Текст книги "Откровения Екатерины Медичи"

Автор книги: Кристофер Уильям Гортнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Я предложила сопроводить его в путешествии через долину Луары и заглянуть по дороге в Шомон, чтобы познакомить с Руджиери. Когда мы прибыли в замок, Нострадамус вошел в зал – и окаменел. Руджиери в дорогом алом бархате, расшитом звездами, сбежал к нам по лестнице и припал к моей руке. Он был все такой же – худой, растрепанный, с лихорадочно горящими глазами. Взглянув на пожилого ясновидца, он просиял:

– Ваша слава, сударь, опережает вас.

– Вот как? – сухо отозвался Нострадамус.

Мы пообедали жареными перепелами, а затем Руджиери провел нас в обсерваторию – полюбоваться на небо в астрономическую трубу. Когда он принялся настаивать, чтобы мы заночевали в замке, Нострадамус предостерегающе вскинул руку:

– Не могу.

Руджиери надулся. Нострадамус круто развернулся и, не взяв с собой никакого света, двинулся вниз по лестнице. Опасаясь, что в темноте он может споткнуться и сломать себе шею, я схватила свечу, велела Козимо подождать наверху и отважно начала спускаться. Добравшись до зала, я уже с трудом переводила дух и к тому же была вся облеплена паутиной.

Нострадамус широким шагом направлялся к моим носилкам; вот он выхватил оттуда свой дорожный мешок и натянул капюшон.

– Синьор! – воскликнула я, поспешив к нему. – Что все это значит? Руджиери мой доверенный друг еще с детских лет. Почему вы пренебрегаете его гостеприимством?

Нострадамус обернулся ко мне. Тень капюшона скрывала его лицо.

– Я не пренебрегаю его гостеприимством, я отвергаю его. Не могу здесь оставаться. Мне это неприятно.

– Что ж, мне, признаться, тоже. Это не Блуа, но, уверяю вас, простыни в спальнях чистые, а полы вымыты.

– Дело не в этом. Мне неприятно быть рядом с этим человеком. Я должен уйти.

– Руджиери чем-то провинился перед вами? – Я ошеломленно воззрилась на него.

– Нет. Но он провинится перед вами. Он вас предаст.

– Бросьте! – У меня вырвался отрывистый нервный смешок. – Я всецело доверяю Козимо. Вы просто устали. Пойдемте в замок. Выпьем горячего вина и…

– Предвидение меня никогда не обманывает. – Нострадамус шагнул ко мне. – Этот человек играет со злом и в конце концов совершит зло. Такова его судьба.

– Вы и вправду считаете, что Козимо… – Я безотчетно поднесла руку к груди.

– Я никогда не утаиваю правды, как бы горька она ни была. Если вы захотите увидеться со мной, пришлите весть в мой дом в Салоне. – Мимолетная усмешка скользнула по его губам. – Или же я сам приду к вам, если в том возникнет нужда.

Я не знала, как на это ответить, но мне подумалось, что если он в таком тоне разговаривает и с другими, Церковь может арестовать его… если не хуже. Поэтому я сняла с руки кольцо – яшмовый перстень с моей печатью.

– Если кто-то попытается причинить вам вред, скажите, что вы под защитой королевы Франции.

Нострадамус сунул перстень в карман. Стоя в свете луны, я смотрела, как он забросил мешок на плечо и зашагал по дороге. Я не думала, что когда-нибудь еще увижусь с этим человеком, да и не была уверена, что захочу этого. Как бы притягателен он ни был, он задел в моей душе струну, звука которой я не желала слышать.

Глава 15

Ни единое облачко не омрачало небеса в тот день, когда в Париже праздновалось бракосочетание дофина. Пламя свечей искрилось, отражаясь в драгоценностях знати, и свежий ветерок, влетавший в распахнутые двери Нотр-Дама, играл складками шелковых знамен. Наша казна была пуста, но ради этого праздника мы не поскупились.

