Текст книги "И это пройдёт"
Автор книги: Кристина Губина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Кристина Губина
И это пройдёт
Введение
Выбирая тему, на которую мне хотелось бы написать книгу, я сгенерировала сразу несколько идей, множество захватывающих сюжетов. Сначала хотелось написать что-то фантастическое, потом – что-то детективное, а после – такое, чтобы: «Ух, ты!» – ни на что не похожее. Затем я подумала о мистическом романе, о любовных и эротических рассказах, о романе-эпопее, сборнике повестей и много еще о чем. В конечном итоге же поняла, что все мои идеи можно объединить в одну большую жизнь, на которой я и остановилась. Наверное, нет ничего более интересного, фантастического, романтичного и пикантного, чем мы с вами, чем наша с вами жизнь.
Почти все описанные события и персонажи реальны. Возможно, местами, изменены имена. Так же возможно, что после прочтения этой книги некоторые люди перестанут со мной общаться.
И это пройдет
«Живи, пока не умрешь», – фраза, которую мой одногруппник Миша бросил мне, как лайковую перчатку, в случайном разговоре, пока мы с ним шли по подземному переходу на пару по физкультуре. Посвящаю эту книгу всем.
Глава 1
Обыкновенно
Привет, меня зовут Кристина.
Когда я родилась, у меня была огромная семья, которая меня любила, как, вероятно, полагается всем «нормальным» семьям, в которых появляется маленький ребенок. У меня была огромная куча мягких игрушек, доставшаяся от мамы и теток. А еще у меня была любимая кукла Маша, которая была выше меня раза в два (так мама рассказывала).
Когда мне было года два или даже меньше, родители отвезли меня на воспитание к бабушкам и дедушке. Я жила у них где-то одиннадцать месяцев, и это были самые лучшие месяцы в моей жизни.
В деревне я пошла в первый в своей жизни садик, в деревне познакомилась с первыми друзьями, в деревне научилась прыгать со стульчика, читать стихи и даже – ругаться матом. В деревне я была счастлива. А потом меня забрали родители.
***
Мама стряпала пирожки с луком и яйцом, а у нее в животе жила моя сестричка. Мне было около трех лет. Папы не было дома, зато дома была сломанная розетка, к которой мне категорически запрещено было подходить. Но детское любопытство взяло верх, и я все-таки залезла пальцами в эту злосчастную розетку. Помню, как по всему телу побежала сильная дрожь, а в глазах потемнело. Помню, как мама с криком выхватила мою ручонку из розетки. А потом помню разъяренного папу, который бросил меня на скрипучую кровать и, взяв за ноги, начал лупить меня ремнем, приговаривая: «Только попробуй обоссаться». Еще помню колючее синее одеяло, под которое мой отец спрятался, как щенок, когда в нашу малюсенькую квартирку пришли его родители. Дедушка тогда очень доступно объяснил папе, какая тот скотина.
***
Однажды жарким летним днем мы всей семьей: мама, папа, моя сестричка Ксюша и я отправились в парк аттракционов. Мне купили вкуснейшую сахарную вату, она буквально таяла во рту. Солнце припекало все сильнее, но это совершенно не мешало мне наслаждаться нашей прогулкой.
Где-то вдалеке я увидела, как такие же дети, как и я, залезали в огромного кита-паровоза. Он катался по кругу, и всем малышам это безумно нравилось. Мои глаза загорелись, и я поняла, что непременно должна попроситься у мамы с папой на эту чудо-рыбу.
– Доченька, улыбайся! – кричал мне папа из-за железной перегородки, пока я пыталась сообразить, каким именно фотоаппаратом прикрыто его лицо.
Нашла его по маме, которая стояла рядом и держала на руках Ксюшу с соской во рту. Мама смеялась и махала мне рукой. Я махала ей в ответ.
Чуть позже папа с фотоаппаратом вместо лица кричал мне у «Солнышка», а потом – у «Колокольчика». После «Колокольчика» меня стошнило, и с этого дня я терпеть не могу карусели.
