Текст книги "При дворе Вечного Императора"

Автор книги: Кристофер Банч

Соавторы: Аллан Коул
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Глава 20

Тарпи также напал на след Динсмена. Для приезда в Хиз он использовал куда менее остроумное прикрытие, чем Стэн. Пять преторианцев-дезертиров прикинулись командой борцов, совершающих турне с показательными выступлениями, а он – их менеджером. О рекламе они не заботились, поэтому их выступления то и дело отменялись из-за малочисленности публики. У Тарпи и преторианцев было достаточно времени для поиска исчезнувшего специалиста по подкладыванию бомб.

Тарпи возбужденно крутил в руке чашку чая, хотя сейчас он на радостях вылил бы и чего-нибудь покрепче. Но у него был собственный набор законов – нерушимых и ни разу не нарушенных законов, которые помогали ему выходить сухим из воды и не погибнуть на протяжении семидесяти пяти лет. Среди его строжайших законов был такой: когда ты на задании, ничем не задурманивай мозгов.

В конце концов он поставил чашку на стол и жестом приказал своему денщику Мирку рассказывать дальше.

Блаженное тепло разливалось по телу Тарпи. Не столько от выпитого чая, сколько от приятной информации. Ему очень редко приходилось получать задания, которые не требовали бы прибегать к насилию, проливать кровь. Но нынешнее обернулось легкой прогулкой, простеньким дельцем, за которое он отхватил изрядный куш.

Тарпи быстро просмотрел компьютерные данные о планете-тюрьме, куда угодил Динсмен. Девственная природа. Все заключенные приговорены к пожизненному заключению. Средний срок жизни заключенных в колонии – пять лет. Количество побегов за все годы существования колонии – ноль. В отличие от большинства наемных убийц, Тарпи верил в старую пословицу – “кровь радости не приносит”. Он даже несколько усовершенствовал эту пословицу. У него она звучала так: не проливай крови без нужды.

Шансы Динсмена вернуться в Империю были равны большому жирному нулю. “Ох уж эти людишки, – расслабленно философствовал Тарпи, – вечно они строят какие-нибудь козни и вечно им невдогад, что боги долго терпят, но в итоге всегда проливают чашу гнева на того, кто играет с огнем”.

Тарпи пружинисто встал, вынул дискетку из считывателя и пошел к гостиничному умывальнику. Выплеснув заварку и ополоснув чашку, он открыл шкафчик и вынул оттуда бутылку чистого квилла. Налил себе, затем, после секундного размышления, достал вторую чашку и налил квилла Мирку. Мирк выпил алкоголь молча, не выразив своего удивления по поводу того, что хозяин без объяснений нарушил святой закон, о котором было известно и денщику.

Тарпи осушил свою чашку и сказал:

– Собирай ребят, капрал. Ближайшим рейсом мы улетаем обратно на Прайм-Уорлд.

Динсмен навсегда выведен из игры. И о том капитане, посланном Императором, больше нет нужды беспокоиться. Осталась одна забота – какой процент своих комиссионных отстегнуть преторианцам-дезертирам, чтобы они не чувствовали себя обиженными – шли на дело, а все кончилось раньше, чем началось.

Глава 21

На Хизе ходила горькая шутка, что широкая река, протекавшая через центр столицы, была единственной рекой во Вселенной, которая когда-нибудь горела.

А она действительно горела – на протяжении нескольких дней. Докам, жилищам докеров и прочим строениям на ее берегах был нанесен огромный ущерб, равно как и прибрежной природе (в самой реке вся живность давно вымерла). Но даже после того, как огонь перестал бушевать на поверхности предельно загрязненной реки, таанские лэндлорды не ударили пальцем о палец, чтобы очистить ее, даром что они бесконечно рассуждали о своей любви к буколически простой жизни и нетронутой природе. Оно и понятно – аристократы-военачальники имели собственные усадьбы с чистенькими садами и чистейшими озерами и могли прогуливаться по тропкам своих парков, складывая оды, стилизованные под буколики, воспевавшие деревенский образ жизни. А что до крестьян, так пусть хоть дерьмо жрут.

