Текст книги "Чревовещатель"

Автор книги: Ксавье Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

XXV

– Я лично отправлюсь в Сент-Авит, – ответил унтер-офицер, желая выказать свое усердие. – Я попрошу от имени господина следственного судьи тильбюри у господина мэра и раньше двенадцати часов привезу Риделя, если, конечно, застану его в трактире.

С этими словами унтер-офицер покинул замок. Сиди-Коко, который до тех пор был спокоен как человек, которому совершенно не в чем себя упрекнуть, впал в сильное волнение. Чревовещатель сделал шаг к столу, за которым сидел судья, и сказал смущенным голосом:

– Господин судья, могу я говорить?

– Я вас слушаю, – произнес представитель закона.

– Мне хорошо известно, как должно уважать суд, – начал отставной зуав, – и я отвечал на ваши вопросы так, как я отвечал бы самому Богу, если бы он сошел на землю, чтобы меня допросить. Я сознался в том, что перелез через стену и подошел к замку, в котором мы теперь находимся, и объяснил причины, которые, по моему мнению, могут несколько смягчить этот проступок. Я вам сказал всю правду, вы скоро убедитесь в этом, но вы, кажется, мне не верите. Тут есть что-то такое, чего я не понимаю и что меня пугает. Я полагаю, что имею право в свою очередь задать вопрос: что же такое произошло в этом замке после моего ухода? Быть может, была совершена кража, и меня в ней подозревают? Ради бога, господин судья, скажите, в чем меня обвиняют?

– Вы утверждаете, что это вам неизвестно?

– Клянусь вам, что мне это неизвестно.

Минута показалась удобной следственному судье для того, чтобы устроить сцену, на которую он рассчитывал и которая, как он полагал, должна была непременно вырвать признание у преступника. Судья сделал знак жандармам, стоявшим по обе стороны от Сиди-Коко, и те тотчас схватили арестанта под руки.

– Идите за мной, – сказал он, и, пройдя кухню, быстро направился в комнату, куда мы уже водили наших читателей.

Жобен шел позади всех, теребя свое пенсне, что являлось признаком волнения.

Комната, служившая кладовой, в которую судья вошел первым, представляла зловещее зрелище. Посередине стоял стол, на котором врач анатомировал тело Жака Ландри. Большие пятна темно-красного цвета покрывали этот стол. В одном углу комнаты находились две железные кровати, перенесенные из мансард. Под простыней, наброшенной на кровати, видны были очертания тел. Кругом горели свечи.

Сельский священник, почтенный седовласый старец, сидел в старинном кресле и читал вполголоса молитвы по усопшим. При входе следственного судьи он перестал читать и поклонился ему. Чревовещатель в свою очередь переступил порог и с испугом посмотрел на эту мрачную обстановку.

– Подойдите! – приказал судья, став у изголовья кроватей.

Арестант, подталкиваемый жандармами, машинально повиновался. Он не мог оторвать взгляда от этих страшных форм под складками простыни. Холодный пот выступил у него на лбу. Он смутно предчувствовал что-то ужасное. Судья взялся за конец простыни.

– Хватит ли у вас дерзости, – воскликнул он, – отпираться в преступлении перед вашими жертвами?

И быстрым движением сорвал покров. Взору Сиди-Коко предстали два бледных лица с открытыми глазами – Жака Ландри с разбитой головой и Мариетты с перерезанным горлом. Вся кровь бросилась в лицо чревовещателю, он побагровел. Из груди у него вырвался какой-то неясный звук. Он поднял руки к небу, а затем, схватившись за голову, пробормотал с безумным видом:

– Мариетта и Жак Ландри… убиты… убиты оба!.. И меня обвиняют в этом!..

– Если вы и не убийца, то сообщник! – возразил судья. – В ту ночь, когда было совершено преступление, вы были здесь не один! С вами находился ваш лейтенант, Жорж Прадель! Который из вас убивал?..

– Мой лейтенант, – повторил чревовещатель, – мой лейтенант здесь! Мой лейтенант – убийца! О, это уже слишком! Или это сон, или я с ума сошел!

– Да, безумие заставило вас совершить преступление! А теперь угрызение совести отнимает у вас рассудок! Признайтесь!

