Текст книги "Бесноватые"

Автор книги: Кристофер Фаулер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

И вот мы пошли на ужин.

Гитлер был ниже, чем я ожидал, довольно тусклый и не впечатляющий. Было сложно представить, что это он был тем человеком, к которому были прикованы взгляды всего мира. Его рукопожатие было на удивление слабым и мягким, без настоящей силы, глаза его странно вглядывались в тебя, с бесконечной подозрительностью. В нем не было и намека на юмор, любопытство или человечность. Коротко поприветствовав нас, он занял место во главе стола и сидел неподвижно, пока ему подавал еду официант, которого мы раньше не видели. Вероятно, делалось это для того, чтобы избежать риска отравления.

Во время трапезы Гитлер задавал вопросы каждому из нас, как будто проверяя, достаточно ли внимания уделили мы занятиям, проходившим днем. И все же было ясно, что он едва слушал наши ответы, что было хорошо, потому что в какой-то момент я обнаружил, что в моем ответе прозвучало слово «ублюдок». Присутствие за спинкой моего кресла Греты заставляло меня нервничать, что, в свою очередь, обостряло симптомы болезни. После того как убрали суповые тарелки, она ловко уронила клочок бумаги на салфетку, лежащую у меня на коленях. Я не сомневался, что кто-нибудь наверняка это видел, но фюрер как раз находился на пике красноречия, и внимание всех присутствующих в комнате было сфокусировано на нем. Я воспользовался этим моментом, чтобы развернуть записку и прочесть ее. «Увидимся на кухне в полночь».

Я смял записку и спрятал ее в карман, обрадованный тем, что она по крайней мере согласилась обсудить со мной идею побега. Она простила мне позорное поведение в Вене, и теперь была готова вверить будущее в мои руки. Я знал, что она заканчивает сегодня свое дежурство и ей разрешено ненадолго отправиться домой в город в долине. Это означало, что у нее был билет и необходимые документы. Мы сядем на поезд, идущий от резиденции еще до того, как нас хватятся.

Я попытался обратить внимание на нашего хозяина, который теперь уперся взглядом в салат и ел в молчаиии. Глядя на Гитлера, я боролся с потребностью взорваться чередой грязных эпитетов. Держать себя в узде становилось все труднее и труднее – это было результатом и жирной еды, которую я съел, и возрастающего напряжения.

– Итак, мистер Кейн, – внезапно сказал Кеттнер, – я так понимаю, что вы покупаете большое количество недвижимости на территории между Кельном и Бонном. Говорят, что выгоды ваши возрастут, когда евреи покинут эти города.

Я был шокирован. Я и представить не мог, что Кейн наживался на войне.

– Но вы, конечно же, не могли бы допустить, что эти здания можно оставить пустовать – гнить и разваливаться, – негодующе сказал Кейн. Я подумал, что с его стороны было глупо обнаружить какое-то присутствие чувства.

– Возможно, нет, но, безусловно, дома должны быть экспроприированы теми, кто озабочен процветанием Отечества, а не теми, кто думает только о том, чтобы набить собственные карманы. Прежде чем приобретать новое имущество, я бы на вашем месте озаботился тем, чтобы удостовериться в том, что ваш собственный дом в порядке.

Холодок прошел по комнате; все сосредоточились на еде.

Фюрер опустил приборы, съев всего несколько кусков, и нетерпеливо ждал, чтобы у него забрали тарелку. Он посмотрел на каждого из нас по очереди, коротко кивнул, пожелав спокойной ночи, поднялся и покинул столовую, сопровождаемый охраной.

Кейн выдохнул с облегчением. Швеннер нервно пригубил вина. Я пробормотал поток ругательств и позволил мускулам на руках сократиться. Мое левое веко принялось неконтролируемо моргать.

– Ну, джентльмены, не знаю, как вы, а я изможден, – вздохнул Кейн, и в голосе его звенело напряжение. – Предлагаю разойтись по своим комнатам.

Я поставил будильник на без четверти полночь, но был слишком взвинчен, чтобы заснуть. К назначенному часу свет выключали во всей резиденции – за исключением жаровни, горевшей день и ночь в комнате, примыкавшей к куполу в другом конце здания, где Гитлер изучал звезды со своим астрологом. Швеннер утверждал, что сегодня из Берлина должен был приехать Оссицкий. Пресс-атташе чувствовал, что что-то затевается. Он слышал, что самый доверенный из всех советников Гитлера почти не общался с персоналом, и все его ненавидели. Говорят, Геринг и вовсе отказался находиться с ним в одной комнате. Когда звезды посылали плохие предзнаменования, фюрер делался озабоченным, сварливым, рядом с ним становилось опасно находиться. Предполагалось, что сегодня от астролога ожидали предсказания, и кто знает, какие беды несло это пророчество?

