Текст книги "Судьба"

Автор книги: Ксения Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

МИР ЕЕ СТИХОВ

КСЕНИЯ НЕКРАСОВА

СЛОВО

ЛЕНИН

РУССКАЯ ОСЕНЬ

УРАЛ

«А я недавно молоко пила…»

УТРЕННИЙ ЭТЮД

БАЛЛАДА О ПРЕКРАСНОМ

РИСУНОК

ИЗ ДЕТСТВА

ВЕСНА

«И стоит под кленами скамейка…»

«Отходит равнодушие от сердца…»

МОЙ ИНСТИТУТ

КРУПСКОЙ НАДЕЖДЕ КОНСТАНТИНОВНЕ

«Дела наши, что сделаны нами…»

НА ПЕРЕПУТЬЕ

УТРЕННИЙ АВТОБУС

СТИХИ О ЛЮБВИ

СЛЕПОЙ

ЧАША В СКВЕРЕ

О СЕБЕ

ИСТОК

МЫСЛИ

ДНЕВНОЕ КИНО В БУДНИ

ПОД МОСКВОЙ

«Из рыданий людских весна…»

«Когда на ложе счастья…»

«Как мне писать мои стихи?..»

«После дождя в весеннем саду…»

ПОЭТ

КОНЕЦ ДНЯ

«Это не небо, а ткань…»

ЛОПАТА

НАСТАВНИК

АРХЕОЛОГ

РАЗДУМЬЕ

«Слегка лукаво-добродушна…»

«Слова мои – как корневища…»

«Любовь приходит по утрам…»

ДЕНЬ

«Шутки, колечки…»

ДЕТСКАЯ ПРИПЕВКА

«Берестяные поля…»

«Лежат намятыми плодами…»

«Стояла белая зима…»

РУССКИЙ ДЕНЬ

«Из года в год…»

АНКА

МУЗЫКА

«И когда я от долгой дороги…»

«Когда стоишь ты рядом…»

КОЛЬЦО

«Утверждаются на земле…»

«Здоровенные парни…»

ПЕСНЯ

«Да присохнет язык к гортани…»

ВДАЛИ ОТ РОДИНЫ

ГОРНЫЙ ФЕВРАЛЬ

ВЕСНА В ТАШКЕНТЕ

АННЕ АХМАТОВОЙ

ДЕТСКАЯ КОМНАТА

ЧЕСНОК

ОСЕНЬ У СНЕГОВЫХ ВЕРШИН

«К моим дверям…»

ПИСЬМО НЕОТПРАВЛЕННОЕ

«…и тише, генералы и адмиралы…»

«Не пропускай, читатель…»

В МЕТРО

ЛЕШИЙ

НЕ НАДО ПЛАКАТЬ, МОЙ СТИХ!

МОЕ ПАЛЬТО

1941 ГОД

«Стоит на печи горшок…»

В ГОСПИТАЛЕ

БИБЛИОТЕКА ИМЕНИ ЛЕНИНА.

«Глядите, люди…»

ВОКЗАЛ

ЗАКОНЧЕН ДЕНЬ РАБОТ

РАЗГОВОР С ДЕРЕВЬЯМИ

МАЛЬЧИК

СТИХИ О СЛОВЕ

«Жизнь ты, моя жизнь…»

«На небе тишь…»

«Художник с девчонки…»

«О лес!..»

«Под вечер солнце соками земными…»

АУКА

«Сгущались сумерки в садах…»

«И жгучие стволы берез…»

СИРЕНЬ

СУДЬБА

НА ЗАКАТЕ

СЕВЕРНЫЙ ВОКЗАЛ

«Я вынимаю ближе к свету…»

НОЧНОЕ

УТРО

«Мятежность дум…»

ИЗБА

CКАЗКА О КОТЕ И ЕЖЕ

ОГНИ

РАЗГОВОР СО СТОЛОМ

В МОСКОВСКИЕ СУМЕРКИ

МОЯ КОМНАТА

ПЛАТЬЕ

О ХУДОЖНИКЕ

«Есть третий глаз…»

УРАЛЬСКИЕ КАМНЕРЕЗЫ

РУБЛЕВ. XV ВЕК

«Я знаю в доме вещь…»

СКАЗКА О ВОДЕ

ИНКРУСТАЦИЯ

ГОТИКА

«Любит мое поколение…»

О МАСТЕРСТВЕ

ЛЮБА

ПЕСЕНКА

«И заметила луна…»

«И цветет рябина…»

НАШ ДВОР

«На сосновом табурете…»

КОЛЫБЕЛЬНАЯ МОЕМУ СЫНУ

«И ели недвижны…»

ПРО МОРОЗ

«А земля наша прекрасна…»

«Нет! Зеркало не льстец…»

«По внешности ты как подснежник…»

СЛОН И КОЗЕЛ

В ЛЕСНОЙ СТОРОЖКЕ

«Вот женщина идет с узлами…»