Глядя, как Франциск и его нареченная преклоняют колени перед алтарем, я изнывала от тревоги. Вначале я была против этой свадьбы. Моему сыну исполнилось четырнадцать – тот самый возраст, когда у юных принцев пробуждается интерес к плотским утехам, однако он по-прежнему страдал от жесточайших воспалений уха, которые не поддавались никакому лечению, и в своих одеяниях, изукрашенных драгоценными камнями, выглядел болезненно хрупким и слабым. Марию он обожал, но держался с нею скорее как с любимой сестрой, нежели будущей супругой. Генрих полагал, что постельные игры – это именно то, в чем нуждается наш сын. Однако я подозревала, что Франциск еще не достиг необходимой зрелости, и винила в этом Диану – именно из-за ее неусыпного надзора мой сын взрослел медленнее, чем требовалось. Она намеренно задерживала его развитие и баловала без меры, дабы сохранить свою власть над ним.

Тем не менее этот брак скреплял союз Франции с Шотландией. Гербы Валуа и Стюартов красовались на паланкинах, доставивших нас назад в Лувр, а скатерти на столах, за которыми мы трапезничали, были расшиты шотландским чертополохом и французскими лилиями.

Танцы открывали Мария и мой муж, а я сидела на возвышении и вспоминала, как сама, будучи невестой, впервые заняла место рядом со своим свекром.

Генрих облачился в наряд из лилового бархата, расшитый жемчугом. Дожив до тридцати девяти лет, он стал больше походить на отца, хотя вел себя более сдержанно, ни на миг не забывая о своем монаршем достоинстве. Франциск слишком громко смеялся и слишком много пил. Генрих едва прикасался к вину, а редкая улыбка была едва заметна на его обрамленных бородой губах.

Что до невесты – как разительно отличалась она от той наивной девочки, какой когда-то была я! Волна каштановых волос, ниспадавших ниже талии, стройная шейка, обвитая нитью из моих семи серых жемчужин, – Мария упивалась своей красотой и поглядывала на Генриха с беззастенчивым кокетством. Я позавидовала ее беспечной юности и живости… и обратила взор на наших гостей.

Вдовая герцогиня де Гиз, восседавшая за столом Гизов-Лотарингских в окружении своей любимой невестки, жены Меченого, и нескольких лотарингских родственников, так и раздувалась от гордости, глядя на свою августейшую внучку. Что до младших отпрысков Гизов, они расположились за детским столом вперемежку с моими детьми.

Главным среди них, безусловно, был сын Меченого Генрих, мальчуган с точеными чертами ангельского личика и золотистыми локонами. Он сидел рядом с другим Генрихом – моим семилетним сыном, который вертел в пальцах подаренную мной драгоценную подвеску. В его темных глазах поблескивало нетерпение: он был отменный танцор и изнывал от желания покрасоваться своей грацией. Франциск, новобрачный, не сводил глаз с Марии, а мой второй сын Карл, которому вот-вот должно было исполниться восемь, рассеянно ковырял в ухе. Моя старшая дочь Елизавета, безмятежная в своем сердоликовом наряде, сидела неподалеку, присматривая за десятилетней Клод и пятилетней Марго. Самый младший, четырехлетний Эркюль, ковырял в тарелке с едой.

Мне подумалось, что все они, подобно Франциску, когда-нибудь вступят в брак и покинут меня. Мне надлежит позаботиться о них, пока это еще в моих силах, продумать их будущее и сделать все, чтобы они были счастливы.