Чистый горный воздух был гарантией того, что над территорией резиденции звезды всегда светили ярко. Я знал, что будет сложно пересечь двор и выйти к воротам владения. Я прикинул пути отступления за границами территории замка, но так и не смог составить план внутреннего расположения помещений в здании.

Кухни – насколько я мог разобрать в темноте – были великолепны. Все было электрическим, сделанным по последнему слову техники. Это было очередным доказательством того, что Фюрер не был поклонником сельского образа жизни. В дальнем коридоре, который вел к находившимся внизу садам, спиной ко мне сидел охранник в серой форме. Я проскользнул через выложенный камнем коридор, стараясь, чтобы металлические набойки на подошвах не касались пола. Стоявшая в тени фигура в платье с узким лифом и в широкой юбке цвета полуночи поманила меня. Традиционная форма платья подчеркивала стройную фигуру Греты. Когда я приблизился, она подняла освещенную луной белую руку и прижала палец к губам.

– Я рад видеть, что ты приняла правильное решение, – все-таки не удержался я. – Я знал, что ты согласишься пойти со мной, и как следует все продумал.

Грета втянула меня обратно в коридор, ведущий на служебную половину. Внезапно я обнаружил, что иду по голым доскам, окруженным тесаными оштукатуренными стенами. Стало ясно, что богатство Третьего рейха не распространялось на тех, кто служил ему на низшем уровне.

– Действовать надо быстро, – сказал я озабоченно. – Последний поезд в город уходит через пятнадцать минут.

Грета приблизилась и запечатала мой болтливый рот сухим поцелуем.

– Я покажу дорогу. Мне известен здесь каждый дюйм, – она двинулась вперед в темноте, поспешно ведя меня через коридоры в задней части замка до тех пор, пока мы не прошли главный обеденный зал. Только теперь я осознал, что большая часть здания была фальшивкой: например, огромный каменный камин с обратной стороны был выложен гипсовыми деталями – это был почти театральный реквизит. Грета свернула в конце прохода и спустилась по крутой лестнице. На руках и в горле у меня начали неконтролируемо сокращаться мускулы.

– Ты уверена, что мы идем правильно? – тихо позвал я ее, но она была уже довольно далеко и не слышала. Мы вышли на первом этаже с задней стороны здания, как раз за первым рядом гостевых спален. Я одним прыжком догнал Грету и схватил ее за запястье, потому что она уже собралась подняться но очередной лестнице.

– Нам надо спускаться, чтобы попасть во двор, а не подниматься!

– Через двор идти нельзя. За ним постоянно наблюдают, и следы на снегу нас выдадут. Единственный безопасный путь – сзади, вдоль горы.

Теперь, когда Грета сказала это, стало очевидно, что склоны, которые вели к «Орлиному гнезду», находились в тени горы, и патрулировать их было труднее. Мы могли пуститься в обход и вернуться на дорогу уже дальше, внизу. Но этот маршрут, как я заметил, находился в опасной близости к частной обсерватории Гитлера, от ее синего стеклянного купола по-прежнему исходил свет.

Мы достигли коридора, совершенно явно рассчитанного на то, что им будет пользоваться лично Гитлер. Стены его были покрыты выполненными золотой краской астрологическими символами, а узоры сделаны в виде знаков Зодиака. Не далее чем в четырех шагах оттуда находилась большая дверь, за которой Гитлер советовался с созвездьями. Оттуда существовал всего лишь еще один выход – через арку, закрытую дубовой дверью. Грета открыла ее, и за ней обнаружился спускающийся вниз коридор, ведущий в темноту. Она помедлила перед аркой, как будто заблудилась. Собравшись с мыслями, она повернулась и положила холодную руку мне на грудь, там, где сердце.

– Я не могу вести тебя дальше.

– О чем ты? – Только в этот момент я заметил изумрудное ожерелье, блестевшее у нее на шее. Я протянул руку и дотронулся до нее. – Эта вещь принадлежит Вирджинии.