ВПЕРЕД

«В толпе весною осененный…»

О СЕБЕ В БУДУЩЕМ

ЛИСТЬЯ СМОРОДИНЫ

«Дом, в котором я живу…»

УТРО

«Прекрасное мы чувствуем…»

ДОМ СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ

ОСЕНЬ

РАЗДУМЬЯ

«Я сижу перед белой бумагой…»

«Холмы лежали под снегами…»

«Люблю тебя, моя Россия…»

СКАЗКА

НОЧЬ НА БАШТАНЕ

ОБРАЩЕНИЕ К МУЗЕ

РУССКИЕ

«О мой талант…»

О СЕБЕ

МИР ЕЕ СТИХОВ

Когда я думаю о Ксении Некрасовой, я думаю об истинной поэзии. Ибо Некрасова – истинный поэт. Мир ее стихов полон красок, солнца, аромата трав и цветов, Я понял это еще тогда, когда редактировал первый сборник ее стихотворений и пробивал ему дорогу в издательстве. Теперь это понимают многие, и это отрадно. Верных и бескорыстных друзей у поэтессы становится все больше и больше. Ветер будущего все сильнее бьет в ее паруса.

Степан ЩИПАЧЕВ

КСЕНИЯ НЕКРАСОВА

(1912—1958)

К стихам ее подходили осторожно: смущало отсутствие рифмы, обычных размеров… Печатали ее редко. Но она между тем продолжала писать. По-прежнему свободным, белым стихом, обозревая Вселенную с ее радостями и трагедиями.

Белый стих Ксении особый: с живой ритмической игрой, точно стелется снежной дорожкой, а внезапные подрифмовки, словно бубенчики на санном пути, звенят.

Тут следует хотя бы вскользь воспроизвести записки Ксении Некрасовой, найденные мною, в которых она размышляет о нерифмованном стихе: «…былины о богатырях устно передавались в народе из поколения в поколение белым стихом. А странники молитвы, и сказания, и сказки, и акафисты сказывали на Руси тоже белым, стихом.». И еще вот что – очень удивительное – приметила Некрасова: «А если послушать, как разговаривают или письма пишут русские люди, так целые куски речи или письма можно без поправления вставить в главы поэм»… Уместно здесь для примера привести письмо самой Ксении Александровны: «…милый, нежный и недосягаемый друг мой, а ты бы дал мне весточку, возвращается ли мысль твоя ко мне – когда ты оставляешь работу и остаешься совершенно один».

Обстоятельно, совсем, по-новому Ксения Некрасова, обнаруживая дар ученого, толкует о неоднородных сложных путях развития русской поэзии: «По-видимому, у нас на Руси еще в глубокой древности существовали два потока поэзии, одно течение – это стихи без рифмы, основанные на глубокой мысли и образе, где словам тесно, а мыслям просторно, поэзия историческая и государственная, о трагедиях и победах народа. Поэзия, созданная белым стихом. И второе течение – это зарифмованные стихи, то есть те, где главную роль в создании стиха играет рифма: одинаковое созвучие окончания строчек стиха. Такая поэзия в древнее время создавалась скоморохами и людьми… с проницательным глазом». Читаешь и впитываешь это в себя. а думами обращаешься. к самой поэзии К. Некрасовой, к ее стихам, основанным, говоря, ее словами «на глубокой мысли и образе» при всей, казалось бы, детской их непосредственности. А в этой непосредственности есть святая правда.

«Красота – дело вкуса, а для меня,– утверждал один, известный русский художник, – она вся в правде». Очевидно, из этого исходил и М.М. Пришвин, когда, проследив за полетом фантазии и мыслей Ксении Некрасовой, записал в своем дневнике, что у нее и у Хлебникова и «у многих таких души не на месте сидят, как у всех людей, а сорваны и парят в красоте».

Память нас возвращает к стихотворению Ксении «Слово». Оно светится каждой своей буквой:

Мне в дар Отчизна принесла

жемчужницы в подоле —

дыханье мира и свободы,

обширно хлынуло в стихи.

Как жемчуг, русские слова

лежат в сиянье оболочек,

они несут в строенье строчек,

народов новые черты.

«Мне в дар Отчизна принесла жемчужницы в подоле». Как же распорядиться, таким, богатством – вот извечная забота была у К. Некрасовой.

Помог поэт Ст. Щипачев. При его усилиях в «Советском писателе» вышла на тридцати трех страничках маленькая книжка «Ночь на баштане». Это важное событие для Некрасовой произошло в 1955 году. Радость была у нее неимоверная. И она стала готовить новую «А земля наша прекрасна!…» Книга была сдана в производство в 1958-м. Но выхода из печати Ксения не дождалась, ушла из жизни. А между тем ее стихи…

Мои стихи

иль я сама

одно и, то же —

только форма, разная,—

писала она в стихотворении «Моя комната», ее стихи уже читали и перечитывали любители и знатоки поэзии Я. Смеляков. Б. Слуцкий, Е. Евтушенко, П. Вегин, Т. Глушкова, А. Марков и еще многие другие стали посвящать ей свои стихи; скоро в Кракове (Польша) выйдет ее томик стихов в переводе Аллы Сарахановой; множества ее стихов переведено во Франции, в Венгрии, других странах. Ее поэтическая жизнь продолжается..