Впрочем, какие доки, в каком веке и на какой планете не горели хоть раз? Можно взглянуть на пожар как на благотворный способ обновить городские районы. Впрочем, так оно и произошло – сожженное быстро отстроили и жизнь вернулась на берега отравленной реки.

Кхаг был отличной иллюстрацией вышесказанного. Популярность этого оживленного города зиждилась на двух причинах: он был важным транспортным узлом – и с речным портом, и с космопортом, вдобавок тут можно было раздобыть любой незаконный товар и предаться любым незаконным утехам.

Двое мужчин в баре мало отличались от обычной публики – разве что своими серыми мундирами тюремных охранников. Их заляпанные грязью штаны были заправлены в высокие болотные сапоги. Оба имели при себе оружие, но в Кхаге этим никого не удивишь – тут вооружены все поголовно. На кожаных поясах обоих мужчин в серых мундирах красовался одинаковый набор оружия: пистолет обычный и газовый, полицейская дубинка и газовый баллончик. Голоса у дружков были грубые, хриплые; оба были сильно под мухой и говорили чересчур громко. Один из них, его звали Киит, изрек с грустью, вперив взгляд в лежавший перед ними на стойке бара пакет с билетами и документами:

– Последний день, компаньон. Последний денек – и отчаливаем!

Его собутыльник Охлсн важно кивнул головой:

– Знаю-знаю. Ты удивишься, мистер Киит, но до меня вдруг доперло, почему мы с тобой в таком дерьме сидим.

– Да, проблем у нас хоть отбавляй.

– Не скажи, – возразил Охлсн. Он был на той стадии опьянении, когда в голову приходят блестящие идеи, но достаточно трезв, чтобы поддерживать здравый разговор с более пьяным собеседником. – У нас с тобой одна-единственная беда – мы никак не можем определиться в жизни, сидим между двух стульев.

– Не врубаюсь.

– А ты хлебни еще – и врубишься. Нас призвали, и нам придется оттрубить там цельных три года. И об чем мы будем мечтать, об чем будем маяться эти длинные-предлинные три года?

– По родине будем тосковать, вот чего мы будем там делать. Задница у нас будет свербеть – как бы поскорее вернуться.

– Ну и зря. Разве у воина задница свербит по дому? Стало быть, справедливо, что мы с тобой не принадлежим к военному сословию, кишка тонка!

– Уж больно ты нас круто!

– Поделом! Нам бы, дуракам, сейчас радоваться, а мы как в воду опущенные. Сам подумай – ведь там у нас будет какая-никакая, а власть! Сколько раз тебе доводилось вмазывать кому-нибудь просто потому, что тебе не понравилась его рожа? А там – можно. Сколько раз самые красивые цыпочки без ломания прыгали в твою постель? А там – все красавицы станут вешаться тебе на шею, потому как ты – власть.

– И в морду, и цыпочки – это законная часть нашей будущей работенки, Охлсн.

– Правильно. Но ты посмотри на нас со стороны. Мы принадлежим к низшему сословию, верно? Забудем про тоску, давай эти три года проведем с кайфом, заживем не хуже твоего офицера или какого аристократа! Гуляй, братва, не стесняйся!

– Для нас это совсем новое дело. Как бы оно не оказалось кучей дерьма.

– Не бери в голову, приятель. Если подумаешь, сам поймешь – бояться нечего. Мы здесь тем же делом заняты были, в тутошней тюряге, только без всякой для себя выгоды. Так что справимся.

Киит насупился, видно было, что он кочет вдуматься в слова товарища. Но усилию мысли мешало то, что он при этом разливал по стаканам остатки квилла из литрового графина. Чтобы не пролить ни капли, нужно было полностью сосредоточиться на процессе.

Момента, когда опустеет их графин, с нетерпением ждали Стэн и Алекс, сидевшие за столиком метрах в трех за спиной Охлсна и Киита. Теперь Стэн взмахом руки подозвал официантку.

– Видите этих двоих у стойки? Повторите их заказ – за наш счет.

Сунув официантке несколько кредиток, он посмотрел на Килгура.