– Полагаю, ты и с ней переспал. Сейчас она уже не такая красивая, как была. – Жестокая улыбка Греты наполовину оставалась в тени. Она оттолкнула мою руку. – Теперь оставайся здесь.

– Но я думал, что ты идешь со мной! – электрические импульсы забегали по нервным окончаниям моих рук, спазматически встряхивая пальцы.

– Ты всерьез подумал, что я способна предать мою партию ради слабака англичанина? – прошипела она.

– Но ты не можешь оставить меня здесь! – нервные содрогания глубоко вгрызались в мою мускулатуру, и меня начало трясти.

– Дай мне свои часы, – ее руки вцепились в мое запястье, когда я попытался помешать ей расстегнуть кожаный ремешок. Но теперь и мои собственные руки меня не слушались.

Она все еще пыталась расстегнуть пряжку, когда дверь в астрологическую комнату напротив начала открываться. С тихим криком ужаса Грета отступила и скрылась в затемненном коридоре, захлопнув за собой дверь. Я остался один в зодиакальном проходе, а Адольф Гитлер вышел из своего звездного кабинета.

Он был все еще одет в тот же серый костюм, который был на нем за ужином, и хотя узел его галстука был слегка распущен, он все еще казался парализованным формальностью, зажатым, как восковой манекен. Позади него, внутри комнаты, я увидел фигуру еще одного человека, которого принял за Оссицкого.

Гитлер медленно шел по коридору, указательный палец его правой руки был прижат к темному подбородку, глаза опущены, шаг размерен. Одна прядь его безукоризненно смазанных волос упала ему на лоб. Беспокойство, которое я чувствовал всю ночь, переросло в волну дикого ужаса, когда я осознал, что закрываю фюреру дорогу.

Мое сердце, кажется, перестало биться, на лбу у меня собрались горькие капли пота. Я пытался удержать слова, но мускулы вокруг рта боролись за власть. Фюрер находился прямо передо мной.

– Волосатые члены, – гавкнул я на Гитлера. – Чёртова дерьмовая волосатая задница член сиськи. Фюрер расширил мертвые бледные глаза. Тут я осознал, что смотрит он не на меня, а сквозь меня. Он видел что-то внутри себя, что-то настолько обширное, настолько невообразимое, настолько кошмарное, что все, окружавшее его в реальности, для него не существовало. Он выглядел так, как будто душу его схватил и сжал сам Дьявол.

Гитлер пошел дальше, занятый только образами внутри своей головы. Воспользовавшись моментом, я вывалился в коридор у себя за спиной, распахнул дверь и закрыл за собой щеколду. Я уже думал о том, что брошу все свои вещи в комнате. А теперь я несся со всей возможной для моих трясущихся ног быстротой к тому выходу с территории, что находился, по описанию Греты, возле горы.

Я пробежал через затемненный участок территории и влетел в отходящий поезд за секунду до отправления. Я был уверен, что в последний момент появится охрана, и меня вытащат из вагона. Даже когда я уже покинул Германию, я все не мог понять, что же такое сказал фюреру Оссицкий, что обратило его взгляд столь глубоко в пустоту. Я хотел знать, что он увидел внутри себя.

На протяжении месяцев, которые последовали за этим, когда мир стал свидетелем того, на что способен один человек, я обнаружил слишком много ответов на этот вопрос.

Разберемся

– Потому что он не закрывается, насколько я понимаю.

Она перекладывает беспроводный телефон к другому уху, придерживая его плечом, при этом поднимая Эмму и проверяя ее штанишки. У младшей дочери идет первая неделя носки сменных штанишек без подгузников, и ей приходится постоянно проверять, не случилось ли чего. Квартира забита, она слишком мала для женщины с тремя маленькими дочерьми, но куда же им деваться?

– В смысле, он немного закрывается, но полностью не перекрывает воду. Да не надо больше проверять, я уже десять раз пробовала. Ну, хорошо, не вешайте трубку, – она не хочет, чтобы сантехник вешал трубку, потому что дозванивалась до него три дня кряду.

Энджи сажает ребенка, откладывает телефон и снова пробует кран. Кран издает жуткий воющий звук, похожий на звук шин по мокрой щебенке, но не закрывается. Вода закручивается над коленом трубы, тихо вибрируя, так, как будто в трубу попало что-то металлическое – например, вилка.

Энджи снова берется за телефон.