Я откинулась в кресле, потянувшись к кубку с вином, и тут взгляд мой наткнулся на суровое лицо Жанны, королевы Наваррской, сидевшей за столом справа от возвышения. Глаза ее были холодны, и взирала она на меня с той же нетерпимостью, которую проявила много лет назад, в Амбуазе, осуждая католическую веру. Ее мать, сестра Франциска I Маргарита, умерла несколько лет назад, вскоре после бракосочетания Жанны с принцем Антуаном Бурбоном. Бурбоны, род, известный с тринадцатого столетия, были католическими принцами французской королевской крови и следующими после моих детей претендентами на престол. Жанна и Антуан составили блестящую пару, хотя, подозревала я, не слишком счастливую. Антуан, смазливый увалень в расстегнутом камзоле, пил без устали; растрепанный, с раскрасневшимся лицом, он непринужденно болтал с накрашенной придворной шлюхой, хотя его супруга сидела за пару кресел от них – в простом черном платье, как предписывала ее кальвинистская вера. Говорили, что Жанна пыталась обратить мужа в протестантизм, но безуспешно. Вот Антуан, наклонившись, едва ли не ткнулся носом в шею собеседницы, и я преисполнилась сострадания к Жанне. Видно было, что Антуан глубоко равнодушен не только к религии, но и ко всему прочему, что могло стать между ним и его утехами.

Тем не менее Жанна держалась столь неприступно, что до сих пор я обменялась с ней от силы парой слов. Придумывая, как бы вовлечь ее в разговор, я вдруг обнаружила, что смотрю на ее сына, маленького Генриха, наследника наваррского трона, – крепкого веснушчатого мальчугана, который унаследовал от матери рыжие волосы, а от Антуана – зеленые глаза и резкие черты лица. Мальчику было шесть лет – на год больше, чем Марго. Я гадала, почему он не сидит вместе с другими детьми, но сын Жанны вдруг повернулся в кресле, и наши глаза встретились.

Меня заворожил его взгляд. В его любопытных глазах, еще не тронутых тенью взрослости или жизненных невзгод, я узнала себя, ту, какой я была когда-то: преждевременно познавшую мир, но еще не ведавшую, как сильно он может перемениться. Сочувствие охватило меня при мысли о том, как он, должно быть, ошеломлен буйством и пышностью нынешнего праздника. Повинуясь порыву, я поманила его. Жанна вздрогнула, наклонилась к сыну и зашептала на ухо; мальчик на миг замялся, но потом встал и подошел ко мне.

Он отвесил четкий, но отчасти неловкий поклон, явно чувствуя себя неудобно в праздничном наряде; рыжие волосы его неукротимо вздыбились, точно иглы у ежа. Он родился под знаком Стрельца, припомнила я, мыслями вернувшись в тот день, когда Жанна сообщила письмом о рождении сына, а я отправила в подарок серебряную купель.

– Дитя мое, – мягко проговорила я, – знаешь ли ты, кто я такая?

– Да. – Он уставил взгляд на свои блестящие башмаки. – Вы – тетушка Екатерина.

– Верно. Я – тетушка Екатерина. Подойди сюда, позволь мне тебя обнять.

Взгляд его метнулся к матери, а я между тем сошла с помоста и заключила в объятия крепко сбитое тельце, которое даже не дрогнуло в моих руках.

И на меня обрушилось видение. Ничего подобного я не испытывала с того памятного дня в детстве: мощь видения была такова, что мир, окружавший меня, растаял и я осталась парить в бесплотной темноте.

…Пушечный выстрел гремит вдалеке, и эхо его прокатывается по длинной долине, погруженной в клубы черного дыма, долине, где на обугленных деревьях трепещут лишь изодранные остатки осенней листвы. Человек сидит на черном боевом коне; на нем темная шляпа с белым пером, у него густая медно-рыжая борода, обветренное лицо с длинным носом, широкие скулы и близко посаженные, горящие решимостью глаза; он, мнится, повелевает самым воздухом, которым дышит. Он сидит верхом так, словно родился в седле, и сжимает коленями бока своего коня, унимает его, нервно перебирающего ногами.

К нему бросается юный паж в зеленой ливрее с незнакомым мне значком.

– Они не сдадутся! – выдыхает паж, и человек бросает на него взгляд, в котором на миг вспыхивает нетерпение.

