Текст книги "Параша Лупалова"

Автор книги: Ксавье Местр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Ксавье де Местр
ПАРАША ЛУПАЛОВА

Дозволено цензурою. С.-Петербург. 9 ноября 1863 г.

От переводчика

Граф Ксаверий Де-Метр занимает почетное место между лучшими французскими писателями. Он талантливым пером написал историю жизни необыкновенной и неустрашимой девушки, нашей соотечественницы, которая совершила высокий подвиг самоотвержения и пешком пришла из Сибири в Петербург просить у Государя помилования своему отцу. Эта девица была Параша Лупалова или, как писал французский автор, Лопулова. Сочинение Графа Де-Местра под заглавием: «La Jeun Sibérienne» имело большой успех во Франции, оно много раз было издаваемо и в настоящее время часто является в великолепных иллюстрациях.

Такое внимание к книге, есть лучшее свидетельство ее достоинств. С убеждением можно сказать, что это одно из редких сочинений, которое при своей высокой нравственности имеет особенную занимательность для нас русских. Здесь кстати заметить, что Параша Лупалова есть чудное явление в нравственном мире, возвышающее собою душу женщины. Слова наши оправдываются необыкновенным успехом настоящей книги; предлагаемый перевод, с исправлениями и улучшениями издается ныне в третий раз, постоянное требование нашего издания давно уже распроданного, побудило приступить к новому изданию, чтобы тем удовлетворить желания приобрести настоящую книгу.

В заключение должно сказать, что Параша Лупалова, есть книга равно занимательная как для ребенка, так и для взрослого и даже старца. Наше наблюдение над книгой, доставившей многим нашим соотечественникам истинное наслаждение, дает нам право смело подтверждать здесь сказанное.

Август 1865 г.

ПАРАША ЛУПАЛОВА

В конце царствования Императора Павла и, молодая девушка пришла, пешком, из Сибири в Петербург испросить помилование своему отцу. О подвиге ее заговорили тогда все, что и побудило известную писательницу, г-жу Коттень, избрать эту странницу в героини романа. Но все, знавшие молодую сибирячку, сожалели, что сочинительница приписала романические похождения девушке, которая, без покровительства и помощи решилась на такое трудное предприятие, руководимая единственно одною чистою дочернею любовью и незнакомая ни с какой другой страстью.

Конечно, простой рассказ, о ее похождениях не имеет занимательности, которую романист придает вымышленным лицам, но все же, может быть, не без удовольствия прочтется верная повесть ее жизни, занимательная уже по самой истине.

Имя этой девушки: Параша Лупалова. Отец ее принадлежал к одной благородной украинской фамилии, но родился в Венгрии, где некоторое время жили его родители. Он служил сперва в Бессмертных гусарах венгерского войска, был во многих походах против Турок, участвовал в осадах Измаила и Очакова и своею храбростию приобрел уважение сослуживцев. Впоследствии, оставив службу, переселился в Россию, где и женился. За что именно он был осужден и сослан в Сибирь неизвестно; следствие, которое было произведено по его делу осталось тайною. Он не был приговорен к каторжной работе, но был сослан на житье в Ишим, на границу Тобольской губернии, и получал на пропитание, как и другие ссыльные, по десяти копеек ассигнациями в сутки. Уже после четырнадцатилетнего пребывания Лупалова с семейством в Сибири, он согласился отпустить свою дочь в Петербург.

Параша своими трудами помогала родителям: мыла белье, жала рожь и участвовала во всех деревенских работах, которые только были по ее силам, получая за труды вместо денег хлеб или другие жизненные припасы. Она была привезена в Сибирь ребенком и, не зная лучшей участи, охотно занималась этими тяжелыми работами.

Ее мать постоянно была озабочена своим скудным хозяйством и терпеливо сносила горькую долю; но отец, с молодости привыкший к деятельной военной службе и почестям, не мог покориться судьбе, и часто предавался отчаянию, чего конечно нельзя оправдать даже самым жестоким несчастием.