– Угу, ты прав, – ответил Килгур на невысказанный вопрос. – Эти парни – то, что нам нужно.

Когда девушка принесла дружкам новый графин, озадаченные Охлсн и Киит поинтересовались, кто их угощает. Киит обернулся и вытаращился на пару сутенеров. Стэн высоко поднял свою кружку и улыбнулся. Киит и Охлсн переглянулись, вспомнили, как мало денег на выпивку у них осталось, и подсели за столик к переодетым имперским шпионам. Но доброжелательные физиономии сутенеров не произвели на них большого впечатления.

– Не люблю, когда меня угощает лицо неизвестное! – задиристо прорычал Киит.

– Мы братья Кемпбеллы, – ничуть не обидевшись, сказал Алекс.

– Братья! Я просек, чем вы занимаетесь, братики!

– У нас такого рода профессия, что без рекламы мы никуда, – сказал Стэн. – Никакие девочки не станут работать с нами, если мы будем выглядеть несолидно.

– Терпеть не могу сутенеришек, – заявил Охлсн. – Знали бы вы, как мы поступаем с ними там, у себя.

– Вот поэтому я и не суюсь к вам, туда, – сказал Стэн, наполняя их кружки.

– Не вешай нам лапшу на уши, – буркнул Киит. – Ты знаешь, кто мы такие, и угощаешь нас не за красивые глаза.

– Разумеется, нет, – согласился Стэн. – У нас с приятелем возникла одна проблема.

– Еще бы таким, как вы, не иметь проблем!

– И мы размышляем, нельзя ли пресечь это зло в зародыше, пока дело не зашло слишком далеко.

– Ну-ка я угадаю, – сказал Киит. – Одна из ваших шлюх нашла постоянного кавалера и намыливается выйти из бизнеса?

– Послушай, да этот парень умеет читать мысли в чужой голове! – с насмешливым восхищением сказал Стэн, обращаясь к Алексу.

– Вы, канальи, знаете порядки. Раз девка удрала, она больше не ваша. И на аркане не вернете. Остается только замочить со зла. Только не пробуйте подкупить нас, чтобы мы разыскали и вернули вам эту золотую дырку. Не пройдет. Сроду таким не занимались.

– Мы не настолько глупы, – сказал Алекс.

– В таком случае, какого хрена вы нас поите?

– Видите ли, эта девочка... – терпеливо начал Стэн, – она прелесть что за штучка. Но ума у нее с наперсток – спуталась кое с кем оттуда. – Стэн потыкал большим пальцем в потолок. Этот жест на Хизе обозначал представителя более высокого сословия. – Его третьей жене это пришлось не по нраву. Кончилось тем, что нашу подружку Дину обвинили в перекупке краденого и отправляют на планету-тюрьму.

– Какие страсти вы рассказываете! – криво ухмыльнулся Киит.

– А ведь она делала для нас такие большие бабки! – со вздохом произнес Стэн. – Поэтому я хочу, чтобы в тюрьме она ни в чем не нуждалась, чтоб с нее там пылинки сдували. Дина такая неприспособленная, такая хрупкая.

Киит и Охлсн озадаченно переглянулись.

– Чего же вы хотите?

– Чтобы кто-нибудь заботился о ней на Дрю. Чтоб с ней ничего дурного не приключилось. И чтоб она не наломала дров.

– Желаете, чтобы мы приглядывали за ней?

– Вы правильно поняли меня.

– Чепуха какая-то. Зачем она вам сдалась? Ушла – и никогда не вернется.

– В нее вложены большие деньги. Видите ли, у этой Дины подрастают сестры. Такие бутончики, еще краше ее. И в случае, если я позабочусь о ней и о защите ее семьи...

Охлсн счастливо хрюкнул. Он вообразил, что может ставить свои условия сделки.

– Отлично, канальи. Мы возьмем вашу девку под крылышко. Но что мы будем с этого иметь? Сейчас. Здесь. Алекс вынул из кармана рулончик таанских кредиток.

– Фи! – протянул Киит. – Это гроши, ребята. Мы едем аж на три года, а вы предлагаете нам вот это? Издеваетесь?

