Текст книги "Практическое демоноводство"

Автор книги: Кристофер Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Хищники

На некоторых ночь опускалась пологом дурных предчувствий, другие встречали приход тьмы с лихорадочным предвкушением. Ночные твари поднимались со своих лежбищ и выходили наружу – питаться ничего не подозревающей добычей.

Они – машины для пожирания, вооруженные зубами и когтями, инстинкты ведут их на поиски жертв, они умеют подбираться к добыче и видеть в темноте, они созданы для ночной охоты. Когда они проходят по улицам Хвойной Бухты, не спастись ни одному мусорному баку.

Проснувшись тем вечером, они обнаружили у себя в жилище непонятное и странное устройство. Сверхъестественная разумность, посетившая их предыдущей ночью, бесследно испарилась, и они не помнили о том, как крали магнитофон. Их испугал бы шум, но батарейки давно сели. Они вытолкают эту машинку из норы, когда вернутся, – а сейчас ветер принес голодный запах, неодолимо гнавший на охоту. В двух кварталах от них миссис Эддльман выбросила особенно удачную добычу – салат из тунца, и обостренный нюх взял след, когда они еще спали.

Еноты выскочили в ночь, точно стая голодных волков.

Дженнифер

Для Дженни вечер оказался одновременно благословенным и проклятым. Трэвис позвонил в пять, как и обещал, и Дженни, осознав себя желанной, испытала возбуждение. Но одновременно с возбуждением ее одолели и проблемы: что надеть, как себя вести и куда пойти. Решать это Трэвис предоставил ей. Она ведь из местных, так что все здесь знает, сказал он – и был, разумеется, прав. Он даже попросил ее сесть за руль.

Едва повесив трубку, Дженни бросилась в гараж за пылесосом – почистить салон “тойоты”. Воюя с пластами пыли и грязи, она обдумывала варианты. Выбрать самый дорогой ресторан? Нет, это может его отпугнуть. К югу от городка есть романтическое итальянское заведение, но вдруг ему в голову придет неподобающая мысль? Пиццерия – слишком уж неформально. Бургеры – не может быть и речи. Она вегетарианка. Английская кухня? Нет – за что его наказывать?

Дженни поймала себя на том, что почти ненавидит Трэвиса – тот заставил ее принимать решение. Наконец, она остановилась на итальянском заведении.

Когда машина засверкала чистотой, Дженни кинулась в дом – выбирать наряд. За последующие полчаса она оделась и разделась несколько раз и в результате выбрала черное платье без рукавов и туфли на высоком каблуке.

Она разглядывала себя в большом зеркале. Да, черное платье – явно лучшее. И если она ляпнет на него соусом “маринара”, пятно никто не заметит. И выглядит она в нем совсем неплохо. Каблуки подчеркивают икры, а заодно и светло-рыжие волоски на ногах. Об этом она не подумала. Дженни зарылась в ящики комода в поисках черных колготок.

Как только проблема решилась, она снова начала вертеться перед зеркалом, принимая одну позу за другой. Примерила скучающий и капризный вид, как у дамочек из журналов мод. А чем она не модель – стройная, высокая, и ноги – крепкие, подтянутые от беготни между столиков. Довольно неплохо для тридцатилетней девки, подумала Дженни. Она вскинула руки и томно потянулась. В зеркале из подмышек на нее уставились два клочка курчавых волос.

Как это естественно, как непретенциозно, подумала она. Она бросила брить подмышки примерно тогда же, когда перестала есть мясо. Как все это гармонично – обретать себя, постигать связь с Землей. Она не желает соответствовать идеалу женщины, что навязывают Голливуд и Мэдисон-авеню. Она – естественная женщина. Разве Богиня бреет себе подмышки? Не бреет. Но Богиня и не собирается на свидание впервые за десять лет.

Дженни вдруг осознала, насколько перестала следить за собой. Нет, она не опустилась, но перемены, если не считать макияжа и сложных причесок, происходили так медленно, что она их едва замечала. И Роберт, кажется, не обращал на них внимания – или не возражал. Но теперь все это – в прошлом. И Роберт – прошлое, или, по крайней мере, скоро им станет.

И Дженни отправилась в ванную за бритвой.

