Текст книги "DEVIANT"

Автор книги: Кристина Хуцишвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

* * *

12 ноября 2008 года

Все зависит от фазы сна. Ты можешь проснуться с пугающим сердцебиением, будто не хватает дыхания.

Очень неприятное ощущение. А можешь переждать десять минут, сознательно продлить сон на эти десять минут, и все – проснешься отдохнувший, бодрый как огурчик. Но почему-то оба эти варианта возможны только тогда, когда ты просыпаешься один. Как ни странно. Еще более странно, что я чувствую себя очень неплохо. Это странно, конечно, не само по себе, а с учетом того, что я болен, и до недавнего времени все шло по нисходящей.

И теперь, еще не пережив радостное удивление, я в мыслях своих пресекаю ростки надежды, которые все норовят пробиться. И еще сильнее закрепился в убеждении, что звонить домой не стоит. Раньше не стоило, потому что я не имел права их расстраивать. Сознательно ведь уехал – даже не в Лондон, а за океан, чтобы быть как можно дальше. В какой-то момент еще был такой до ужаса глупый полудетский-полуромантический мотив – уехать умирать не куда-нибудь, а в Нью-Йорк. Уехать в конце лета: осень в Нью-Йорке, все такое. Маша очень любит этот фильм.

Кстати, смешно получается. Видимо, я себя чувствую настолько хорошо, что даже о ней стал говорить в настоящем времени. А раньше – только в прошедшем. Интересно, как у нее дела. Наверное, как обычно. Она не может долго переживать: уже, наверное, улыбается, ходит на работу, в клубы, читает.

Так хочется к ней – вот стало лучше, и хочется к ней, в Москву, а до этого, когда было совсем плохо, хотелось, чтобы она сама здесь появилась. Хочется дарить ей подарки, покупать цветы, книги, диски, водить везде. Подарить новую машину.

Все равно она поймет. И конечно, простит и примет все как данность. В ней, на самом деле, очень много этого… христианского… человеколюбия, смирения.

Она не будет даже ничего спрашивать – просто скажет, что да, детей у нас не будет, но, например, можно усыновить. А потомона позаботится обо всем, а так – можно жениться и жить. Просто жить. Она всегда это умела.Боже, как хочется к ней. Гулять, просто сидеть в кафе, гонять ночью – все, как раньше. Мы же остались, и деньги остались. И у нас все еще есть немного времени.

* * *

12 января 2009 года

E-mail To: MashaNevskaya@…com

Пустые улицы, по ним ходят пустые люди. Ходят – не потому что гуляют, а из-за пробок. Ходят, думают свое – если кто-то поскользнется, вряд ли подадут руку. Наверное, не потому, что они злые или какие-то другие – хуже по сравнению с теми людьми, что были раньше. Нет, совсем нет. И времена сейчас не самые плохие – с чего людям быть злее и несчастнее, чем раньше. Просто по инерции. Тело продолжает свободное падение в действительность. и если вдруг этому телу, уверенному в своей правоте, что-то мешает, например чья-то рука, внезапно схватившаяся за сустав, оно нивелируется. Тело знает свое дело, выполняет поставленную задачу. Установка дана. А рука и прочие препятствия – безлики и безразличны, им нужно дать отпор.

Сознание вторично. Оно поймет, что произошло, позже. А если захочет вернуться – вряд ли это сделает. Опять-таки издержки, да и стыдно как-то.

А есть еще и другие – перспективные. Они моложе и считается, что лучше. По крайней мере, они еще не затравлены, у них свежий цвет лица и живые глаза. Как правило, они действительно лучше: на их долю пришлось меньше горя, они строят иллюзии, кого-то из них взращивают мифами об американской мечте, но не говорят, что пересадка ее на русскую почву ( релокация, как говорят в бизнесе) дает непредсказуемый эффект. Чьи-то мифы обретут крепкий фундамент, чьи-то – будут развенчаны.