Он тщательно старался скрывать от дочери свою убийственную печаль, но Параша, сквозь щели перегородки, отделявшей ее каморку от комнатки родителей, несколько раз, против воли, видела его слезы, слышала ропот на судьбу и стала понимать горькую участь отца и матери.

Лупалов, неоднократно посылал просьбы к Тобольскому губернатору о облегчении тяжкой участи своего семейства, но все его попытки оставались без ответа. За несколько времени до начала нашего рассказа страдалец послал еще новую просьбу об этом.

Тогда через Ишим проезжал, по делам службы, какой-то чиновник; он взялся доставить бумагу и обещал ходатайствовать у губернатора. Несчастный ссыльный получил снова надежду, но ответа по-прежнему не было. Всякий проезжий, всякий курьер из Тобольска, (что впрочем случалось редко), невольно, самым незнанием о деле Лупалова, увеличивал его страдания и тоску, разрушая надежду, что обратят внимание на бедственное положение его семейства.

Случилось как-то, что Параша пришла домой с поля ранее обыкновенного и застала свою мать в слезах, а отца в сильном расстройстве. Он был необыкновенно бледен и задумчив и, по-видимому, вполне предавался горести; угрюмость его испугала бедную девушку. «Вот, – вскричал Лупалов, увидя ее, – вот мое самое невыносимое несчастие, дочь, данная мне Господом, во гневе Его… Я страдаю как изгнанник, страдаю как отец!.. Я не могу прилично образовать мою единственную дочь и принужден видеть, как она тяжким трудом кормит нас и, может быть, умрет от изнеможения на руках моих!.. Имя отца, радостное для всякого, для одного меня – проклятие неба!..»

Испуганная Параша и мать ее в слезах бросились к нему; они обе старались его успокоить. Этот случай произвел глубокое впечатление на Парашу. В первый раз, родители ее, откровенно, говорили при ней о безнадежном своем положении, и весь ужас несчастия их, с этой минуты стал вполне ей понятен.

В это-то самое время, когда ей еще не было и пятнадцати лет, родилась у нее мысль идти в Петербург, просить помилования отцу. Она сама потом рассказывала, что, однажды по окончании молитвы, мысль эта как молния блеснула в ее уме и произвела какое– то непостижимое беспокойство.

Параша и впоследствии, никогда не сомневалась, что эту мысль внушил ей сам Господь, и такая глубокая вера подкрепляла ее в самых неблагоприятных обстоятельствах жизни.

Так как Параша, до сих пор не понимая горькой участи своего отца, не имела причин помышлять о его освобождении, то это новое чувство ее восхитило.

«Господи! – молилась она, – не оставь меня своею милостию и не лишай невыразимого блаженства, которое наполняет мою душу».

Вскоре потом намерение идти в Петербург, упасть к ногам Монарха и просить помилования отцу, совершенно созрело в уме ее и стало постоянною мечтою.

За долго до этого, Параша любила уединенно молиться в березовом лесу, близ дома родителей; теперь она чаще стала ходить туда, проникнутая своею мыслию и с теплою верою воссылала молитвы к Господу благословить путь ее и дать силы на совершение подвига.

Иногда, предавшись мольбе, она забывала свои ежедневные занятия, чем неоднократно навлекала на себя выговоры родителей, которым долго боялась открыть свое намерение. Бодрость оставляла ее, всякий раз как только она хотела заговорить об этом с отцом, не ожидая вовсе успеха от такого объяснения.

Обдумав, она предположила при первом случае, во чтобы то ни стало, преодолеть робость и высказать свою заветную мечту. Однажды, рано утром, Параша пошла в лес испросить у Отца Небесного твердости и силы слова для убеждения родителей. Возвращаясь оттуда, она решилась открыться тому из них кого увидит первого и, предоставив все воле Провидения желала однако же встретиться прежде с матерью, ожидая от нее более снисхождения. Приближаясь к дому, Параша увидела отца. Он сидел у ворот, на скамейке и курил трубку. Параша твердыми шагами подошла к нему и со слезами сказала: «Батюшка, отпустите меня в Петербург, я пойду туда и буду просить Государя помиловать вас».