В настоящий сборник К. Некрасовой входят известные ее произведения, а также множество новых, ранее не публиковавшихся вовсе. Теперь можно сказать, слава богу, не только свыклись с ее стихами – наивными до прелести, по заключению Я. Смелякова, детски—непосредственными, а порою суровыми, мудрыми,– с ними, с ее стихами, интереснее жить.

Л. Рубинштейн.

СЛОВО

Мне в дар Отчизна принесла

жемчужницы в подоле —

дыханье мира и свободы

обширно хлынуло в стихи.

Как жемчуг, русские слова

лежат в сиянье оболочек,

они несут в строенье строчек

народов новые черты.

ЛЕНИН

Стоит Кремлевская стена

с зубчатым вырезом хвои,—

тонковершинные деревья

растут у каменной стены.

И выступают меж ветвей,

как обнаженные пласты,

террасы Ленинского Мавзолея.

И солнце падает на камень,

и в камне искренность блестит,

здесь правды дом,

здесь время замедляет бег,

и люди, образ времени приняв,

его движения усвоив,

один к другому все идут, идут...

Лицом к нему.

РУССКАЯ ОСЕНЬ

За картошкой к бабушке

ходили мы.

Вышли, а на улице теплынь…

День, роняя лист осенний,

обнажая линии растений,

чистый и высокий,

встал перед людьми.

Всякий раз

я вижу эти травы,

ели эти

и стволы берез.

Почему смотреть не устаешь

миг,

и час,

и жизнь

одно и то же?…

О! Какие тайны исцеленья

в себе скрывают русские поляны,

что, прикоснувшись к ним однажды,

ты примешь меч за них,

и примешь смерть,

и вновь восстанешь,

чтоб запечатлеть

тропинки эти, и леса,

и наше небо.

УРАЛ 

Лежало озеро с отбитыми краями…

Вокруг него березы трепетали,

и ели, как железные, стояли,

и хмель сучки переплетал.

Шел человек по берегу – из леса,

в больших болотных сапогах,

в дубленом буром кожухе,

и за плечами, на спине,

как лоскут осени, —

лиса

висит на кожаном ремне…

Я друга из окошка увидала,

простоволосая,

с крыльца к нему сбежала,

он целовал мне шею,

плечи,

руки,

и мне казалося, что клен могучий

касается меня листами.

Мы долго на крыльце стояли.

Колебля хвойными крылами,

лежал Урал на лапах золотых.

Электростанции,

как гнезда хрусталей,

сияли гранями в долинах.

И птицами избы

на склонах сидят

и желтыми окнами

в воду глядят.

«А я недавно молоко пила…»

А я недавно молоко пила —

козье —

под сочно-рыжей липой

в осенний полдень.

Огромный синий воздух

гудел под ударами солнца,

а под ногами шуршала трава,

а между землею

и небом – я,

и кружка моя молока,

да еще березовый стол —

стоит для моих стихов.

УТРЕННИЙ ЭТЮД

Каждое утро

к земле приближается солнце

и, привстав на цыпочки,

кладет лобастую обветренную

голову на горизонт

и смотрит на нас: —

или печально,

или восхищенно,

или торжественно.

И от его близости земля обретает слово.

И всякая тварь начинает слагать в звуки

восхищение души своей.

А неумеющее звучать

дымится синими туманами.

А солнечные лучи

начинаются с солнца

и на лугах оканчиваются травой.

Но счастливейшие из лучей,

коснувшись озер,

принимают образ болотных лягушек,

животных нежных и хрупких

и до того безобразных видом своим,

что вызывают в мыслях живущих

ломкое благоговение.

А лягушки и не догадываются,

что они родня солнцу,

в только глубоко веруют зорям,

зорям утренним и вечерним.

А еще бродят между трав, и осок,

и болотных лягушек

человеческие мальчишки.

И, как всякая поросль людская,

отличны они от зверей и птиц

воображением сердца.

И оттого-то и возникает в пространстве

между живущим и говорящим

и безначальная боль,

и бесконечное восхищение жизнью.

БАЛЛАДА О ПРЕКРАСНОМ

У метельщицы в подвале

я осталась ночевать,—

в ту пору я писала о цветах —

и синие думы,

как утренний снег,

дымились в словах моих.

Проснулась ночью,—

лампочка в потолке…

Стоит у стены кровать,—

под красным одеялом

старуха сидит:

в кофте зеленой,

в заплатанном платке,

руки, как бурые корни женьшеня,

лежат на красном одеяле.