Быстрым движением отставной зуав вырвался из рук жандармов. Он подскочил к печальному ложу, на котором молодая девушка покоилась вечным сном, упал на колени, или, лучше сказать, повалился на пол. Заливаясь слезами, он схватил руку покойницы – холодную и твердую, как мрамор, – и впился в нее губами, произнося слова, прерываемые рыданиями:

– Мариетта, милая Мариетта… моя дорогая, моя милая, тебя убили… и меня обвиняют в этом! Меня, который отдал бы за тебя свою жизнь!.. Ты знаешь, Мариетта, что я тебя любил, что я тебя обожал! Если ты спишь, Мариетта, – проснись!.. Если ты умерла – воскресни! Скажи одно слово, Мариетта! Назови своего убийцу!.. Потом пускай отрубят мне голову… мне все равно!.. Разве мне дорога теперь жизнь?.. Но я не хочу умирать, прослыв твоим убийцей. Мариетта, сжалься надо мной! Испроси у Бога чудо! Я надеюсь только на тебя… заговори!..

Затем, ослабев от этого припадка отчаяния, отставной зуав уронил голову на простыню, покрывавшую тело молодой женщины, и разразился рыданиями.

Жобен стоял возле судьи, глаза у него были влажны.

– Господин следственный судья, – сказал он тихим и почтительным голосом, – позвольте спросить, продолжаете ли вы считать этого молодого человека виновным?

– Я не имею основания сомневаться в этом.

– Посмотрите на него!.. Послушайте его!..

– Это великий притворщик.

– Так притворяться невозможно!

– Со временем мы узнаем…

Сыщик не настаивал больше. «К счастью, – подумал он, – Бог справедлив, он не допустит, чтобы непоправимая судебная ошибка сделала мученика из этого невинного». Будто в ответ на эти мысли Жобена, дверь в кладовую отворилась, и на пороге появился унтер-офицер, несколько смутившись при виде чревовещателя на коленях перед телом Мариетты.

Следственный судья подошел к жандарму.

– Вы уже вернулись! Как вы успели так быстро съездить в Сент-Авит?

– Я туда не ездил, господин судья. Я встретил Риделя в двух километрах отсюда. Он как раз направлялся в эти края разузнать насчет преступления, так как, разумеется, оно занимает всех в Сент-Авите, и в трактире спрашивают…

– Вы привезли его с собой?

– Конечно! Он ожидает в передней.

– Знает ли он, в чем дело?

– Может быть, догадывается, но я не говорил ему ничего.

– Это хорошо… Я сейчас его допрошу…

И, оставив обвиняемого под стражей жандармов, судья вышел из кладовой. Жобен последовал за ним как тень.

Внешность дядюшки Риделя говорила в его пользу. Ему было шестьдесят пять лет, он был среднего роста, полный, с широким красным лицом, окаймленным длинными волосами с проседью и рыжими, густыми бакенбардами. Лукавство и добродушие светились в его маленьких глазах. Никто и никогда не видел дядюшку Риделя с непокрытой головой. В трактире он носил пестрый бумажный колпак с кисточкой. Вне трактира на нем всегда была высокая шляпа, которая казалась пришитой к его голове. Однако же он поспешно снял ее перед следственным судьей и принял смиренную и подобострастную позу, какую принимают перед начальством все крестьяне вообще, а нормандские – в особенности. Самый честный поселянин смутно боится закона – без сомнения потому, что он его плохо знает, а в неизвестном всегда кроется нечто страшное.

– Ах, боже мой! Господин судья, – воскликнул он, поклонившись несколько раз, – зачем я вам нужен? Даю вам честное слово, что я ничего не знаю об этом деле…

– Сейчас увидим… Записывайте, – обратился судья к письмоводителю.

Допрос дядюшки Риделя длился недолго. Он касался фактов, уже известных читателю. Достаточно упомянуть, что показание Риделя совпало с рассказом Сиди-Коко. А так как это показание было неоспоримо, то оно ясно доказывало алиби отставного зуава. Несчастный чревовещатель не мог быть ни виновником, ни сообщником преступления, совершенного в Рошвиле в то время, когда он находился в Сент-Авите, а следовательно, в двенадцати километрах от места преступления. Жобен торжествовал, но, по своему обыкновению, молча и скромно. Только одни его глаза выказывали радость. Побежденный очевидностью, судья не упорствовал.