Билли Винстон

Перед Билли Винстоном бритвенная дилемма не стояла. Ноги и подмышки он обрабатывал каждый день, принимая душ. Соответствие идеалу совершенной женщины – с рекламы диетических прохладительных напитков – нимало не смущало его. Напротив, Билли было не по себе от того, что приходится носить личину мужчины шести футов и трех дюймов ростом с выпирающим адамовым яблоком – ради должности ночного портье в мотеле “Нам-в-Номера”. В душе же Билли был пышногрудой сучкой по имени Роксанна.

И Роксанне приходилось сидеть в чулане, пока Билли возился с регистрационными книгами мотеля. Примерно в полночь остальной персонал уходил, и Билли оставался один за стойкой. И тогда Роксанна могла выпорхнуть из чулана и всю ночь напролет танцевать в туфельках на каблучках из кремниевых чипов, поглаживая либидо одиноких мужчин и разбивая сердца. Когда железный язычок полуночи касался цифры двенадцать, фея секса обретала своих компьютерных возлюбленных. А до того часа она была Билли Винстоном, и Билли Винстон сейчас собирался на работу.

На длинные тощие ноги он натянул красные шелковые трусики и подвязки, затем медленно влез в черные чулки со швами сзади. Цепляя чулки к поясу, он дразняще улыбался своему отражению в большом зеркале у изголовья кровати. Затем надел джинсы, фланелевую рубаху и сунул ноги в кроссовки. На кармашек рубашки прицепил значок с именем: “Билли Винстон, ночной портье”.

Какая грустная ирония, думал он. Его счастье – превращение в Роксанну – зависит от его несчастья – проклятой работы. Каждый вечер он просыпался со смесью возбуждения и ужаса. Ладно, косяк поможет скоротать ему первые три часа, а Роксанна поддержит остальные пять.

Билли мечтал о том дне, когда сможет позволить себе собственный компьютер и будет превращаться в Роксанну, когда пожелает. Он бросит работу и заживет, как Сквозняк, – весело и привольно. Еще несколько месяцев за стойкой, и у него будет достаточно денег.

Цап

Цап был демоном двадцать седьмого разряда. В иерархии преисподней ему отводилось место гораздо ниже архидемонов вроде Маммона, повелителя алчности, но гораздо выше обычных трудяг вроде Аррргга, который отвечал за гнусный вкус кофе в пенопластовых стаканчиках.

Цапа сотворили слугой и разрушителем, наделили глупостью, подобающей этим функциям. От прочих обитателей преисподней он отличался тем, что он провел на Земле гораздо больше времени, и набрался от людей дьявольской изобретательности и тщеславия.

Амбиции же его свелись к тому, чтобы найти повелителя, который позволил бы ему развлекаться – уничтожать и наводить ужас на все и вся, когда заблагорассудится. Из всех хозяев, которым служил Цап после Соломона, Трэвис был худшим. В нем присутствовала досадная праведность, которая действовала Цапу на нервы. В прошлом Цапа вызывали заблудшие души, которые ограничивали его разрушительные склонности лишь требованием блюсти секретность в мире людей. В большинстве случаев он выполнял пожелание хозяина, умерщвляя свидетелей. А Цап всегда следил за тем, чтобы свидетелей было побольше.

Но с Трэвисом жажда разрушений сдерживалась, контролировалась и копилась внутри Цапа, пока хозяину не оставалось ничего другого, как спустить ее с цепи. Да еще добычу для Цапа выбирал он сам. И кормиться заставлял приватно – в самых укромных уголках. Но удовлетворить аппетит Цапа эти сиротские трапезы не могли.

На службе у Трэвиса его разум вечно пребывал в тумане, а внутреннее пламя тлело еле-еле. И только когда Трэвис спускал его на очередную жертву, мысли приобретали четкость, и огонь внутри вспыхивал ярче. Но так случалось крайне редко. Демон тосковал по хозяину, у которого имелись бы враги, однако туман в голове не позволял самому пуститься на поиски нового владыки. Воля Трэвиса подавляла Цапа.

Но сегодня демон предвкушал освобождение. Все началось с того, что хозяин познакомился в кафе с этой женщиной. Когда они поехали домой к старику, он ощутил в себе всплеск, какого не переживал уже много лет. А стоило Трэвису позвонить той девчонке, силы у Цапа только прибавилось.

Он даже начал припоминать, кем был на самом деле: существом, возводившим на престолы одних Пап и королей и отнимавшим власть у других. Сам Сатана, восседающий на троне в великом граде Пандемониуме, заявил воинству адских тварей: “В изгнании своем мы должны быть признательны Иегове за две вещи. Во-первых – за то, что мы существуем. Во-вторых – за то, что у Цапа нет амбиций”. Падшие ангелы – и Цап вместе с ними – посмеялись шутке повелителя, ибо пошутил он еще до того, как Цап оказался среди людей. И люди дурно повлияли на Цапа.

