Текст книги "DEVIANT"
Автор книги: Кристина Хуцишвили
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
«И застреливается. Но тут хоть что-нибудь да понятно: „Для чего-де и жить, как не для гордости?“ А другой посмотрит, походит и застрелится молча, единственно из-за того, что у него нет денег, чтобы нанять любовницу. Это уже полное свинство».
А это даже смешно. Нет, это не похоже. У нас даже если денег нет, все равно найдется женщина, у нас непривередливые…
«Уверяют печатно, что это у них оттого, что они много думают. „Думает-думает про себя, да вдруг где-нибудь и вынырнет, и именно там, где наметил“».
А мы, а мы думаем? Наверное, да, думаем. Из крайности в крайность – чувствуем себя полубогами, ищем себе пару, но не видим достойную. Щупаем по поверхности, внутрь не заглядываем. Уже не умеем, раньше умели, разучились. Все по верхам – не в делах, а в жизни. В делах изучаем, взвешиваем, решаем последовательно. А в жизни – в крайности, от одиночества до скуки. Здесь если не уподобляем человека Богу, то смешиваем с грязью своим враньем.
«Я убежден, напротив, что он вовсе ничего не думает, что он решительно не в силах составить понятие, до дикости неразвит, и если чего захочет, то утробно, я сознательно; просто полное свинство, я тут нет ничего либерального».
Либеральное – это, видимо, комплимент. Может быть, тогда либеральное казалось синонимом просвещенному, развитому, с оглядкой на остальной мир; широкие взгляды, приятие свободы. В общем, все сугубо приятное и положительное. Постмодернизм, словом. А у нас сейчас либеральное – отнюдь не комплимент, а средний либерал неадекватно агрессивен, с манией величия, и все свободы, им декларируемые, нереальны. Потому что свободу нельзя навязать, как и себя. Себя нельзя навязать тому, кого ты любишь.
Свободу нельзя навязать – тем более тому, кого ты презираешь. А средний либерал презирает среднего избирателя, потому что избиратель есть корень зла, он породил власть. А либерал считает себя полубогом и жаждет властвовать, а поскольку часто неудачлив, то агрессию выливает на избирателя. Но сам внутри слаб и внутри же болен, и бремя этой власти не вынести ему никогда. И вот он брызжет злобой, не предлагает, а унижает. И это гнусно не менее, а более, чем все остальное. И какое здесь просвещение – они в среднем необразованны, от избытка таланта не смогли нигде доучиться. Ах, любимые псевдотворческие интеллигенты, непримиримые в своей борьбе за свободу. Только с кем они борются? Как там, у Дубовицкого? Не любить власть – значит, не любить жизнь? Можно презирать частноелицо, лицо, допустим, может быть причастновласти. Но кто вам поверит, кто за вами пойдет, если вы плюете на тех, кого должны просвещать и кому раскрывать категорию свободы собираетесь? Люди, они, может, тоже не все много видели, но они чувствуют ложь, и вашу тоже чувствуют. И тут есть четкая граница – между властью и теми, кому в нее путь заказан.
Между безразличием и презрением она проходит, эта граница. И при этом ни одного гамлетовского вопроса: но страх, что будет там… [2]
* * *
12 июня 2008 года
Ее звали Джиа Мария Каранджи. Ей было 26 лет, когда она умерла. Она была моделью. Карьеру начала то ли в семнадцать, то ли в девятнадцать. В двадцать один уже плотно сидела на игле. Я не знаю, хотели ли ей помочь. Думаю, что не смогли. Если ты сам не захочешь себе помочь, никто не сможет.
Пишут, что, когда она умерла, ее подняли с больничной кровати, и у нее отслоилась кожа спины. Просто упал кусок. Кто-то говорит, что лицо у нее оставалось красивым до самой смерти, другие, что, наоборот, ее хоронили в закрытом гробу. Если забить ее в Google, выпадут фотографии – на некоторых она прямо потрясающая, сексуальная женщина. На других – выдаются брутальные черты. Говорят, она увлекалась себе подобными. Она чем-то похожа на Синди Кроуфорд, но Синди появилась потом. Синди как раз и называли Baby Gia.