«Бабушка,—

говорю я,—

а цветы похожи на ребят,

но ребята с возрастом грубеют,

а цветы остаются как были,

и не потому ли люди смотрят долго

в чашечки цветов, о детстве вспоминая?»

Утром —

я в мятежности вставала:

ночью что

метельщице наговорила,

где в стихах ей белых разбираться,

просмеет с подружками меня.

скажет, ненормальная пришла.

Но

вошла тут с улицы старуха,

и в руках у нее букет —

солнечных, желтеющих шаров,

по-крестьянски сжатый в кулаке.

«Вот тебе,—

метельщица сказала,

за твои хорошие слова».

Я взяла цветы —

из глаз слеза упала…

Это новое

решила я.

РИСУНОК

Лежали пашни под снегами…

Казалось, детская рука

нарисовала избы углем

на гребне белого холма,

полоску узкую зари

от клюквы соком провела,

снега мерцаньем оживила

и тени синькой положила.

ИЗ ДЕТСТВА

Я полоскала небо в речке

и на новой лыковой веревке

развесила небо сушиться.

А потом мы овечьи шубы

с отцовской спины надели,

и сел и

в телегу,

и с плугом

поехали в ноле сеять.

Один ноги свесил с телеги

и взбалтывал воздух, как сливки,

а глаза другого глазели

в тележьи щели.

А колеса на оси,

как петушьи очи, вертелись.

Ну, а я посреди телеги,

как в деревянной сказке, сидела.

ВЕСНА

Босоногая роща

всплеснула руками

и разогнала грачей из гнезд.

И природа,

по последнему слову техники,

тонколиственные приборы

расставила у берез.

А прохожий сказал о них,

низко склоняясь:

«Тише, пожалуйста,—

это подснежники…»

«И стоит под кленами скамейка…»

И стоит под кленами скамейка,

на скамье, небес не замечая,

юноша, как тонкий дождик,

пальцы милой женщины руками,

словно струны, тихо задевает.

А в ладонях у нее сирени,

у плеча кружевная пена

и средь тишайших ресниц

обетованная земля, —

на прозрачных лугах

ни забот, ни тревог,—

одно сердце поет

в берестяной рожок

о свершенной любви.

«Отходит равнодушие от сердца…»

Отходит равнодушие от сердца,

когда посмотришь на березовые

листья,

что почку открывают

в середине мая.

К младенчеству весны

с любовью припадая,

ты голову к ветвям склоняешь,

и в этот миг

походит на рассвет —

бурею битое,

грозою мытое,

жаждой опаленное

твое лицо,

мой современник нежный.

МОЙ ИНСТИТУТ

Тверской бульвар…

Оленьими рогами

растут заснеженные тополя,

сад Герцена, засыпанный снегами;

за легкими пуховыми ветвями

желтеет старый дом,

и греют тлеющим огнем

зажженные большие стекла.

И я сама —

торжественность и тишина —

перед засвеченным стою окном:

в окне прошел седеющий Асеев,

на нервном, как ковыль, лице

морские гавани

нестылых глаз

теплом нахлынули

на снежные покои.

Мы знаем вас,

друг молодости нашей,

чистосердечность вашего стиха

и бескорыстность светлую в поэзии.

Вот юноша поэт,

и, словно раненая птица,

косой пробор

распахнутым крылом

на лоб задумчивый ложится,

трагедию войны сокрыв.

По лестнице идет другой,

рассеянный и молчаливый,

он знает финские заливы,

мечтательный и верный воин

и грустный, как заря, певец.

Пуховый ветер над Москвой…

Но лебеди покинут белый дом,

последний крик

с плывущих облаков

прощальной песней

ляжет на крыльцо.

(Январь 1941 г.)

КРУПСКОЙ НАДЕЖДЕ КОНСТАНТИНОВНЕ

Седая, как Русь,

а по сердцу ровесница моя.

вы, Надежда Константиновна,

родились очень давно,

а я рождена в октябре.

Ну, так что?

Все равно одинаково.

Это не беда, что жизнь

вспахала лицо,

и право, совсем ничего,

что на вашей спине

дни кирпичами уложены,

лить бы сердце

осталось упругим,

не легли бы морщины на мысль.

Жить бы еще хоть двести,

вечно, как разум, жить.

Да и как немножко

не ссутулиться,—

на руках у вас

революция девчонкой

говорить училась,

марсельезы петь.

Прошлое не поминайте лихом.

Вы ведь любите

детей и жизнь,

бронзовую юность, загорелую,

молодость красивую и смелую,

птицей набирающую высь.

Нет в моей стране

ни стариков, ни старых.

Крылья за спиной

у граждан отросли,

и летит страна

огромной сильной стаей,

где не будет смерти

и не будет тьмы.

Седая, как Русь,

А по сердцу ровесница моя.

1937

«Дела наши, что сделаны нами…»

Дела наши, что сделаны нами, —

огромного роста.

