Текст книги "Лотерея [Подтверждение]"
Автор книги: Кристофер Прист
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
На том конце долго не отвечали; она сидела с трубкой у уха и смотрела прямо на меня.
– А вы здесь что, одна работаете? – спросил я, чтобы заполнить паузу.
– Нет, обычно здесь менеджер и еще две девушки. Мы же сегодня по идее закрыты. Праздник… Алло! – (Трубка забубнила тоненьким жестяным голоском, но слов я не разобрал.) – Лотерея Коллаго. Мы заказывали номер для Роберта Синклера. Как он там у вас, еще свободен?
Сери скорчила мне гримасу и уставилась в окно; взгляд у нее был пустой и рассеянный, обычный для людей, говорящих по телефону и ждущих ответа.
Я встал и прошелся по конторе. На стенах висели фотографии клиники, в том числе и знакомые мне по буклету. Я увидел аккуратные современные здания, лужайку, где среди клумб и цветников стояли маленькие белые коттеджи, на заднем плане – иззубренные вершины гор. Было здесь и несколько фотографий лотерейных счастливчиков: прибытие на остров, отъезд с острова, рукопожатия и улыбки, люди, стоящие в обнимку. А еще интерьеры, сочетающие стерильную чистоту больницы с роскошью дорогого отеля.
Все это было очень похоже на фотографии в рекламных проспектах туристических агентств. Мне вспомнилась одна такая – горнолыжный курорт на севере Файандленда. Там была такая же атмосфера натужного веселья и сомнительной дружбы, те же кричащие, словно из каталога синтетических красок тона.
В самом дальнем конце конторы было выделено нечто вроде холла для посетителей с несколькими удобными креслами, расставленными вокруг низкого стеклянного стола. На столе небрежно валялась пачка лотерейных билетов, явно помещенная сюда с рекламными целями. По ближайшем рассмотрении оказалось, что все эти билеты погашены надпечаткой «ОБРАЗЕЦ. НЕ ДЛЯ ПРОДАЖИ», однако это было единственное, что отличало их от билетов настоящих, вроде того, который принес мне выигрыш.
И тут я сумел наконец-то понять смутное чувство неловкости, не покидавшее меня с самого момента выигрыша.
Лотерея существовала не для меня. Лучше бы выиграл кто-нибудь другой.
Главным призом Лотереи Коллаго был курс атаназии: истинное, медицински гарантированное бессмертие. Если верить рекламе, клиника добилась стопроцентного успеха: ни разу еще не случалось, чтобы люди, прошедшие все процедуры, потом умирали. Старейшая пациентка, которой было уже сто шестьдесят девять лет, выглядела от силы на сорок пять и, как сообщалось, соответствовала этому возрасту и во всех остальных отношениях. Ее часто показывали в телевизионной рекламе Лотереи: то она играла в теннис, то танцевала, а то решала кроссворды.
Пока все это не касалось меня лично, я нередко отпускал сардонические шуточки, что, если вечная жизнь как-то связана с обязательством решать кроссворды, я уж лучше помру молодым.
А еще у меня давно было ощущение, что каждый раз выигрывают не те, какие нужно, люди – люди, не выделяющиеся из общей массы ничем, кроме случайного везения.
При всем том, что я знал теперь о Лотерее, некоторые из выигравших получали широкое освещение в прессе. Как правило, эти победители оказывались тусклыми, ординарными людьми без амбиций и вдохновения, абсолютно неспособными представить себе, что это такое – жить вечно. В своих интервью они неизбежно скатывались на благостную чушь насчет добра и работы во благо общества, причем ясно чувствовалось, что все они говорят по одной и той же шпаргалке. А кроме того, пределом их мечтаний было увидеть выросших внуков, или устроить себе длинный-длинный отпуск, или уйти на пенсию и поселиться где-нибудь в провинции, в симпатичном маленьком домике.