Он раздобудет себе другого хозяина и совратит его своим могуществом. Сегодня днем он видел ее в салуне и почувствовал, как жаждет она власти над остальными. Вместе они будут править миром. Ключ уже близок – он чувствует это. Если Трэвис отыщет ключ, Цапа сошлют обратно в преисподнюю. Он должен найти его первым и вложить в руку ведьмы. Ведь гораздо приятнее править на Земле, чем прислуживать в аду.

14
Ужин

Трэвис остановил “шевроле” на улице перед домом Дженни, заглушил мотор и повернулся к Цапу.

– Ты сидишь здесь, понятно? Через некоторое время приду проверю.

– Спасибо, папочка.

– Не включай радио и не жми на клаксон. Сиди и жди.

– Честное слово, я буду хорошо себя вести. – Демон изобразил невинную улыбочку. Получилось неубедительно.

– И присматривай вот за этим. – Трэвис показал на алюминиевый чемодан на заднем сиденье.

– Приятного свидания. За машину не беспокойся.

– Что с тобой такое?

– Ничего. – Цап уже ухмылялся во всю пасть.

– Чего это ты вдруг такой покладистый?

– Хорошо, что ты идешь проветриться.

– Врешь.

– Трэвис, я сокрушен.

– Это было бы славно. Да, и не вздумай никого слопать.

– Я же вчера вечером покушал. Мне и не хочется вовсе. Просто буду сидеть здесь и медитировать.

Трэвис сунул руку во внутренний карман спортивного пиджака и вытащил книжку комиксов.

– Вот что у меня для тебя есть. – Он протянул книжку демону. – Посмотри пока картинки.

Демон выхватил комиксы и развернул их на сиденье.

– Монстр-Печенюшка! Мои любимые! Спасибо, Трэвис.

– До встречи.

Трэвис вылез из машины и захлопнул дверцу. Цап следил, как он идет по двору к дому.

– Я уже такую видел, ишак, – прошипел он. – Когда заведу себе нового хозяина, я вырву тебе руки и сожру их прямо у тебя на глазах.

Трэвис обернулся. Цап помахал ему лапой и выдавил самую приятную свою улыбку.

* * *

В дверь позвонили ровно в семь. Мысли Дженни метнулись следующим маршрутом: не подходить, переодеться, открыть и сказаться больной, сделать уборку, сделать ремонт, записаться на пластическую операцию, перекрасить волосы, принять горсть “валиума”, помолиться Богине и попросить божественного вмешательства, остаться стоять на месте и исследовать характер парализующей паники.

Она открыла дверь и сказала:

– Привет.

Перед нею стоял Трэвис – в джинсах и сером твидовом пиджаке в елочку. Он выглядел слегка обалдевшим.

– Трэвис? – переспросила Дженни.

– Вы прекрасны, – выдавил он.

Они так и стояли в дверях: Дженни заливалась краской, Трэвис не сводил с нее глаз. Дженни все же остановила свой выбор на черном платье, и, судя по всему, выбор оказался верным. Прошла целая минута – никто не вымолвил ни слова.

– Вы не хотите пройти в дом?

– Нет.

– Ладно. – Она захлопнула дверь перед его носом. Все не так страшно. Теперь можно переодеться в тренировочные штаны, вытряхнуть на поднос содержимое холодильника и провести остаток вечера перед телевизором.

В дверь робко постучали. Дженни снова открыла:

– Простите меня, я немного нервничаю.

– Да ничего, – ответил Трэвис. – Едем?

– Конечно. Сейчас, только возьму сумочку. – И она снова закрыла перед ним дверь.

По пути в ресторан между ними висело неловкое молчание. В такое время обычно обмениваются автобиографиями, но Дженни поклялась не рассказывать о своем замужестве ничего, поэтому о большей части взрослой жизни говорить ей было нечего. А Трэвис поклялся ничего не рассказывать о демоне, поэтому большая часть двадцатого века тоже выпадала из разговора.

– Так что, – спросила Дженни, – вам нравится итальянская кухня?

– Ага, – ответил Трэвис. Остаток пути они проехали в таком же молчании.

