Текст книги "Мыслитель действует"

Автор книги: Кристине Нёстлингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

3 ГЛАВА,
в которой учащаются пропажи в 3-м «Д», и поэтому настроение у всех падает ниже нуля, а всевозможные догадки и подозрения расцветают, словно цветы в мае

Однако исчерпанным, как полагал математик, этот инцидент, увы, не оказался, во всяком случае, для Лилибет, потому что у нее была, как мы знаем, невероятно пугливая мать. А пугливые люди легко теряют голову, когда что-нибудь происходит не так, как должно, когда что-то остается таинственным, необъяснимым и подозрительным. Вот и мама Лилибет, узнав об исчезновении кошелька, совсем потеряла голову. И вовсе не из-за того, что пропали деньги и сам дорогой кошелек. Голову она потеряла при мысли, что в окружении Лилибет затаился вор. Ведь вор легко становится бандитом, а от бандита до убийцы вообще один шаг, тут все часто зависит от случайностей. Достаточно, чтобы бандиту показалось, что его узнали, или стоило бы ограбленной Лилибет закричать, как все могло бы принять трагический оборот. Мать уже представляла себе, как бандит бьет ее бедную девочку по голове, она падает, теряет сознание, и невинного ребенка как не бывало. Лилибет стоило больших трудов умолить мать не заходить за ней в школу среди бела дня. Лилибет защищалась мужественно и отчаянно от материнской опеки.

– Берегись, если я тебя увижу в обед перед школой! – грозила она матери. – Берегись!.. Клянусь, я тут же запрусь в котельне и никогда уже оттуда не выйду. Лучше буду спать, примостившись между котлами, чем допущу, чтобы ты меня, как первоклашку, водила за руку домой.

Эти угрозы возымели действие. Правда, в ответ мама Лилибет тяжело вздыхала и горько сетовала на то, что ее бедное дитя не имеет ни капли разума и из глупого упрямства подвергает себя опасности, но заходить за ней в школу больше не порывалась. А еще мама Лилибет была страшно возмущена математиком из-за того, что тот не обратил никакого внимания на кражу кошелька. Ее дочь – в этом мама Лилибет была совершенно уверена – не теряет кошельков по дороге в школу! Если она говорит, что во время десятиминутной перемены кошелек был на месте, то, значит, он и в самом деле тогда лежал еще в ее сумке! Все подробности злосчастной истории с кошельком мама Лилибет принималась обсуждать по сто раз на день.

И не удивительно, что папе Лилибет это действовало на нервы.

– Раз ты так волнуешься, пойди в школу и скажи им, что ты по этому поводу думаешь! – рявкнул он, теряя терпение. – Потребуй, чтобы в школу вызвали полицию и чтобы нашли вора!

– Упаси боже, Оттокар, в жизни я этого не сделаю! – в ужасе воскликнула мама Лилибет. – Разве можно идти в школу и ссориться с учителями? Этим я принесу только вред своему ребенку!

Тогда папа Лилибет вздохнул и сказал, что, по его мнению, своему ребенку можно навредить и иначе.

– На что это ты намекаешь, Оттокар? – пронзительно взвизгнула мама Лилибет.

В ответ на это папа Лилибет вздохнул еще раз, но промолчал. Он давно уже отучился спорить со своей женой о том, как надо воспитывать детей.

Хотя дома у Лилибет разговор все время вертелся вокруг пропавшего кошелька, в школе о нем больше не вспоминали. Лилибет этой темы в классе не касалась, с нее хватало маминых разговоров. А поскольку о кошельке речи больше не было, Мыслитель, Туз пик и Сэр решили, что он нашелся.

Неделя прошла нормально: нормальные школьные дни, заполненные нормальными школьными делами. Они писали контрольную по математике. Мыслитель, как всегда, решил за Лилибет все четыре примера, да еще умудрился передать по записочке Тузу пик и Сэру с двумя решенными примерами для каждого. Завхоз поставил на умывальнике новый кран. Ребята, болевшие гриппом, один за другим выздоровели и снова ходили в школу. А во время всех перемен ученики 3-го «Д» бродили между партами и бормотали такие прекрасные строки, как: «Тут старец ударил по струнам, и звонко вскричали они!» Или: «И облик его был ужасен, и гневом пылали глаза, уста изрыгали проклятья, и в кровь окунал он перо».