Отец, выслушав внимательно, взял ее за руку и введя в комнату, где жена его приготовляла обед, сказал: «Радуйся, жена, добрые вести, у нас появился сильный покровитель, и знаешь ли кто? Наша дочь! Она, видишь ты, сейчас идет в Петербург и хочет сама просить за нас Государя!» После того Лупалов, смеясь, пересказал все слова Параши. «Лучше бы ей, – отвечала мать, – сидеть за работой, а не задумывать такого вздора».

Бедная девушка, уже заранее приготовилась к гневу родителей, но не ожидала насмешек, они поколебали ее и она залилась горькими слезами. Минутная веселость, несвойственная Лупалову, скоро прошла, он сделался необыкновенно суров и стал бранить Парашу за ее слезы, а между тем, тронутая мать обнимала ее и, желая развеселить, говорила, подавая ей тряпку: «На-ка, сотри со стола, мы сперва пообедаем, а там ступай себе, с Богом, в Петербург».

Такие ответы родителей, конечно, скорее упреков и строгого обращения, заставили Парашу отложить разговор, но досада, что с нею обходятся как с ребенком, скоро прошла и уже более ее не тревожила. Параша твердо решилась исполнить свое намерение, беспрестанно повторяла все одно и тоже, просьбы ее были так неотступны, что отец, потеряв терпение, не шутя, побранил ее и строго запретил напоминать об этом; а мать, жалея, старалась внушить дочери, что она еще очень молода для такого предприятия.

С этих пор прошло три года, и в продолжении их Параша ни разу не смела возобновлять свою просьбу. К тому же Лупалова была долго больна и это заставляло отложить исполнение намерения до более благоприятного времени, но не проходило дня, в который Параша, к своим обыкновенным молитвам, не сомневаясь что Господь услышит ее, не присоединяла бы мольбы, чтобы отец согласился на разлуку. Такая теплая вера в благость Божию, конечно необыкновенна в простой девушке, не получившей никакого образования; это было тем более удивительно, что отец Параши как человек, ожесточенный судьбою, редко молился, а мать была женщина без воспитания.

В эти три года умственные способности Параши совершенно развились. Слова ее стали иметь более силы в семейных разговорах, а потому она смело говорила о своем намерении, на которое родители ее не смотрели уже как на ребячество. Но все же они по прежнему не соглашались отпустить ее, потому что дочь их становилась им более и более необходимою.

Эти новые препятствия действовали на душу Параши тем сильнее, что теперь родители уговаривали ее не шутками или угрозами, а убеждениями и слезами. «Мы стары, – говорили они, – у нас нет ни денег, ни друзей, ты одна все наше утешение, неужели ты решишься оставить нас одних и отправиться в опасный путь, где легко можешь погибнуть. Это скорее нас убьет, а не даст нам свободы!» Слезами отвечала Параша на такие слова, но день ото дня все более укреплялась в своей мысли.

Другое препятствие, гораздо важнее возражений отца, предстало Параше: ей был необходим паспорт, без него она не могла даже выйти из Ишима, а нельзя было надеяться что губернатор, оставлявший без ответа письма Лупаловых, согласится сделать им эту милость.

И так снова Параша поневоле должна была отложить свое путешествие до другого времени и думала только о том, как бы получить паспорт.

В это время жил в Ишиме между ссыльными, некто Нейлер, сын портного. Он недолго был в услужении у какого-то иностранца в Москве, и счел для себя выгодным прослыть в ссылке вольнодумцем. Такое вредное безумие и выгодное ремесло портного, которому он научился у своего отца, доставили ему знакомство с жителями и ссыльными. Одни отдавали ему чинить платья, а другие забавлялись его глупыми шутками, в числе последних был и Лупалов, к которому Нейлер иногда хаживал. Он знал набожность Параши и трунил над нею. Однако Параша, почитая его благоразумнее, чем он казался, думала уговорить его написать ей прошение к губернатору, надеясь, что отец скорее согласится подписать готовую просьбу.