Липа и кедр городам по колено,

а ладони у нас, как кленовые листья,

тонки и малы, —

на ладонь не уместишь кирпич.

И вот у таких-то

слабых и хрупких,

не вырастающих и до половины дерева,

из-под рук поднимаются многоэтажные

здания,

протягиваются километровые мосты.

И пальцы, умеющие отделять лепестки цветов,

рассекают каменные горы.

НА ПЕРЕПУТЬЕ

Я иду со станции в колхоз…

Белая стоит зима…

На березовых сучках

птички красные сидят.

И вдруг —

в овчинной на сборках шубе,

в холостяных обшитых рукавицах,

снег взметая подолом юбки,

выступила навстречу мне

женщина из-за берез,

и я сказала «здравствуйте!» ей.

и она сказала «здравствуйте!» мне.

– Ходила за рассадой я в теплицы,

да зря, видать…

А вы чьи будете?

– Я? Я из Москвы.—

И тишина упала между нами.

В молчанье мы до птичника дошли,—

вдоль окон куры восседали,

и в красных фесках головы склоняли

задумчивые петухи.

– Капусты новый сорт

выращиваю я,—

скапала спутница моя.

На перекрестке трех троп дороги

разошлись.

– Счастливо вам дойти!—

колхозница простилась

и в сторону свою пошла.

Шел белый снег

на синие равнины.

УТРЕННИЙ АВТОБУС

Люблю я утренние лица

людей, идущих на работу,

черты их вычерчены резко,

холодном вымыты водою.

Садятся рабочие люди в автобус.

Еще не бранятся

на мягких сиденьях

гражданки в шляпах модных и перьях,

и потому

в автобусе нашем

доверчиво тихо.

Почти все пассажиры

читают газеты.

Проходит автобус

вдоль Красной Пресни…

Уборщица входит

с лицом сухощавым,

в синем халате

и красном платочке.

Парень в спецовке учтиво встает,

место свое уступая женщине.

А рядом сидят два маляра.

Старший маляр

спокоен и важен.

Глаза у него как сталь, строги.

С ним сидит ученик молодой,

навсегда удивленный Москвой,

А раннее утро уходит вдаль…

Автобус полон народу.

Моя остановка.

И я схожу.

Идет Москва на работу.

СТИХИ О ЛЮБВИ

Твоей руки

коснулась я.

и зацвела сирень…

Боярышник в сквере

Большого театра

цветами покрыл шипы.

Кратчайший миг,

а весна на весь мир.

И люди прекрасней ветвей

идут, идут,

излучая любовь,

что в сердце зажглась в моем…

СЛЕПОЙ 

По тротуару идет слепой,

а кругом деревья в цвету.

Рукой ощущает он

форму резных ветвей.

Вот акации мелкий лист,

у каштана литая зыбь.

И цветы, как иголки звезд,

касаются рук его.

Тише, строчки мои,

не шумите в стихах:

человек постигает лицо вещей.

Если очи взяла война —

ладони глядят его,

десять зрачков на пальцах его,

и огромный мир впереди.

ЧАША В СКВЕРЕ 

Меж стволов березовых у сквера

возвышалась мраморная чаша;

листья виноградные из камня

чаши основанье обвивали.

И девчонка в ватной душегрейке,

в яркой, как зарницы, юбке,

протирала тряпкою холщовой

каменные гроздья по бокам.

Мрамор для нее —

не камень бессердечный.

Девушка фасады лицевала

мрамором на Ленинских горах.

И еще в свои семнадцать весен

наблюдала изморозь на окнах

и рисунки трав на огородах,

острых елей тонкие черты.

И сейчас, рассматривая чашу,

вдруг вплетенный в мраморные стебли

Цвет укропа каменный находит,

высеченный четко и красиво.

Рос укроп на огородах буйно;

раньше ей и в мысль не приходило,

чтобы будничный укроп на грубом камне

восхищал людей

тончайшею резьбою.

Так, смывая пыль на высечках и гранях

и разглядывая каменные травы,

для себя она негаданно постигла

единенье жизни и искусства.

Прошлогодний лист из чаши выметает

и водою наливает чашу,

и от влаги оживает мрамор

и сквозит прожилками из недр.

И с обветренными девушка руками,

в ссадинах от ветра и воды,

в алой юбке,

пред зарей вечерней,

с легкими, как пламень, волосами

и с глазами, полными раздумья,

тихо перед вазою стоит,

вытирая пальцы о холстину.

И в такой вот час и возникает

светлое желанье стать ученым

или зодчим, мудрым и суровым,

чтобы все, что видишь, все, что понял,

от себя народу передать.

О СЕБЕ

Угодно было солнцу

и земле —

из желтых листьев

и росы

сверчка, поющего стихом,

на свет произвести.