– Давайте свои условия.

Киит потряс пакетиком с билетами и документами.

– Тут пропечатано, что наш корабль вылетает через восемь часов. Это значит вот что: ежели хотите купить нас, вам придется предложить нам то, чем мы можем попользоваться в эти восемь часов. И что не втравит нас в неприятности. Так что не подсовывайте нам ничего... э-э... такого...

– Когда мужчина пьет квилл, его начинает тянуть на кое-что, – вмешался Охлсн, чтобы вырулить разговор в нужном направлении.

Стэн сделал большие глаза.

– Извините, друзья, я бываю туповат. Разумеется; это очень легко устроить.

– Братишка, – добавил Килгур, – мы можем доставить им самых сладких лапочек. Но, похоже, эти джентльмены ведут крутой торг. Что ж, как насчет сестер Дины?

Киит похотливо облизал губы.

– Как, вы уже взяли их в оборот?

– Спрашиваешь! – сказал Стэн. – Ее родителям плевать. Такой уж они народ. Растят детей как скот. Дождутся, чтоб девчушкам стукнуло десять, – и продают. Две сестрички Дины работают на нас уже больше месяца. Правильной дорогой пошли девочки.

– Тогда мы согласны, – кивнул Киит. – Плюс вы снабдите нас жратвой и выпивкой в дорогу. И проверните все так, чтобы мы не опоздали на транспорт с заключенными.

Обе парочки обменялись удовлетворенными улыбками, и Стэн заказал еще графин – выпить за сделку.

На ночной улице солоноватый холодный ветер мигом протрезвил Стэна. Он напился до такой степени, что уже всерьез обдумывал, не сказать ли двум олухам в серых мундирах, какая участь их ждет. Сейчас, достаточно протрезвев, капитан отстал от Киита на полшага и опустил правую руку. Он согнул пальцы, по-особому развернул кисть, и в руку из рукава выскользнул его неизменный спутник – кинжал. Стэн чуть заметно кивнул Алексу.

Алекс внезапно повернулся на месте и, разогнав кулак, ударил Охлсна в грудную клетку с силой, равной утроенной силе тяжести. Ребра прогнулись внутрь, и шок от удара остановил сердце жертвы.

Кровь хлынула изо рта Охлсна – он умер мгновенно, так и не сообразив, что произошло.

Смерть Киита была “аккуратнее”, но такой же мгновенной. Нож Стэна врезался в основание затылка и перерубил спинной мозг.

Искусство убивать без раздумий, на уровне рефлексов было привычкой, приобретенной обоими в отряде Богомолов. И это искусство не забылось. Стэн и Алекс подхватили тела убитых, не дав им упасть, и быстро оттащили подальше в темноту.

Они быстро сняли с трупов оружие и одежду, забрали билеты и документы. У ближайших мусорных баков лежали припрятанные заранее большие мешки для мусора, в которые имперские шпионы проворно засунули трупы двух охранников. Уже через несколько минут после смерти тела Киита и Охлсна оказались в мешках на дне реки – той самой, что когда-то горела.

Не пройдет и десяти часов, как ядовитая вода полностью растворит трупы, и криминалисты ровно ничего не определят по оставшейся слизи.

Алекс сложил мундиры и сунул себе под мышку.

– Много я в жизни нагрешил, – задумчиво изрек он, – но впервые я загрязняю водоем.

– Алекс, да помоги же мне! – жалобно позвал Стэн.

– Минутку, дружище. Минутку. Я уже заканчиваю. Они находились в крохотной квартирке, которую сняли в бедном районе города, и Алекс был действительно очень занят. Килгур скормил документы и фотографии Киита и Охлсна, а также свою фотографию и фотографию Стэна специальному аппарату – они прихватили с собой кое-что из богомольского спецоборудования, совсем мало. Этот аппарат сделал копии документов – паспортов и личных послужных карточек охранников, но вставил в нужные места фотографии Алекса м Стэна и все их физические характеристики.

– Сержант Килгур, я выше вас по званию, черт возьми!