Про Джию потом сняли фильм, в нем сыграла Анджелина; получила за эту роль «Золотой глобус». Там был такой слоган: Too beautiful to die, too wild to live– «Слишком прекрасна, чтобы умереть, слишком дика, чтобы жить». Просто одно дело, когда, прости Господи, ты себя не контролируешь. Несешься куда-то, и боишься, и глаза зажмуриваешь. И лезешь в драку, зажмурив глаза. А остановиться уже не можешь – и не можешь себе признаться, что не можешь остановиться. И совсем другое – когда все хорошо и размеренно, когда взрослеешь, но крышу не сносит, – тот возраст, когда крышу должно было бы сносить, вы спокойно пережили. Постепенно ко всему шли, шаг за шагом, все было, но не сразу. Не так, чтобы голова с плеч. И ум, и рассудительность, и надежды на будущее.Значит, глупо иметь надежды.
Что будет дальше? – ты спрашиваешь. Вероятно, ты уложишь все воспоминания в бюро или шкаф. И лишь иногда будешь вспоминать о нем. Впрочем, мы не знаем нашего будущего.
* * *
12 мая 1991 года
Многие знакомые задают мне один и тот же вопрос, но в двух вариациях: «А как начать карьеру в инвестбанкинге?» (некоторые, особенно девушки, заменяют инвестбанкинг на управленческий консалтинг). Самые находчивые и практичные спрашивают так: «А сколько все-таки зарабатывает айбишник?» Что вы смеетесь, вопрос самый что ни на есть шкурный. Конечно, в ходе интервью его не стоит задавать, но в целом он тоже правильный. Деньги – это тоже мотив, а мотивы любых ваших действий в области построения карьеры очень важны. Вам самим нужно понимать, чего вы ждете от той сферы деятельности, куда хотите направить стопы свои; в вашем возрасте очень легко оказаться в плену у иллюзий, этим грешат иногда и опытные менеджеры, когда меняют место работы. И чтобы вас не ожидало потом горькое разочарование, хотя какое-то разочарование будет, и это нормально. Как в литературе это называлось – разрыв между желаемым и действительным?
Но оно не должно вас травмировать и отбивать охоту делать карьеру. Вы сейчас уже идете в самом правильном направлении – во-первых, вы поступили в самое правильное место, и хотя вам, как и мне, придется учиться всю жизнь, самое важное и фундаментальное – костяк и правильно поставленные мозги – все вы получите здесь. А дальше – это уже так, надстройка, по необходимости. Во-вторых, вы не просто учитесь, вы еще и занимаете активную жизненную позицию – интересуетесь тем, что происходит на рынке труда, ищете информацию, хотите все знать. И это самый правильный подход, продолжайте в том же духе.
Но будьте готовы к тому, что не всякий вам сразу возьмет и выложит суть происходящих в отрасли процессов.
Нужно уметь задавать правильные вопросы, кроме того, вы будете спрашивать у людей вовлеченных, а значит, заинтересованных, и в зависимости от того, какую сторону они представляют, они будут вам рассказывать истории, преподносящие их и их ремесло с самой выгодной стороны. Так что учитесь любую информацию воспринимать критично, это вам понадобится и во всей остальной жизни.
Так вот, на вопросы, которые я озвучил ранее, я отвечаю каждый раз по-разному. Покажу это на примере управленческого консалтинга, потому что мне самому сейчас близка эта тема, я только что вернулся в Россию после бизнес-школы и пытаюсь сориентироваться на рынке, который, как оказалось, за два года очень изменился.
В консалтинге работают люди с самым разным бэкграундом. Они приходят и из «Большой четверки», и из инвестиционных банков, и уходят – в свой бизнес или в те же инвестиционные банки.
Один мой знакомый, отучившийся в Inseadво Франции, рассказывал, что если бы кто-то выделил в опроснике для будущей стажировки какой-то третий пункт – не ай-би и не консалтинг, – на него бы смотрели как-то странно. Не то чтобы как на сумасшедшего, но косо – это точно. То есть для выпускников Inseadвсе дороги сводились к двум «золотым» – инвестбанки и консалтинг.