А в среднем – через пару лет это будут красивые одинокие люди, которые читают одинаковые книги. Сохранено в черновиках

* * *

Не лезь в мою жизнь, не пытайся понять меня – ты все равно не сможешь. Я такая, я – ветер, непредсказуемая. А ты слишком обыкновенный, такой типичный человек, такой чистоплюй, что даже тошно. Ты не умеешь мечтать, хочешь троих детей, но, уверена, не будешь о них заботиться. Да, посмотрела бы я на идиотку, которая согласится тебе их родить.

Шикарный выпад: «Уговорю на троих, а четвертый – по инерции». Сам ты по инерции, тупой ограниченный болван! Я не уверена, что ты вообще читал в жизни больше одной книги не по экономике. Да ты даже в экономике не разбираешься. Ты меня раздражаешь, со своими бессмысленными эгоистичными разговорами, ты больной, совсем больной – и это в твоем-то возрасте.

Просто проваливай.

* * *

Как вы понимаете, что любите?

«Поджилки трясутся, жду звонка, гипнотизирую телефон. И все чувствую. Мы даже звоним друг другу синхронно, не договариваясь, представляете…»

«Это глупо звучит, но, когда люблю, мне кажется, что я могу выйти живой из огня, идти по углям, нырять глубоко-глубоко, дышать без воздуха».

«Мне в этом состоянии не хочется говорить, я так счастлива, что, когда я с людьми, мне хочется подпрыгнуть. А если одна, я просто иду и улыбаюсь. Наверное, глупо, да?»

«Когда я смотрю на него, и мне хочется плакать. Но я не могу, потому что это странно, согласитесь. И поэтому пытаюсь уткнуться в его плечо, чтоб он не видел мои глаза».

«А я всегда смотрю в глаза, когда мы о чем-то разговариваем, даже о незначительном».

«Использую любую минутку, чтобы понять, как он ко мне относится. Это неприлично, да?»«Если я понимаю, что попала, то мне сначала хочется выкинуть чего-нибудь такого, пойти с другим гулять или даже изменить. А потом уже это проходит, признаешься себе, что попала, и уже никого другого не хочешь».

Любовь – идиотская, непредсказуемая штука. Шутка, которая может случиться с тобой – посреди чистого поля, на полпути к мечте, в вяжущей повседневности от ожидания к ожиданию. Иногда она случается и в жизненном потоке. Или, наоборот, в пустоте, когда уже ничего не ждешь, а она вот возьми и выскочи убийцей. Бывает очень странная жертвенная любовь – за примерами обращайтесь к Федору Михайловичу. Но, может, она только с виду не такая, как у нас? Может, она была уместна, хороша для своего времени? Каковы критерии?

О любви до пошлого много сказано, и есть все основания полагать, что эта тема так просто не отпустит умы; love, pop, art, что-то еще, разные компоненты, опять love.Но меня всегда привлекал один аспект взаимоотношений – точнее, любовь в одном из ракурсов.Любить ведь можно по-разному: можно любить, можно порабощать. Меня всегда интересовали механизмы доминирования.

* * *

Метаморфоза: явление второе

Она зажималась, когда была очень юной. Меня это даже возбуждало. Это было очень сексуально. Мне нравилось делать с ней разные вещи. Кто-то говорит, что любовь – это уважение. Взаимоуважение. Глупости. Может, есть разная любовь, разные виды любви с течением времени. Но этому слову никогда не удастся обобщить наши развлечения того периода. Любовь – это и унижение. Разве нет?

Взаимоунижение. Это тоже любовь. Гораздо больше, чем что бы то ни было.

Мне нравилось смотреть ей в глаза. В отношениях все могло быть плохо и сложно, но это было неважно. Ей не нравилось, когда я смотрел ей прямо в глаза. Логично, потому что невозможно имитировать и притворяться.

Незащищенность, маскируемая красотой. Красивее, чем обычно, – в такие моменты. Перед оргазмом. Очень красивое одухотворенное лицо. Мне хотелось ее фотографировать.

Ей не нравилось не то, что я смотрел в глаза, а то, что я там видел. Она была прозрачной.