Аппарат выдал предпоследнее фото – на нем Киит стоял, нежно обняв знаменитую кинозвезду. А на последнем фото ту же кинозвезду ласково обнимал Стэн. Килгур лукаво заулыбался и нажал кнопку. Аппарат зашипел – пройдет полминуты, и оригинал документов превратится внутри аппарата в труху, пластиковую стружку, по которой ничего не определишь. Алекс наконец оглянулся – что там со Стэном.

– Я не швея! – твердо отчеканил Стэн. – Я капитан гвардии Его Величества. Меня не учили перешивать мундиры. Даже при помощи пошивочного клея и ножниц мне не справиться с этими чертовыми мундирами! Ты видишь, все кончилось тем, что я склеил себе пальцы.

Килгур поцокал языком, налил себе стаканчик – в баре он пил как бы на службе, теперь можно было выпить в неслужебное время. Грустным взглядом он спокойно наблюдал за метаниями друга.

– Как же тебя угораздило склеить обе руки? А вот у моей мамочки никогда не было проблем с шитьем.

Прежде чем Стэн сообразил, как со склеенными руками дать затрещину насмешнику, Алекс разрешил проблему простейшим способом – вылил ему на руки содержимое из своего стакана.

Алкоголь растворил клей, который Стэн так бестолково использовал, пытаясь подогнать форму Киита под свою фигуру.

Килгур снова наполнил стакан и протянул Стэну, который с досады осушил его залпом – так что подавился и на глазах у него появились слезы.

– Так-так, – мудро покивал головой Алекс, – ты подтвердил старинную пословицу.

Стэн набычился и грозно уставился на своего друга.

– А старинная пословица звучит так: как сошьешь, так и наплачешься.

“Этот сукин сын Килгур, – решил про себя Стэн, – напрочь лишен чувства субординации”.

Глава 22

Мышцы у него заныли, когда их окатила первая холодная мутная волна. Был час отлива, но Динсмен, как новичок, еще не наловчился идти так, чтобы отлив помогал ему и вода сама несла за собой. То же самое случалось всякий раз в Час Трубного Гласа, когда сирена на берегу возвещала о конце рабочего дня. Опытные старожилы колонии возвращались в поселок, тратя минимум сил, следуя за приливной волной и заботясь об одном – поддерживать равновесие. А Динсмен и утром, и в течение дня, и вечером воевал с волнами. Наказанием была ночная бессонница – ноги ломило так, что было не до сна, несмотря на смертельную усталость.

Его беды усугубляли ребристые камни на дне и острые как бритва раковины моллсков. А на ногах Динсмена были лишь пластиковые башмаки с тоненькой подошвой.

– Проклятье! – охнул он в который раз, потому что очередная раковина отхватила еще кусочек кожи.

Сердце бешено колотилось. Он почти физически ощущал, как из ранки на ноге вытекает в воду струйка крови. Было противно думать о страшилище, что сидит в раковине моллюска и принюхивается к его крови. Динсмена передернуло от страха и отвращения. Он постарался взять себя в руки и не сбиваться с маршрута. Справа и слева от него сорок заключенных планеты-тюрьмы Дрю широкой шеренгой двигались по воде в сторону от берега – брели очень осторожно, стараясь приметить пузырьки воздуха над испуганными моллсками, ловлей которых они занимались.

Никогда в жизни Динсмену не приходилось так много трудиться и испытывать такую степень животного страха. Он предпочел бы обезвредить десять самых хитроумных мин, чем ловить одного коварного моллска. Динсмен никогда не отличался ловкостью рук – даже тогда, когда работал с такими чувствительными механизмами, как взрывные устройства. Семь оставшихся пальцев слушались его плохо, для тонкой работы не годились. Он продержался так долго в качестве спеца по бомбам, невзирая на руки-крюки, лишь потому, что был очень хладнокровен, перебирая опасные проводки, глупо не рисковал, а береженого, известно, и Бог бережет.

– Динсмен! – проорал надсмотрщик с берега. – Ну-ка пошевеливайся, не то я тебя пошевелю хорошим пинком в зад!

Вздрогнув от крика, словно от удара электрического тока, Динсмен неловко шагнул вперед, держа наготове ловушку.