Вечер стоял теплый, а в “тойоте” не было кондиционера. Дженни боялась открывать окна, чтобы не растрепало прическу. Она целый час укладывала и закалывала волосы так, чтобы длинные локоны спускались сзади до середины спины. Начав потеть, она вспомнила, что подмышками у нее до сих пор заткнуты два комка туалетной бумаги – остановить кровотечение от порезов. Несколько последующих минут она не могла думать ни о чем другом – как бы только улизнуть в уборную и избавиться от окровавленных прокладок. Потом решила не заговаривать об этом вовсе.

Ресторан под названием “Старая Итальянская Макаронная Фабрика” располагался в древней сыроварне, оставшейся еще с тех времен, когда экономика Хвойной Бухты базировалась на животноводстве, а не туризме. Бетонные полы остались нетронутыми, крыша из гофрированного железа – тоже. Владельцы сильно постарались сохранить деревенский дух постройки, но добавили теплоты, установив камин, проведя мягкое освещение и накрыв столики скатертями в красно-белую клетку, что, как известно, отличает все итальянские рестораны. Маленькие столики располагались на удобном расстоянии друг от друга, и каждый украшали живые цветы и свечка. “Макаронная Фабрика”, по общему мнению, была самым романтичным рестораном в округе.

Как только официантка усадила их за стол, Дженни извинилась и ускользнула в дамскую комнату.

– Заказывайте любое вино, какое хотите, – сказала она Трэвису. – Я не очень привередлива.

– Я не пью, но если вы желаете...

– Нет, все в порядке. Будет мило для разнообразия.

К столику подошла официантка – явно знающая свое дело особа лет тридцати:

– Добрый вечер, сэр. Что вы будете пить сегодня? – Быстрым текучим движением она извлекла из кармана блокнотик – точно наемный стрелок выхватил шестизарядник. Профессионалка, отметил Трэвис.

– Я, наверное, подожду даму, – ответил он.

– А-а, Дженни. Она будет травяной чай. А вам принести... сейчас посмотрим... – Официантка оглядела его с ног до головы, проверила и перепроверила внешность, определила вид, приколола ярлык и объявила: – Вам какого-нибудь импортного пива, правильно?

– Вообще-то, не думаю...

– Мне следовало догадаться. – Официантка хлопнула по лбу, точно поймала себя на серьезном промахе – например, подала салат с плутониевой крошкой вместо итальянского сметанного соуса. – У нее муж пьянчуга, поэтому, естественно, она пойдет на свидание с человеком непьющим. Минеральной воды?

– Прекрасно.

Карандаш официантки зачиркал по бумаге, но в блокнотик она не смотрела, чтобы не потерять профессиональной улыбки “мы обслуживаем по высшему разряду”.

– А пока вы ждете, наверное, – чесночный хлеб?

– Конечно, – ответил Трэвис. Официантка удалилась мелкими быстрыми механическими шажками и через мгновение скрылась в кухне.

Трэвис смотрел ей вслед и думал: интересно, почему некоторые ходят быстрее, чем я бегаю? Потому что они профессионалы, решил он.

Чтобы извлечь из подмышек комки туалетной бумаги, Дженни потребовалось пять минут. Спугнула ее женщина, застав перед зеркалом с задранным кверху локтем. И Дженни поспешно вернулась к столику. Трэвис, не отрываясь, смотрел на корзинку с чесночным хлебом. На столе стоял травяной чай.

– Откуда вы знаете? – спросила она.

– Телепатия, наверное. Еще я заказал чесночный хлеб.

– Да, – ответила она и села.

Они оба смотрели на чесночный хлеб, точно корзинка была кипящим котелком цикуты.

– Вам нравится чесночный хлеб? – спросила Дженни.

– Очень. А вам?

– Самый любимый.

Он взял корзинку и предложил ей:

– Возьмите?

– Не сейчас. Сначала вы.

– Нет, спасибо, у меня нет настроения. – Трэвис поставил корзинку на стол.

Чесночный хлеб лежал между ними, исходя ароматом намека. Конечно, съесть его должны оба – или никто. Чесночный хлеб означает запах изо рта. А позже между ними должен случиться поцелуй, может быть – что-то еще. В чесночном хлебе чертовски много интимности.

Они молча читали меню: она выискивала самое недорогое блюдо, которое все равно не собиралась есть; он – то, что можно есть в присутствии другого человека, не опасаясь опозориться.

– Вы что будете? – спросила она.