Дело в том, что по-немецкому они проходили поэта Уланда, и им задали выучить наизусть балладу «Проклятие певца», а в ней было – даже подумать страшно! – шестнадцать огромных строф, и запомнить их не было никакой возможности. Поэтому весь 3-й «Д» зубрил, блуждая на переменках по классу, и лбы у всех были изборождены вертикальными и горизонтальными морщинами не хуже, чем у учительницы латыни. Особенно тяжело давалась эта зубрежка Сэру. Он и всегда-то с трудом учил что-либо наизусть, а такие строчки, как «Юноша трепетный дух испустил...», он решительно не был в состоянии запомнить.

– Дух испустил... Дух испустил... – стонал обессиленный Сэр. – Будь оно проклято... дух испустил... Нет, я вобью себе в извилины эти чертовы слова!

Но минуту спустя ему снова приходилось раскрывать «Книгу для чтения» и снова глядеть, каким странным сочетанием слов господин Уланд обозначил такую простую вещь, как смерть.

Так прошла неделя. А в понедельник, на четвертой перемене, перед уроком литературы, когда должны были спрашивать «Проклятие певца», случилось новое происшествие. Сэр как раз восседал по-турецки на учительском столике и декламировал: «Мною проклятый убийца, ты от песни трепещи! Знай, что дерзкий ратный подвиг блекнет пред певцом венца!..»

Лилибет стояла рядом с ним, мотала головой и исправляла:

– Нет, Сэр, надо так: «...блекнет пред венцом певца».

– А мне что в лоб, что по лбу, – огрызался Сэр и ерошил одной рукой свои черные локоны, а другой в отчаянии тер свой исключительно красивый нос. – Никакого смысла во всей этой галиматье я не вижу... До лампочки мне все это!

Лилибет только собралась было сказать ему в ответ, что тот, кого учительница немецкого все время ставит другим в пример за образцовое владение родным языком, мог бы и понять такую простейшую строчку, но тут вдруг Мартина Мадер завопила не своим голосом:

– Не может быть!.. Этого просто не может быть!

Она стояла возле своей парты и сжимала в руке маленькую синюю коробочку. Коробочка была пуста, и Мартина глядела в нее безумными глазами. В этой коробочке хранились «молочные деньги». Каждый понедельник, по утрам, еще до восьмичасового звонка, Мартина собирала у всех, кто хотел во время большой перемены пить в школьном буфете молоко, деньги и клала их в эту маленькую синюю коробочку, с тем чтобы после уроков отнести ее завхозу. Сегодня все, кто пьет молоко, уже отдали ей деньги. Все, кроме Сэра. Она как раз вспомнила об этом и взяла с парты коробочку, ожидая, что в руке у нее окажется что-то тяжелое – как-никак там с четверть кило мелочи, – но вместо этого схватила легчайший предмет весом в десять граммов, не больше. Коробка была пустой.

– Все «молочные деньги» пропали! – крикнула Мартина.

Мечущиеся по классу «балладозубрилы» разом остановились. «Проклятие певца» застряло у них в глотке, и они уставились на синенькую коробку тем же неподвижным взглядом, что прежде Мартина. А Мартина уже обводила глазами класс, ища Ферди Бергера. Ферди стоял у мусорной корзины, держа в одной руке «Книгу для чтения» и полуочищенный апельсин, а в другой – апельсиновые корки.

– Ферди, – крикнула ему Мартина, – может, это твоя очередная дурацкая шутка?

Ферди Бергер был в 3-м «Д» присяжным остряком и поэтому его кошмаром. То он принимался рассказывать нескончаемый анекдот, причем почему-то всегда с конца, сразу выдавая его соль, чтобы осведомиться, не знают ли его ребята. Когда же ему отвечали, что знают еще с детского сада, он приходил в восторг и все равно тут же начинал его рассказывать, но на этот раз уже с начала. То он вдруг выкидывал какие-то дурацкие штучки, которые считал невероятно смешными. Намазывал, например, клеем стул Михи Ханака, или перепутывал все тапочки в спортивных сумках, или засовывал Лилибет дождевого червя в пакет с бутербродами, или угощал всех солеными конфетами, или зашивал рукава в куртках. Кроме самого Ферди, никто в классе не смеялся над его длинными идиотскими анекдотами и нелепыми выходками, но Ферди это не смущало, каждый день он приходил с чем-нибудь новым.