– Вы были правы, Жобен, – сказал он, – и я это признаю! Но согласитесь, что против этого несчастного были страшные улики… Все соединилось против него, все!.. и это почти невероятное обстоятельство – пребывание его в парке замка именно тогда, когда туда приехал Жорж Прадель!.. Совпадение удивительное! Тут ведь мог бы ошибиться самый искусный?

– Конечно! – ответил агент сыскной полиции. – И я также ошибся.

– Правда, вы считали чревовещателя виновным… но недолго. Нескольких минут размышления вам было достаточно для того, чтобы напасть на настоящий след.

– На настоящий след… – повторил Жобен, – да… но, похоже, что это странное дело готовит нам и другие сюрпризы.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ничего, господин следственный судья. Я ищу… пожалуйста, не удивляйтесь… Я ищу постоянно.

– Даже тогда, когда уже нашли?

– Даже тогда, когда я полагаю, что нашел. Нередко искусные рулевые принимали за маяк блуждающие огоньки, которые наводят на подводные камни.

«Он хорошо знает свое дело, однако фразер он отменный!» – подумал судья, а вслух сказал:

– Пойдемте в ту комнату, где лежат покойники. Мне хочется поскорее объявить этому несчастному, что он свободен. Из-за этого обвинения он, вероятно, ужасно страдал.

– Ах, – пробормотал Жобен, – находясь возле трупа любимой женщины, помнил ли он вообще об этом обвинении?

С тех пор как следственный судья и агент сыскной полиции ушли из кладовой, чревовещатель оставался неподвижен. Его голова, как мы сказали, лежала на простыне, служившей покровом Мариетте. Старичок священник, глубоко тронутый, призывал милосердие Божье на этого пораженного горем человека – не разбирая, невинен он или виновен. Судья вошел в сопровождении Жобена.

– Кокле… – сказал он с волнением в голосе, впервые называя арестанта его настоящим именем.

Отставной зуав вздрогнул, поднялся на ноги и медленно повернулся к тому, кто его позвал. Судья в свою очередь вздрогнул – да и было отчего! Чревовещатель был почти неузнаваем. Никогда человеческое лицо не изменялось до такой степени за столь короткое время. В его померкших глазах стояли жгучие слезы, а на лбу пролегли глубокие морщины.

– Кокле, – продолжал судья, – я допросил Риделя, трактирщика… Один только Бог непогрешим! Человеческое правосудие, несмотря на свои усилия, иногда заблуждается… Именно это и случилось сегодня, и я об этом глубоко сожалею. Показание трактирщика Риделя подтверждает ваши слова. Вы непричастны к преступлению, совершенному в этом доме.

– Значит, – спросил Сиди-Коко глухим голосом, – меня больше не обвиняют в убийстве Мариетты и Жака Ландри?

– Вы невиновны.

– И я свободен?

– Свободны…

Померкшие глаза чревовещателя блеснули.

– Благодарю, господин судья, – сказал он, – вы причинили мне немало вреда, но неумышленно, и я вам прощаю. Вы мне возвращаете свободу, – прибавил он, – благодарю вас еще раз, потому что мне есть на что употребить эту свободу!

Он повернулся к телам жертв и, подняв над ними руку жестом, исполненным величия и торжественности, проговорил:

– Мариетта и Жак Ландри, вас подло убили, и ничто не вернет вам жизнь, но по крайней мере можно за вас отомстить, и, если Бог позволит, я приму участие в этом мщении…

Судья прервал его:

– Только судебной власти принадлежит право поражать виновных и мстить за жертвы.

– Пусть будет так! – сказал Сиди-Коко. – Но погодите! Мне показалось, что сюда приехал из Парижа один известный полицейский агент. Правда ли это?

– Правда, – ответил Жобен, – и агент этот – я.

– Сейчас, – продолжал Сиди-Коко, – вы обвиняли моего лейтенанта, как и меня. Я также уверен в невиновности Жоржа Праделя, как и в своей собственной, но возможно, что я ошибаюсь… Если тот, кого я любил и кого люблю до сих пор, – гнусный злодей, если он убил Мариетту и Жака Ландри и если это будет доказано, то моя любовь к нему обратится в неумолимую ненависть. Тогда пусть его арестуют, осудят и заставят заплатить жизнью за это преступление! Вы станете его искать, но если, он виновен, он скрывается… где вы его найдете?.. Вы его не знаете!.. Я знаю его… Я предлагаю вам свои услуги. Я отдаюсь в полное распоряжение полиции и клянусь вам, что я хороший сыщик! Господин агент, нужен ли я вам?