«Скажи, ты любишь меня?» – обычный женский вопрос. Банальность и глупость. Мы менялись местами. Я просил. Ничего не получал. Потому что если бы получил, я мог бы делать с ней все, что хочу. Она боялась стать моей собственностью. Боялась быть порабощенной. Думала: «Если я скажу да, он поймет, что можно делать все что угодно, не теряя меня».

Мы сбегали друг к другу отовсюду и ото всех. У нас были другие, мы жили подолгу врозь. Но она любила только меня.

И каждый раз, когда я в этом убеждался… В спальне, в гостиной, в кабинете, на полу в ванной…

Я был в ней и смотрел ей в глаза. Следил за каждым движением, за каждым моментом дыхания. Чтобы она не забывала дышать, чтобы, следя за ней, дышать не забыл и я.

Иногда я сжимал ее руки слишком крепко, тогда ей было больно. Но в подавляющем большинстве случаев она терпела, а чаще – не замечала. Я тянул ее за волосы, пробовал все возможные позы.

Потом понял, как ей нравится больше всего. Все было банально и прекрасно – ей нравилось обнимать меня. Нам надоели эксперименты. Мы обнимались и занимались любовью. Иногда я просто склонял ее вниз – и она была полностью моей. Такое бывало, когда невозможно было ждать. Мы бросались друг на друга, как только закрывались двери.

И были чувства.

Они были живы в течение многих лет. Вне зависимости от отношений и всех других проходивших мимо людей. Случайных людей в наших жизнях.

Мы не предохранялись. Только совсем давно, в студенческие годы. Потом – нет. Ей казалось, что это безумно романтично. Я в ней. Нам не нужно было ничего между нами. Это было прекрасно.

Такое было только с ней.

И только с ней были чувства. Как бы я ни пытался говорить невпопад, быть циничным, жестким. Чувства были. А сейчас их убили. Я убийца.И больше ничего не будет.

Я скучаю, безумно скучаю по ее одухотворенному лицу в эти моменты. Мы кончали одновременно. Я любил ее одну. Она знала, но, может, стоило это говорить вслух. Но она все знала, несомненно. И все прощала. И больше ничего не будет.

* * *

12 февраля 2009 года

Я решила побыть маленькой девочкой: спряталась под столом и оттуда за всеми наблюдала, подслушивала взрослые разговоры. Но я была очень умной маленькой девочкой и многое для себя уяснила.

– Молодая женщина, напрочь лишенная всякого обаяния, но гордая своей сопричастностью, увольняет людей, оперируя понятиями Гражданского кодекса примерно так: «Вы еще скажите спасибо, что мы вам вообще хоть что-то заплатим, мы могли бы дело и в суд передать». Серьезно, я не шучу. Декларирует, что ее не удовлетворяет результат. Между тем она никогда не была их руководителем, просто ее позвали довершить грязную работу. И даже не понимает, что тех, кого любят и ценят, от такой работы, как правило, освобождают.

Как можно быть таким в молодом возрасте, куда делись понятия чести, совести? Как можно мараться так, когда ничего не потеряно и все еще впереди? Неужели совесть не будет мучить? Люди так просто продаются – за три копейки, так легко пачкают руки, я не могу понять механизм, как это делается…

Увольняет беззащитных людей много старше нее, которым до этого момента ни разу никто не высказал недовольства. Просто кризис, надо резать штат, экономить на тех, кто не может за себя постоять, чтобы больше осталось для «своих» подразделений.

Смотрели, сверяли бюджеты, не умели оптимизировать – не дано, а потом в один день решили взять и одним махом отрубить.

А если бы те, пострадавшие, были немного более… как по-русски это сказать? – ну, sophisticated, они передали бы дело в суд, одна эта фраза чего стоит, ну, или хотя бы грамотно сторговались на три оклада. А если через суд, то она бы в итоге оказала медвежью услугу этой своей маленькой компании, которая сейчас в таком положении, что ее любой скандалишка может просто уничтожить и ее бы должны были первую выставить за дверь. Гуманитарий, окончила факультет политологии или иняз, не помню точно, от таких гуманитариев меня воротит просто. Что в них гуманитарного? Позор.