– Слушай, ты! – сказала Мартина, грозно надвигаясь на Ферди. – Если шутки ради ты спер у меня «молочные деньги», то немедленно выкладывай их, не то я тебя так стукну, что забудешь, как тебя зовут. И чтобы эта угроза не показалась Ферди пустыми словами, она подняла правую руку и стала в боевую позицию. От страха Ферди выронил апельсиновую кожуру и даже стал заикаться:

– К-клянусь, не б-брал я твоих «м-молочных д-денег»... Честно!

– Честно?

Правая рука Мартины замерла в боевом замахе.

– Честное слово, Мартина, – заверил ее Ферди. – Клянусь тебе. Это была бы очень глупая шутка.

– Когда он спрятал мои тапочки, – закричала Сюзи Кратохвил, – он тоже клялся, что это не он! А оказалось, он!

Сюзи была маленькой толстушкой с копной завитых в мелкие колечки волос цвета золотых рыбок, чем, к слову сказать, очень гордилась. С Ферди она враждовала уже больше десяти лет. Первая их ссора произошла на детской площадке, когда Сюзи швырнула ему в глаза полные пригоршни песка. В дальнейшем, в начальной школе, Ферди укусил Сюзи в руку, а совсем недавно между ними разыгралась настоящая битва из-за этих злосчастных спортивных тапочек. Вот какой длинной была цепь враждебных действий между ними.

– Спрятать тапочки и украсть «молочные деньги», – защищался Ферди, – это разные вещи! С деньгами шутки плохи, я их никогда не трогаю, я не такой.

Мартина опустила свою правую руку. Она не сомневалась, что Ферди сказал правду. И не потому, что считала его особо честным мальчиком, а потому что, она это точно знала, когда Ферди врет, он всегда смотрит в сторону и вдобавок глупо ухмыляется. Теперь же он серьезно глядел ей прямо в глаза.

Сэр слез с учительского столика и вместе с Лилибет подошел к мусорной корзинке, возле которой стояли Ферди и Мартина. Вокруг них уже толпились ребята.

– Когда деньги шарахнули? – спросил Сэр.

– А я почем знаю? – пожала плечами Мартина. – Я как собрала их утром, так закрыла коробку крышкой и больше не смотрела. Еще минуту назад я была уверена, что деньги там лежат. Но, быть может, их уже давно взяли.

– А когда мы были на физре, – снова спросил Сэр, – коробочка так и стояла у тебя на парте?

Мартина сокрушенно кивнула.

– Значит, кто-то вошел в класс, когда мы были в зале, и спер деньги, – сделал вывод Туз пик. Он ободряюще похлопал Мартину по плечу и добавил: – Ничего не поделаешь! Придется нам еще раз дать деньги на молоко, не обедняем.

– Ах ты, верблюдище, я и не подумаю! – возмутился Купер Томасс – Что я, дурак, что ли, два раза за молоко платить? – И он постучал себя по лбу. – С вора надо спрашивать!

– Вот что, старик! Напиши объявление и повесь на доску: «Просим честного жулика доставить нам в класс «молочные деньги», – ухмыльнулся Туз пик.

Ребята захихикали, а у Купера Томаса уши стали пунцовыми, что у него было верным признаком ярости.

– Верблюд паршивый! – налетел он на Туза пик. – Когда в классе крадут, это не смешно, слышишь, ты!

Но Туз пик тут же пояснил, что смеется не над кражей, а над глупостью Купера Томаса. Тогда уши Купера Томаса стали еще пунцовей, они просто запылали рубиново-красным цветом, словно засветились изнутри. Он наклонил голову вперед, как бык, собирающийся напасть на тореадора, и наверняка стукнул бы Туза пик, если бы в этот миг в класс не вошла учительница литературы.

– Что случилось, ребята? Что тут происходит? – спросила фрау Хуфнагель с порога.

Она была классным руководителем 3-го «Д» и принадлежала к числу тех чутких педагогов, которые сразу замечают, что в классе не все в порядке.

– Верблюд поднимает меня на смех! Все время! Всегда! – крикнул Купер Томас, но тут все заговорили враз, уверяя учительницу, что дело совсем не в этом, что об их ссоре и говорить-то не стоит, что она лишь следствие того, что случилось в классе.

– Дети, прошу вас, прежде всего сядьте на свои места, – сказала фрау Хуфнагель. – И пусть один из вас мне расскажет, что произошло. Когда вы говорите все вместе, я вообще ничего не понимаю.