Чревовещатель замолчал и устремил на Жобена взгляд, полный мольбы. Ответ не заставил себя ждать.

– Я принимаю ваше сотрудничество, но с оговорками. Во-первых, я не имею права принять вас на службу. Следовательно, вы будете помогать мне только в этом деле…

– Я так и думал.

– Я не могу предложить никакого вознаграждения, – продолжал Жобен. – Вам придется довольствоваться своими собственными средствами. Есть ли у вас средства?

– Я сберег жалованье, которое мне платил Жером Трабукос как чревовещателю. Это небольшая сумма, но ее хватит на хлеб и воду.

– Я потребую от вас беспрекословного повиновения.

– Я был солдатом. Мне известно, что такое дисциплина.

– В таком случае мы сойдемся. Я беру вас в свое распоряжение, и сегодня же вечером мы поедем в Париж, потому что я уверен: именно там нужно искать Жоржа Праделя.

– Сегодня вечером!.. – повторил чревовещатель. – Это невозможно…

– По какой причине?

– Я, кажется, говорил, господин агент, что мне еще осталось два дня служить Жерому Трабукосу. Имею ли я право нарушить данное слово?

– Конечно, нет, но господин следственный судья объяснится с содержателем вашей труппы, чего, я уверен, будет достаточно для избавления от этого препятствия. Судебная власть имеет в вас надобность, все остальное должно отодвинуться на второй план.

– Жобен прав, – сказал судья. – Жандармский унтер-офицер отправится в Сент-Авит и уладит это дело от моего имени. Жобен, я дам вам приказ о задержании Жоржа Праделя, и вы поедете, когда хотите.

– Мои деньги находятся в моем чемодане, а чемодан – в одной из повозок Жерома, – заметил Сиди-Коко.

– Ничто не мешает вам сопровождать унтер-офицера в Сент-Авит. Ридель и его повозка в вашем распоряжении. Он отвезет вас и привезет обратно.

– Господин судья, – робко сказал отставной зуав, – могу ли я обратиться к вам с просьбой?

– Разумеется.

– Прежде чем ехать, я желал бы узнать те причины, которые заставляют предполагать, что мой офицер совершил это преступление.

– Ваше желание справедливо, и Жобен покажет вам имеющиеся против него улики. Больше вам ничего не нужно?

– Господин судья… есть еще одна просьба…

– Говорите и знайте наперед, что если ее можно исполнить, то она будет исполнена.

На глазах у чревовещателя выступили слезы, и он произнес дрожащим голосом:

– Я хочу присутствовать при отпевании Жака Ландри и Мариетты. Хочу помолиться над ее телом, прежде чем отомстить за нее…

Судья повернулся к священнику:

– Господин священник, когда должно совершиться погребение?

– Так как у жертв нет родных, – ответил старик, – то мы с господином мэром решили, что похороны состоятся завтра, в восемь часов утра.

– Жобен, – продолжал судья, обращаясь к сыщику, – вы слышали?

– Слышал, господин следственный судья. Свой отъезд я не могу отложить, но мой помощник волен приехать ко мне позже. Кокле, вы знаете Париж?

– Я был в нем два раза проездом, отправляясь в Африку и возвращаясь оттуда, но не могу сказать, что знаю его.

– В таком случае я буду ждать вас на станции окружной железной дороги в Париже. Вы поедете на четырехчасовом поезде из Малоне и в восемь часов прибудете в Париж.

– Благодарю, господин судья! Благодарю, господин агент! – пробормотал чревовещатель.

Жобен продолжал:

– Итак, все улажено. Теперь, Кокле, пойдемте со мной. Я покажу вам некоторые вещи, которые доказывают виновность Жоржа Праделя. Если вы в ней не убедитесь, то можете взять свое слово назад и не ехать в Париж.