Однажды выполоскав на реке белье, Параша собиралась идти домой, перекрестясь перед тем, по обыкновению, несколько раз, она с трудом подняла его. Нейлер случайна проходил в это время мимо, увидя ее он засмеялся. «Вот, – сказал он, – если бы вы побольше молились, да пониже кланялись, так пожалуй совершилось бы чудо и ваше белье само пошло бы домой. Дайте-ка, – прибавил он, насильно взяв у нее сырую ношу, – я вам докажу, что и безбожники, которых вы так ненавидите, предобрые люди!» Подняв при этих словах корзину, он понес ее. Параша, думая только о паспорте, дорогою сказала Нейлеру, что хочет просить его написать просьбу к губернатору о высылке ей паспорта. К сожалению в молодости, пренебрегши грамотою, философ наш не умел писать; однако ж он назвал ей одного человека в Ишиме, который мог исполнить ее желание. Параша радостно возвратилась домой, предположив завтра же воспользоваться данным советом.

Нейлер, придя к Лупалову, у которого собралось несколько человек, громко хвастался оказанною им услугою, говоря что избавил Парашу от труда ожидать чуда и надоедал подобного рода шутками; но ответ молодой девушки скоро заставил его замолчать. «Как мне не веровать в истинную благость Всевышнего, – сказала она, – я только несколько минут помолилась Ему, и белье мое, если не само собою пришло сюда, то все же принесено не мною, а руками безбожника. Чудо совершилось и я пока не прошу другого у Господа!» При таком ответе, все присутствовавшие засмеялись над Нейлером, а он, вполне пристыженный, тотчас же ушел от Лупаловых. Далее мы увидим несколько примеров подобной находчивости Параши; она и в самых трудных обстоятельствах жизни не теряла присутствия духа.

На другой день Параша поспешила посоветоваться с человеком, которого ей указали и узнала от него, что сама должна была подписать просьбу. Он взялся написать ее по форме, и, когда бумага была готова, то Лупалов, после недолгого сопротивления, согласился отправить ее в Тобольск и воспользовался случаем приложить еще новое письмо о себе самом.

С той минуты Параша сделалась спокойнее, и родители ее радовались, что она опять стала весела по-прежнему. Такую счастливую перемену произвела надежда на получение паспорта и безграничная вера в покровительство Всевышнего. Часто Параша ходила по большой дороге, ожидая почтальона. Доходя до станции, она разговаривала с смотрителем, старым инвалидом, который раздавал письма жителям Ишима и спрашивала его нет ли ей письма. Но с тех пор, как он посмеялся над ее намерением идти в Петербург, она перестала делать такие расспросы.

Месяцев через шесть после отправления просьбы, дали знать Лупаловым, что по почте пришло к ним письмо. Параша тотчас же побежала на станцию, а отец и мать вслед за дочерью пришли туда… Почтальон отдал Лупалову запечатанный пакет с паспортом, на имя Параши, и взял расписку в получении. Радостна была эта минута для всего несчастного семейства. Присылка паспорта казалась уже милостию изгнанникам. Однако в пакете не было никакого ответа от губернатора на собственные просьбы Лупалова. Дочь его конечно была вполне свободна, удерживать ее в Ишиме, было бы совершенно несправедливо. Молчание же на письма ее отца, без сомнения, было доказательством немилости к нему. Эта убийственная мысль скоро прервала общую радость, которую произвело внимание губернатора к просьбе Параши.

«Я только потому согласился просить о высылке паспорта, – сказал Лупалов, завернув его в платок и положив в карман своего кафтана, – что был уверен в отказе, и хотел избавиться от твоих докучных просьб, Параша!»