Обычно в бизнес-школе после первых месяцев обучения ты должен выбрать компанию для стажировки. На этом этапе начинается дикое какое-то брожение умов: те, кто до прихода сюда работал на финансовых рынках, начинают думать, что им во что бы то ни стало нужно в консалтинг, тогда как бывшие финансовые консультанты обращаются к стратегическому и управленческому консалтингу, в департаменты корпоративных финансов и опять-таки в инвестбанки. В итоге все выдыхаются еще до конца модуля – бегают по бесконечным презентациям компаний, всевозможным встречам, ланчам; офферы и отказы тоже наводят на размышления, так что все скопом рискуют завалить учебу и вообще быть отчисленными. Как раз на этом этапе отсеивается больше всего студентов, утверждающих, что в консалтинг и инвестбанки они больше ни ногой.
Чем аргументируют? Трудно, утомительно, никакой личной жизни. Это действительно так, но нужно признать и то, что консалтинг – вещь чрезвычайно увлекательная.Пожалуй, я не могу дать никаких общих рекомендаций на тему «Стоит ли идти в инвестбанкинг» или «Стоит ли идти в консалтинг» и как туда устроиться. Лучше я расскажу вам одну поучительную историю…
* * *
12 ноября 2002 года
Яумею стрелять, водить машину, заниматься любовью с нелюбимыми людьми, отдавать кусочек сердца, мириться с недостатками, никому ничего не обещать, искать, держать за руку, не умирать, отчаиваясь, любить и ненавидеть одного, почти забывать, прощать. Умею делать вид, будто бы не вижу. В детстве хотела быть самой привлекательной, умной и все уметь. Почему-то не представляла своего мужа кем-то конкретным, скорее, воображение рисовало поклонников, меняющихся в зависимости от обстоятельств. Что ж, так и получилось. Видимо, мы все-таки программируем нашу действительность. В последнее время соглашалась на какие-то отношения только потому, что мужчина сильный, а я, кажется, его единственная слабость. Приятно доставлять кому-то удовольствие, тешить самолюбие прошедшего огонь и воду. Приятно быть на равных с умным мужчиной с непростым характером. Приятно, когда для тебя делают все, но ты все равно не принадлежишь. Приятно, лестно, уже давно стало привычным. Не более того. В сущности, этого так мало, когда есть с чем сравнить.
Мне нравится, как он смотрит на меня в ресторане или гостях, как спешит подать шубу или распахнуть дверь машины, как расстегивает платье, – если не знать, кто он и чем знаменит, он кажется таким робким. Каждое его прикосновение – очень бережное, это совсем другое, что-то трепетное, к чему я до сих пор не могу привыкнуть – после отношений, когда эмоции оборачивались почти физической болью. Разрывы, встречи, затянувшиеся раны – не зажившие, постоянные срывы, эта молодая эгоистичная любовь, когда хочешь уничтожить, только чтобы показать, что имеешь на это право.А ему ничего не надо доказывать. До сих пор не могу определиться, любовь ли это. Но я вижу, как он благодарен за каждый день, что мы вместе. Как он слушает меня, как боится потерять. Он показал мне, что я могу быть счастливой, научил принимать заботу и нежность как должное. С тех пор как я с ним, мне можно ни о чем не думать. Если я захочу. Этого не случится, но приятно иметь выбор.
* * *
12 февраля 2004 года
...
Пока я скрываю свою тайну – я свободный человек… И только мне одной лучше знать, что со мной сейчас и что меня ожидает.
Джиа Мария Каранджи
– У тебя все в порядке?
– Да так, много работы.
– Ты какой-то бледный. Измученный. Возьми day off,выспись, это не страшно.
– Да нет, все нормально будет.
– Ты уверен?
– Да, переработал, сегодня пораньше уйду, все о’кей.
– Ну, смотри. Кстати, ты уже познакомился с новой девочкой из due diligence?
– Нет, а надо бы. Познакомишь.
– Давай. Хотя ты такой бледный, она испугается.