– Я все равно останусь в вашем распоряжении! – воскликнул отставной зуав. – Нам нужно найти убийцу, кем бы он ни был, и дай Бог, чтобы виновность Жоржа Праделя мне показалась сомнительной. Тогда я с еще большим рвением буду разыскивать виновного, чтобы доказать невиновность моего лейтенанта, несправедливо обвиненного!

Надежде этой не дано было осуществиться. Простое и краткое изложение фактов, подкрепленное показанием работника фермы, сильно поколебало убеждение чревовещателя. Портсигар, известный ему, и в особенности письма господина Домера, нанесли последний и ужасный удар его уверенности в Жорже Праделе.

– Ах, негодяй! Ах, подлец! – воскликнул он, судорожно схватившись за голову. – Убить Жака Ландри! Убить Мариетту! Зарезать обоих… и для чего? Для того чтобы украсть приданое своей сестры! Так, значит, этот человек, в кого я верил как в Бога, – зверь в человеческом обличье!

Агент сыскной полиции положил руку на плечо чревовещателя и спросил:

– Итак, вы убедились?

– Как не убедиться?

– Преступление Жоржа Праделя кажется вам доказанным?

– Вполне!

Жобен опустил голову и стал теребить пенсне. Через четверть часа Сиди-Коко и жандармский унтер-офицер сели в повозку Риделя и отправились в Сент-Авит. Содержатель труппы Жером Трабукос, честный малый, очень сожалел о потере чревовещателя, но – как и предвидел следственный судья – не оказал никакого сопротивления.

Между тем деревенский грум Жан-Мари вез Жобена в Малоне в тильбюри Фовеля. С почестями связаны и некоторые неудобства! Высокая должность первого муниципального чиновника влечет за собой разного рода неприятности. Господин мэр сокрушался, что его Помпонетту слишком часто используют, – но не подавал виду.

На другой день, в восемь часов утра, состоялись похороны Мариетты и Жака Ландри. Почти все жители явились отдать последний долг обоим жертвам, всеми любимым и уважаемым. Мужчины клали на гроб Жака венки, молодые девушки осыпали цветами белый саван, символ невинности, покрывавший их подругу Мариетту. Церковь едва вмещала толпу. Со всех сторон слышались сдержанные рыдания.

Окропляя святой водой гроб своей благодетельницы, маленькая Жервеза вскрикнула, побледнела как мертвая и упала без чувств. Ее унесли. Чревовещатель стоял на коленях за колонной, мрачно понурив голову, и рвал на себе волосы. Многие видели «человека с куклой», но никто его не узнал. Когда все окончилось, когда могилы были засыпаны землей, Сиди-Коко прошептал:

– Прощай Мариетта! Пусть другие о тебе плачут. Я же за тебя отомщу! – И он быстро пошел по дороге в Малоне.

XXVI

Вернемся на несколько дней назад, оставим Нормандию и попросим наших читателей последовать за нами в Париж. Дело было 23 сентября. Часы на перроне Лионской железной дороги показывали три часа сорок минут пополудни. Поезд из Марселя прибыл на станцию с удивительной точностью. Служащие отворили двери вагонов, и публика рассыпалась по платформе.

Мы займемся только одним из приехавших и воспользуемся той минутой, когда он, не торопясь, выходил из вагона первого класса. Ему было двадцать пять или двадцать шесть лет. На нем была полуформа лейтенанта зуавов, в которой он выглядел очень красивым мужчиной. Среднего роста, гибкий и хорошо сложенный, этот офицер во всех своих движениях проявлял какую-то беспечную грациозность. Его шелковистые, вьющиеся, белокурые волосы были подстрижены по уставу. Прозрачно-бледный цвет кожи, свежесть губ, голубые глаза, осененные длинными ресницами, сделали бы его лицо похожим на лицо молодой девушки, если бы не закрученные кверху усы.

Этот лейтенант – читатели, вероятно, догадались – был не кто иной, как Жорж Прадель, племянник господина Домера, гаврского судовладельца и хозяина рошвильского замка. Жорж Прадель казался рассеянным и озабоченным и не обращал никакого внимания на происходившее вокруг него. Машинально следуя за толпой, он вошел в отделение, где получают багаж. В то время как он стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на груди, и курил сигару, в багажное отделение вошли двое.

