс, потом опять пиво. Однажды Юрик больше не вернулся в их комнату, исчез в неизвестном направлении.

С одной стороны, это было хорошо, они избавились от рабства, но Юрик был для них хоть и плохим, но переводчиком. Шура и Мира немецкого совсем не понимали.

Вот и решили они узнать адрес русского ресторана.

Пошли вдвоем. Хозяин оказался грузином, эмигрант со стажем, работал на радиостанции «Свобода», вел какие-то политические новости, а ресторан приобрел для отдушины.

Разговорились, и Шура стал ему выкладывать об отце, какой он знаменитый и какой он гад! Как его унижали, преследовали, палки в колеса вставляли, работать не давали, а еще он думает, что отец не просто зажравшийся партийный «совок», а еще и стукач, потому как Шура вспоминал встречи и разговоры отца с его визитерами в погонах. А Мира напомнила о его сестре Кате и ее муже-«дипломате», наверняка тоже сволочь гэбэшная, потому что уж больно карьера хорошо началась, и теперь они в Алжире, успели свалить, а жаль, иначе бы сидели в Тмутаракани и лапу бы сосали. Вот почему Шура-Мира считают своим долгом рассказать всему миру о том, «как живут и чем дышат» в СССР, и предупредить людей, чтобы не расслаблялись, никому не верили и всегда бдили. Вокруг советские шпионы, их засылают под разными масками, иногда кажется, что это «свой», а на поверку выходит «чужой». Шура даже высказал предположение, что Юрик тоже был из засланных, потому что здорово говорил по-немецки и знал, как перейти границу. Грузин слушал молча, сказал, что берет Шуру петь в ресторан, но выступить с заявлением по «Свободе» не предложил.

Они переселились в маленькую комнатку над рестораном. Хозяин жил в роскошной квартире в центре Мюнхена, приезжал раз в неделю составлять меню, проверять дела, его жена-немка вела всю бухгалтерию. Ресторан пользовался успехом, народ набивался разный, Мирочке приходилось помогать убирать со столов и мыть грязную посуду.

Но какой голливудский артист не проходил через эту романтику!

Плохо было, что язык давался с трудом, да и где было научиться ему, если общение в основном шло с русскими эмигрантами или грузинами. Шурика эта глухонемота не раздражала, он пел всю ночь свои романсы, утром отсыпался до двух часов, потом спускался в скверик напротив и слушал по приемнику русские новости. Голоса дикторов были до боли знакомы, их интонации возвращали в детство, никаких катастроф, потопов, пожаров, жизнь в стране «непуганых идиотов» шла своим чередом. Однажды он услышал радиоспектакль, где главную роль исполнял отец, его голос вверг Шурика в панику, он вырубил приемник, потом опять включил и не мог оторваться.

Время шло, оформление бумаг в Германии оказалось делом сложным и муторным.

С каждой бумажкой приходилось обращаться к хозяину или его жене, унижаться, чтобы написали по-немецки, пошли вместе в полицию, самые элементарные вещи требовали посторонней помощи и объяснений, а вокруг одни «ганцы-иностранцы»!

Шуре было тяжело понять эту чужую страну, иногда он вспоминал свои несчастья в СССР, обиды, но никогда он не мог вообразить, что «старые враги» будут ему милее этих «немецких глухарей», которые не хотят его слушать! Он им поет романсы, цыганщину, в местный театр пихается, а в ответ улыбки, вежливость, говорят: «данке шон, битте шон» – и никакой реакции. С этим трудно справиться, обида нарастает с каждым месяцем, денег нет, вокруг шикарно живут, у всех машины, квартиры, пьянки, гулянки. Вроде эти немцы к нему хорошо относятся, но ничего не предлагают, он однажды кричал, доказывал, говорил, что пострадал от КГБ. Мирочка была рядом, поддержала его, но никакой реакции не последовало. Опять улыбались в ответ и написали несколько адресов на бумажке. Если по ним пойти, то, может быть, там помогут выбиться в люди. Они шли, но там тоже давали советы и адреса, а работы другой не предлагали. Объяснить этим тупым «фрицам», что перед ними нераскрытый гений, было невозможно. В общем, как Берлинская стена, насквозь не пройти, обойти невозможно, приходилось жить в изоляции среди «иностранных врагов». Пытались они с Мирочкой со своими собратьями по несчастью дружить. Но у каждого из них только камень за пазухой, сплетни и поддержки ноль. Все норовят пристроиться у каких-нибудь социальных пособий, получить бесплатное жилье, Шура-Мира тоже записались в очередь, но им сказали, что нужно ждать оформления документов, потому что они политэмигранты. Можно, конечно, попробовать сыграть на Мирочкином происхождении, рассказать, как ее бабушка пострадала во время войны от Гитлера, говорят, за это немцы кучу денег дают, у них комплекс вины, и теперь они в глазах всего мира хотят восстановить справедливость. Но этот ход Мирочка оставляет как запасной вариант.

Где же эта хваленая свобода?

Где слава?

Где деньги?