– Она по Восточной Европе?
– Она русская. Катя, Кэтрин Тимофеева.
– А, понятно.
– Катя, идите сюда. Это ваш соотечественник, Георгий, знакомьтесь.
– Георгий, мне очень приятно.
– Мне тоже, Кэтрин.
– Кэтрин сегодня входила в курс дел, она уже свободна. Я хотел предложить тебе ее проводить.
– Но у меня еще остались некоторые звонки.
– Звонки я возьму на себя, тем более я сейчас занимаюсь тем же, что и ты, так что какая разница.
– Ну, хорошо, спасибо. Кэтрин, вы позволите…
– Спасибо, что пригласили.
– Мы же теперь коллеги, тем более вы из России, да и просто с вами приятно находиться рядом – упустить такую возможность было бы преступлением.
– Вы здесь на время или связываете с Лондоном свое будущее?
– Мне пока самому не очень ясно. Понимаю, из уст зрелого мужчины это звучит неубедительно, но мне хочется многое попробовать, иметь возможность сравнить. И только потом принимать решение. Но пока в фаворитах Нью-Йорк, Лондон, ну и Москва – именно в таком порядке.
– Почему же неубедительно. Вы, видимо, пока не обременены семьей, обязанностями, делаете глобальную карьеру, и это правильно. Это во многом правильно. Вот я тоже, хотя и немного старше вас – а для женщины здесь есть разница, – я до сих пор не решилась остепениться. С нашим ритмом жизни это невозможно. Мы не знаем, что ждет нас завтра, как мы можем заставлять кого-то на что-то рассчитывать. Я сейчас не могу дать ни постоянному партнеру, ни тем более мужу никаких гарантий. И еще долго не смогу, а обманывать кого-то не вижу смысла.
– Вы совершенно правы, мне даже нечего добавить.
– Георгий, а где вы получали образование?
– В Московском университете, Экономической школе, бизнес-школе Top threeв Нью-Йорке, работал в инвестбанкинге в Москве до бизнес-школы, сейчас вот здесь.
– Скучаете по Москве?
– Вы знаете, не очень. Точнее, в последнее время как-то чаще скучаю, чем раньше. Возможно, это из-за усталости, не очень хорошо сплю в последнее время. Вот, может, будет возможность взять выходной, тогда высплюсь. И, наверное, тоска пройдет сама собой. Да и не тоска это вовсе. Так, некоторое беспокойство.
– Беспокоитесь за тех, кто в Москве?
– Да, в каком-то смысле. Точнее, за одну девушку.
– Не уверены в ней?
– Да не то чтобы не уверен. Мне, по большому счету, нечего от нее требовать. Я ей ничего особенного не дал. Мы ничего друг другу не обещали. Нас связывают, в основном, общие воспоминания.
– Я даже вам немного завидую. У меня в последние годы не было отношений, даже с натяжкой напоминающих серьезные.
– А что вы делали до нас, Кэтрин?
– Я тоже закончила бизнес-школу, только уже здесь, в Лондоне. До этого училась в Калифорнийском университете, получила грант, еще живя в Москве. Нашу семью нельзя назвать обеспеченной, но желание учиться за границей было очень сильным. Пришлось постараться. Но – и сейчас я скажу крамольную вещь – я до сих пор не уверена, стоил ли результат тех усилий.
– Конечно, стоил. Вы получили прекрасное образование, проявили характер. Это важные вещи, которые всегда в цене.
– Дело в том, что мне пришлось очень нелегко в университете. Я попала на очень специфический гуманитарный факультет, где учились в основном одни девочки. Они все из очень богатых семей… я не могу сказать, что они были плохими людьми, но подчас эта жизнь – в стенах университета – казалась невыносимой. Было другое время тогда, выходцы из перестройки – это было чудо, как экспонаты в зоопарке. Все приходили посмотреть, показывали пальцем. Да, их тоже можно понять, уже через пару лет такого отношения не было, но я, можно сказать, попала не в то место и не в то время. Было очень непросто. У меня и друзей оттуда не осталось. А потом надо было идти зарабатывать деньги. И куда идти зарабатывать в чужой стране, как не в инвестбанкинг.