Группка, сбившаяся у мусорной корзинки, разошлась. Мартина дождалась, пока все сели, а потом принялась рассказывать об исчезновении «молочных денег». Фрау Хуфнагель, выслушав ее, предложила прежде всего поискать эти деньги.

– Может быть, ты случайно положила их куда-нибудь в другое место, – сказала она. – Или коробочка опрокинулась, монетки упали на пол, раскатились по углам и спокойно себе там лежат.

Мартина с возмущением отвергла эти предположения. Она ведь не лунатик, который но помнит, что делает во сне. Вот уже три года, как она собирает «молочные деньги», и ни разу за это время не клала их в другое место, а только вот в эту синюю коробочку, чтоб отнести потом завхозу. Предположить, что монетки выпали из нее, хотя она и была закрыта крышкой, уж совсем невозможно.

И фрау Хуфнагель пришлось с этим согласиться. Вид у нее был весьма озабоченный. Она произнесла длинную и печальную речь о детях, которые без должного уважения относятся к собственности, и настоятельно попросила всех не оставлять на партах ни денег, ни ценных предметов, когда «класс уходит из класса».

– Конечно, это ужасно, это просто беда, – сказала она, – но в такой большой школе, как наша, всегда находится несколько ребят, которые не чисты на руку. И обнаружить этих воров почти невозможно, разве что случайно. Против воровства, дорогие мои, у нас есть лишь одна надежная защита: все убирать, следить за тем, чтобы ничего не валялось на партах!

Тут фрау Хуфнагель вздохнула и сказала, что хватит обсуждать это печальное происшествие, пора вспомнить про урок литературы. И она попросила Михи Ханака прочитать первую строфу заданной баллады.

Пока Михи Ханак заунывно бормотал про замок, который стоял в стародавние времена на круче и был виден издалека во всей округе, Мыслитель наклонился к Лилибет, вынул палец изо рта и шепнул:

– Пока мы были в спортзале, кто-то из другого класса попросил разрешения выйти в туалет, забежал к нам, целенаправленно двинулся прямо к парте Мартины, вытащил деньги из синей коробочки и скрылся! Ты веришь в такую версию?

Лилибет покачала головой.

– И я не верю! – пробормотал Мыслитель.

– А по-твоему, как было дело? – шепотом спросила Лилибет.

Но Мыслитель не смог ей этого сказать, потому что его вызвали отвечать вторую строфу.

По понедельникам литература была последним уроком, и, когда звонок оповестил о его конце, все с облегчением вздохнули – так они устали от этой мрачной истории с проклятиями. В самом деле, целый час подряд декламировать эту балладу или слушать, как это делают другие, – занятие весьма утомительное. Кое-как запихав в сумки свое барахло, ребята не понеслись, как обычно, а чинно пошли вниз, в подвал, где помещалась раздевалка. Про «молочные деньги» никто не вспомнил. Говорили о предстоящей игре в гандбол. До нее оставалось всего три часа, и Сэр с Тузом пик, лучшие игроки класса, сокрушались, что не смогут удержать в руках мяч, так они вымотались на этом ужасном уроке.

– Мы проиграем как пить дать, – мрачно буркнул Туз пик.

– А ты беги скорей домой и поспи после обеда! – посоветовал ему Михи Ханак.

Но Туз пик объяснил, что поспать ему никак не удастся: его маленькая сестренка, которой положено спать днем, не желает, видите ли, спать и, когда ее укладывают, всякий раз так хнычет в знак протеста, что тут уж никто глаз не сомкнет.

– А ты заткни себе уши, – посоветовал Мыслитель, – это помогает. Я по маме знаю, она всегда это делает.

Мыслитель сунул в ящик тапочки, в которых ходил в школе, и стал искать свои уличные ботинки. В раздевалке 3-го «Д» всегда царил большой беспорядок. Ребята называли ее «обезьянья клетка», и она так и выглядела. У каждого класса была такая «обезьянья клетка», то есть отгороженная решеткой часть подвального помещения, где стояли две скамьи, а к решетчатым стенкам были приделаны крючки, чтобы вешать одежду. Входили в эту клетку через дверцу, которая запиралась на замок. По утрам, без четверти восемь, завхоз отпирал эти дверцы, а ровно в восемь, как только прозвенит звонок, он их снова запирал. Если кому-нибудь надо было пойти в раздевалку во время уроков или на перемене, то приходилось сперва сбегать к завхозу за ключом. И после окончания уроков кто-то тоже всегда ходил за ключом. Такие строгости с запиранием раздевалок ввели несколько лет назад, когда стали пропадать вещи из открытой раздевалки. Эти «обезьяньи клетки» считались абсолютно надежной защитой от краж. Не знай этого Мыслитель, он поклялся бы, что кто-то спер его ботинки: он их нигде не мог обнаружить. Но в конце концов он все же нашел правый за распахнутой дверцей их клетки, а левый вытащил из огромной кучи обуви, которая возвышалась посреди клетки. И тут взгляд его случайно упал на Розвиту Фрелих. Она сидела перед ним на скамейке, и глаза ее были полны слез.