Ну а эти люди, они были очень мягкие и такие… беззащитные. Немножко даже жалкие люди, но не в смысле презрения, а вправду вызывающие жалость. Неприятно, черт возьми, до сих пор мурашки.

Я ведь не смог ничего сделать, меня должно было бы вывернуть наизнанку, а ничего, съел. Вот и разбирай теперь, какой я, что за человек. Думаешь, что вот ты такой умный, крутой, работаешь юристом, в детстве верил в торжество справедливости, а как до дела дошло – не смог ничего поделать. Струсил, не стал ввязываться. Не знаю, но притом, если свериться с дипломом, получается, что все еще юрист. Юрист, которого должно было вывернуть, а он промолчал, ничего не сделал, прикинулся молодым и незначимым. А мог ведь повлиять, включить доводы и вдобавок эмоции – ввязаться не в свое дело, но, может, другим был бы результат. Нужно было только не побояться разговоров, косых взглядов, локальных вспышек ненависти.

Это же смешно, как можно бояться такой ерунды, но я же испугался. Я не понимаю. Это же уродливая трусость.

Просто не бояться, и все. Что может быть проще. Такое было в каком-то фильме или книге: если вы умеете не бояться, не бойтесь.

– Да, это где-то было, я тоже помню. По-моему, в фильме каком-то, причем недавно снятом. Ну, еще и у Лермонтова было, но там как раз наоборот, он не боялся, потому что хуже смерти ничего не придумаешь, но ее и не минуешь. А в этом фильме или книге как-то так это звучит: не бояться – очень редкий дар, и если у тебя есть к этому склонность, то ни в коем случае не бойся. Так как-то.

– Ну вот. А я, как ты знаешь, смолчал. Ничего не сделал, пальцем не пошевелил. Единственное, хотя это как-то смешно и противно говорить, мы всем юротделом с ними общались, когда они заходили за всякими бумажками, переговоры приходили вести. Пили с ними кофе, и даже здесь чувствовалось чуть-чуть, что это моменты «вольного» поведения. Сравнил бы их в глазах окружающих с прокаженными… На самом деле выглядело так, как будто они больны смертельной или даже нет, просто редкой и неизученной болезнью, а мы с ними сидим и разговариваем, как ни в чем не бывало. Такое сдержанное любопытство, хотя, возможно, мне просто привиделось…– Вероятно, так и было. Я же у тебя была, обратила внимание на обстановочку. Скорее всего, тебе не показалось. Ну, не переживай, правда. Людям надо учиться не только других защищать, но и самим за себя бороться. Надо быть приспособленными к жизни, рядом с ними не всегда окажется даже такой «трус», как ты, тем более трус-юрист. Впредь будут умнее, надо уметь постоять за себя, иначе никак.

* * *

12 октября 2009 года

И небо развернулось пред глазами…

Когда судьба по следу шла за нами

Как сумасшедший с бритвою в руке.

Арсений Тарковский

– Вот сейчас кризис, такая неясная, для многих болезненная тема. Многие ждут массовых увольнений, другие – девальвацию. На самом деле я не хочу вам задавать никаких конкретных вопросов. Просто расскажите то, что вы всегда рассказываете. Расскажите про Китай. Про Китай, и раз уж так случилось – про кризис. Мне сейчас кажется, что я все про него понимаю. И от того, что я понимаю, мне грустно. Я понимаю, что то, ради чего мы многим пожертвовали, может, уже и не будет ничего значить. Девальвация. Дефолт. Инфляция ценностей. Я просто всю жизнь изучала, что эти понятия означают, и могу их применить в самых разных контекстах. А теперь можно позволить себе сказать что-то такое – потому что эти понятия, они значат ровно столько, сколько мы в них вкладываем. и сейчас они стремительно падают в цене – лично для меня, – и ничего с этим не поделаешь. А самое страшное, знаете что? То, что этого можно было ожидать. И даже можно было предварительно подготовиться. Нужно было всего ничего – жить вчера. А мы вчера не жили, мы вчера хотели жить завтра.