Затем он откидывает голову и хохочет. И что-то говорит, – но я не разбираю слов и пытаюсь переместиться ближе, расслышать… Но он тает, растворяется, точно дым, и…

Сдавленный вскрик – мой собственный – вернул меня к действительности. Покуда я силилась вспомнить, где и почему нахожусь, боролась с тошнотой, подступающей к горлу, и обливалась потом, мальчик ладонью робко коснулся моей щеки.

– Тетушка Екатерина… – прошептал он.

Сверху вниз я завороженно глянула на его лицо и тогда поняла, что видела именно его – такого, каким он вырастет.

Жанна решительным шагом направилась к нам и вырвала сына из моих объятий.

– Довольно, мадам, – процедила она.

Глаза ее сверкнули, задержавшись на усыпанном рубинами и жемчугом распятии, которое было приколото к моему корсажу, – недавний подарок невесты сына.

– Она не сделала мне больно, – заявил маленький Наварра. – От нее приятно пахнет.

– От нее пахнет идолопоклонничеством! – отрезала Жанна.

Вопреки изнурению, которое неизменно сопутствовало проявлениям моего дара, я нашла в себе силы засмеяться:

– Вижу, кое в чем ты не изменилась. Я хотела лишь поприветствовать твоего сына и спросить, не хочет ли он сесть с другими детьми. Он ведь, если ты не забыла, наполовину Валуа – эта кровь течет в его жилах благодаря тебе.

И, словно не заметив, как она нахмурилась, обратилась к мальчику:

– Хочешь познакомиться со своими кузенами?

Наварра поглядел на детский стол. Я ожидала, что он откажется, вцепится в свою матушку, которая явно ни на миг не спускала с него глаз. К моему удивлению, он выпятил подбородок.

– Да, хочу. Можно, матушка? – Он поднял глаза на Жанну.

Что ей оставалось делать? Чопорно кивнув, она во все глаза глядела, как я взяла ее сына за руку – для такого крепкого мальчишки у него были на редкость маленькие руки – и повела к детскому столу. Там я представила его юному Гизу – тот выразительно зевнул, – а затем своим детям.

– Это ваш кузен Наваррский. Он впервые при нашем дворе. Позаботьтесь о нем.

Марго улыбнулась.

– Тебя звать Маргарита, – пробормотал, запинаясь, Наварра, и она решительно замотала кудрявой головой.

– Сказал бы еще – маргаритка! Я не цветок, кузен. Все зовут меня Марго.

– А я – Генрих, герцог Анжуйский! – Мой сын Генрих воинственно вздернул подбородок.

– Ну-ну, – попеняла я, – будь паинькой. Когда закончатся взрослые танцы, вы сможете потанцевать вместе.

– Надеюсь, тебе у нас понравится. – Я заглянула в поднятые ко мне глаза Наварры и вновь ощутила сердцем некое непостижимое родство с этим мальчиком.

Постепенно последствия видения прошли, но остаток вечера я просидела в задумчивости. Юный Наварра неуклюже, но храбро продирался сквозь дебри танца, а Марго вертелась вокруг него, точно проказливый эльф. Вот, думалось мне, принц, которого стоит не упускать из виду.

После свадьбы мы вернулись к безмятежным прелестям Фонтенбло. Могло показаться, что ради венчания моего сына время остановилось и в мире ничего не происходит, но это было не так, что подтвердили последние сообщения кардинала.

Генрих вызвал меня в свой кабинет. Когда я вошла, он сидел за письменным столом, под глазами у него набрякли темные мешки.

– Мария Тюдор умирает. Наш английский посол сообщает, что беременность, о которой она объявила, на самом деле опухоль. Она не слушала своих врачей и целыми днями рыдала из-за Филиппа, так как он покинул ее и вернулся в Испанию, едва только услышал, что она тяжела.

– Бедная женщина. Ей выпала нелегкая жизнь.

– О да, и когда она умрет, нам тоже придется нелегко. – Генрих бросил взгляд на депешу в руке. – Англичане прочат на трон ее сестру Елизавету, хотя Мария держит ее под домашним арестом. – Он невесело усмехнулся. – Елизавета избегла обвинения в участии во всех заговорах против Марии, хотя всем известно, что она открыто исповедует протестантизм. Если она станет королевой, то выступит против нас.