– Да, непростой выбор для женщины. Всегда восхищался женщинами, которые не пугаются нагрузок. Моя московская девушка, например, даже не рассматривала для себя такую карьеру.
– А чем она занимается?
– Она очень талантлива, у нее есть все способности, чтобы проявить себя в бизнесе. Но у нее есть и некоторые особенности – например, она истово верит. В справедливость, в том числе. Она репортер, тележурналист, еще немного сценарист.
– Как интересно! Какая необычная девушка, я вас понимаю. У меня же в то время не было никакого выбора. Поначалу, действительно, было очень тяжело. Я плохо переносила нагрузки. Я была как вы вот сейчас – но вы, видимо, сегодня просто устали. А я была постоянно бледная, измученная, утром просыпалась с ощущением тошноты. Все хронические заболевания обострились.
– Вы большой молодец. Видно с первого взгляда.
– Особенно меня поначалу угнетало то, что нельзя нормально пообедать. Это было удивительно даже по сравнению с порядками в общежитии. И даже, признаюсь, я иногда убегала в туалет…
– Немного поспать, как в анекдотах про инвестбанкиров?
– Нет, скорее поплакать. Я чувствовала себя одиноким ребенком в чужой стране, а когда еще и плохо себя чувствовала, и где-то ошибалась, а кто-то из менеджеров мог накричать или сказать что-то грубое… Это сейчас я понимаю, что это отрасль, это в порядке вещей, а тогда все это воспринималось несколько по-другому.
– Но, судя по всему, вы справились? Не бросили все, не собрали чемоданы домой?
– Да, после какой-то черты ты становишься много сильнее. Перестаешь что-либо чувствовать. И делаешь уже так, как нужно и правильно. Все же, вы знаете, вы очень бледны. И вправду, отдохните завтра. Мы уже не рядовые аналитики, можем себе позволить эту роскошь – один выходной.
– Спасибо за беспокойство. Это строение лица такое. Чуть что, сразу бледнею. Не переживайте.
* * *
12 декабря 2006 года
Почему ты такая слабая? Почему ты меня любишь? Я ненавижу тебя за твою слабость, как можно не понимать, что ты всегда была слишком хороша для меня; как можно не понимать в сегодняшних обстоятельствах, что я ничтожество. Как можно так не любить себя?
– Вы видели, что он болен?
– Нет, мы не замечали.
– Почему вы подписали ему освидетельствование?
– Это было очень правдоподобно – то, что он рассказывал.
– Про неудобства? Вы издеваетесь надо мной?
– Послушайте, есть понятие частной свободы…
– Нет такого понятия. В правовой системе нет такого понятия, это в лучшем случае плохой английский. Давайте мы не будем сейчас о правах.
– Тем не менее мы не могли нарушить права частного лица.
– А о корпоративном праве вы что-нибудь слышали? Вы понимаете, какому риску вы нас всех подвергли?
– Сейчас, как я понимаю, вопрос решен. Он сам подал заявление об уходе, не так ли?
– Вы меня хорошо слышите? Речь не о решении вопроса – того или другого, речь о том, что компания, маленькая частная компания, оказывающая услуги по сопровождению сделок, не может так рисковать. У нас и так полно конкурентов, которые только и ждут, чтобы нас сожрать, а вы им даете такой повод. Мы до сих пор находимся в положении, когда малейшая огласка может нанести репутации непоправимый ущерб. А это бомба, просто информационная бомба. Если ему вздумается заговорить с прессой – все пропало.
– Есть основания надеяться, что этого не случится.– Слава богу. Но вся эта ситуация в большой мере на вашей совести. И мне больше нечего вам сказать на сегодня.