От одиночества хотелось выть, но признаться в этом даже самому себе было стыдно.

* * *

Вечером, перед началом выступления, он налил себе полстакана виски и разбавил его кока-колой. Пить в ресторане во время работы строго запрещалось, но Шура был возбужден, много курил, подсаживался к столикам, рассказывал уже всем надоевшую историю об отце, хвалил свою жену-менеджера, делился наполеоновскими планами. Потом подошел к хозяину и прямо в лицо ему сказал, что если тот не прибавит ему зарплату и не возьмет его официально на работу, то пусть пеняет на себя.

– Я уеду в Париж! Так и знай! У меня там друзей полно, меня обещали устроить в ресторан, где Алеша Дмитриевич пел. – Шура разошелся не на шутку, потом из кухни пришла Мирочка, она присела с другой стороны и вкрадчиво сказала, что если хозяин не согласится, то она знает, чем надавить на него. У нее уже накопился «компромат», она не слепая и видит, какие здесь делишки делаются, какие девушки в ресторане бывают и по каким адресам они ездят, сколько «левой» икры и водки продается, как расходы делятся и какая контрабанда плывет через границу. А еще хозяйка позволяет себе антисемитские выходки против нее, а хозяин только посмеивается и разжигает страсти анекдотами. Стоит ей обо всем этом заявить в полицию, как они на уши встанут и ресторан прикроют, а хозяина в тюрягу засадят.

Грузин внимательно ее выслушал и сказал, что подумает.

После этого разговора отношения с хозяином переменились, он стал дружелюбней, приглашал к себе домой, знакомил со знаменитостями радио «Свобода», Шура им пел, рассуждал о политике, делал умный вид, потом они несколько раз выезжали за город; к концу года хозяин прибавил денег и снял им за свой счет маленькую квартирку на другом конце города. Мирочку он раньше презирал, не замечал, в зал не разрешал выходить, немка-хозяйка вообще с ней не разговаривала, презирала и делала вид, что не понимает по-русски, а тут вдруг заговорила. Шура гордился своей женой; как она ловко этого «кацо» прижала! Видно, испугался, что о его мафиозных делишках узнают в полиции. Теперь нужно наблюдать, записывать, а потом напомнить, какие «рычаги» и «козыри» в руках у Шуры-Миры.

Зима была холодной, снежной и ветреной. У него заболело горло, поднялась температура. Лекарства были недоступны, слишком дорого. Позвонили хозяину, и тот сказал, что посоветуется со знакомым врачом, а пока пусть Шура сидит дома, пьет горячее молоко с медом и ставит горчичники. Мирочку он вызвал в ресторан для разговора. Якобы неожиданно возникло прекрасное предложение для Шурика и как глупо, что совпало с болезнью.

Врач приехал быстро, оказался милейшим человеком, не испугался их трущобы, поднялся пешком на шестой этаж. На вид ему было лет сорок, а может, и тридцать, пальто темное, шапка меховая (как немцы носят), говорит со странным акцентом, руки потирает от холода, присел на край матраца, глянул в Шурино горло, послушал легкие.

– Грипп с ангиной. Знаю, что у вас денег на лекарства нет, а это мое фирменное изобретение, чудодейственный напиток, настойка на ста травах. Пейте три раза в день, через неделю все как рукой снимет… Мы потом с вами рассчитаемся, поправляйтесь.

Старичок (а вблизи доктор выглядел за пятьдесят) улыбнулся в крашеные усы, пальто накинул и исчез за дверью. Шура расслабился, пузырек открыл, как велел врач, десять капель в полстакана теплого молока накапал. «Надо будет спросить хозяина, откуда у него такой симпатичный доктор Айболит?» Потом залпом выпил, горло приятно обожгло, во рту вкус мяты. В эту минуту раздался телефонный звонок, он снял трубку, хотел ответить, но выходил один хрип!

Через несколько дней Шуру отвезли в больницу, врачи сказали, что его связки воспалены, голос вернется, но петь он вряд ли сможет. Исследовали пузырек с жидкостью, оказалась настойка из индийских трав. Допрашивали грузина, он уверял, что никогда никого не просил к Шуре ехать, доктора-старичка в глаза не видел. Полиция искала «доброго Айболита», но он исчез, допросила клиентов ресторана, которые хором говорили о неустойчивой психике Шуры.

Потом психолога подключили, выяснили через переводчика, что Шура подозревает отца: «Это он подослал отравителей из КГБ». Психотерапевт наблюдал, записывал и сделал вывод, что у Шуры маниакально-депрессивный психоз и что, видимо, он сам хотел покончить с собой.

Мирочка была в отчаянии, написала родителям, они ей звонили, звали приехать в Израиль. Там на Мертвом море есть чудодейственные грязи и знакомые врачи, которые Шурика поставят на ноги.

Но мысли об удаче их не покидали.

Совершенно неожиданно во Франции проклюнулись дворянские родственнички Шурика. Замаячили перспективы… Нужно все преодолеть, победить и въехать на белом коне в Париж!

Впереди их ждала свобода, слава и деньги!