– Ну, естественно, я не хочу, чтобы она постоянно текла – у меня же расходуется горячая вода. Нет, я не знаю, что это еще за звук, они никак не связаны.

Она проверяет, нет ли в кухне детей, взгляд ее охватывает кухню, как движущийся прожектор во дворе тюрьмы. Эмма сидит на полу, загипнотизированная сплетением металлических нитей в кухонной мочалке. Виктория – за столом, тихо раскрашивает рождественскую звезду, ее бледные ножки барабанят по стулу. Мелани помогает мамочке со стиркой: это упражнение заключается в том, что она вынимает из стиральной машины чистые мокрые полотенца и сваливает их в миску с кошачьим кормом. Энджи не планировала называть детей в честь участниц группы Spice Girls, но после того как умер Джон, никто не обратил на это ее внимание, а потом – она была так растеряна, что решила сидеть тихо и не поднимать этот вопрос.

Кухня выкрашена в веселенький желтый цвет, но веселье потихоньку начинает шелушиться, и кухню уже пора ремонтировать. Дебил диджей треплется но радио, несет что-то о том, что Санта-Клаус – пришелец, но приемник находится слишком далеко, и из кухни его не выключишь. Наверху кто-то что-то забивает в стену молотком. Энджи убирает с глаз выбившуюся прядь светлых волос и смотрит на розетку:

– Я же вам только что сказала: то, что там лязгает, не имеет никакого отношения к стиральной машине, наверное, ребенок что-то засунул… нет, мне надо, чтобы вы устранили течь. Мне нужно наполнять ванну, и я уже устала кипятить чайники, и – да, я знаю, какое сегодня число, но когда вы все-таки смогли бы прийти?

Мелани тащит мокрые полотенца по полу, но они запутались в кошачьей кормушке, кормушка переворачивается, вода и грязное студенистое мясо оказываются на кафеле пола. Энджи выхватывает у нее полотенца и чуть не роняет трубку; в ухе у нее звучит сигнал того, что у нее на проводе вторая линия.

– Я вам перезвоню. Дайте номер вашего мобильного.

Она бросает полотенца в угол – их придется перестирывать – и берет карандаш из набора Виктории, отчего девочка начинает раздраженно визжать. Красным карандашом Энджи записывает номер в углу белого прилавка рядом с мойкой и отвечает на следующий звонок:

– Люси? Нет, конечно, нет, я даже не хочу думать о том, чтобы опять с кем-нибудь встречаться, это был сантехник. Ну, это потому что я долго ждала ответа. У меня нет горячей воды, а он говорит, что у него сломался фургон, плюс еще Рождество, и поэтому везде пробки. Лучше бы они признались, что набрали слишком много заказов, чем пытались вызвать у клиентов сочувствие… ты что, плачешь?!

Ее старшая сестра часто плачет. Она вообще существует только в двух состояниях – слез или радости, оба они граничат с истерикой. «Люси не везет с мужчинами», – так описывает эту ситуацию их мать. Эта фраза означает, что сорокадвухлетняя Люси, крупная и паникующая по поводу своего репродуктивного возраста, любит мужчин так отчаянно, что кажется, будто из помещения, в котором она находится, откачали весь воздух, и ее партнеры вынуждены бежать – просто чтобы начать дышать снова.

– Почему? Что он тебе сделал? Угу, я слушаю, говори.

Энджи запихивает карандаш обратно в коробку, принадлежащую средней дочери, чтобы та перестала визжать. Она пытается сконцентрироваться на проблемах Люси, но они всегда одинаковы, и их разговоры упорно ходят по кругу. Слушая сестру, она наблюдает за маленькой Эммой. Эмма ее беспокоит: она реагирует на вещи не так, как должна бы, и сидит она слишком смирно. Педиатр говорит, что надо подождать еще несколько недель, прежде чем отправляться делать анализы, но…

– Да, я здесь, здесь. Возможно, ему нужна передышка, ну, знаешь, немного личного пространства. Да нет же, он не бросит тебя. Возможно, он будет просто рад, если…

Звонит мобильный телефон. Он поставлен на режим «звонок и вибрация», и резонирует так активно, что летит по столу, готовясь упасть; Энджи еле-еле успевает подхватить его в полете.

– Люси, давай я тебе перезвоню. Пять минут, обещаю. Сделай себе чаю и положи в него меда «Манука». [12]12
  Считается, что этот новозеландский мед превосходит остальные по своим целебным качествам. Этот мед получают из цветов чайного дерева (Manuka).