Первый был лет тридцати. Одетый в штатское платье, он тем не менее сильно смахивал на тех солдат, которые не выходят из-под ареста, если только им удастся избегнуть арестантских рот. Этот усатый господин выказывал некоторую претензию на элегантность, но совершенно безуспешно. На нем был голубой камзол, узкие брюки, имевшие плачевный вид, и лакированные башмаки, позволявшие видеть носки сомнительной чистоты. Засаленная серая шляпа, надетая несколько набекрень, дополняла его костюм. Он был без перчаток и вертел в руках дешевенькую тросточку, привязанную каучуковым шнурком к петлице камзола.

Спутник его походил на Жоржа Праделя возрастом, ростом и осанкой. Это сходство было бы даже поразительно, если бы у этого молодого человека были усы, но у него их совсем не было. Костюм его состоял из бархатного пальто каштанового цвета, серых тиковых панталон, заправленных в сапоги, и маленькой соломенной шляпы с широкой синей лентой. На шее у него был платок. Перчатки отсутствовали. Его молодое, но поблекшее лицо, красные глаза, циничный, бесстыдный взгляд – все говорило о том, что он негодяй.

Оба эти господина, вошедшие вместе, казалось, кого-то ждали. Они втирались в толпу, пытаясь узнать, приехал ли «этот кто-то». В то же время их руки не оставались в бездействии, и проницательный наблюдатель заметил бы, что иногда, вероятно, по рассеянности, они попадали в чужие карманы… Отставной воин с закрученными усами вдруг остановился, разинув рот, и толкнул своего товарища локтем в бок, чтобы привлечь его внимание. Молодой человек в свою очередь приостановился и тихо спросил:

– Что такое, друг Ракен?

– Посмотри, Паскуаль!

– На что посмотреть?

– Туда… видишь этого мужчину возле стены?

Паскуаль поднял голову, посмотрел в указанном направлении и тоже вздрогнул.

– Ах, черт возьми! – пробормотал он.

– Ты его узнаешь? – спросил Ракен.

– Как не узнать лейтенанта! Мне очень не хочется, чтобы он меня увидел. Он нас также может узнать! Уйдем!

– Бояться нечего! Он занят чем-то и ни на кого не смотрит. Уверяю тебя, что сейчас ему не до нас.

– Согласен, тем не менее лучше уйти… Это будет благоразумнее…

Ракен схватил за руку белокурого Паскуаля, увлек его в угол залы и, принудив его сесть возле себя, укрылся таким образом от взора лейтенанта.

– Ты меня удивляешь! – шепнул он ему на ухо. – Ты, значит, перестал ненавидеть Жоржа Праделя?

– Как бы не так! Я его ненавижу всеми силами души!

– А бежишь от него, когда случай сталкивает его с нами.

– Что делать, если я его боюсь.

– Я также. Но ненависть сильнее страха. Теперь, когда он один в Париже, мы можем ему отомстить!

– Но как?

– Я еще не знаю, но мы отыщем способ… Сейчас нам нельзя терять его из виду. Мы выследим, где он остановится, а потом решим, как к нему подобраться. Мне думается, что у него водятся деньжата! У него богатый дядя. Да и кроме того, я знаю одного человека, который нам отвалит порядочный куш, когда мы ему скажем: «Жорж Прадель в Париже, вот его адрес…»

– Кто это?

– Нас могут услышать… Я только скажу, что это господин из Пасси…

– Ах, я и забыл…

Между тем в зале произошло движение. Служащие сняли барьеры, отделявшие эту залу от длинных столов, на которых складывался багаж под строгим наблюдением таможенных чиновников с неизменным куском мела в руках. Выйдя из своей задумчивости, лейтенант вынул из кармана билет и ключ и стал искать свой чемодан. Он нашел его без труда и в сопровождении носильщика, взвалившего себе на плечи его вещи, направился к извозчику. На вопрос последнего, куда ехать, он ответил:

– В Гранд-отель.

Экипаж тронулся, унося с собой Паскуаля, поместившегося кое-как на запятках. Меньше чем за три четверти часа они доехали до бульвара Капуцинов. По мере того как лейтенант приближался к месту назначения, лицо его теряло озабоченное выражение.