* * *
12 февраля 2001 года
Есть особое извращенное удовольствие в том, чтобы наблюдать за собственным падением. Как будто бы ты становишься немного богом, не покидая тела. Этот феномен еще нуждается в изучении, но я рискну предположить, что безмолвное принятие страдания есть не акт мазохизма или смирения, а следствие простого любопытства. Ты видишь, как на тебя надвигается лавина, сила, с которой ты не можешь совладать. Сопротивляться бесполезно. В бизнес-формулировке – неэффективно, разве что тратить ресурсы организма зря: кричать, например. Если ты замираешь и даже не боишься, это означает, что ты принимаешь правила игры. А значит, освобождаешься от этого внутреннего бессилия, когда нельзя дать выхода всему красивому, человеческому, что в тебе. Когда ты борешься, не находишь себе места, мечешься от отчаяния к надежде – и снова обратно, это всегда боль. А смирившись, ты как будто бы уже и не страдаешь. Да, ты в этом теле, но не совсем. Ты словно рядом – все видишь, предчувствуешь, но страшные последствия тебя не коснутся. Ты теперь сторонний наблюдатель. Ты сбежал и уже не страдаешь.
Вот так и я, мне не больно. Видимо, я не очень-то любил себя, раз сейчас дело приняло такой оборот, хотя я всегда был уверен в обратном. А теперь мне как-то себя не жалко, хотя это и может меня погубить. Надо бороться до последнего спазма в горле, цепляться каждой возможности за хвост. Говорят, так можно сэкономить много-много дней. Видимо, только так, а не иначе. А если наплевать на все, то этой истории придет конец. И мне иногда кажется, что к лучшему это: история не самая красивая – какая-то неказистая получилась, если правду сказать. Но что делать, надо быть, кроме прочего, взрослым, мне уже не двадцать лет. Есть люди, которые называют себя моей семьей, есть красивая девушка, которая так просто не забудет.Все непросто. Если так быстро поверил в реальность этой истории, придется научиться верить в то, что жить еще уместно. Надо чем-то заинтересоваться. Кому-то еще поверить. Может, Богу?., сделать что-то хорошее… В конце концов, найти что-то хорошее в себе, заставить самого себя полюбить. Так надо поступить.
* * *
12 февраля 2008 года
Я пришла с работы – устала ужасно, просто сваливалась с каблуков. Нащупала что-то в холодильнике. Включила компьютер. Потом ушла в спальню, еле-еле нашла силы налить чай, включила телевизор с «Симпсонами» и под них и заснула.
И проспала, наверное, часа два, пока мама не заехала и не разбудила звоном ключей. Что мне снилось – толком не расскажу, потому что не помню. Но последнее я запомнила, потому что как-то тяжело просыпалась: Миша, как будто живой, только покрупневший и какой-то ироничный. Заматеревший. Он какому-то парню в моем сне немножко так высокомерно и снисходительно рассказывал, что у него все хорошо, что он родился в Чехии и почему-то часто бывает в Бухаресте. «Там, напротив здания Министерства путей сообщения, у меня все схвачено». Приезжайте в гости.
Он в жизни, конечно, немножко другой был и иначе себя вел. С трудом представляю, чтобы он при ком-то кичился деньгами или связями. И даже тогда – они ведь ехали слишком быстро. Но они действительно куда-то спешили по делам, и да, ночью, ну и мы с тобой всегда ночью гоняли. У них встреча была назначена, я никого не оправдываю, но те люди, которые их в Интернете грязью поливали, они же не представляют, какая у Миши жизнь. У меня, у тебя. И меня убило даже не то, что они писали, а что образованный Рома тогда сказал. Что ему не жалко и они это заслужили.
Я тогда уже от тебя переняла, пока это не прижилось, но я до сих пор стараюсь не делать скоропалительных выводов. Не подводить черту под тремя годами тесного общения, приятельства, местами дружбы – просто из-за слов. Они же теряют в цене. Инфляция смыслов. Ну а тогда я это интерпретировала самой себе как проявление толерантности.
Так вот те люди, из блогов, они вроде как считаются «продвинутой» аудиторией. Так сейчас принято почему-то. С этим можно соглашаться и не соглашаться. Тем не менее я уверена, что они там только на 5—10 процентов живут нашей жизнью. Потому что в противном случае у них было бы меньше времени, они были бы увлечены – работой ли, любовью ли, – а не развлекались дурными комментариями на поверхностные темы, неуместным и ни к чему не ведущим резонерством.