Но уже поздно, и ничего уже не изменить. Случилось, как случилось.

Вы рассказывайте, а я себе чай налью, и буду слушать.

– У Китая все будет очень хорошо. Там есть очень правильные основы. Там все зиждется на активности, на силе духа. У них есть базис, они как раз понимают, ради чего живут, есть система ценностей, которая не подлежит пересмотру. У нас, например, в той же истории нашей – события, которые не поддаются однозначной трактовке. Есть множество событий, составляющих нашу историю, про которые мы не можем сказать, хороши они или плохи. Нам сложно дать оценку той или иной личности – злодей он был или гений. Отсюда незнание собственной истории, судьбы, того, что нас привело сюда. Мы после перестройки будто бы скатились с крутой горки – и теперь и рады, что остановились, но каким образом здесь очутились и почему именно здесь – непонятно. И нас шатает из стороны в стороны. Мы очень слабые на самом деле – нет единства, нет силы духа. И в этом случае мы становимся уязвимы, нас ничего не объединяет, мы даже внутри одного города очень разные. Мы не знаем, кто там живет – за Уралом, чем они живут, кто эти люди, чего хотят. Может, ничего не хотят. Но в нас нет единства, мы сами про себя ничего не знаем, быстро перечеркиваем прошлое. Та же Москва – очень тяжелый город, здесь физически тяжело, экологически, психологически. В регионах тоже ситуация не простая – нет культуры усадьбы, того, что связывало бы человека с землей.

И это скотство – считать себя умнее своих родителей. А это у нас повсеместно тянется со времен революции. На самом деле сила и понимание каких-то основ держится на простых вещах – любви к земле, своим детям, уважении к родителям. У китайцев все это есть, их не шатает, у них есть проблемы, но они их эффективно и быстро решают, они нацелены на успех, потому что есть понимание самых главных вещей.

Те же аспекты истории – у китайцев есть набор событий, которые трактуются абсолютно однозначно, и никаких расхождений там быть не может. Просто потому, что они аккуратно записывались по одним и тем же правилам в течение многих лет.

В Китае приятно находиться. Многие люди делают там баснословные деньги, но это история не только про деньги – попадая туда, ощущаешь, что тебе комфортно. И можно не задумываться относительно того, как все это устроено, – просто там приятно находиться, а в Москве – не очень. Москва очень больной город. Здесь люди забыли о том, что было им присуще, – забыли о гостеприимстве, добре. Слишком много зависти и злости.

Мы вообще слабеющая нация. Обратимо ли это? А черт его знает. Больной человек может выздороветь по разным причинам – попадется хороший лекарь или сам человек вдруг поймет, что очень хочет жить, наберется сил и спасется.

В то время, когда мы жили в Советском Союзе, было тяжело – многое нельзя было произнести вслух. А после перестройки мы увлеклись – посмотрели на Запад, скопировали их ценности, не раздумывая, смогут ли они прижиться на российской почве.

А у меня есть большие сомнения по этому поводу. Может, ценности сами по себе и неплохи, но подходят ли они нам, с нашей историей? Есть ли у нас вообще почва для демократии? А для протестантских ценностей, есть ли социальная склонность к этому?.. Для меня это большой вопрос.

И поэтому мы очень разные – умничаем тут в Москве, думаем, как бы сделать что-то лучше, и сами же очень далеки от тех, кто живет за Уралом, на Дальнем Востоке. А им что нужно? Какие ценности? Непонятно.

Даже за последние годы, если вспомнить, нет ни одного фильма, ни одного шлягера, который бы объединял людей, есть только большая беда – неприятие чужих ценностей, неприятие того, что мы все разные. А такая разрозненная страна не сможет преодолеть серьезных препятствий, она по чуть-чуть изнутри распадается, и этот процесс может длиться долго. Но что мы получим в результате?..

Есть даже христианская косность – люди в своей системе ценностей не интересуются какими-то другими подходами, агрессивно их воспринимают. Они не могут сесть, выслушать, заинтересоваться. Подумать: «Да, а в этом что-то есть». Это примерно так, когда видишь ханжу и тебя вдруг разбирает сказать какую-то пошлость, хотя в обычной жизни и в голову не придет.