Затем мы просто гуляли и делали памятные фотографии, которые потом обязательно должны были распечатать и вставить в семейный альбом.
Однажды вечером, когда мы уже переехали из «малосемейки» в военный городок и поселились в общежитии, родители принесли домой какую-то коричневую штуку.
– Ура, шоколадка! – радостно провозгласила я и побежала скорее разрывать симпатичную обертку.
– Кристина, это не шоколадка, – мама так внезапно оборвала мою радость, что я даже не успела расстроиться.
Так у нас дома появился большой семейный альбом, который позже мама будет листать по вечерам и плакать. Но тогда она об этом еще не знала. Никто не знал.
***
– Кристина-а-а-а! – мама истошно закричала из туалета после звонкого шлепка, который я услышала, пока ела гречку с колбасой.
Я открыла дверь в уборную. Оттуда сильно пахло сигаретами, а мама, согнувшись в три погибели на унитазе, с трудом сдерживала слезы. У нее на спине был красный отпечаток папиной руки. Я решительно не понимала, что от меня нужно, и по инерции хотела было кинуться к маме, но папа сказал, что все хорошо.
– Ты покушала кашку? – поинтересовался он с таким видом, будто произошедшее секунду назад – всего лишь плод моего воображения.
– Да… – в сомнениях ответила я. В тарелке еще оставалось немного гречки, и я не знала, как правильно ответить на его вопрос.
– Хорошо, тогда переодевайся, мы скоро поедем к бабе с дедом, а я пока сделаю массаж маме – у нее спинка болит.
Но ведь это папа сделал так, чтобы у мамы болела спина… а зачем? Мой детский мозг недоумевал от происходящего.
Чуть позже мы сели в машину с вещами. Мама уже не плакала, а наоборот – что-то увлеченно обсуждала с папой. Мы тронулись. Не в смысле – головой (хотя этот факт под вопросом), в смысле – с места.
Между передними сиденьями машины лежала бутылка лимонада «Буратино». Папа жадно присосался к ней сразу с двух сторон. У меня так не получалось.
– Фух, жарко сегодня, да? – он обернулся ко мне и сказал снять верхнюю
кофту.
Ехали недолго, но я успела задремать, а потом проснулась, когда мы ехали по дороге, донельзя забитой глубокими ямами. Мы с дедушкой Вовой гуляли по этой дороге, и те ямы казались мне очень интересными.
***
– Так, смотри-ка, остался один ноготочек – и будешь красоткой! – приговаривала Алёна, пока красила мне ногти лаком с блестками, – а, когда станешь постарше, я буду брать тебя с собой на дискотеки, да? – не унималась папина сестра.
Она встала у зеркала и манерно начала крутить попой. Я постаралась повторить за ней, но из этого почти ничего не получилось. Алёна по-доброму рассмеялась, сцапала меня худыми руками с аккуратным маникюром, прижала к себе, крепко поцеловала прямо в лоб и сказала самую лучшую фразу в моей жизни:
– Я никому и никогда не дам тебя в обиду, слышишь?
– Слышу, – я немного смутилась и начала теребить мочку ее уха, – у тебя
ушко холодное… а где мама с папой?
– Они зарабатывают денежки, – Алёна встала у высокого шкафа и начала
стучать кулаком о кулак, – туки-туки.
Нашу идиллию нарушил Илья, младший брат Алёны и моего папы.
– Кристик, будешь смотреть «Шрека»?
– Что смотреть? – я даже не смогла с первого раза выговорить название этого мультика.
– «Шрека». Это такой мультик про прекрасную принцессу.
– Как Ариэль? – я уже тогда обожала «Русалочку», у меня даже пазл был с дочерью Тритона и принцем Эриком.
– Пока не знаю, – отозвался Илья, по привычке взъерошив каштановые волосы, – я его только что скачал на компьютер.
– Ну, ладно, пойдем, – я потопала в комнату Ильи, предвкушая что-то интересное.
В коридоре между спальнями мне попался Мурзик. Я побаивалась этого кота, потому что он больно царапался, но Илья быстро его прогнал, и мой путь был свободен.