Большинство работ на Дрю были примерно того же характера, что и дело, которым сейчас занимался Динсмен. Шла добыча чего-нибудь чрезвычайно экзотического и очень дорогого, но представляющего опасность для жизни тех, кто этой добычей занят.

Нежное мясо моллска ценилось обитателями многих звездных миров – как за восхитительный вкус, так и за легендарное свойство повышать потенцию мужчин и распалять похоть женщин. Моллск был мутантом земного двустворчатого моллюска – килограмм съедобного мяса, защищенный раковиной полуметрового диаметра с острыми как бритва краями.

Потребовались усилия многих и многих поколений селекционеров, чтобы вывести столь восхитительных на вкус моллсков. К несчастью для охотников, те же самые гены, которые сделали мясо моллска таким нежным, сделали тварь не просто юркой, а невероятно юркой. Эти существа предпочитали жить в холодной морской воде на прибрежном заиленном дне, где в изобилии водился криль – мелкие рачки. Когда моллск питался, он приподнимал верхнюю створку раковины и, покачивая ею, словно опахалом, загонял кишащие в воде микроорганизмы в свой желудок-фильтр. Хотя у моллска не было ни зрения, ни осязания, он искал партнера для скрещивания и убегал от опасности за счет совершенного нюха. Именно по этой причине – чтобы моллски не учуяли – ловцы работали во время отлива. Теоретически, запах организмов, разлагающихся в иле у самого берега, должен маскировать запах охотящихся людей. Так оно и было, но лишь до того момента, пока ловец не приближался к моллску на расстояние примерно метра. Тут моллск слышал запах человека, начинал паниковать и зарывался глубоко в ил – при этом на поверхность выскакивали пузырьки воздуха. И тогда ловец хватал его. Или, если обладал ловкостью Динсмена, мучительно пытался схватить его.

Динсмену, как и всем остальным ловцам, выдавали специальную ловушку. Она состояла из мешка-сетки и двух полутораметровых ручек, управлявших двумя заостренными лопатками, которые расходились и сходились под действием пружины, – что-то вроде гигантских плоскогубцев в сочетании с бреднем. Ловец медленно брел по полосе прибоя и, держа ловушку наготове, вглядывался в буруны, стараясь заметить пузырьки воздуха, помечающие место, где перепуганный моллск зарывается в ил. Ловец проворно погружал ловушку туда, откуда поднимались пузырьки, – с поправкой на преломление света в воде. Протащив нижнюю лопатку по илу, ловец приводил в действие пружину, которая захлопывала ловушку, куда вместе с илом попадал и моллск. Вытащив добычу из мешка-сетки, ловец бросал се в заплечный короб.

Динсмен справлялся с этой работой хуже всех. Он замечал пузырьки с опозданием, неправильно засекал место, откуда они поднимались, и частенько в его заплечном коробе к концу смены не оказывалось ни единого моллска. Это значило, что его почти не кормили, – на Дрю рацион заключенных и наличие послаблений в режиме напрямую зависели от дневной выработки. Не прошло и месяца, как брюшко Динсмена исчезло, а ребра стали топорщиться под углом в тридцать градусов. Как будто муки голодом было мало, всякий раз, когда он возвращался с пустым коробом, старший надсмотрщик, верзила Четвинд, со словами “Ну-ка, сопля, покажи цыпленка!” заносил свой кулачище и давал Динсмену такую затрещину, что тот клевал носом землю.

Сейчас Динсмен медленно двигался вперед, стараясь нащупать ногой ровное место на дне. И тут совсем рядом появились пузырьки воздуха. Динсмен панически засуетился. Он погрузил ловушку в ил, вслепую, бестолково, и тут же нажал механизм, приводящий в действие пружину. Миллион пузырьков взметнулись наверх, и Динсмен почти истерично расхохотался – между створами вытащенной из воды ловушки был зажат ненавистный моллск. Нажав рычажок, открывающий створы, Динсмен вынул раковину и бросил ее в заплечный короб. “Ага, – возбужденно думал он про себя, – у меня таки получилось!” Он зашагал дальше, испытывая прилив уверенности в себе. Но очень скоро прежние сомнения и страхи вернулись с еще большей силой. В памяти всплывали страшные истории, которые рассказывали в поселке, – про то, что за чудища поджидают человека в этом проклятом море и как они нападают именно тогда, когда расслабишься и не ждешь подвоха.