Да и буржуазные ценности у нас приживаются неоднозначно – нет единой «буржуазной» идеологии. Эти люди, они ведь не составляют какую-то прослойку общества. Они так же разрознены, как и остальные.

Как и что делать, чтобы что-то улучшить, непонятно. Можно относиться к этому, как к игре: когда долго играешь, в какой-то момент можешь выиграть. Главное – не переставать играть.

Но есть много разных игр, и в каждой свой выигрыш. Все сложно – нужно еще правильно выбрать, в какую игру играть.

На самом деле, Маша, все, в принципе, сводится к простым вещам. Если ты, такая молодая, красивая, сильная, сумеешь устроить так, что те, кого ты оставишь после себя и их потомки на этой земле будут счастливы, считай – все, ты свое дело сделала.Ты не расстраивайся, расскажи лучше, что тебя тревожит…

Ну да, он умрет, он обречен на смерть…

Но я одного не понимаю… Почему ты жалеешь его?

Разве мы все не умрем?

Зачем ты хоронишь его прежде времени?

Вместе того чтобы оплакивать его, дай ему свою руку, и живите, сколько вам отмерено.

Мы ведь все умрем.

Ну а то, что он, вероятно, умрет раньше, что с того?

Что такое 40–50, даже 60 лет в сравнении с вечностью?

У вас было шестнадцать, и одиннадцать из них вы проваляли дурака, Не ошибитесь хотя бы сейчас…

* * *

12 октября 2009 года

На самом деле единственное, что я хочу сказать, – я хочу тебя обнимать, просыпаться с тобой, целовать твое лицо, в шутку бояться, что ты меня задушишь, обнимая… и так провести остаток жизни…

Ты мне снишься. Каждую ночь. Но утром мне обычно бывает не по себе, и я все забываю. Но сегодня голова на редкость светлая, и я решился, наконец, тебе написать. Ты никогда не увидишь это письмо, если мы не встретимся. Если ты прочитаешь его, то на этом месте улыбнешься, – что бы ты обо мне ни думала, я тебя неплохо знаю. Ты подумаешь, какой дурак, даже сейчас не поумнел – письма отправляют, если нет надежды увидеться, а зачем прятать письмо, когда надежда есть?

Да, я опять делаю все не так, как следовало бы. Да, считай это моей запоздалой оригинальностью – я же всегда действовал по шаблонам, делал то, что и другие. Хотя настаивал как раз на обратном. Копировал чужие действия, поведенческие механизмы, как ты любишь говорить, и видишь, я даже не изменился. Сейчас внаглую и очень неудачно пытаюсь скопировать тебя, твой стиль. Ты всегда очень хорошо говорила и постоянно вставляла какие-то словечки, термины. Не для какой-то там бравады эрудированностью, а просто так. Я заслушивался, и даже забывал, собственно, о чем ты. Сейчас, наверное, это опять будет нелогично – но хочу признаться, опять-таки с запозданием. Но ты ведь дашь мне шанс? По крайней мере, я очень на это надеюсь. Так вот, ты единственная женщина, которая на протяжении всей жизни производила на меня одинаково сильное впечатление.

Ты менялась всегда быстрее меня, всегда была на шаг впереди, и я тянулся за тобой. И это на самом деле никогда не ущемляло моей гордости, хоть я и намекал на обратное. Мне очень повезло с тобой. Почему-то эти слова оказались для меня очень сложны, труднопроизносимы, и даже сейчас они идут не так легко, как могли бы. Наверное, я всегда боялся того, что если скажу тебе, как ты важна для меня, все исчезнет, и магия разрушится.

И раз пришло время раскрывать секреты, я скажу еще кое-что. Ты очень пугала меня, с самого начала наших отношений. Когда мы более или менее узнали друг друга, я никогда не мог понять, что у тебя на душе. Когда ты обижалась, я даже не всегда мог понять, что сделал не так. Мне легче было десять раз извиниться и задарить тебя подарками, нежели выяснять это.