– Ну, Розвита, глупая ты, разве можно плакать из-за такой чепухи? Это же курам на смех!

Мыслитель думал, что Розвита плакала из-за баллады «Проклятие певца». Ее трижды спрашивали во время урока, и ни разу ей не удалось сказать хоть одну строчку без ошибки. Поэтому фрау Хуфнагель поставила ей двойку и записала ее в свою красную книжечку.

– Двойка за устный ответ вообще не в счет, – утешал ее Мыслитель. – А по письменным работам у тебя всегда приличные отметки.

Розвита Фрелих покачала головой, и при этом огромная слеза покатилась у нее по щеке. Мыслитель вытащил из кармана брюк платок и протянул его девочке. Она взяла платок, утерла слезы и сказала:

– Да плевать я хотела на эту дуру Хуфнагель и на ее двойку! У меня пропало пятьдесят шиллингов. Все мои карманные деньги за неделю! Кошелек валялся под скамейкой раскрытый и пустой, даже трамвайные талончики вынули!

– Точно? – переспросил Мыслитель.

Розвита кивнула, показала пустой кошелек и сказала, что оставила его утром в кармане пальто.

– Слушайте все! – закричал Мыслитель. – У Розвиты тоже пропали деньги...

Еще примерно половина учеников 3-го «Д» находились в раздевалке, но они подняли такой крик, что и всей школе их бы не переорать.

– Не может быть!

– Деньги, наверно, просто выпали!..

– Давайте поищем под скамейкой!

Сэр и Мыслитель долго ползали по полу, шарили под скамейками, испачкали и руки, и коленки, но денег не нашли. Вольфганг Кран так усердствовал, что стукнулся виском о дверной косяк, Мартина Мадер вывернула карманы всех висящих пальто и курток. Туз пик тщательно ощупал всю вешалку. Розвита принялась чихать, такую они подняли пыль, а Лилибет занозила себе палец, но 50-шиллинговой монеты они так и не нашли.

– Вот что я вам скажу. – И Туз пик оглядел всех. – В нашем классе завелся вор. Никто чужой в нашу клетку попасть не может.

– Но ведь у завхоза есть ключ! – воскликнул Сэр.

– Ну и что? – Лилибет покачала головой. – Уж не думаешь ли ты, что господин Штрибани...

– Не болтай глупости, – хмуро перебил ее Сэр. – Но кто-то мог свистнуть у него ключ.

– Да я только что бегал за ним! – крикнул Михи Ханак. – Никто его не крал, он висел на доске, как всегда.

Но Сэр не сдавался:

– Его могли взять, а потом тайно назад повесить.

Лилибет снова покачала головой.

– Глупости!– сказала она. – У тебя башка работает как-то по-чудному. Простейшие вещи ты объясняешь самым сложным образом.

– А у тебя есть простое объяснение? – язвительно спросил Сэр. Вид у него был мрачный.

– Простое объяснение, – вспыхнула Лилибет, – заключается в том, что кто-то из нашего класса, словно сорока, тащит все, что плохо лежит. Сперва мой кошелек, потом «молочные деньги», а теперь – 50 шиллингов Розвиты. Этот малый сколотил себе уже неплохой капиталец.

– Почему малый? – Мыслитель задал этот вопрос, так и не вынув пальца изо рта. – Это ведь может быть и девочка. Уж не считаешь ли ты, что крадут только мальчики?

Лилибет пожала плечами.

– Мне надо идти, – сказала она. – А то, чего доброго, мать умрет от волнения.

И Лилибет так шваркнула ногой свои школьные тапочки, что они отлетели в дальний угол клетки. Все остальные тоже застегнули свои сумки и вслед за Лилибет вышли из раздевалки. Михи Ханак запер дверцу клетки. Ребята молча поднялись по лестнице. На самой верхней ступеньке их ждал господин Штрибани с протянутой рукой. Михи Ханак положил ключ ему на ладонь.