В комнате Ильи на стене висела гитара, а под кроватью стояло несколько гантелей. Я как-то попыталась поднять одну из них, но тут же оставила эту затею раз и навсегда.
Мой дядя хорошо играл на гитаре, знал много красивых песен и даже пытался учить меня аккордам. Только для его инструмента у меня были слишком маленькие пальчики. Иногда мне жаль, что я так и не смогла ничему у него научиться.
Когда я досмотрела «Шрека», который, кстати сказать, мне очень понравился, меня отправили в ванную. Там стояли мои уточки, шампунь «Маленькая Фея» и душистое мыло. Вдоволь наплескавшись в воде, как всегда представляя себя настоящей русалкой, я отправилась спать.
Проснулась посреди ночи оттого, что в соседней комнате ругались бабушка с дедушкой. Было страшно, поэтому очень захотелось пить (от страха у меня почему-то всегда пересыхало горло).
Когда ругань стихла, я решилась выйти из комнаты и тихонько проскользнула в кухню. Сквозь темноту увидела яркий фитилек. Подойдя ближе, поняла, что это сидит дедушка Вова с непотушенной сигаретой в руках. Он спал, склонив голову на предплечья, от него горько пахло спиртом, а сигарета уже почти дотлела до конца, когда я решилась его разбудить:
– Дед… – я неуверенно дотронулась до его рубашки, а потом слегка погладила лысеющую голову.
– Ну, что тебе еще, мегера?! – грозно отозвался он. Видимо, подумал, что бабушка пришла звать его в спальню.
– Деда, я не мегера… – я прошептала это так, словно мой дедушка был дикой птицей, которую ни в коем случае нельзя пугать, – налей мне водички, пожалуйста. Я пить хочу.
– Ой, Кристиночка, это ты, – отозвался он уже более дружелюбно, – а чего только воды? Хочешь чай с печеньем?
– Нет, дед, я спать хочу.
***
Лежать в больнице без мамы оказалось куда веселее, чем я думала. В соседней палате наблюдался мальчик Дима моего возраста. Он постоянно придумывал какие-то игры и звал меня с собой.
Однажды медсестра отдала нам пустой шприц (конечно же, без иглы), и мы ставили друг другу «уколы» – на коже получались прикольные пуговки. Потом мы с Димой решили поиграть в «догонялки», но врач сказал, что по больнице бегать нельзя. Недолго расстраиваясь, мы уселись в моей палате и стали читать сказки Успенского. Благо, к шести годам читать я умела уже довольно хорошо.
Дима слушал и удивлялся моим чудесным навыкам. Он, правда, думал, что чтение – это то, на что способны только истинные гении. С тех пор я и стала смотреть на всех остальных детей, как на собачьи какашки.
Через некоторое время тетя Лена, медсестра, которая присматривала за мной, сказала, что ко мне пришла мама. Радости не было предела! Дима собрался уходить к себе, и мы договорились, что поиграем позже. Я тогда еще не знала, что мы с ним не поиграем больше никогда.
Ко мне в палату вошла мама, я увидела, что она плачет. На ней был свитер, цветом похожий на логотип «Билайна», черный берет и брюки со стрелкой.
Она сказала мне собирать вещи:
– Мы идем домой, тебя выписывают.
– Но мы еще с Димой вечером хотели почитать,– начала было я, но мама резко и бескомпромиссно прервала мои возражения сухим «собирайся, живо».
Она схватила меня за руку, и мы пошли по длинному ярко освещенному коридору. Затем вошли в еще более яркий кабинет, там сильно пахло микстурами. А еще в этом кабинете сидела строгая женщина в белом халате.
Мама начала говорить с ней почти криком – требовала выдать справку о моем выздоровлении:
– Поймите вы, у меня мужа поймали, – выпалила она, почти разрыдавшись.
– Я понимаю, но и вы поймите: мы не можем выписать недолеченного ребенка.
Они разговаривали так еще несколько минут, а я смотрела то на маму, то на строгую женщину в белом халате, и совершенно не понимала, что происходит.