– Только не спагетти, – отрезал он.

– Ладно. – Дженни уже забыла, как бывает на свиданиях. Хотя наверняка вспомнить не удавалось, она полагала, что и замуж-то вышла только для того, чтобы больше никогда не переживать подобной неловкости. Это как ездить на аварийном тормозе. И Дженни решила отпустить тормоза.

– Я проголодалась. Передайте, пожалуйста, хлеб?

Трэвис улыбнулся:

– Конечно. – Он протянул ей корзинку и взял кусочек сам. Откусив, оба замерли и уставились друг на друга через стол, будто блефующие игроки в покер. Дженни рассмеялась, крошки разлетелись по всей скатерти. Вечер начался.

– Трэвис, так чем же вы занимаетесь?

– Очевидно, хожу на свидания с чужими женами.

– Откуда вы знаете?

– Официантка сказала.

– Мы расходимся.

– Хорошо, – ответил он, и оба снова рассмеялись.

Они заказали еду, и за ужином, в неловкости потихоньку нащупали какие-то точки соприкосновения. Дженни рассказала Трэвису о своем браке и о работе. Трэвис сочинил целую историческую хронику о работе разъездного страхового агента без настоящего дома и семьи.

И в этом искреннем обмене правды на ложь они поняли, что нравятся друг другу – да что там, не на шутку увлечены друг другом.

Из ресторана они выходили под руку, хохоча во все горло.

15
Рэчел

Рэчел Хендерсон жила одна в маленькой хижине, стоявшей в эвкалиптовой роще на самом краю ранчо “Пивбар”. Домик принадлежал Джиму Пиву – долговязому ковбою сорока пяти лет, который с женой и двумя детьми обитал в четырнадцатикомнатном доме, построенном его дедушкой на другом краю поместья. Рэчел жила на ферме уже пять лет. И за жилье никогда ничего не платила.

Они с Джимом Пивом познакомились в “Пене дна”, когда она только-только приехала в Хвойную Бухту. До этого Джим пил весь день и к тому моменту, когда Рэчел села на соседний табурет и положила на стойку газету, он уже чувствовал на себе всю тяжесть своего грубого ковбойского обаяния.

– Н-ну, дорогуша, будь я проклят, если на нашем затхлом пастбище не подуло свежим ветерком. Выпить хочешь?

Джим говорил с чистым оклахомским акцентом – будто гнусаво тренькало банджо. Он подхватил говор еще мальчишкой – у батраков, работавших на ранчо “Пивбар”. Сам Джим принадлежал к третьему поколению трудяг Пивов и, судя по всему, был последним трудягой в роду. Его сынок-подросток Зэйн Грей Пив еще в детстве решил, что лучше седлать доску для сёрфинга, чем лошадь. Именно поэтому Джим и сидел весь день за стойкой “Пены дна”. И еще – потому что жена его только что купила дизельный фургон “мерседес”, стоивший столько же, сколько составляла чистая годовая прибыль ранчо “Пивбар”.

Рэчел развернула страницу объявлений “Газеты Хвойной Бухты”:

– Апельсиновый сок, спасибо. Ищу себе жилье. – Она закинула ногу на ногу. – Не знаете случайно – здесь дом никто не сдает?

В последующие годы Джим Пив много раз вспоминал этот день, но припомнить, что именно произошло дальше, так и не смог. Помнил он только, как трясся на своем пикапе по разбитой грунтовке к задним воротам ранчо, а Рэчел бултыхалась следом в стареньком “фольксвагене”. После этого воспоминания превращались в коллаж: нагая Рэчел на узкой койке, пряжка его ремня с бирюзой грохается о деревянный пол, его руки связаны шелковыми шарфами, Рэчел подпрыгивает на нем – скачет, точно на жеребце, – он садится в пикап уже после заката, весь разбитый и потный, упирается лбом в руль и думает о своей жене и детишках.

Пять лет после этого Джим Пив и близко не подходил к маленькой хижине в дальнем углу ранчо. Каждый месяц он аккуратно вносил плату за жилье в свой гроссбух, а сумму покрывал покерными выигрышами.

Несколько его приятелей в тот день видели, как он выходит из “Пены дна” с Рэчел. Встречаясь, они тыкали его в ребра, отпускали грубые шуточки и задавали каверзные вопросы. Насмешникам Джим отвечал, сдвигая на затылок летний “стетсон”:

– Парни, я только одно могу сказать: мужская менопауза – дело не из легких.