«Милый и добрый дядюшка, дорогая сестра Леонтина, итак, я увижусь с вами после столь долгой разлуки и обниму вас от всей души, – думал молодой человек. – С этих пор все мое счастье будет заключаться в одной вашей любви. Я чувствую, что с вами мое разбитое сердце снова оживится. Мне все казалось потерянным навсегда. Вокруг себя я чувствовал пустоту, пропасть… Я ошибся. Я жестоко страдал… Я страдаю и теперь, но я не одинок в мире… У меня остались родные. Два дорогих мне существа, быть может, залечат раны, которые я считал неисцелимыми».

Извозчик остановился и, постучав в стекло кареты, спросил:

– Нужно ли въезжать во двор?

– Не нужно, – опустив стекло, отозвался пассажир.

Расплатившись с извозчиком, он вышел из кареты, взял одной рукой свой чемодан, другой картонку со шляпой и вошел под своды монументальных ворот Гранд-отеля. Белокурый Паскуаль также сошел с запяток и в одно мгновение преобразил свой шейный платок в повязку, которая, скрыв половину его лица, придала ему вид человека, страдающего флюсом. Затем он пошел за лейтенантом, не подозревавшим, что кто-то за ним следит, в контору гостиницы.

– Сделайте одолжение, – сказал лейтенант, – укажите мне номер господина Домера.

Конторщик, посмотрев на него с минуту, спросил:

– Я имею честь говорить с господином Жоржем Праделем?

– Да, милостивый государь.

– Нас уведомили о вашем приезде. Номер господина Домера, сто четвертый, к вашим услугам. Ваш дядюшка даже заплатил за сегодняшний и завтрашний дни.

– Он сейчас там?

– Господина Домера нет в Париже.

– Это невозможно! – воскликнул Жорж Прадель.

– Однако это так. Господину Домера пришлось уехать сегодня утром, в десять часов. Вот письмо, которое он поручил вам отдать и в котором, без сомнения, он объясняет вам свой отъезд.

Конторщик подал письмо лейтенанту и сказал одному из лакеев:

– Возьмите чемодан господина и проводите его в сто четвертый номер.

Чрезвычайно разочарованный этой новостью, Жорж Прадель последовал за лакеем по величественным лестницам. Паскуаль присутствовал при кратком разговоре, который мы сейчас привели, но, как только произнесен был номер помещения, тотчас исчез.

Номер сто четвертый состоял из передней, гостиной и двух спален. Подобное помещение в Гранд-отеле доступно только богатым людям, и месячного жалованья лейтенанта едва хватило бы, чтобы заплатить за сутки. Лакей поставил чемодан в одну из спален и спросил:

– Вам угодно что-нибудь?

– Нет, – ответил офицер, – пока ничего.

– Вот электрический звонок, – сказал лакей, – если вам будет угодно что-нибудь приказать. Когда вы будете уходить, отдавайте ключ коридорному или в контору гостиницы для сохранности ваших вещей.

– Так и сделаю… хотя в моем чемодане и нет ничего такого, на что могут польститься воры.

Лакей поклонился и ушел. Оставшись один, Жорж Прадель осмотрелся вокруг с удивлением; ему, привыкшему к стоянке в Алжире, где простота помещений доходит до крайних пределов, казалось, что он попал во дворец. Лейтенант сел и разрезал перочинным ножиком поданный ему в конторе конверт, вынул из него письмо и прочел его дважды с величайшим вниманием.

– Какое несчастье! – сказал он вслух. – Милый дядюшка вынужден был неожиданно уехать. И каково это: наши поезда встретились, не знаю только где, быть может, он меня и заметил. А милая Леонтина надеялась обнять меня сегодня вечером, а вместо этого – теперь в пансионе, и на целую неделю. Впрочем, неделя быстро пройдет!

Помолчав немного, он продолжал:

– Конечно, я понимаю, почему добрый дядюшка желает, чтобы я поехал в Рошвиль. Оставить триста пятьдесят тысяч франков в пустом замке, охраняемом одним только мужчиной! Как неосторожны эти миллионеры! Триста пятьдесят тысяч франков!.. Приданое моей сестры! Этой суммы достаточно для того, чтобы привлечь туда беглых каторжников со всей Франции. К счастью, об этом никто не знает… – И Жорж добавил, подумав: – Что мне делать в Париже без дядюшки и сестры? Завтра утром я буду в дороге.