В итоге справку нам все-таки выдали, и мы пошли домой. Был март, стоял легкий морозец, ярко светило солнце. Мама шла и плакала, а я шла и не понимала, как вообще можно плакать в такую погоду.
***
Мы с Ксюшей играли в своей комнате, пока мама готовила обед. Кажется, варила суп. Стук в дверь:
– Кто там? – мама изо всех сил пыталась скрыть страх в голосе. Надо сказать, это было очень наигранно.
– Старший следователь Скворцов. Откройте, пожалуйста, – голос из-за двери был довольно жесткий, но будто снисходительный.
Маму в секунду перекосило, но она все же повернула ключ в замке и впустила нежданного гостя. Хотя, учитывая, за что посадили моего отца, гость был довольно ожидаемый.
– Здравствуйте, вы – Губина Татьяна Аблясовна? – процедил, словно по рапорту, старший следователь Скворцов.
– Да, это я, – мама уже совсем не пыталась скрыть свое волнение, я увидела, как у нее задрожали руки.
– Ваш муж совершил разбойное нападение на гражданина Самойлова Игоря Николаевича, мы нашли его по горячим следам, – Скворцов все цедил и цедил свои слова сквозь вставленные зубы, а мама с каждым его словом выглядела все более опустошенной, потерянной и напуганной.
– Будьте добры, покажите, какие ножи есть у вас в квартире, – слова уже начал цедить напарник Скворцова. Низкорослый, чуть полноватый, он казался настоящим Халком на фоне моей матери, из которой, кажется, за несколько минут ушла вся жизненная сила.
Мама достала три ножа из стола: с зеленой, черной и коричневой ручками.
– Слушай, этот подходит под описание, – низкорослый Халк показал старшему следователю Скворцову на нож с коричневой ручкой и широким лезвием.
– Татьяна Аблясовна, мы забираем этот нож в качестве вещественного доказательства. Через пару недель вам придет повестка в суд, ожидайте.
Скворцов, казалось, хотел спросить у мамы что-то еще, но потом посмотрел на нас с сестрой и, видимо, передумал: мы играли в куклы за чуть прикрытой дверью и активно что-то обсуждали, старательно делая вид, что не подслушиваем «взрослые» разговоры.
– Ладно, нам пора идти. Всего доброго, крепитесь, Татьяна Аблясовна.
Мама едва слышным голосом что-то выдавила вслед двум блюстителям правопорядка, закрыла за ними дверь, скатилась по двери и тихонько заплакала. А суп все продолжал кипеть на плите.
***
Время уже было довольно позднее, когда я вдруг проснулась от страшного сна. Ксюша мирно спала в своей кровати, а я увидела, что в маминой комнате все еще горит свет.
Я протерла глаза, откинула одеяло, взяла из-под подушки книжку про Принцессу на горошине и босиком почапала к маме, чтобы она почитала мне перед сном. Вернее даже – для доброго сна, ведь то, что мне тогда приснилось, было настоящим кошмаром.
В своем сне я гуляла по безлюдному пляжу. Песок обжигал ступни, я видела, как где-то вдалеке развевается на ветру мамина юбка с подсолнухами. Потом я заметила какой-то колючий куст, у него была очень необычная форма.
Несмотря на то, что мама просила идти быстрее, я решила проверить, что это за растение. Секундой позже заметила, что куст шевелится, но не колышется от ветра, как все вокруг, а шевелится так, словно бы он сам – живое существо. Потом помню только зеленые глаза, огромные клыки и свой стон «мамочка, помоги, я умираю».
Так вот, после такого ужасного видения я обиделась на свою книжку, которую мама всегда клала мне под подушку для сладких снов. Ну, а почему она не смогла меня защитить?
Однако книжку свою я быстро простила, ведь она была одной из моих любимых, взяла ее в подмышку и зашагала прямиком в мамину комнату. Немного спотыкаясь спросонья, вышла на свет, будто мотылек, и юркнула под мамин плед. Она листала тот коричневый фотоальбом, который я приняла за шоколад. Листала и плакала.