А Миша с Аликом и этими девочками действительно на встречу ехали – с архитектором, который мог бы заняться дизайном помещения под новый клуб. На самом деле я даже не знаю, под какой. Что-то свежее хотели, называли пока «проектом», ни места, ни концепции не раскрывали.А во сне Миша был как живой.
Я тебя нежно обнимаю и целую, и прости меня, что пишу ерунду. И даже ее не отправляю. Просто я после этого сна сразу вспомнила, как мы впервые поговорили про смерть. Это было, когда Миша с Аликом разбились. Я просто вспомнила про то, как Вика, с которой мы работали курсе на третьем, делала проект для какого-то сайта, я даже не помню для какого, про клубы. Какая-то карта с инфографикой про то, как развивался культ ночной жизни в Москве, и, кстати, она очень точно подметила, что мы на пике. А уже через года два и в самом деле последовал спад ночной жизни. И она брала интервью у участников рынка так называемых, потом резала их на комментарии.
И я очень хорошо помню, что Алик ей рассказывал.
– Чем ты, помимо клубов, интересуешься?
– Ну, одеждой, хочу со временем свой бренд.
– Классно. В каком стиле? Клубном? Хаус или RnB?
– Ну, как у меня сейчас примерно. Майки свободные, с прикольными принтами. Кеды, это очень важно. Хорошие кеды в Москве вообще не найдешь. Чтобы были высокие, интересные. Ну и качественные. В магазинах одна туфта.
– Алик, а ты учишься где-нибудь?
– Нет, пока нет.
– А не собираешься? Тебе сейчас восемнадцать?
– Да. На самом деле я себя гораздо старше чувствую.
– Ну и не возникает желания поучиться чему-нибудь, походить в институт? Ведь вы же делаете клубы, все там организовываете, занимаетесь, вполне успешно, абсолютно взрослыми делами, а к вам на вечеринки приходит молодежь, которая в основном учится и очень много времени этому посвящает. Не обидно, что ты как-то выключен из этой жизни, так получается? Можно же чему-нибудь полезному для работы поучиться. Какому-нибудь арт-менеджменту или продюсированию.
– Да нет, не обидно. У нас свое, ну а кто-то учится. Я им не завидую, это точно.
– В общем, пока остановился на среднем образовании и дальше не торопишься?
– Если честно, то я, в общем, школу и не закончил.
– Это как?
– Ну, проучился до девятого класса, мне было четырнадцать, только пошли всякие темы… В общем, в школе мне не особо нравилось, и дальше мы дома решили, что я буду учиться экстерном десятый-одиннадцатый класс. Ну и как-то тоже не срослось…
– Но ты собираешься получить аттестат?– А зачем? У меня и так все будет хорошо.
И у него все должно было быть хорошо. Он был светлый. Почему все получилось не так? Почему ему, маленькому, должно было быть так больно? Неужели кому-то наверху было нужно именно так? Я не верю, не могу верить в это.
* * *
12 мая 2008 года
Улыбка может быть вымученной до полугода – дальше побеждает человеческая суть. Как будто бы очень долго спала, а теперь проснулась. Это необычно, сразу не знаешь, за что взяться. А потом находишь себе цели. Если не терпится – выбираешь не столь тщательно, если же характер рассудительный – берешься за одно, за другое, рассматриваешь со всех сторон. Как на ярмарке.
«Любовь – это постоянное самопожертвование. Я бы на ее месте никогда ее не оставила».
«Чтобы почувствовать ту страсть и любовь, я отдала бы многое».
«Любовь, любовь с большой буквы. Когда я смотрю на нее, у меня в голове возникает такая мысль: „А что плохого в однополой любви? Что такого, если это настоящая любовь?“»
«Чушь. Мне хочется подсказать ей мудрую фразу: “Я расстраивался, что у меня нет обуви, пока не увидел человека, у которого не было ног”».