[Закрыть]

Меняя возле уха телефоны, она смотрит под раковину. Вода льется из белого пластикового колена на коробки с чистящими средствами.

– Мамочка, – Мелани указывает на свой нос. Из него во все стороны торчат сосновые иглы.

– Как ты это сделала?

– Я заглянула в дерево. А что мне теперь делать?

– Вы должны переодеться, обе. – Но приходящей няни еще нет, поэтому она сдается: – Ну, хорошо, можете помочь мне вытереть воду. – Она вручает Мелани губку и снова обращает свое внимание на телефон.

– Миссис Ривз?

– Кто это?

– Миссис Анджела Ривз?

– Да, кто говорит?

– Я был с вашим мужем Джоном.

– О, – ее голос прерывается. Она ждет продолжения и смотрит на Мелани, которая берется за поручение с огромной серьезностью.

– Погибнуть при исполнении обязанностей так, как он, – это достойно.

– Он преследовал угонщика машины. А парень стоял на своем. У него был железный лом.

Пятнадцать месяцев назад. Неужели действительно прошло уже столько времени?

– Наверняка он не оставил вам больших денег. Она внезапно осознает, что звонок ее беспокоит:

– Как вы сказали, вас зовут?

– Я тот человек, которого арестовал ваш муж. Резко звонит домашний телефон, она подпрыгивает.

Она не может подойти прямо сейчас. Это либо Люси, либо сантехник, и сантехнику она может перезвонить. Она смотрит на раковину, с которой Мелани только что тщательно стерла номер телефона его мобильного.

– О, Мел! Посмотри, что ты наделала!

Номера нет. На домашний телефон после сантехника звонила Люси, так что Энджи не может просто нажать кнопку «Перезвонить». Домашний телефон перестает звонить.

– Что вы сказали? – говорит она в мобильный.

– Он арестовал меня, а я его ударил.

– Откуда у вас мой телефон?

– Я ударил его, и он просто упал. Но вы это знаете. Вы все время были в суде. Я за вами наблюдал.

Вздрогнув, она захлопывает мобильный и кидает его на кухонный стол. Эмма несется вперед, как это делают только дети, странно задрав руки вверх и с восторгом уставившись вниз, как будто балансирует на верхушке холма. Энджи сгребает ее в охапку, потому что Эмма направлялась прямо к мокрому участку пола возле стиральной машины, а там повсюду накидан кошачий корм. Кошка прокладывает путь между детьми, пытаясь лизать пол. Виктория вырезает звезды из большого листа цветной бумаги, но ведь ножницами ей пользоваться запрещено, так чем же она вырезает?

– Вики, покажи мне вторую руку.

Звонит домашний телефон, и Энджи подсовывает его под ухо, приближаясь к старшей дочери.

– Один, восемь-восемь, пять. Что? Вы с ней говорите. Подождите.

Голос у нее в ухе продолжает звучать, читая что-то по бумажке. Она немедленно понимает, что это «холодный звонок». [13]13
  Предложение сделки или покупки по телефону без предварительного представления продукции. – Прим. пер.


[Закрыть]

– Стойте, это ведь холодный звонок, так? Послушайте, я понимаю, что вы просто делаете свою работу, но это вторжение в мою личную жизнь, так что я кладу трубку, чтобы не тратить ни мое, ни ваше время. – Как только она кладет трубку, телефон звонит снова.

– Люси, я же сказала, что перезвоню, – она вытаскивает из ящика с инструментами раздвижной гаечный ключ и прилаживает его под раковиной, захватывая винт, удерживающий кран. При этом она старается не уронить телефон в воду. Наверху стучат молотком в стену с удвоенной силой. – Просто у меня сейчас свои проблемы, вот и все.

Это мягко сказано: вообще-то она должна быть на работе. Сочельник – время суматошное, а няня все никак не идет. Энджи опаздывает уже на час. Она тщательно избегает упоминания звонка, который приняла на мобильный телефон. Как у многих других полицейских, у Джона тоже были враги. Это входило в его работу.

– Нет, я уверена, что он не имел это в виду. Мужчины умеют быть очень жестокими в какие-то моменты. Я не думаю, что он действительно хочет разрыва.