В прошлом мне не раз доводилось посмеиваться над приземленными мечтами этих недалеких людей, а вот теперь неожиданно выяснилось, что я и сам ничем их не лучше. Если я чем-то и заслужил свой выигрыш, то лишь минутным и, в конечном итоге, бессмысленным состраданием к искалеченному солдату. Я оказался таким же тусклым и ординарным, как и все прочие победители. У меня не было более-менее интересных планов на будущее. Прежде жизнь моя текла тихо и мирно, безо всяких излишеств; после курса атаназии она, надо думать, останется точно такой же. Если верить рекламе, мне предстоит еще по меньшей мере полтораста, а то и четыреста – пятьсот лет этой тягомотины.
Атаназия увеличивает количество жизни, но отнюдь не улучшает ее качество.
И все равно, кто же от такого откажется? Сейчас я страшился смерти меньше, чем когда был подростком; если смерть – это просто утрата сознания, в ней нет ничего особо ужасного. Но я никогда всерьез не болел и, подобно многим таким же везучим людям, жутко боялся боли, а уж перспектива умирания, постепенного неумолимого распада, страданий и полной беспомощности страшила меня настолько, что я старался о ней не думать. Курс атаназии полностью очищал организм и позволял всем его клеткам регенерировать до бесконечности. Он обеспечивал полный иммунитет от заболеваний типа рака и тромбоза, он надежно защищал от вирусных инфекций и обеспечивал сохранение всех мышечных и умственных способностей. После этого курса мой физиологический возраст так навсегда и останется на уровне двадцати девяти лет.
Не стану отрицать, мне хотелось этого, хотя я и знал вопиющую несправедливость Лотереи – знал как по собственному недолгому опыту, так и по страстным критическим статьям, появлявшимся регулярно и в великом множестве. Выигрыш достался мне несправедливо; было ясно, что я его недостоин.
Ну а кто же тогда достоин? Курс обеспечивал надежное исцеление рака, болезни, от которой каждый год умирают сотни и сотни тысяч людей. Администрация Лотереи говорит, что исцеление рака является побочным эффектом их фирменных инъекций, а иной методики попросту нет. То же самое относится к сердечным заболеваниям, слепоте, старческому слабоумию, язве желудка и к десяткам прочих недугов, которые портят и укорачивают жизнь миллионам людей. Администрация Лотереи говорит, что курс весьма сложен, дорог и его нельзя обеспечить каждому. Единственно честным, единственным неоспоримо демократичным методом является лотерея.
Не проходило и месяца, чтобы Лотерея не подвергалась критике. Ну разве нет, к примеру, истинно достойных? А как же люди, положившие всю свою жизнь на исцеление других? А как же художники, музыканты, ученые, чьи творческие силы неизбежно увядают и сходят на нет? Как же религиозные лидеры, миротворцы, изобретатели? Политики и средства массовой информации раз за разом называли конкретные имена, и все к вящему благу всего человечества.
Лотерея уступила; несколько лет назад она предложила систему, способную, по замыслу, утихомирить всех критиков. Собранные со всего мира эксперты ежегодно номинировали небольшое количество людей, достойных, по их коллективному мнению, эликсира жизни. А Лотерея обеспечивала им курс атаназии.
К удивлению большинства рядовых людей, почти все эти лауреаты отвергли щедрое предложение. Мне очень запомнился один из них: знаменитый писатель, господин Делонне.
По следам своей номинации Делонне написал страстное эссе «Отвержение». Согласно его рассуждениям принять атаназию значит отвергнуть смерть, а так как жизнь и смерть неразрывно связаны, отвергнув смерть, ты отвергаешь и жизнь. Далее он говорит, что все его романы были написаны в предвидении неизбежной смерти и не были бы – не могли бы быть – написаны вне этого предвидения. Он выразил свою жизнь через литературу, но в этом нет принципиального отличия от того, как выражает свою жизнь каждый другой человек. Согласившийся жить вечно получит прозябание ценою жизни.
Через два с небольшим года Делонне умер от рака. Теперь «Отвержение» признано его главной работой; я прочитал это эссе еще тогда, когда учился в школе. Оно произвело на меня глубочайшее впечатление, однако вот, пожалуйста, я уже на полпути к Коллаго, на полпути к жизни вечной.