Генрих отбросил депешу и сумрачно глянул на меня.

– Монсеньор говорит, что, как только Мария Тюдор испустит дух, мы сразу же должны предложить Филиппу новую невесту.

У меня потемнело в глазах, а в ушах звучало только одно слово.

– Невесту? – эхом повторила я.

– Да. Если Елизавета Английская займет трон, мы вынуждены будем заключить союз с Испанией.

В столбе золотистого света вихрились нестерпимо яркие пылинки.

– Екатерина, поверь, если б существовал другой путь, я бы выбрал его. – Генрих вздохнул. – Вот только его не существует. Лишь одна из наших дочерей созрела для брачного ложа.

– Но Елизавете всего четырнадцать, а Испания так далеко!

– Она принцесса. И должна исполнить свой долг, как исполнили его мы. – Он взял меня за руку. – Ты ведь понимаешь, правда?

– Понимаю. – Я кивнула. – Обещай только, что расскажу ей об этом именно я. Она должна услышать это из моих уст.

– Даю слово. – Он поцеловал меня в щеку.

Оставшиеся дни этого года пролетели, словно листья, опадающие перед первой метелью. Коннетабль и его племянник Колиньи, с которым я не виделась уже много лет, были посланы ко двору Филиппа II в Брюсселе для обсуждения условий брачного договора. Вскоре после того до меня дошли слухи, что Колиньи во время путешествия по Нидерландам проявил интерес к протестантской вере.

Я не обратила внимания на сплетни. Все мои мысли были поглощены приближающейся разлукой не с одной, а сразу с двумя дочерьми, ибо кардинал, едва услышав, что Генрих одобрил брак Елизаветы с Филиппом Испанским, не теряя времени предложил отдать другую мою дочь за герцога Лотарингского, родственника Гизов. Я горячо возражала, упирая на нежный возраст Клод, – ей еще не исполнилось одиннадцати. Однако же сама Клод, к всеобщему изумлению, неожиданно проявила живой интерес к идее замужества. Невысокая, пухленькая, унаследовавшая наименее привлекательные черты обоих родителей, она пришла ко мне и заявила:

– Мы с герцогом Лотарингским знаем друг друга с детства. Об ином муже я и не мечтаю.

– Но, дитя мое, откуда у тебя такие мысли – в твоем-то возрасте?

Я смотрела на Клод с печалью и почти суеверным трепетом. Я всегда уделяла мало внимания этой своей дочери и теперь опешила, обнаружив, что она стала почти зрелой женщиной, если не телесно, то в душе.

– Не вижу причины откладывать мою помолвку, – заявила она мне. – Не хочу окончить жизнь, как кузина Жанна Наваррская, женой какого-нибудь принца, который мне будет совсем не люб.

Мне нечего было ей возразить. Доводы ее были здравы, а потому я дала согласие – с условием, что герцог Лотарингский не взойдет с Клод на супружеское ложе, покуда ей не исполнится четырнадцать.

В ноябре умерла Мария Тюдор. Сводная сестра, которую она держала взаперти и едва не обезглавила за измену, взошла на английский трон под именем Елизаветы I.

Через несколько дней Филипп Испанский принял наше предложение о браке.

В январе 1559 года Клод обвенчалась с герцогом Лотарингским. К февралю адмирал де Колиньи и коннетабль добились заключения договора, по которому Генрих отдавал Елизавету в жены Филиппу II, а свою оставшуюся сестру, мою милую Маргариту, – Филиберту Савойскому, одному из союзных монархов Филиппа. Мир с Испанией после долгих десятилетий войны был достигнут, и Генрих, как обещал, позволил мне сообщить нашей дочери о скором замужестве.

Я нашла Елизавету в детской, сидящей у окна.