Хотелось бы ей поверить своим собственным словам. Возлюбленный Люси был с ней целых десять месяцев, и теперь страстно стремится на свободу. Но Люси этого лучше не знать. Это все равно что указывать дальтонику на ярко-красный узор и надеяться, что тот определит цвет. Сестра снова плачет – ее рыдания мощны и отрывисты: она жалеет себя. Энджи так и видит, как она сидит на краю кровати, покрытой розовым покрывалом в окружении больших плюшевых игрушек, от которых у мужчин начинаются судороги.

– Люси, я должна идти, правда, – слушая сестру, она пытается отобрать у Виктории режущий инструмент. Где, черт возьми, она добыла ножницы? Корзинка с шитьем стоит в гостиной, но это означает, что она тайком притащила ножницы в кухню; Энджи необходимо отобрать их у нее. Ее правая рука по-прежнему сжимает гаечный ключ. Ключ соскальзывает с зазубренного основания крана и ударяет ее по костяшкам пальцев. Из радиоприемника доносится ужасающий, режущий уши звук, за которым несется гогот диджея, вопрошающего: «Разве вы когда-нибудь слышали звук ужаснее этого?!»

Она налегает на гаечный ключ всей ладонью, и гайка сдвигается, освобождая кран с места крепления на раковине. Из отверстия вырывается яростный полуметровый фонтан воды, окатывающий все вокруг. За спиной Энджи две старшие дочери издают возглас восторга и ужаса. Даже Эмма поднимает взгляд и улыбается. Мобильный звонит, и Энджи хватает его, моля Бога, чтобы в нем прозвучал голос сантехника.

– Не вешайте трубку.

Это опять тот, кто напал на ее мужа. Она должна позвонить в отделение по прямому номеру, если что-то о нем узнает, – куда она задевала клочок бумажки с телефоном?.. Дети танцуют под струей брызжущей воды, а по радио диджей тем временем экспериментирует с новыми раздражающими звуками.

– Я отсутствовал почти два года. Я всего лишь ударил его.

– Я помню. Я была в суде.

У Джона была сломана рука, но из-за того, что нападение было таким неожиданным, он поскользнулся в мокром от дождя переулке. Коронер сказал, что у него случилось прободение позвоночной вены в области шейного отдела спинного мозга. Он погиб в результате падения. Они обнаружили, что он перед этим пил. Несколько кружек пива с друзьями – был чей-то день рождения. Алкоголь способствует большей уязвимости сосудов, повышает вероятность разрывов. Вор отделался легко. Его мать ударила Энджи по лицу в коридоре суда. Вся семья Джона была покрыта позором. Все считали, что причиной смерти Джона было то, что он пил на посту, а не то, что какой-то придурок стукнул его ломом.

– Вы были беременны. Я помню выражение вашего лица, когда читали приговор.

– Я тоже вас помню, – держа телефон подбородком, она пытается отодвинуть Мелани от фонтана воды. – Положите лучше трубку сами, пока я снова не прервала разговор.

Она хватает сковороду из мойки, разворачивает ее над фонтаном и упирает ручку в стенку, закрепляя сковороду под краном. Девочки разочарованно мычат.

– Я нахожусь в вашем районе. Что за убогое местечко… Он ведь вам не оставил никакой особой пенсии, да? Я бы хотел зайти и выразить свое уважение.

– Не вздумайте приходить! – кричит она.

– Я заплатил по счетам. Я приличный человек, не как вся эта публика из вашей округи. Буду у вас через минуту.

Энджи швыряет мобильный и пытается шлепнуть Мелани по попе, но девочка кидается прочь. Теперь, когда драма вокруг раковины улеглась, Виктория возвращается к столу с ножницами в руке. Мелани принимается тянуть за спинку стула, на котором сидит ее сестра.

Энджи видит, чем это кончится еще до того, как все происходит, но сделать ничего не может: стул кренится назад и обрушивается вместе с Викторией; раздается крик боли, сопровождаемый криком самой Энджи, которая тянется за девочками. Кошка с воем отпрыгивает в сторону. Энджи растаскивает дочерей, пытаясь отыскать ножницы. Острие их успело воткнуться в предплечье Виктории. Порез неглубокий, но обе девочки в молчаливом шоке смотрят на алые капли крови на белой коже.

– Аптечку, сюда, быстро, – первый раз в жизни Мелани делает то, что ей сказали. Виктория принимается хныкать. Энджи насухо промокает порез и как раз начинает накладывать пластырь, когда звонит домашний телефон.