Я услышал, как Сери положила трубку на рычаг, и повернулся.
– Ваш номер уже занят, – сказала она, – но они согласились поселить вас в другой гостинице.
– А вы мне объясните, как туда попасть?
Сери взяла с пола плетенную из соломки сумку, сняла свой красный пиджак и аккуратно уложила его между ручками.
– Мне все равно пора идти, я доведу вас.
Она заперла ящики стола, проверила, заперта ли внутренняя дверь, и направилась к выходу. Жара обрушилась на нас с такой силой, что я рефлекторно оглянулся в поисках скрытого где-то наверху воздуховода. Но все было вполне естественно – тропический зной, тропическая влажность. Моя одежда ограничивалась легкими брюками и футболкой, и саквояж у меня был совсем не тяжелый, однако сейчас даже он казался мне неуместной, невыносимой обузой.
Мы вышли на главную улицу. Все двери здесь были нараспашку, все рекламы сверкали и подмигивали, машины неслись непрерывным потоком, от рева моторов, от разноголосых гудков закладывало в ушах. И во всем этом бедламе была некая, незнакомая мне по прежней моей жизни целеустремленность,казалось, что каждый здесь в точности знает, куда направляется, и безукоризненно придерживается неких хаотических законов этого сюрреального города.
Сери вела меня сквозь бурлящую толпу мимо ресторанчиков и кофеен, стрип-клубов, кинотеатров и газетных киосков. Все здесь куда-то проталкивались, что-то кричали, никто не шел медленно, никто не молчал. Кое-где жарили шашлыки; снабдив гарниром из вареного риса, их раскладывали по хлипким картонным тарелкам. Вокруг лотков с мясом, хлебом и овощами вились плотные тучи мух. Из привязанных к стойкам лотков приемников рвались хриплые, искаженные звуки поп-музыки. Машина-поливалка окатила водой мостовую и тротуар, нимало не беспокоясь о попадающих под струю людях; после ее проезда в сточных канавах возникли завалы овощных и фруктовых объедков и очистков. И надо всем этим висел неотвязный тошнотворный запах то ли подгнившего мяса, то ли воскурений, признанных перебить всепроникающую навозную вонь. Знойный, иначе и не скажешь, запах словно сочился из стен, из открытых дверей, из мостовой.
За считанные секунды пот пропитал меня насквозь, он словно конденсировался на мне из насыщенного влагой воздуха. Пару раз мне пришлось остановиться, чтобы переложить саквояж из руки в руку. Фойе гостиницы, к которой мы наконец подошли, встретило нас блаженной прохладой.
Регистрация в гостинице оказалась очень краткой, вот только, перед тем как передать мне ключ от номера, портье захотел посмотреть мой паспорт. Получив паспорт, он сразу, даже не раскрывая, спрятал его под стойку.
Я подождал несколько секунд, но никаких дальнейших действий не последовало.
– В чем дело? – удивился я. – Зачем вы забрали мой паспорт?
– Вас нужно отметить в полиции. Вы получите свой паспорт при отъезде.
Все это показалось мне несколько подозрительным; я отошел от конторки к ждавшей меня Сери и спросил ее:
– Что это тут происходит?
– У вас найдется десятка?
– Пожалуй, что да.
– Отдайте ее портье. Это такая местная традиция.
– Вы хотели сказать – вымогательство.
– Да пожалуй, что и нет, это дешевле, чем иметь дело с полицией. Те содрали бы с вас двадцать пять.
Я вернулся к конторке и положил перед портье ассигнацию. Портье украсил мой паспорт оттиском резиновой печати и пододвинул его ко мне вместе с ключом. И – никаких объяснений, никаких извинений.
– А вы не зайдете ко мне? – спросил я у Сери. – Выпьем.
– В принципе можно, но вы же хотели распаковать свои вещи.
– И принять душ. Это займет минут пятнадцать. Так может, встретимся в баре?
– Хорошо, – кивнула Сери, – но мне тоже стоит сходить домой и переодеться. Я живу тут рядом.