ИСТОК

Когда неверие ко мне приходит,

стихи мои

мне кажутся плохими,

тускнеет зоркость глаза моего,—

тогда с колен

я сбрасываю доску,

что заменяет письменный мне стол,

и собирать поэзию иду

вдоль улиц громких.

Я не касаюсь проходящих,

что ходят в обтекаемых пальто

походкой чванной,

лица у них надменны,

разрезы рта на лезвие похожи,

и в глазах бесчувственность лежит.

Не интересней ли

с метельщицей заговорить?..

МЫСЛИ

Шла по Пушкинскому скверу,—

вокруг каждая травинка цвела.

Увидала юношу и девушку —

в юности лица у людей бывают

как цветы,

и каждое поколение

ощущает юность свою

как новость…

ДНЕВНОЕ КИНО В БУДНИ

Перед началом сеанса —

играли скрипки,

и абажуры на блестящих ножках

алели изнутри,

как горные тюльпаны.

Старушки чопорно под абажурами сидели

и кушали халву по дедовской старинке —

чуть отодвинув пальчик от руки,

и на груди у них желтели кружева

и бантики из лент,

что отмерцали на земле.

А девушки без рюшей и без кружев,

лишь с ободками нежных крепдешинов

вкруг смуглых шей.

чуть набок голову склонив

и глаз кокетливо скосив,

мороженое

в вафельных стаканах

откусывали крупными кусками

и, не жуя, глотали льдистые куски.

А скрипки все тихонечко играли,

и люди молча отдыхали,

и красные тюльпаны зажигали

по залу

венчики огней.

И толстый кот

ходил между рядами,

поставив знаком восклицанья

пышный хвост.

1954

ПОД МОСКВОЙ

Сердитоглазые официантки,

роняя колкие слова,

подавали кушанья

на красно-желтых подносах

желающим пить и есть.

Ощущались медвежьи аппетиты

у сезонников за столом,

большеруких

и груболицых.

Много ездили,

много видели,

города построили для людей,—

барахла не нажили,

да ума

прибавили.

Идут по жизни мужики,

одаряя встречных-поперечных

жемчугами русской речи

от щедрот немереной души.

Пил высокий, чернобровый,

плечи как сажень,

галстук новый,

пиджак новый,

при часах ремень.

А другой был ростом ниже,

но в кости широк

и,как всякий лесоруб,

красен на лицо.

На щеках – ветров ожог,

на висках – зимы налет.

А старушка-выпивушка

у стола сидит

и умильно и сердечно

на друзей глядит.

В кружке с пивом у нее

огоньки горят,

а на беленьком платочке

пятаки лежат.

И на окнах занавески

вышиты руками —

белой ниткой по батисту

льдистыми цветами…

А кругом народ ядреный

утверждает жизнь —

щи с бараниной хлебает,

смачно пивом запивает,

белым хлебом заедает.

«Из рыданий людских весна…»

Из рыданий людских весна,

А между пальцев у нее лучи, —

вскинет к солнцу ладонь,

а в ладони душа,

и совсем не душа,

а любовь.

от желаний пунцовая кровь.

«Когда на ложе счастья…»

Когда на ложе

счастья

коснешься ты меня,

и поцелуй гвоздикой

вдруг разомкнет уста,

и все промахи рассеются, как дым,—

чувственность очертит

рисунок сердца.

«Как мне писать мои стихи?..»

Как мне писать мои стихи?

Бумаги лист так мал,

А судьбы разрослись

в надширие небес.

Как уместить на четвертушке небо?

«После дождя в весеннем саду…»

После дождя в весеннем

саду

земля была как чай,

заваренный на травах,

на цвет густа

и воздухом вкусна.

ПОЭТ

Ст. Щипачеву

Вы прячете доброе сердце

в застегнутый наглухо

черный пиджак,—

и вдруг при взгляде на стихи

чуть розовеет бледное лицо,

так при огне просвечивает

алым

мечтательное

зимнее

окно.

КОНЕЦ ДНЯ

Между двух гор

ставили дом машины.

Стояли женщины

на строящихся стенах,

и клали кирпичи,

и возвышали цех.

Склонялся час к шести,

и медленно кирпичный брус

сошел с ладони,

движеньем затихающим

оканчивая день.

И ослабели сухожилья,

натянутые в локтевых изгибах,

звенящие от подниманья бревен,

от напряженья сдвинутых вещей…

И отделились руки от труда,

и матерьялы встали по местам.

и принял звук работ

обличие предметов.

«Это не небо, а ткань…»

Это не небо,

а ткань,

привязанная к стволам,—

голубая парча

с золотыми пчелами

и россыпью звезд

на древесных сучках…

ЛОПАТА

Лопата я

и тем горда,

и мной хозяин горд.

Я полпланеты на зубок

в труде перебрала.

Меня венцами не прельстишь—

венцы у королей,

а я копаю у корней,

что кормят всяких королей…

А я копала в старину,

копаю и сейчас.

И буду почву рассекать,

куда народ свергает знать,

когда наступит на мозоль

неповоротливый король.