После этих слов они пошли, молча. Встревоженная девушка, на пути к дому, ни слова не говорила на с отцом, ни с матерью, надеясь на Господа и благодаря Его за исполнение душевного ее желания. Параша заметила однако с какою осторожностию был спрятан паспорт, и была даже довольна этим, потому что отец в огорчении мог бы и разорвать его. Отказ отца относила она к особой воле Божией и думала, что еще не настала пора ей собираться в дорогу. Потом она пошла в лес и там долго молилась, вполне предавшись радостным мечтам и надеждам.

Все эти подробности могут показаться мелочными, но, видя, что желания Параши, несмотря на все препятствия, исполняются против всякого чаяния, мы говорим о маловажных, по-видимому, случаях для доказательства, что на совершение такого невероятного подвига недостаточна была одна сила человеческая, а необходима вера движущая горами.

Во всем, что не случалось с Парашею, она видела перст Божий: «Я, – часто говорила она, – была испытуема Господом, но вера моя не оскудевала и мои надежды исполнялись!»

Но встретилось новое обстоятельство, оно придало еще более решимости покорной дочери и, может быть, даже заставило Лупаловых отпустить ее в дорогу. Мать Параши, хотя не была суеверна, однако любила иногда, от скуки более, гадать о будущем; верила в дурные приметы, несчастные дни и толковала сны. Она не начинала ничего важного по понедельникам, остерегалась опрокинуть нечаянно за столом солонку и соблюдала другие поверья. Иногда, взяв библию и раскрыв ее наугад, она искала, в первом попавшемся на глаза изречении, чего-нибудь подходящего к своему положению и выводила, таким образом, для себя более или менее благоприятные предзнаменования. Впрочем этот род гадания, у нас между простым народом, в большом употреблении; когда встретится неприменимое изречение, то снова начинают гадать и стараются приискать более удовлетворительный ответ. Несчастные во всем видят надежду и, не полагаясь на такие предсказания однако же радуются, если они согласны с их желаниями.

Лупалов обыкновенно читал по вечерам своему семейству главу из библии, поясняя притом славянские выражения, непонятные его домашним. Параша чрезвычайно любила слушать такие чтения. Однажды вечером наши отшельники сидели за библиею; чтение было кончено и все трое молчали. Наконец Параша, желая начать разговор, сказала матери. «Откройте пожалуйста библию и прочтите на правой странице одиннадцатую строку». Мать взяла книгу, раскрыла ее и, сосчитав булавкою строки на правой странице до одиннадцатой, прочла вслух: «И рече ей Ангел Господень: Агарь, раба Саррина, откуда идеши и камо грядеши?»

Это место Священного писания было так применительно к предполагаемому путешествию Параши, что невольно, поразило всех. Она вне себя от радости, взяла библию и поцеловала несколько раз страницу. «Это точно удивительно», – сказала мать, смотря на мужа, который, не желая потворствовать предрассудкам, сильно в эту минуту восстал против такого гадания. «Неужели вы думаете, – сказал он, – негрешно открывать священное писание и так вопрошать Господа, надеясь, что Он удостоит ответом все ваши безумные вопросы? Без сомнения, – продолжал он, обратясь к дочери, – Ангел будет охранят в твоем трудном путешествии, напоит во время жажды, насытит во время голода; но разве только одни эти нужды предстоят тебе в странствовании?»

«Конечно, – отвечала Параша, – я не смею полагаться на свои силы, но надеюсь, что Ангел-хранитель не оставит меня и мой путь благополучно совершится, если только мои родители благословят меня!» Такое сильное убеждение поколебало Лупалова и он не знал на что решиться. Параша стала грустна и молчалива, большею частью одна, или в лесу, или в своей каморке, она часто заливалась горькими слезами. Заметив эту перемену в дочери, Лупаловы боялись даже, что она решится уйти без паспорта, и всегда сильно тревожились, когда ее долго не было дома. Однажды они подумали, что Параша действительно ушла, тогда как она, возвращаясь из церкви с молодыми крестьянками, замешкалась у них. Когда Параша вернулась домой, мать обняла ее и сказала, прослезившись: «Где ты так долго была? Мы думали, что ты навсегда нас покинула!»