Динсмену не доводилось видеть своими глазами такое нападение, зато он не раз видел, как Четвинд и другие надсмотрщики выволакивали на берег трупы заключенных. Поговаривали, что в этом море водится чертова уйма смертельно опасных тварей. Двух тварей боялись особенно, говорили о них постоянно и видели в ночных кошмарах.

Первое из этих чудовищ, менее опасное, называлось морэя и тоже охотилось на моллсков. Формой морэя отчасти напоминала трехметрового удава – плыла, стремительно поводя ребрами и используя хвост как руль. Этим же хвостом морэя захлестывала свою жертву при нападении.

На громадной голове морэи была пасть с челюстями, которые раскрывались почти на сто восемьдесят градусов, так что она могла заглотить кусок шире толщины своего тела. И, подобно большинству подводных существ, она была чрезвычайно массивной, что сообщало ей огромную убойную мощь, неожиданную даже в трехметровом существе. Очевидцы рассказывали, что одна морэя, ухватив ногу, свешенную за борт лодки, способна утащить и владельца ноги и всю лодку под воду. К счастью, успокаивал себя Динсмен, морэя редко охотилась во время отлива. Но вот когда ловцы с приливной волной возвращались на берег, тогда-то наступал самый опасный момент, и заключенные тревожно озирались, стараясь побыстрее оказаться на суше.

Однако самой страшной морской тварью считался гурион. Это была вечно голодная штуковина, которая охотилась в любое время дня.

Сейчас Динсмен с ужасом подумал, что находится в воде по пояс. Именно на таком мелководье любит порезвиться гурион. Эту тварь он еще ни разу не видел – и не печалился об этом. Судя по рассказам, гурион напоминал земную морскую звезду, но только громадную – метра два, не считая длины щупалец. На этих длинных широких щупальцах – опять-таки по рассказам – тварь могла, крепко вцепившись в дно, торчать из воды при трехметровой приливной волне. Гурион двигался в воде быстрее, чем бегущий человек – на суше. Так что удрать от него не было никакой возможности. Покрытые толстой бугристой кожей, гурионы были почти молочной белизны. Большими присосками на щупальцах гурион хватал раковину, раскрывал ее створки и не моллска посылал себе в рот, а протягивал к нему свой желудок, бывший одновременно и пастью с рядами острых зубов. Желудок смыкался вокруг жертвы, втягивался обратно в тело гуриона. где начинал рвать еще живую жертву на части и одновременно переваривать ее.

Динсмен уповал на то, что никогда в жизни не увидит живого гуриона.

После того как его приговорили к пожизненному заключению на Дрю, Динсмен невольно думал: уж лучше бы я угодил в лапы прайм-уорлдской полиции. Он всю жизнь чувствовал себя человеком, чьи таланты недооценивают. Но на Дрю его таланты и вовсе никому не были нужны. Он считал себя человеком, который может приспособиться к жизни в любом обществе. Никаких предрассудков у него нет, лишь бы ему не мешали заниматься любимым делом, в котором он настоящий профессионал, – взрывать, взрывать, взрывать. Когда кровавое дело сделано, уютно посидеть в хорошей пивнушке с компанией таких же профессионалов, как и он сам.

Четвинд его таланты оценил сполна. И Динсмен уже не так жалел, что попал в таанскую, а не имперскую тюрьму.

Кстати, Динсмен нисколько не винил таанскую систему за то, что его осудили. Дал маху – расплачивайся. Во всем он винил коварных грабителей, с которыми его угораздило связаться.