День выдался погожий. С легким ветерком доносились голоса. Я подошла к Елизавете и увидела в саду несколько человек. Среди них я безошибочно различила девушку – она встряхивала пышной гривой волос не менее задорно, нежели гарцующая лошадь, которую девушка держала под уздцы. Тут сердце у меня екнуло – верхом на лошади сидел не кто иной, как мой сын Франциск. Изо всех сил вцепился он в луку седла, а Мария между тем водила лошадь по кругу. Я вздохнула с облегчением, обнаружив поблизости от них целую толпу конюхов.

– Похоже, Мария Стюарт взялась помочь Франциску преодолеть страх перед лошадьми, – заметила я вслух с некоторым раздражением.

– Он делает успехи, – отозвалась Елизавета. – Скоро он будет готов впервые в жизни выехать на охоту.

Я обратила внимание, что рядом с ней сложены стопкой старые тетради. Должно быть, она обшарила все сундуки, чтобы извлечь на свет эти детские сокровища.

– Почему ты не с ними? – Я отодвинула тетради, чтобы присесть рядом с Елизаветой.

Дочь подняла на меня серьезный взгляд. В изящных руках она держала тетрадку; на пальцах не было ни колечка, хотя возраст уже позволял ей носить украшения; темные волосы обрамляли лицо, на котором жизнь еще не успела запечатлеть свои суровые уроки.

– Я хотела проверить, не забыла ли латынь.

– Забыла? – Мне показалось, что смех мой прозвучал чересчур громко. – Да как же, дитя мое, ты могла забыть латынь? Ты всегда знала ее в совершенстве. Никто не мог сравниться с тобой.

– Я просто хотела убедиться наверняка. – Елизавета подняла глаза. – Латынь пригодится мне при испанском дворе. Ты ведь за этим пришла, правда? Сообщить, что меня выдадут за Филиппа Второго?

– Кто тебе сказал? – Боль пронзила меня, точно молния.

– Мадам Сенешаль. Только не кори ее; я и сама это уже давно подозревала. Теперь я понимаю, матушка, сколько горя она тебе причинила, но сейчас винить ее не надо. Стать женой того, на кого мне укажут, – мой долг, и она лишь подтвердила то, что я и так знала.

Она все понимала; она знала, сколько мук принесло мне существование Дианы, хотя моя соперница была для детей словно вторая мать, неизменно присутствуя рядом с отцом. Елизавета знала, что мне довелось пережить в извечной тени фаворитки моего мужа. Казалось, я пряталась за прозрачным стеклом и все мои тайны для окружающих были как на ладони.

– У Филиппа будет любовница? – с тем же спокойствием спросила Елизавета.

– Нет, – ответила я не задумываясь. – Он известен своей высокой нравственностью.

– Но однако же он король. Много старше меня, уже вдовец. И у него есть сын от первого брака.

Онемев, я смотрела на Елизавету, а она продолжала:

– Я спрашиваю об этом потому, что в подобных обстоятельствах хочу держаться с тем же достоинством, что и ты.

– Филипп будет любить тебя. – Ощущая зияющую пустоту в груди, я крепко сжала руку дочери. – Разве может быть иначе? Ты молода, прекрасна, о такой жене мечтал бы любой король.

Не знаю, обращалась я в этот миг к Елизавете или же к мечте, которой у меня самой никогда не было. Но дочь улыбнулась и закрыла тетрадь, как будто мои слова успокоили ее.

– Я выйду замуж здесь или в Испании?

– Здесь, – услышала я собственный голос, словно моими устами говорил некто другой. – Мы все обдумаем.

– Хорошо. Я хочу, чтобы подружками на свадьбе были мои сестры и Мария. – Елизавета наклонилась ко мне. – Я знаю, что Филипп не приедет за мной, но хочу встретить его доверенного посланца как будущая королева.

– Так и будет. – Мой голос сорвался. – Обещаю.

Елизавета обняла меня – подлинно моя дочь, истая Медичи.

– Спасибо, матушка, – прошептала она.