– Нет, я не бросала трубку, Люси, я уронила телефон. Слушай, окажи любезность: няня пока не появилась, ты не могла бы ей позвонить от моего имени? Потому что у меня тут сейчас три голодных ребенка, и Вики порезалась, и… это не «я сама виновата», что у меня дети, как ты выражаешься, я всего лишь прошу тебя сделать один несчастный звонок. Боже, я ведь слушаю тебя все время и не жалуюсь… – она говорит с пустотой. Люси в бешенстве бросила трубку. Она думает, что все специально делают все возможное, чтобы причинить ей боль.

Вода больше не течет из раковины. Теперь она достигла ее края, вытекает наружу и льется на пол, где сидит Эмма.

– О, черт!

Энджи резко дергает ребенка вверх, но она опоздала – Эмма уже промокла. По радио диджей говорит: «Тони из Кройдона [14]14
  Кройдон (Croydon) – южный пригород Лондона.


[Закрыть]только что прислал свой ужасный звук». Острие ножа скрипит по фарфоровой тарелке, звук усилен в тысячу раз. Мелани наматывает пластырь вокруг руки Виктории; рука синеет. Кошка лижет воду, текущую по кафельному полу.

– Ты перекроешь ей ток крови! – кричит Энджи. – Сейчас же размотай ей руку, и делай это медленно. Виктория, не сиди как чучело, останови свою сестру.

Энджи всегда была хладнокровна. Она не любит публично демонстрировать свои эмоции. Она не плакала на похоронах, потому что была слишком занята планом организации стоянки для машин. Она так до сих пор и не плакала. По мнению ее родителей, она бесчувственная. Она не бесчувственная: она просто разбирается, вместо того чтобы разваливаться на части.

– Что я тебе говорила про ножницы? Ну, вот ты и увидела, какие они острые. – Она выхватывает ножницы у Мелани и кидает их в угол комнаты.

Сковорода позади нее соскальзывает с основания крана, и гейзер возобновляет свою работу; напор воды высок. Энджи хватает сковороду, а вода тем временем выстреливает в одну из лампочек под кухонным шкафом, лампочка с хлопком взрывается, и острые осколки разбитого стекла летят повсюду.

– Никому не двигаться, – мрачно предупреждает Энджи, вытянув вперед сковороду.

Домашний телефон снова начинает звонить. Ди-джей на радио проигрывает самый раздражающий звук во всей стране. Эмма принимается плакать. Звонят в дверь. Молоток наверху стучит еще громче.

В три шага Энджи приближается к входной двери. Она распахивает ее.

Перед ней стоит упитанный человек со знакомой татуировкой на шее.

– Ну и как же вы тут справляетесь совсем одна? – говорит он, нахально шагая в прихожую.

– Я разбираюсь, – объясняет она сквозь сжатые зубы, бросая взгляд назад, на детей. Эмма под столом сжимает кошку. Мелани наматывает пластырь на голову Виктории, прижимая ей нос.

– Думаю, настало время платить по счетам, – он смотрит мимо нее на детей, как будто пачкая их своим взглядом. Он балансирует на кончиках кроссовок и тянется за чем-то в карман. Почти не думая, Энджи обеими руками заносит тяжелую сковороду. Сковорода издает картонный звук бьющего гонга, встречаясь с его лицом. Широко раскрыв глаза и рот, он валится назад в коридор и обрушивается без сознания у стены.

– Я же сказала, что разбираюсь! – кричит она, глядя, как он лежит там под дождем. Она пинает его ноги, убирая их от своего порога, и захлопывает дверь.

– Виктория, забери у Эммы кошку, – говорит она сосредоточенно, – положи пластырь обратно в аптечку и иди переодеваться. – У нее в голове появляется список, и возле каждого пункта стоит квадратик, в котором надо поставить галочку. Отменить приход няни, позвонить сантехнику, одеть детей, позвонить сестре, позвонить на работу и сказать, что она не придет, а проведет Сочельник со своими девочками.

Энджи смотрит из кухонного окна на стену дождя, на мужчину, который лежит на площадке, и, трясясь, добавляет еще один пункт внизу списка.

Бледное неподвижное тело обмывает дождем. В заднем кармане его джинсов лежит чек, выписанный на имя Энджи, по которому уже никто не получит деньги. Это улика, которая подтвердит то, что на жену полицейского не нападали, и чек создаст еще одну ситуацию, с которой ей придется разбираться. Энджи уже может это сделать. Она может сделать все.