Начальство начальством, охрана охраной, но настоящая власть в поселках на Дрю сосредоточивалась в руках самых боевитых из числа заключенных. Четвинд был бригадиром и всевластным неофициальным старшиной в одном из несообщающихся друг с другом поселков, разбросанных по всей планете Дрю. Таанский режим, по существу своему тоталитарный и фашистский, создал эту планету-тюрьму с одной целью – вышвыривать туда уголовников и диссидентов. Для таанских властей было одинаковым преступлением, если ты ограбил банк или вышел на улицу с плакатом в защиту прав крестьянства. Как все фашисты всех времен, таанцы были людьми с практической жилкой. Прежде чем умертвить своих врагов, они норовили использовать их даровой труд. Если планета-тюрьма, то на самоокупаемости. А еще лучше – с хорошей прибылью.

Скажем, там, куда попал Динсмен, в прибрежные воды были запущены для размножения моллски. Двадцать граммов мяса моллсков стоили маленького состояния таанским богатеям. В глубине континента по пустынным просторам носились похожие на перекати-поле растения, содержащие драгоценный мускус. Они опять-таки были специально завезены на Дрю. Поскольку любого, кто к ним прикасался, эти растения обильно обрызгивали проедавшей кожу кислотой, при их сборе погибло немало заключенных. В других частях Дрю находились ранчо, фермы и шахты, где “никчемные подонки” ценой своих жизней производили необходимые таанской аристократии товары.

Динсмен понял, что попал в мясорубку, еще до того, как его привезли в поселок на берегу моря, где царем и Богом был Четвинд. Он решил выжить любой ценой. И намерения Четвинда делали планы Динсмена не такими уж фантастическими.

Когда-то Четвинд был рабочим лидером и боролся за права докеров в главном таанском космопорте. До этого у него было весьма богатое и крайне пестрое прошлое – мордобой, грабеж, убийства. Но то, что он возглавил забастовку докеров из-за какого-то ныне забытого повода, стало последней каплей, переполнившей терпение таанских властей. Наручники защелкнулись на его руках, и судья со злорадной ухмылочкой объявил, что Четвинду предстоит осваивать новую профессию сборщика моллсков.

К тому времени, когда на планете появился Динсмен, решительный здоровяк Четвинд стал бригадиром у ловцов моллсков, а также их верховодом и был признанным владыкой в приморском поселке, с которым считались и охранники, – удобно иметь человека, поддерживающего порядок среди матерых преступников.

Начальство обычно закрывало глаза на бесчинства и злоупотребления бригадиров, пока люди в бригаде выдавали норму и не бунтовали.

Четвинд одевался приличнее других заключенных, конфисковывал у приезжающих все сколько-нибудь ценные вещи – для себя и своих прихвостней, без которых не мог бы в одиночку править поселком. У него имелся даже свой гарем из женщин-заключенных. Впрочем, надо заметить для справедливости, женщин он не всегда брал силой; помимо его положения вожака и относительного богатства, женщин привлекал и он сам – крутой, обаятельный, мастер выживать в невыносимых условиях.

Когда Динсмена доставили на Дрю и определили в поселок, где бригадирствовал Четвинд, незадачливый взрывник быстро подпал под обаяние уверенного в себе вожака. Началось с того, что огромный детина внимательно прочитал украденную копию сопроводительных документов на Динсмена.

– Стало быть, любитель делать трах-тара-рах? – задумчиво произнес он. – Похоже, ты тот самый парень, который нужен мне, чтобы вернуться на Хиз.

Четвинд сразу же засадил Динсмена за производство бомб, освободив от тяжелой, а главное, смертельно опасной работы в море. Разумеется, материалы для создания бомбы были самые экзотические, малоподходящие – что нашлось. Но Динсмен старался превзойти самого себя и вздыхал о том, что он мог бы сотворить, будь у него настоящие инструменты и набор нужных веществ.

Он никогда не спрашивал Четвинда, для кого, собственно говоря, предназначаются бомбы. Очевидной целью были охранники. Но случись одному из них получить хоть царапину – расплата будет такой жестокой, что и думать об этом не хотелось. Тем не менее Динсмен покорился без вопросов и в итоге смастерил такое взрывное устройство, которое реагировало на перегар наркопива – а надо сказать, от всех охранников разило этим пивом двадцать четыре часа в сутки.