«Ах матушка! – отвечала Параша, которой никогда не приходила эта мысль в голову, – вам, может быть, придется горевать об этим, вы не хотите благословить меня в дорогу!» Холодно принимая ласки матери, Параша произнесла эти слова таким печальным и дрожащим голосом, что добрая старушка глубоко была тронута. Желая однако успокоить свою дочь, обещала более не противиться ее желанию, исполнение которого теперь единственно зависело от согласия отца. Параша не просила его более, глубокая печаль ее говорила убедительнее всякой просьбы.

Однажды вечером Параша что-то шила, а Лупалова, готовя ужин, попросила своего мужа сходить в огород накопать кореньев.

Лупалов, грустный и задумчивый, не слыхал слов жены, но вдруг, опомнясь от забытья промолвил: «Сейчас матушка, я рад служит тебе, в нашем положении мы должны помогать друг другу!» Сказав это, он взял заступ и пошел в огород, в ту же минуту Параша тоже побежала туда. «Да батюшка, – сказала она, – я день и ночь думаю о перемене нашей горькой участи и надеюсь, что Господь поможет мне упросить вас отпустить меня в Петербург к Государю. Отдайте мне паспорт, добрый и несчастный батюшка! Верьте, это воля Божия! Неужели вы заставите меня поступить против закона Господня и ослушаться вас?!»…

При этих словах, Параша упала на колени пред отцом и старалась перелить в его душу свою веру. Между тем мать подошла к ним. «Упросите батюшку», – рыдая, сказала ей Параша! Бедная старушка от избытка чувств не могла вымолвить слова. Скрепя сердцем, раньше согласилась она на разлуку с дочерью, но не имела духа просить о том своего мужа. Даже Лупалов, убеждаясь верою и словами всегда покорной Параши, не мог противиться таким трогающим сердце просьбам, видя, что твердая решимость может внушить дочери мысль уйти и без паспорта. «Что с нею делать? – воскликнул он, – видно так угодно Богу, мне надо, наконец, согласиться!» «Будьте уверены, – говорила оживленная радостию Параша, целуя руки отца, – вы не станете раскаиваться, что исполнили мое желание. Да, батюшка, я пойду в Петербург и паду к ногам Государя. Господь внушил мне эту мысль, убедил и вас, Он же Всемогущий умилосердит Монарха!» – «Бедная Параша, – отвечал Лупалов, сквозь слезы, – ты думаешь, что дойти с просьбою к Императору также легко, как говорить здесь с отцом? Часовые приставлены ко всем входам во дворец, допустят ли они тебя, нищую, неимущую ни крова, ни покровителей; да и осмелишься ли ты войти сама, а кто согласится представить тебя Государю?»

Параша чувствовала всю справедливость этих слов, но не теряла твердости духа; тайное предчувствие ободряло ее. «Мне понятны ваши опасения, – отвечала она, – они внушены вашею нежною любовию ко мне, но разве вы не видите покровительства Божия моему предприятию? Посудите сами, как наградил уже меня Господь за мою веру. Я не знала как получить паспорт, а Он заставил нечестивца указать мне к тому средство, Он же Милосердный, расположил в мою пользу губернатора и наконец заставил даже и самих вас согласиться отпустить меня. О не сомневайтесь же, что Господь Всеблагий, Который не оставлял меня до сей минуты своею милостию, приведет к трону Государя и внушит мне слова умилосердить Его! Я верю, что Бог наградит вас свободою за покорность Его воле».