Лопата я

и тем горда,

и мной хозяин горд.

Я полпланеты на зубок

в труде перебрала.

О! Знаю я и что и как,

на чем лежит земля.

Но лучше всех

идти домой

с хозяином вдвоем:

я на плече его лежу.

НАСТАВНИК

День у меня

как петушиные одежды —

золотисто-синий хвост,

и белых два крыла,

и красный гребень у чела.

День потому

наряден так,

что каждый мой

свершающийся шаг

осеняет учитель особый,

одетый в одежды

из листьев чудесных.

Вздымался кедр,

передо мной

касаяся медвежьей головой

плывущих туч

над хвойною землей.

Я каждый день

сидела перед ним.

И удивлялась

древесине,

что, не ломаясь, возникала.

АРХЕОЛОГ

Подошвы гор погружены

в тенисто-пышные сады.

В спортивной клетчатой рубахе

на камне юноша сидит.

Лежат лопаты перед ним

и черепки

от выветренных царств.

А он на камне все сидит

и все забытые стихи

на древнеалом языке

задумчиво поет.

РАЗДУМЬЕ

На столе открытый лист бумаги,

чистый, как нетронутая совесть.

Что-то запишу я

в памяти моей?..

Почему-то первыми на ум

идут печали,

но проходят и уходят беды,

а в конечном счете остается

солнце, утверждающее жизнь.

«Слегка лукаво-добродушна…»

Слегка

лукаво-добродушна,

чуть-чуть растрепана толпою,

в одеждах ярких и нарядных,

проходит улица предо мной.

Отряхни ноги у порога

и войдем в горницы весны,

уважая листья и цветы,

снимем кепки с головы.

«Слова мои – как корневища…»

Слова мои —

как корневища.

А мысль —

как почвы перегной.

Как сделать мне,

чтоб корневище ствол дало

и кончиками веток зацвело?..

«Любовь приходит по утрам…»

Любовь приходит по утрам,

когда в крови рассвет

и руки, словно зори,

лежат на изголовье.

ДЕНЬ

С утра я целый день стирала,

а в полдень вышла за порог

к колодцу за водой.

От долгого стояния в наклон

чуть-чуть покалывало поясницу

и руки от движенья вдоль

ломило от ладоней до плеча.

А в улице лежала тишина,

такая тишина,

что звук слетающих снежинок

был слышен гаммой,

как будто неумелою рукою

проигрывает малое дитя:

слетают до и ля

и звездочками покрывают землю.

Напротив домики

в снегурочных снегах стояли,

и опадающие листья

казалися

как полушубки в заячьих мехах.

И ягоды краснеющей рябины

одел в чепцы холстиновые

иней.

В середине улицы

косматая собака

валялась на снегу

уставив в небо нос.

Я цепь к ведру веревкой привязала

и стала медленно

спускать валек.

И надо всем стояла тишина.

1946

«Шутки, колечки…»

Шутки, колечки —

ядреные словечки, —

между дел летят,

о булыжник звенят.

ДЕТСКАЯ ПРИПЕВКА

Скорпион, скорпион,

он нанес себе урон —

жало в голову воткнув,

ноги сразу протянув

1954

«Берестяные поля…»

Берестяные поля,

белые березы.

В мглисто-серых небесах

на березовых сучках

птички красные сидят.

«Лежат намятыми плодами…»

Лежат намятыми плодами

снега февральские у ног.

Колоть дрова

привыкла я:

топор блестящий занесешь

над гулким белым чурбаком,

па пень поставленным ребром,

удар! —

и звук, как от струны.

Звенит топор о чурбаки,

и, как литые чугуны,

звенят поленья, и мороз,

и мой топор,

и взмах,

и вздох.

Лежат намятыми плодами

снега февральские у ног,

и утро с синими следами

по небу облаком плывет.

1946

«Стояла белая зима…»

Стояла белая зима,

дыханием снегов

весну напоминая.

Игольчатый снежок

роняли облака.

И, белые поляны разделяя,

река, как нефть,

не замерзая,

текла в пологих берегах.

РУССКИЙ ДЕНЬ

И густо снег летел из туч…

И вдруг зари багровый луч

поверхность мглистую задел —

сугроб в тиши зарозовел,

старинным серебром отяжелели

на бурых бревнах

шапки крыш,

и небеса, как васильки,

вдруг синим цветом зацвели,

и мощные стволы

вздымались из снегов,

пронзая прутьями сучков

оплыв сияющих сосулек.

И восхищенный взор мой ликовал,

и удивлений дивный трепет

чуть-чуть покалывал виски,—

и плакать можно,

и писать стихи.

Вон крестики сорочьих лап,

как вышивки девичьи на холстах…

И предо мной предстал народ,

рожденный в ярости метелей

и от младенческих мгновений

и до белеющих седин

живущий чуткой красотою.

Храните родину мою!