Я поднялся на второй этаж в свой номер, полежал несколько минут на кровати, а потом разделся и принял душ. Местная вода оказалась ржавой и очень жесткой, мыло еле мылилось. Минут через двадцать, освежившийся и в свежей одежде, я спустился в бар. Собственно говоря, бар располагался за стеной гостиницы, прямо на боковой улочке, однако у него был стеклянный навес и целая масса вентиляторов, сохранявших воздух вокруг столиков приемлемо прохладным. Уже заметно стемнело. Я заказал большой стакан пива и только успел сделать первый глоток, как появилась Сери. Свободная, сильно расклешенная юбка и полупрозрачная блузка из марлевки мгновенно преобразили ее из стандартной сотрудницы лотерейной фирмы в обычную женщину. Сери заказала себе стакан охлажденного вина и села напротив меня, очень, как мне показалось, непринужденная и очень юная.
Она сразу засыпала меня вопросами: как я купил этот лотерейный билет, чем я зарабатываю на жизнь, откуда родом мои родители и так далее и тому подобное, о чем обычно спрашивают люди в первые минуты после знакомства. Мне было трудно в ней разобраться. Я не мог понять, задаются все эти вполне безобидные вопросы просто из вежливости, или из искреннего интереса, или по профессиональной обязанности. Я постоянно напоминал себе, что Сери – представительница Лотереи Коллаго, что ей поручено принять меня, что она просто выполняет свою работу. После долгого корабельного целибата, отягощенного безуспешным ухаживанием за Матильдой, мне требовались большие усилия, чтобы вести себя более-менее непринужденно в обществе такой привлекательной, дружелюбно настроенной женщины. Помимо воли я буквально ощупывал взглядом ее миниатюрную, ладную фигуру, ее прелестное лицо. Несомненно умная, она столь же несомненно не желала раскрываться, держала дистанцию, и это дразнило мое воображение. Сери вела разговор очень живо, слегка подавшись в мою сторону и часто улыбаясь, но все это до некоторого, заранее поставленного предела. Может, она и сейчас работала, работала сверхурочно, принимала очередного, не первого и не последнего клиента компании, а может – просто осторожничала с малознакомым, только что встреченным мужчиной.
Она рассказала мне, что родилась на Сивле, угрюмом островке у самого побережья Джетры. Ее покойные родители были джетранцами, но буквально за месяц до того, как разразилась война, они переехали на Сивл, потому что отец получил там место администратора теологического колледжа. Сери оставила дом, когда ей не было еще и двадцати, и с того времени постоянно переезжала с острова на остров, переходила с одной работы на другую. Говорила она мало, часто меняя предмет.
После того как мы еще раз заказали себе выпить, а потом еще, я почувствовал голод. Перспектива провести остаток вечера с Сери казалась мне очень привлекательной, и я поинтересовался у нее, где здесь можно прилично поесть.
– Извините, – улыбнулась она, – но сегодня у меня назначена встреча. А поесть вы можете прямо в гостинице, это будет за счет Лотереи. Или в любом из окрестных салайских ресторанчиков, в них во всех прекрасно кормят. Вы когда-нибудь пробовали салайскую пищу?
– Дома, на Джетре.
Возможно, это было не совсем то – так же, впрочем, как и ужин в одиночку.
Я успел уже пожалеть, что предложил Сери поужинать и тем напомнил ей о намеченной на вечер встрече. Она допила вино, отодвинула стакан и встала.
– Извините, но мне уже пора. Было приятно познакомиться.
– Мне тоже, – сказал я.
– Встретимся завтра в конторе, я постараюсь заказать вам билет до Коллаго. Раз в неделю туда отправляется прямой корабль, но вы его только что пропустили. К счастью, есть целый ряд других маршрутов, думаю, мне удастся выбрать из них что-нибудь подходящее.
На какой-то момент я снова увидел другую Сери, ту, которая в красной униформе.
Я сказал, что обязательно приду, и мы попрощались. Она быстро, не оборачиваясь, ушла в напоенную запахами ночь.