С этой минуты Лупаловы решились отпустит свою дочь, однако времени для разлуки не назначили, отец надеялся на помощь приятелей; многие из ссыльных были люди достаточные, некоторые из них даже предлагали ему пособия, от которых по скромности, он отказывался, теперь же решился просить их помочь ему. Он душевно желал сыскать попутчика, который хотя бы в начале дороги сопроводил Парашу. Однако ожидания его не сбылись, а она спешила пуститься в путь. У Лупаловых всего был один рубль серебром, и как они не старались, но не могли еще достать денег. Наконец 8-е сентября, день Рождества Пресвятыя Богородицы, был назначен для тяжкой разлуки.

Только что молва о сборах Параши в Петербург разнеслась по Ишиму, как все знакомые Лупалова пришли посмотреть на его дочь, более из любопытства, чем из участия. Вместо того чтобы помочь Параше и ободрить ее, все осуждали отца за согласие на разлуку, а кто мог бы оказать пособие говорил, что иногда обстоятельства не позволяют помогать в нужде и лучшим своим друзьям, и уходили, предвещая дурное; не этого ждали от них Лупаловы. Только двое из самых бедных ссыльных ободряли Парашу и давали ей добрые советы. «Случалось видеть, – говорили они, что сбывались самые безнадежные ожидания. Положим, что ей трудно дойти до Государя, но она найдет добрых людей. Неужели сыщется человек, который откажется помочь дочери, когда она просит за своих несчастных родителей?!..»

Восьмого сентября, на рассвете; оба ссыльные пришли проститься с Парашею о проводить ее. Она уже совсем приготовилась на далекий путь и связывала давно сшитый ею дорожный мешок, в котором лежала необходимая поклажа.

Отец отдал ей последний свой серебренный рубль, который Параша не хотела брать, говоря, что эти деньги очень недостаточны на дорогу до Петербурга, а им могут быть крайне нужны. Только одно приказание отца могло заставить согласиться взять их. Бедные ссыльные также хотели уделить что могли; один предложил ей тридцать копеек медью, другой двугривенный; этим должны они были прожить несколько дней. Параша отвергла приношение и была глубоко тронута таким великодушием. «Если Господь Бог, – говорила она, – поможет мне испросить у Государя прощение моему батюшке, то и вас конечно не оставит своею милостию!»

В эту минуту в комнате показались лучи восходящего солнца. «Пора расставаться, сказала Параша, – батюшка и матушка благословите!» Следуя старинному русскому обычаю, при подобных случаях, она, ее отец и мать и оба ссыльные сели, как делается в последнюю минуту разлуки, потом после краткого молчания все встали, помолились и затем начались слезы и рыдания.

Этот обряд, по-видимому незначительный, имеет в себе глубокий смысл. Краткое отдохновение перед разлукой долгой, может, быть, вечной, не выражает ли, некоторым образом, желания отдалить ее и похитить у судьбы хотя еще одну минуту до расставания, до грустного прости?

Родители благословили, стоявшую на коленях Парашу. Перекрестясь и удерживая слезы, вырвалась она из объятий отца и матери и оставила навсегда хижину, которая была ее колыбелью и постоянным жилищем. Лупаловы хотели проводить свою дочь и прошли с нею несколько шагов, но, изнемогая от избытка чувств и вполне предавшись тоске, остановились и смотрели как Параша уходила в даль, вместе с провожавшими ее ссыльными; она же не оглядывалась, боясь этим расстроить родителей и себя, и скоро скрылась из их виду.

Лупалов с женою возвратились тогда в свою хижину, пустыней показалась она им с этой минуты! Жизнь несчастных стала еще тягостнее. Жители Ишима обвиняли отца, что он допустил свою дочь до такого безрассудного предприятия; смеялись над ним, подшучивали также и над ссыльными, которые по простоте души рассказывали о своих надеждах на ходатайство Параши, поздравляя их наперед со счастием.

Но оставим страну горести и последуем за нашей путницей. Расставшись с провожавшими ее ссыльными, Параша присоединилась к молодым девушкам, шедшим по той же дороге в соседственную деревню, которая была в двадцати пяти верстах от Ишима. К вечеру Лупалова благополучно дошла до деревни и остановилась на ночлег, у знакомого ее родителям крестьянина, который принял ее радушно.