Ее берез не забывайте,

ее снегов не покидайте.

«Из года в год…»

Из года в год

хожу я по земле.

И за зимой зима

проходит под ногами.

И день за днем гляжу на снег

и наглядеться не могу снегами…

Вот и сейчас

на черностволье лип

снег синий молнией возник.

О, сердце у людей, живущих здесь,

должно она любезным быть

от этих зим.

Прозрачным быть оно должно

и совесть белую, как снег,

нести в себе.

Шел белый снег

на белые поляны.

И молнии мерцали на ветвях…

АНКА

От весны до осени

выгоняла Анка

птиц на просеки —

возле речки голубой.

А лицо у Аннушки в веснушках.

И косица как фасолевый ус.

И глаза у ней, как синие синицы,

округлясь, разглядывают мир.

А вожак гусиной стаи,

белый, чинный,

клюв горбом,

шею вытянет копьем,

глаз на солнышко скосит

и гусям, стоящим чинно,

что-то с гоготом и длинно

в упоенье говорит.

И девчонка с хворостинкой,

в серой кофте, босиком,

на гусиное семейство

с восхищением глядит.

Пух над речкою летит.

На осоке пух сидит.

МУЗЫКА

Было скрипачу семнадцать весен.

И, касаясь воздуха смычком.

юноша дорогой струн

выводил весну

навстречу людям.

И была весна изумлена,

что пред нею —

тоненькой и ломкой —

люди, умудренные делами,

затаив дыхание, сидят,

что глаза у них

от звуков потеплели,

губы стали ярче и добрей

и большие руки па коленях,

словно думы,

в тишине лежат.

«И когда я от долгой дороги…»

И когда я от долгой дороги

присела на камень,

положив на пенек

карандаш и бумагу,

я увидела город фиалок.

Вздымали стебли, словно сваи,

над мхом резные терема

с одним окошком посредине,

и ярко-желтая кайма

легла лучом вокруг окна,

на фиолетовых стенах

стелясь округлыми коврами…

1947

«Когда стоишь ты рядом…»

Когда стоишь ты рядом,

я богатею сердцем,

я делаюсь добрее

для всех людей на свете,

я вижу днем —

на небе синем – звезды,

мне жаль ногой

коснуться листьев желтых,

я становлюсь, как воздух,

светлее и нарядней.

А ты стоишь и смотришь,

и я совсем не знаю:

ты любишь или нет.

КОЛЬЦО

Я очень хотела

иметь кольцо,

но мало на перстень металла,

тогда я бураны,

снега и метель

решила расплавить

в весенний ручей

и выковать обруч кольца из ручья,—

кусок бирюзовой

московской весны

я вставила камнем в кольцо.

В нем синее небо

и дно голубое,

от мраморных зданий

туманы скользят.

Огни светофора

цветными лучами

прорезали площадь

в глубинные грани,

и ветви деревьев

от множества галок,

как пальмы резные,

средь сквера стоят.

Спаяла кольцо я,

надела я перстень,

надела, а снять не хочу.

«Утверждаются на земле…»

Утверждаются на земле

любовь и камень.

Люди делают из мрамора

вещи,

изображая в камне себя,

сохраняя в форме

движения сердца.

Камень – это стоящее время,

а любовь – мгновение сердца,

время в камне.

«Здоровенные парни…»

Здоровенные парни

мостят мостовую.

Солнце их палит лучами,

шей медью покрывает,

ветер пылью овевает

четь насмешливые лица.

А девчонки у машин,

вея желтые пески,

словно камешки роняют

проголосные стихи:

«Мастер наш, Иван Петрович,

носит давнюю мечту:

голубыми тротуарами

асфальтировать Москву».

А старый мастер,

могуч да широк,

грудь как колокол,

в белой рубахе,

сидит на коленях посреди

мостовой,

камень к камню в ряды кладет,

как ткач шелка,

мостовую ткет.

Долго я стою перед ними, —

вижу в них я корни всходов

будущих культур и музык.

ПЕСНЯ

Люди,

а люди!

Знаете ли вы

русскую песню,

когда сердце ее

облегла тоска

и бытья бесконечная степь

изрезана дорогами неудач?

И в грусти несказанной,

неизмеренной,

неисхоженной,

сидит русский

и поет свою песню…

Но  если душа твоя

с птичий носок,

а мысли твои

с вершок,

если жизнь

как нора ужа —

не видать тебе

песни лица.

А видели ли вы,

когда гневы идут

по сердцу ее?

В шлемах свинцовых,

в сапогах, в подковах,

на железных конях,

в ременных крестах

несут гневы

русские кары

в стальном штыке,

в большом кулаке,

в меткой пуле,

в заряженном дуле.

Идут гневы русские

без дорог проторенных,

без тропинок сеченых

по степям душ наших.

Но если душа твоя

с птичий носок,

а мысли твои с вершок,

если жизнь как нора ужа —

не видать тебе

песни лица.