Я поужинал в шумном, переполненном салайском ресторане. Столик был накрыт на двоих, и пустое, свободное место еще больше подчеркивало мое одиночество. Я понимал, какая это глупость зацикливаться на первых же двух попавшихся на пути женщинах, но так уж оно вышло. Сери достаточно успешно освободила меня от мыслей о Матильде, однако теперь она сама грозила стать второй Матильдой. Неужели ее сегодняшняя встреча – это просто первый пример ускользания? После ужина я прогулялся по узким, грохочущим улицам Мьюриси, заблудился, затем кое-как сумел сориентироваться и вернулся в гостиницу. Кондиционер охладил воздух в моем номере чуть ли не до нуля, поэтому я распахнул окна и несколько часов лежал на кровати, бессонно прислушиваясь к обрывкам чьих-то разговоров, дребезжанию музыки и реву мотоциклов.
8
Назавтра я сильно заспался и потому пришел в контору Лотереи очень поздно, едва ли не в полдень. К этому времени во мне созрело твердое решение относиться к Сери с полным безразличием, ни в коем случае за ней не волочиться. А в чем, собственно, дело? Ведь она просто сотрудница Лотереи, и все, что она ни делает, делается по профессиональной обязанности. Однако мне тут же пришлось убедиться, что равнодушие мое немногого стоит: войдя в контору и не увидев Сери на месте, я ощутил совершенно явственный укол разочарования.
За канцелярскими столами сидели две молодые особы во все той же красной униформе; одна из них говорила по телефону, а другая печатала на машинке.
– Извините, пожалуйста, а как мне найти Сери Фултон? – спросил я ту, что печатала.
– Сери сегодня не придет, а что вы хотели?
– У меня была назначена с ней встреча.
– Так вы, наверное, Питер Синклер?
– Да.
Было интересно наблюдать, как чисто формальная, по служебному долгу, вежливость сменилась на лице девушки чем-то вроде узнавания.
– Сери просила, чтобы вы зашли к ней по этому адресу, – сказала она, вырывая из настольного блокнота верхний лист.
Я взглянул на адрес, но он, конечно же, ровно ничего для меня не значил.
– А как туда попасть?
– Это рядом с Пласа. За автобусной станцией.
Во время ночной прогулки меня заносило и на Пласа, однако попасть туда вторично, намеренно, мне бы ни за что не удалось.
– Ладно, – сказал я, пряча бумажку с адресом в карман, – доберусь на такси.
– Хотите, я для вас вызову? – предложила девушка, поднимая трубку телефона.
– А вы что, выиграли в Лотерею? – спросила она, когда ожидание машины стало затягиваться.
– Да, конечно.
– Ну вот, а Сери ничего нам не сказала, – улыбнулась девушка, возвращаясь к прерванной работе; я отошел в сторону и сел за стеклянный стол.
Откуда-то из глубин конторы появился мужчина, мельком взглянул в мою сторону и направился к столу, за которым сидела вчера Сери. В конторской жизни Лотереи было нечто тревожное, вернее – вызывавшее тревогу. Я снова вспомнил сомнение, вспыхнувшее у меня после первого с ними контакта. Безоблачный оптимизм, внушавшийся посетителю и персоналом, и всей обстановкой, заставлял поневоле вспомнить о пилотах аварийного самолета, убеждающих чрезмерно нервических пассажиров в том, что нет никаких оснований для беспокойства. Зачем это все, если, казалось бы, обещанное Лотереей никак не нуждается ни в каких дополнительных заверениях? Ведь процедура атаназии абсолютно безопасна – или это тоже не более чем слова?
Прибывшая в конце концов машина пересекла центр города и буквально за пару минут доставила меня на место.
Еще одна пыльная, выжженная солнцем улочка. Опущенные жалюзи на окнах магазинов, фургон с незаглушенным мотором, ждущий у обочины отлучившегося водителя, тенистые глубины подъездов и сидящие там на корточках дети. Канавы с чистой вроде бы водой по обеим сторонам улицы; хромая собака лакает из канавы, поднимая время от времени голову и оглядываясь по сторонам.