Еще выходил из себя, когда ты говорила, что я нечуткий. На самом деле это не совсем так. Это ты, ты другая. Ты необычная девушка, и за что я и благодарю Бога, несмотря ни на что, – так это за то, что Он свел меня с тобой. Хотелось бы, чтобы надолго, но это уже не нам решать.

И еще, если помнишь… Это совершенно не нужно сейчас говорить и неуместно, но раз уж я вспомнил. Тогда, в том загородном ресторане, когда я вернулся из бизнес-школы в Москву, чтобы передохнуть, я действительно был очень пьян.

И я и вправду не помнил ничего толком на следующий день. Но потом постепенно все стало проясняться, и потом я уже вспомнил, что, среди прочего, тебе сказал. и хочется сказать, что я был самодовольным дураком и поэтому ничего тебе об этом не сказал. Но в этом случае им я и остался. Дело, наверное, было в том, что я не мог смириться, что какая-то женщина своей волей оказалась сопоставима мне. Сейчас мне кажется, что ты этого не понимала. Ты не понимала, а я не хотел себе признаваться.

А сейчас мне уже нечего терять, и веры у меня уже не осталось, хотя ее призрак появляется в такие дни, как сегодня. Так вот, у тебя было все, чтобы я остался. Просто ты никогда не говорила нужных для этого слов. И за это я тебя и уважал. И сейчас я признаю, что твоя воля могла склонить мою в нужную тебе сторону.

А сам я не шел тебе навстречу не потому, что ты мало значила для меня, – просто я думал, что ты ошибаешься. Ты всегда ругала меня за мои планы, говорила, будто у меня на все есть план и все расписано. Помню, ты однажды кричала: я должен выдать, наконец, тебе свой сценарий на ознакомление, чтобы играть по ролям. Потом мы конечно же помирились, и ты, как ребенок, прижалась ко мне и спросила, понимаю ли я тебя. А я ответил: «Да». Ты хочешь, чтобы мы действовали так, как будто «сейчас или никогда», все сразу и нараспашку, а не так, будто бы у нас впереди еще много совместных лет. И добавил – отношения нужно строить, это такая же работа. И можно идти на компромиссы, но нельзя уступать. И я ведь тебе ни разу не уступил.

Потому как, черт возьми, думал, что у нас с тобой вся жизнь впереди.

А эта предпосылка оказалась неверна.

И я себе не прощу этого.А тогда, в этом ресторане, я тихо сказал тебе, что хочу, чтобы ты стала моей женой. Я все помню.

* * *

Документ Microsoft Word.

Не назван.

Создан: 12 декабря 2009 года

Кризисы случаются постоянно. Некоторые проходят незаметно, другие стирают с лица земли то, избыток чего был их порождением. Тематике финансовых рынков нет и сотни лет, по крайней мере, в литературе. Почему это так? Наверное, потому что они были неразвиты и не казались людям существенной частью экономики.

Люди всегда знали, что имена надо давать в первую очередь тем вещам и явлениям, которые на что-нибудь да влияют. Зачем тратиться наименованием на то, что несущественно?

С 1925 года темпы роста реальной экономики США приблизились к уровню стагнации, тогда как ВВП рос. Значительный вклад в научную мысль внес Джон Мейнард Кейнс. До него ни классики, ни неоклассики внятных причин Великой депрессии не называли. (…) Delete

Я сейчас могу признать – я всю жизнь, всю свою жизнь до последнего времени – любил ставить эксперименты над людьми. Я не расставлял ловушки, люди обычно сами очень глупо попадались. Началось все с детства, когда родители водили меня в самые разнообразные гости.