«Бог не давал нам права осуждать человека за его ошибки. Никто не знает, что было у нее на душе и что толкнуло ее на этот шаг. Безразличие, неразделенная любовь, несчастное детство и понимание того, что ты никому не нужна?.. Поверьте, этого уже достаточно, чтобы сойти с ума. Ее жизнь – урок нам всем».
«Она ничего не умеет, кроме как требовать и брать. Она просто очень успешно занималась саморазрушением, невзирая на людей, которые ее любили. Она просто игнорировала их чувства, ставя вперед саму себя. В итоге – распущенность, болезнь, и всё. Ей просто повезло попасть в нужную струю, но даже тут она не смогла достойно использовать этот шанс. Никакой жалости не вызывает, сама все это устроила. Про ее мощнейшую душу нечего говорить, ибо душа у нее – малолетней капризной девочки».
«Ассоциативно – те же чувства, что и чтение Оскара Уайльда. Осознаешь всю бездуховность, бессмысленность такого существования – и все равно восхищаешься ими». (О Джии Марии Каранджи)
* * *
12 июля 2008 года
В этом бесконечном мире так много боли и смерти. Имеет ли все это смысл? А имеет ли смысл задумываться над тем, имеет ли это смысл? Имеет ли смысл хвататься за другого человека, с которым у вас общего всего то, что вы оба были рождены в муках, хвататься и приписывать его себе. Я не знаю? А ты, ты знаешь? Если знаешь, скажи мне?
А если не имеет смысла цепляться друг за друга, так почему мы всегда хотим – вместе, почему так упрямо ищем руку, которую сначала крепко сжимаем, а потом – раньше или позже – слишком легко отпускаем.
Почему так?
А если ты – это уже не ты? Я сейчас очень боюсь встречи с тобой по двум причинам.
Во-первых, потому что еще надеюсь.
А во-вторых, потому что боюсь. Боюсь, что если надежды не оправдаются, я запомню тебя таким. Другим.
А потом буду просить, чтобы этот образ отпустил меня. Чтобы Бог научил меня идти дальше без тебя.
А еще очень боюсь, что ты придешь ко мне, посмотришь в мои глаза и тут же развернешься и уйдешь, и я больше никогда тебя не увижу.Потому что ты увидишь жалость. Или страх. Или ужас.
* * *
12 сентября 2008 года
Я люблю свою работу, искренне люблю российский бизнес и людей, которые бездумно выполняют поручения. Гори все синим пламенем…
Машенька, послушайте, все, что случается, случается неспроста. Да, да, вы мне можете сразу не поверить. Но посмотрите вокруг: люди потеряли связь с реальностью. Они не понимают, что Москва – это не вся Россия. Это государство в государстве. Вы не подумайте ничего, я сейчас, да, понимаю, банальностями оперирую. Но, тем не менее, сейчас, что ни скажи, – упрекнут в неоригинальности. Люди слушают, но не слышат. На них выливается столько информации, из нее стоящая – я вам даже не могу сказать, какая часть. Телевизор, газеты, Интернет… он и полезен, но это и такая помойка. Шлак. Это я вам не про картинки фривольные. Сколько там всего заманчивого: проекты такие, проекты сякие, чаще политические – что скрывается под ними? Важничают – либерализм, идейность. А если не нравится что-то, а если видишь, что неглубоко, – тут же упреки: безыдейный, бездуховный. Недалеко до того, что скажут – иди, пореши с собой, особенно если немолодой, зря землю обременяешь.
А на самом деле, они просто боятся, что кто-то заглянет и увидит, что внутри-то ничего нет. Это все шарик. Вместо воздуха – деньги: тех, кто за власть эту борется, а дальше им все равно. А закупорить – у них ни сил, ни ума, ни выдержки не хватит. Поэтому дуют, и будут дуть, пока деньги не кончатся.
И если бы были силы внешние, может, вывели бы их на чистую воду. Но у кого-то заботы, кому-то все равно, а другие боятся, что на них пальцем показывать будут, что, они, мол, ничего в этом не понимают. Сейчас же каждый в политике спец, как же им не понимать.От них нет зла, но зачем же столько бессмысленных сущностей? Они пустые ведь, эти люди. Они ничего не создают.