По указанному адресу обнаружилась внушительных пропорций деревянная дверь, а за ней – прохладный полутемный коридор, ведущий во внутренний дворик. Пол коридора был густо усыпан рекламными газетами, на заросшем буйной травой дворе рядом с большими мусорными баками громоздились горы не вместившегося в них мусора. В дальнем конце двора имелся вход в еще один коридор, а в конце этого коридора – лифт. Поднявшись на третий этаж, я оказался прямо перед нужной мне квартирой и нажал кнопку звонка.
Сери открыла дверь почти мгновенно.
– О, – сказала она, – вы уже здесь. А я как раз собиралась звонить в контору.
– Да вот, – смущенно сказал я, – поздно проснулся. А разве это что-нибудь срочное?
– В общем-то, нет… Да вы заходите.
Я последовал за Сери, окончательно расставаясь со своим намерением видеть в ней рядовой винтик бездушного лотерейного механизма. Вот интересно, а она всех получателей главного приза приглашает к себе домой или это такая особая честь? Сегодня на Сери была футболка с очень открытым воротом и джинсовая юбка. Она выглядела точно так же, как и вчера вечером: юной, привлекательной и совершенно не похожей на типовую сотрудницу фирмы. Трезво анализируя свои чувства, я понимал, как неприятно мне было услышать, что у нее назначена с кем-то там встреча, а еще – что сейчас я почти что боюсь увидеть в ее квартире следы того, что здесь бывает другой мужчина. Квартира состояла из крошечной ванной – через полуоткрытую дверь я заметил древние водопроводные краны и развешанное на просушку белье – и одной-единственной комнаты, где было не повернуться от мебели, книг и пластинок. Кровать (односпальная) была аккуратно застелена. В комнате было жарко и шумно, чему немало способствовали настежь распахнутые окна.
– Пить будете? – спросила Сери.
– Да, не откажусь.
За вчерашний день я выпил целую бутылку вина и мучился теперь последствиями. Рюмка-другая прочистят мне голову и… Эти мечты были грубо разбиты, когда Сери наполнила два стакана минералкой.
– С вашим отъездом ничего пока не выходит, – сказала она, присаживаясь на край кровати. – Я сунулась в одну пароходную компанию, но у них все места заняты и отказов не предвидится. Раньше будущей недели вряд ли что выйдет.
– Когда будут места, тогда и будут, – сказал я, махнув рукой. – Делайте, как знаете.
Все это Сери могла сообщить мне в конторе или передать через одну из своих сотрудниц. Могла, но не стала, из чего однозначно следовало, что разговор наш еще не закончен.
Я с наслаждением выглотал холодную минералку, перевел дыхание и спросил:
– А почему вы сегодня не на работе?
– Я почувствовала, что нужно отдохнуть, и взяла пару дней отпуска. Думаю съездить на день в горы. Хотите поехать со мной?
– А это далеко?
– Час пути или два, в зависимости от того, сломается автобус или нет. В общем-то, просто прогулка. Мне хочется отдохнуть от города, хоть на несколько часов.
– Ну что ж, – сказал я, – идея мне нравится.
– Я понимаю, что все получается малость суматошно, но ближайший автобус отходит через несколько минут. Я надеялась, что вы приедете немного раньше, и мы успеем спокойно поговорить. Вам нужно прихватить что-нибудь из гостиницы?
– Да пожалуй что и нет. Ведь вы же говорите, что мы вернемся уже сегодня вечером?
– Да.
Сери допила свою минералку, взяла небольшую сумочку, и мы вышли на улицу. Автобусная станция оказалась совсем рядом, это было мрачноватое, похожее на ангар сооружение, посреди которого стояли два допотопных автобуса. Сери направилась к одному из них. Автобус был уже наполовину полон, причем в центральном проходе стояли люди, друг с другом беседовавшие и не спешившие садиться. Мы протиснулись мимо них и нашли в хвосте автобуса пару свободных мест.
– Куда мы, собственно, едем? – спросил я.
– В прошлом году я нашла одну симпатичную деревушку, куда еще не добрались туристы. Тишина, хорошая еда, речка, в которой можно выкупаться.