– Не больно-то вы торопитесь, молодые люди, – проворчал завхоз. – Если я всякий раз буду здесь так долго стоять и ждать, пока вы соизволите принести ключ от раздевалки, у меня ноги отвалятся.

– Простите, господин Штрибани, но скажите, пожалуйста, сегодня у вас никто не брал нашего ключа? – спросил Сэр.

Завхоз с неприязнью взглянул на Сэра.

– Кому бы это он мог понадобиться? Сэр пожал плечами, а завхоз спросил:

– А вы, собственно, из какого класса?

– На бирке ключа помечено, – пробормотал Мыслитель.

– Из 3-го «Д», – ответил Сэр.

– А-а! – протянул завхоз, и лицо его стало свирепым. – Там, где кран сломался?..

Сэр кивнул.

– С вами неприятностей не оберешься, – прошипел Штрибани. – Ключа вашего никто не брал.

– Это точно? – переспросил Мыслитель.

– Точно-парточно... Что за дурацкий допрос? – Лицо завхоза побагровело от гнева. – Стоите тут, никак не разойдетесь по домам и болтаете всякий вздор! Сегодня ко мне никто еще не приходил за ключами. Значит, и вашего никто не брал.

Завхоз повернулся к ним спиной и, бормоча, побрел прочь.

– Что ж, мы, пожалуй, теперь тоже разойдемся. Ведь изменить что-либо мы все равно не в силах, – сказал Туз пик.

И ребята из 3-го «Д» медленно двинулись к школьным воротам. Лилибет шла впереди всех, ей ведь надо было торопиться. У ворот она кивнула остальным и побежала домой. Она и так уже опаздывала на восемь минут. А это ей обернется шестнадцатью минутами громких маминых упреков.

На углу Мартина нагнала Лилибет.

– Знаешь, я уверена, – начала она, с трудом переводя дух, – я просто уверена, что Розвита все выдумала. Она ведь всегда хочет быть в центре внимания. Она просто врет. Из-за того, что у меня украли «молочные деньги», у нее тоже обязательно должно что-то пропасть.

– Не думаю, – сказала Лилибет.

– Помнишь, в прошлом году она сама спрятала свой физкультурный костюм?

– Да это потому, что не хотела идти на физкультуру, – сказала Лилибет.

– Чушь! – Голос Мартины был полон яда. – Ее хлебом не корми, только бы все ею занимались. Она воображала, вот что я тебе скажу! Ведь даже бровью не повела, когда Бабси Биндер заподозрили в том, что она ее барахло утащила. Плевать ей было!

– Неправда! – Лилибет даже остановилась от возмущения. – Ты так говоришь, потому что терпеть ее не можешь. Когда Розвита заметила, что подозревают Бабси, она сразу призналась, что сама спрятала свой костюм.

– Да только потому, что ее приперли к стенке: ведь Дальмар видел, как она его прятала! – Мартина постучала пальцами себе по лбу. – Ты такая наивная, Лилибет, ты и понятия не имеешь, какая она на самом деле.

Теперь Лилибет надо было идти налево, а Мартине направо.

– Проводить тебя? – спросила Мартина.

– Нет, не надо, я очень спешу...

И так как на светофоре вспыхнул как раз зеленый свет, Лилибет побежала на ту сторону улицы. Она была рада, что отделалась от Мартины. «До чего же она вредная, – думала Лилибет, – просто злая. Всегда что-нибудь плохое скажет о других». Но потом, уже подходя к своему дому, она сказала себе: «А может быть, Мартина не так уж неправа? Ведь Розвита Фрелих и правда чудная какая-то. Стоит при ней кому-нибудь сказать, что был в субботу в кино, как она тут же кричит, что и она была в кино. А если кто расскажет, что ко дню рождения ему обещали новый проигрыватель, так и она начинает всех уверять, что тоже получит в подарок новый проигрыватель. Вполне возможно, что она разыграла всю эту историю с кражей, разыграла только потому, что у кого-то пропали деньги».

Поравнявшись с воротами своего дома, Лилибет глубоко вздохнула. Из-за чего, решить трудно. Может, из-за тяжелых мыслей по поводу Розвиты, а может, оттого, что увидела стоящую в дверях маму с искаженным тревогой лицом. Мама с упреком глядела на часы.