По утру Параша, непривыкшая к ходьбе, почувствовала сильную усталость. Выйдя из избы, где ночевала, она испугалась своего одиночества, но, припомнив историю Агари в пустыне, тотчас ободрилась. Параша перекрестилась, поручила себя своему Ангелу-хранителю и пошла далее. Пройдя несколько шагов, она заметила на вывеске почтового дома, мимо которого проходила накануне вечером, изображение двуглавого орла, это заставило ее подумать нейдет ли она, вместо Петербурга назад в Ишим. Параша остановилась чтобы спросить о дороге и встретила своего хозяина, который с усмешкою сказал ей: «Если ты все будешь идти так, то уйдешь недалеко, да впрочем, и правду сказать, ты сделаешь лучше, если вернешься домой!»

Такие случаи несколько раз бывали с нею; когда Параша не знала куда идти и спрашивала дорогу в Петербург, то все над нею смеялись, что приводило ее в большое затруднение. Не зная вовсе большой дороги в столицу, Параша полагала, что известный своею святынею Киев, о котором слышала она от матери лежит на этом пути. Проходя чрез него, она хотела приобщиться Св. Таин, намереваясь также, если предприятие ее окончится благополучно, со временем постричься в монахини, в одной из тамошних обителей.

С такой ошибочною мыслию о положении Киева, и видя, что все смеются при вопросе о дороге в Петербург, Параша начала спрашивать дорогу в Киев, но и это также было безуспешно.

Однажды Параша остановилась на перекрестке, не зная куда идти; в это время ехала кибитка. Параша просила проезжих указать дорогу к Киеву. Ей отвечали насмешливо, полагая что и она шутит: «Ступай по какой хочешь, по любой дойдешь до Киева!» Параша пошла наугад и к счастию не ошиблась. Вообще она не помнила дорог и перепутывала названия деревень, в которых останавливалась. Обыкновенно Параша в маленьких селениях находила скорее пристанище, чем в больших, где часто принимали ее за бродягу, а такое несправедливое подозрение очень ее огорчало.

Приближаясь к городу Камышлову наша усталая путница едва, едва оканчивала один из самых длинных переходов; тут застигла ее сильная буря. Параша удвоила шаги, желая скорее дойти до жилья, которое виднелось невдалеке; сильный порыв ветра сломил перед нею дерево; это очень испугало ее и заставило искать убежища в лесу. Чтобы сколько-нибудь защититься от дождя и ветра, она стала под развесистую сосну, около которой рос высокий кустарник. Буря бушевала целую ночь, и Параша провела ее под открытым небом и сильным дождем, едва переставшим под утро. Только что рассвело, голодная и продрогшая потащилась бедняжка по дороге. К счастию проезжавший крестьянин предложил ей сесть в его телегу. К восьми часам утра приехали они в село, где добрый мужичок, не имея надобности останавливаться, высадил Парашу посреди улицы, а сам поехал домой. Странница уже предчувствовала дурной прием, потому что это было богатое село, однако, понуждаемая голодом и усталостию подошла к самому бедному домику, у которого сидела пожилая женщина и чистила горох. Параша попросила пристанища, но та, взглянув на нее с презрением, сурово отогнала от себя.

Слезая с телеги, Параша упала в грязь и замарала все свое платье, притом же ужасная ночь, проведенная в лесу без пищи, так изнурила бедную девушку, что она точно казалась неблаговидною, оттого все и отгоняли ее, к кому только она не подходила. Параша присела у дверей дома какой-то женщины, которую также напрасно умоляла о приюте, но и эта с бранью прогнала ее оттуда, говоря, что не пускает к себе побродяг. Бедная девушка увидела церковь, и пошла к ней печально. «По крайней мере, – думала она, – уж отсюда меня не выгонят».