Через несколько минут в проходе появился водитель, собиравший плату за проезд. Когда он приблизился к нам, я полез в карман, но Сери уже держала деньги наготове.
– Не беспокойтесь, – сказала она, – это за счет Лотереи.
Автобус тронулся с места. Уже через несколько минут бешеную толчею городского центра сменили улицы пошире и поспокойнее, застроенные ветхими, сильно запущенными зданиями. Убогость этих окраин еще больше подчеркивалась ярким безжалостным светом полуденного солнца; если что здесь и радовало глаз, так только горизонтальный лес разноцветного белья, сохнувшего на растянутых между домами веревках. Многие окна были разбиты или заколочены, из-под колес автобуса разбегались игравшие на мостовой дети. Когда автобус ехал помедленнее, дети вскакивали на его подножку, полностью игнорируя брань и угрозы водителя.
А затем дети посыпались с подножек в дорожную пыль, и мы въехали на стальной дугообразный мост, перекинутый через глубокое речное ущелье. С моста я увидел струившуюся внизу реку и еще один клочок другого Мьюриси-Тауна: ослепительно белые яхты, магазины и лавочки, пеструю россыпь кафе и баров.
Потом дорога круто свернула направо и пошла вдоль реки, в глубь острова. Я так и любовался на проплывавшие мимо пейзажи, пока Сери не тронула меня за руку и не указала на противоположное окно. Там раскинулся огромный трущобный город – сотни и тысячи жалких хибарок, сооруженных изо всех мыслимых и немыслимых материалов: гофрированного железа, упаковочных ящиков, автомобильных покрышек, пивных и винных бочек. Как правило, эти убогие строения были накрыты сверху рваным брезентом или упаковочным пластиком. Окон у них не было вовсе, только дырки в стенках, а двери – вернее, что-то на них отдаленно похожее – встречались крайне редко. Взрослые и дети, сидевшие на корточках вдоль дороги, провожали наш автобус тусклыми, равнодушными взглядами. Всюду, куда ни посмотришь, валялись ржавые остовы автомобилей и пустые бочки из-под бензина, всюду бродили тощие, одичавшие собаки.
Этот трущобный город пробудил во мне смутное, но мучительное чувство вины; я только сейчас осознал, что изо всех пассажиров автобуса лишь мы с Сери можем похвастаться новой или хотя бы чистой одеждой, осознал, что почти наверняка все наши попутчики считают именно этот Мьюриси «настоящим», что они и мечтать не могут о такой роскоши, как мой гостиничный номер или микроскопическая квартирка Сери. Мне вспомнились шикарные, ультрасовременные дома, на которые я смотрел с корабля, и мои тогдашние мысли о романтическом, приукрашенном образе островов, созданном книгами и кинофильмами.
Я снова посмотрел в свое окно и увидел не реку, она ушла куда-то в сторону, а точно такие же трущобы. Грязь, нищета, убожество и люди, люди, люди; их жизнь казалась мне чем-то невозможным, непредставимым. Будь я на месте любого из них, как отнесся бы я к предложению вечной жизни – отмел бы его сразу или все-таки немного бы подумал?
В конце концов город остался позади, и за окнами автобуса побежали поля; кое-где виднелись ровные квадратики посевов, но по большей части пересохшая от зноя земля пустовала. Далеко впереди громоздились горы.
Справа от дороги показался аэродром, что крайне меня удивило, ведь по Соглашению о нейтралитете воздушное пространство Архипелага было объявлено закрытым для любых полетов. И в то же время, судя по антенным мачтам и параболическим чашкам наземных радаров, здешний аэродром ничуть не уступал своим континентальным аналогам. За зданиями терминала на взлетно-посадочных полосах я увидел несколько больших самолетов, но они были слишком далеко, чтобы различить опознавательные знаки.
– Это какой аэропорт, пассажирский? – спросил я вполголоса у Сери.
– Нет, чисто военный. Мьюриси принимает войска, по большей части с севера, однако лагерей здесь нет. Солдат сразу же переправляют на южное побережье и сажают на корабли.