Даже Хэнк Уильямс не смог бы спеть это печальнее.

Когда Джим ушел от нее в тот вечер, Рэчел собрала с подушки несколько седых волосков, обвязала их красной ниткой и завязала двойным узлом. Двух узелков вполне хватало для той власти над Джимом Пивом, которая была ей необходима. Пучок этот она положила в банку из-под детского питания, подписала фломастером и поставила в шкафчик над кухонной раковиной.

Теперь в шкафчике стояла целая батарея банок с такими же пучками волос, и каждый обвязан красной ниткой. Правда, количество узелков было разным – на трех пучках узелков было четыре. То были волосы мужчин, которых Рэчел любила. Мужчин этих давно уже не было с ней.

Остальной дом украшали разные предметы власти: орлиные перья, кристаллы, пентаграммы и гобелены, расшитые магическими символами. Никаких свидетельств прошлого Рэчел не держала: все ее фотографии были сделаны уже после того, как она приехала в Хвойную Бухту.

Люди, знавшие ее, понятия не имели, где она жила и кем была прежде. Они знали только красивую загадочную женщину, зарабатывавшую на жизнь уроками аэробики. Или же – ведьму. Прошлое ее оставалось тайной. Так ей больше нравилось.

Никто не знал, что выросла Рэчел в Бейкерсфильде, в семье неграмотного буровика. Никто не знал, что раньше она была толстой некрасивой девочкой, которая проделывала разные унизительные штуки с разными омерзительными мужчинами – только ради того, чтобы ее хоть как-то принимали в расчет. Бабочки не тоскуют по тем временам, когда они были гусеницами.

Рэчел вышла замуж за летчика сельскохозяйственной авиации, на двадцать лет старше ее. Ей тогда было восемнадцать.

Произошло это на переднем сиденье пикапа у придорожной забегаловки в пригороде Визалии, штат Калифорния. Летчик, которого звали Мерл Хендерсон, оказался неутомим, и Рэчел все споласкивала рот “бадвайзером”, пытаясь перебить гнусный вкус.

– Если повторишь еще разок, я на тебе женюсь, – пропыхтел Мерл.

Через час они уже летели над пустыней Мохейв в сторону Лас-Вегаса на “чессне-152”. Мерл забрался аж на десять тысяч футов. Поженились они под неоновыми дугами ветшающей железобетонной часовни чуть в стороне от главного променада. Знакомы были ровно шесть часов.

Следующие восемь лет своей жизни Рэчел считала оборотами пыточного колеса. Мерл перевез ее в свой трейлер рядом со взлетной полосой и никуда из дома не выпускал. Раз в неделю ей разрешалось съездить в город – в прачечную-автомат и за покупками. Остальное время она либо ждала Мерла, либо обслуживала его, либо помогала ему обслуживать самолеты.

Каждое утро он улетал на своей этажерке, прихватив ключи от пикапа. Рэчел целыми днями убиралась в трейлере, ела и смотрела телевизор. Она еще больше растолстела, и муж дразнил ее своей жирной мамочкой. Мужское эго Мерла подчистую смело жалкие остатки самоуважения Рэчел. Во Вьетнаме Мерл летал на военном вертолете и до сих пор вспоминал о том времени как о самом большом счастье в жизни. До сих пор, открывая канистры инсектицида над полем салата-латука, он воображал, что выпускает реактивные снаряды по вьетнамским деревням. Армия нащупала в Мерле страсть к разрушениям, а Вьетнам заточил ее до остроты бритвы, и с возвращением домой бритва эта не притупилась. До женитьбы на Рэчел копившееся внутри насилие он выплескивал в барах, где постоянно ввязывался в драки. Или же выделывал в воздухе опасные финты. Теперь, когда дома его ждала Рэчел, по барам он шлялся реже, зато агрессию вымещал на жене – постоянно придирался, оскорблял, а зачастую и поколачивал.

Рэчел сносила оскорбления как божью кару за то, что родилась женщиной. Мать ее терпела от отца то же самое – с той же покорностью. Так уж заведено – ничего не попишешь.

Но однажды, когда Рэчел сидела в прачечной и ждала, пока высохнут рубашки Мерла, к ней подошла какая-то женщина. За день до этого Мерл избил Рэчел особенно жестоко, и теперь все лицо ее было в синяках и кровоподтеках.