Иногда они предупреждали заранее – не веди себя так-то и так-то, будь осторожным с тем-то, на такой-то вопрос ответь «Нет, спасибо», вежливо. Доходило до смешного – я был очень маленький, в подготовительном проводили елку, все дети выстроились в очередь, чтобы получить конфеты. Я тоже выстоял эту очередь, переминаясь с ноги на ногу, получил конфеты, но при этом каждую минуту чувствовал себя в этой очереди неуместным– мне было неудобно стоять, неудобно брать из рук Деда Мороза эти конфеты. Не потому, что я не любил сладости, – просто был уверен, что родители этого не оценят. Кажется, я так и оставил их на каком-то стуле. Спустился вниз в гардеробную, оделся, подошел к маме с папой, которые с другими родителями что-то оживленно обсуждали. Мама между делом поинтересовалась, почему у одних есть конфеты, а у других нет, но это было упомянуто вскользь и всего на секунду. Но эта история скорее не о моих родителях, а обо мне, правда, это чувство неуклюжести во мне они все-таки зародили.

Они сами попадались на вранье, на пересудах. На самом деле я сейчас не могу точно и дословно описать ситуацию, но то, что я ненавижу больше всего до сих пор, – это обсуждение шепотом, когда человек только-только отошел. Это невинное кухонное лицемерие – у масштабных людей его не бывает, мне тогда казалось. Не знаю, но просто у талантливых – сплошь и рядом. Тут дело, к сожалению, не в статусе, интеллигентности и деньгах. Наверное, это что-то близкое к тому, что называют мещанством. Говорю по ощущениям, точного значения я никогда не мог уловить.

Но потом я стал умнее родителей, начал играть в свои игры, несравненно более изощренные. В юности мне казалось, что цинизм – это самое правильное отношение к жизни, мода в этом вопросе шла со мной в ногу.

Эксперимент, наблюдение – эти инструменты познания я употреблял для того, чтобы изучить людей. Оставим гуманизм – я уже говорил, что с гуманизмом жить очень неудобно, он сковывает сильнее, чем все, вместе взятые, рамки приличия, на которые жаловалась Маша. Не буду оценивать сейчас, хорошо или плохо я тогда поступал. Так вот, мне казалось, что я изучаю поведение людей в естественных условиях, и ничего, что этому предшествует некоторое их моделирование, очень небрежное. Сейчас мне приходит в голову, что было бы эффективнее наблюдать за своим собственным поведением в тех условиях. Я бывал не на шутку взволнован, тревожился, радовался, чуть не прыгал от радости, а дело касалось житейских, в общем-то, вещей, людей, может, и не посторонних, но не всегда особенно мне близких. Меня многое задевало, и хоть я и стремился стать толстокожим, это не изменилось. К моей чести.

А эта мысль – методичного изучения себя, скорее всего, правильная. Более того, сейчас я нахожусь в идеальных условиях. Жизнь поставила меня в центр такого эксперимента, что поначалу и не верилось. Какое-то время я, как и любой подопытный зверек, вел себя хаотично, меня невозможно было образумить и направить, более того, опасно было попадаться у меня на пути. Но животные привыкают к самой тесной клетке. Все мы предпочитаем жить, а продолжительное саботирование жизни противоречит нашей сути. Все очень просто.

Надо попробовать записать результаты изучения объекта «Я». Наблюдение, эксперимент…

Наверное, я своим цинизмом больно задевал Машу.

Как прекрасны эти женщины, которые не дают нам стать полубогами, превращая нас в отцов семейств, в добропорядочных бюргеров, в кормильцев; женщины, которые ловят нас в свои сети, обещая превратить в богов. Разве они не прекрасны?

Разве не правда?

Кто хочет удержать, тот теряет. Кто готов с улыбкой отпустить – того стараются удержать.Ремарк «Жизнь взаймы». Чистая правда.

* * *

12 марта 2008 года

E-mail То: George

Я изъясняюсь кратко, меня этому научила жизнь. Время – деньги. Поначалу ты – никто. Не в минус – в ноль. Ты нечто неизведанное. Ты заговариваешь, а значит, требуешь к себе внимания. Что же это означает? Почти ничего. Мы не знаем, кто ты. Наши ресурсы ограниченны. Время стоит денег. Мы уделим тебе минуту – ты заплатишь не слишком высокую цену. Просто представь нам ядро, самую суть, что кроется в этом ядре. У тебя есть целая минута. Первые секунды мы будем слушать тебя очень-очень внимательно. Цени это.