Мои друзья в Джетре, связанные с правозащитными организациями, отслеживали, как выполняется Соглашение о нейтралитете. По их сведениям, многие крупные острова предоставляли свою территорию для лагерей, куда направлялись для отдыха и лечения участники боевых действий. Строго говоря, это не противоречило соглашению, но являлось одним из странных его аспектов. Дело в том, что подобные лагеря использовались обеими воюющими сторонами, порою – даже одновременно. За все время своего путешествия я не видел ни малейших намеков на подобную активность; скорее всего, эти лагеря располагались вдали от дорог и основных судоходных линий.
Автобус остановился у здания аэропорта, и почти все, за немногими исключениями, пассажиры вышли, волоча свои сумки и свертки. Сери сказала, что это гражданский персонал – уборщицы, буфетчицы и так далее. Затем мы снова двинулись в путь, однако теперь вполне приличное асфальтированное шоссе сменилось пыльным ухабистым проселком. Остаток поездки сопровождался непрерывным дерганием и раскачиванием автобуса, ревом перегруженного мотора, а иногда и стуком проседавшей до упоров подвески. И пылью: пыль и песок из-под колес залетали в открытые окна, оседали на одежде, липли к лицу и скрипели на зубах.
Автобус карабкался в гору, пейзаж за окнами становился все зеленее и зеленее, а Сери тем временем принялась мне рассказывать, на каких она бывала островах и что там видела. Заодно я узнал и кое-что о ней самой: она проработала какое-то время корабельной стюардессой, она умеет вязать, она была замужем, но очень недолго.
Теперь мы поминутно останавливались, чтобы принять или выпустить пассажиров. На каждой остановке к автобусу сбегались люди, предлагавшие купить у них то или это. Моя и Сери одежда привлекала к нам особое внимание всех торговцев. Мы покупали фрукты, а однажды даже поддались на призывы человека с выщербленным эмалированным ведром, торговавшего чуть теплым черным кофе. К тому времени пыль и жара сделали свое дело, я так исстрадался от жажды, что без особых колебаний согласился пить из одной со всеми кружки.
Мы поехали дальше, и буквально через несколько минут автобус сломался. Из радиатора ударила струя пара, водитель вышел и начал копаться в моторе.
Сери широко улыбалась.
– Это что, – спросил я, – всегда так случается?
– Да, только не так быстро. Обычно радиатор закипает, когда начинается крутой участок.
После громкой и оживленной дискуссии с пассажирами водитель и двое из них пошли по дороге назад, к только что оставленной нами деревне. И тут, совершенно неожиданно, Сери накрыла мою ладонь своей, сжала ее и слегка привалилась ко мне плечом.
– А далеко еще ехать? – спросил я.
– Да нет, совсем немного, до следующей деревни.
– А почему бы тогда не прогуляться пешком? Лично я так с удовольствием.
– Лучше подождем. Он ведь просто за водой пошел. Здесь вроде и не очень круто, но все время вверх и вверх.
Сери положила голову мне на плечо, вздохнула и закрыла глаза. Я смотрел прямо вперед, на горы, ставшие теперь гораздо ближе. Мы выехали из города уже давно и, надо думать, поднялись на заметную высоту, однако воздух все еще оставался теплым и ветра почти что не было. И слева, и справа от дороги раскинулись виноградники. Вдали, на фоне ярко-синего неба, четко рисовались узкие черные силуэты кипарисов. Сери задремала, а вскоре у меня онемело плечо, так что волей-неволей пришлось ее разбудить. Я вышел из автобуса и зашагал по склону вверх, наслаждаясь льющимся с неба теплом и долгожданной возможностью размять ноги. Здесь, наверху, было не так влажно, да и воздух пахнул иначе. Я дошел до конца подъема, на половине которого сломался автобус, и оглянулся назад. Холмистый склон представлялся отсюда смешением серых, зеленых и охряно-желтых пятен, дрожавших и переливавшихся в восходящих потоках воздуха. Дальше, на горизонте, сверкало море, а вот островов видно не было, они терялись в туманном мареве.