– Это, конечно, не мое дело, – сказала женщина – лет сорока, высокая и статная, что-то в ней испугало Рэчел, какая-то сила, хотя голос ее был тих и спокоен. – Но когда у вас будет время, можете прочесть вот это. – Она протянула брошюру.

Книжица называлась “Колесо пыток”.

– В конце есть телефонные номера, по которым можно позвонить. Все будет хорошо, – добавила женщина.

Рэчел решила, что это очень странно. Все и так хорошо. Но женщина запала ей в память, и брошюру она прочла.

В ней говорилось о правах человека, о достоинстве и личной силе. Говорилось о ее собственной жизни – но такие мысли ей прежде и в голову не приходили. Книжка “Колесо пыток” оказалась историей ее жизни. Откуда они узнали?

Но в основном там шла речь о мужестве и о необходимости побороть себя. Брошюру Рэчел оставила – спрятала в коробку с тампонами под раковиной в ванной. Там она и пролежала две недели. Пока однажды утром не закончился кофе.

Она прислушивалась к тому, как самолет Мерла удаляется к горизонту, и рассматривала в зеркале кровавую дыру на месте передних зубов. Потом достала из коробки брошюру и набрала один из номеров на обложке.

Через полчаса к трейлеру подъехали две женщины. Они собрали вещи Рэчел и увезли ее в приют. Она хотела оставить записку Мерлу, но ее отговорили.

Три недели Рэчел прожила в приюте. Женщины заботились о ней – кормили, внимательно слушали и все понимали. Взамен просили только признать свое собственное человеческое достоинство. Когда она звонила Мерлу, они стояли рядом.

Мерл поклялся, что все изменится. Он скучает по ней. Она ему нужна.

Рэчел вернулась.

Целый месяц Мерл ее не бил. И пальцем не дотрагивался. И даже не разговаривал.

Женщины в приюте предупреждали о подобном издевательстве – пытке безразличием. Однажды вечером, за ужином Рэчел сказала об этом Мерлу, и тот швырнул тарелку ей прямо в лицо. А после этого избил так, как никогда прежде не избивал. После чего выгнал на всю ночь на улицу и запер дверь.

До ближайших соседей было пятнадцать миль, поэтому, чтобы не замерзнуть, Рэчел пришлось залезть под крыльцо. Она не знала, хватит ли ей сил пройти эти пятнадцать миль.

Посреди ночи Мерл распахнул дверь и заорал в темноту:

– Кстати, я вырвал телефон, так что и не думай! – И снова захлопнул и запер дверь.

Когда на востоке показалось солнце, Мерл возник снова. Рэчел заползла поглубже под трейлер – там он ее достать не мог. Мерл поднял пластиковый полог и крикнул:

– Слушай, сука, – когда я вернусь, лучше сиди здесь, а то еще получишь.

В темноте под трейлером Рэчел дождалась, пока биплан с ревом не унесется по взлетной полосе, а потом выползла и проводила его взглядом. Болело все лицо, из разбитых губ сочилась кровь, но она не могла не улыбаться. Она нашла в себе личную силу. Личная сила хранилась под трейлером в пятигаллонной канистре из-под битума. Теперь в ней плескалось высококачественное моторное масло.

Днем к трейлеру подъехал полицейский. Челюсти его были крепко сжаты – стоическая решимость человека, которому предстоит неприятная задача, но он готов выполнить долг до конца. Когда же он увидел на ступеньках трейлера Рэчел, с его лица схлынула вся краска, и он подбежал к ней:

– С вами все в порядке?

Говорить Рэчел не могла – из разбитого рта вырывалось только хриплое бульканье. Полицейский отвез ее на патрульной машине в больницу. А позже, когда все раны промыли и перевязали, зашел в палату и сообщил о катастрофе.

Похоже, у биплана отказал двигатель, когда Мерл летел над полем. Подняться выше, чтобы избежать столкновения с опорой высоковольтной линии, он не смог. Пылающие останки Мерла рассеялись по всему полю наливающейся соком клубники. Позже, на похоронах, Рэчел заметила:

– Именно так ему и хотелось умереть.

Через несколько недель к ней приехал человек из Федерального авиационного агентства. Начал задавать вопросы. Рэчел рассказала ему, что Мерл ее избил, а потом выскочил из дому и улетел. Агентство пришло к заключению, что пилот в ярости просто забыл проверить перед вылетом самолет. Никто даже не заподозрил, что Рэчел слила из двигателя все масло.