– Мам, почему ты плачешь? – я тогда еще была не в состоянии оценить ситуацию, в которой оказалась наша семья. Так бы тоже, наверное, выла белугой.
– Что? Нет, я не плачу, – мама сразу же поспешила натянуть улыбку, – просто немного устала. А ты почему до сих пор не спишь?
– Мне приснился страшный сон, можно к тебе?
– Конечно, можно… Конечно, можно… – прошептала она и обняла меня за худые плечики.
– Почитаешь мне сказку? – я задала маме этот вопрос с той надеждой, с которой обычно спрашивают «доктор, он выживет?».
Мама погладила мои русые, тогда еще длинные, волосы, усадила меня
поближе к себе и открыла книжку.
Только мы начали свое сказочное путешествие, как в комнату немного неуклюже запорхнула моя сестра. Через минуту мы уже сидели втроем, читали сказку и смеялись над принцессой: мол, как можно быть такой неженкой?
Мама немного повеселела. Потом мы еще насмотрелись старых семейных снимков и с ощущением абсолютного счастья отправились по своим кроватям. Я очень надеюсь, что той ночью каждая из нас была действительно счастлива.
Казалось, тогда мы приняли неизбежное: теперь нас трое, и это навсегда. Но нет ничего более постоянного, чем временное. Так же, как нет ничего более временного, чем постоянное. Но об этом – позже.
Глава 2
Девчонка
– Ну, что ты копаешься?! Доедай кашу и одевайся, мы опаздываем.
Мама красила ресницы, Ксюша пыталась съесть мамину помаду, а я – доесть противную овсянку. Мы собирались на первую в моей жизни линейку. Мне уже повязали два белых банта, под гладильной доской на плечиках висела школьная форма: белая неудобная, но жутко красивая блузка и темно-синий сарафан с поясом. Когда я, наконец, проглотила последнюю ложку ненавистной каши и оделась, мама накрасила мои губы блеском. А потом задрала сарафанчик и резко одернула блузку вниз.
– Ты же девочка! Как так можно одеваться? Тебе восьмой год, взрослая кобыла, а следить за собой не умеешь, – мама орошала меня этими словами, как холодной водой из шланга, и я сразу взбодрилась, несмотря на раннее утро.
– Так… а теперь встаньте у окна, я вас сфотографирую. Мама всучила мне букет астр, которые накануне собрала в огороде, – Кристина, улыбайся! Ты же в школу идешь.
А мне именно поэтому улыбаться и не хотелось.
Несколько минут спустя мы уже спускались в главный холл общежития, вахтер поприветствовала нас улыбкой и пожелала хорошей учебы. Я ей ответила, что учебы сегодня не будет – мы на линейку идем, но спасибо все-таки сказала.
Коричневые туфельки, которые подарила мне бабуля, стучали об асфальт, как сапоги солдат, которые в это время маршировали в центре нашего городка.
Кажется, при виде меня нельзя было не улыбаться, ибо по-другому поведение прохожих в тот день я объяснить не могла. Мне улыбались все: женщины, мужчины, дети и даже – одна бездомная собака. Хотя, возможно, она мне и не улыбалась вовсе, зато оскалилась с полной готовностью откусить один из моих чудесных бантов.
Когда мы пришли на спортивную площадку при школе, я первым делом просто обалдела от количества людей, которые там стояли. Было такое ощущение, будто весь наш поселок собрался эвакуироваться.
Протискиваясь сквозь толпу школьников и их родителей, мы, наконец, увидели голубую табличку с надписью «1-Б». Ее держала высокая темноволосая женщина в строгом костюме и круглых, как у Гарри Поттера, очках. Рядом с ней стояла моя будущая одноклассница. У нее были коротко стриженые волосы, а на макушке виднелся небольшой бантик. Она пришла на линейку в джинсах и футболке.
Несколько минут спустя к этой девочке подошла полноватая светловолосая женщина и вручила кофту:
– Надень, чтоб не продуло, – надо сказать, ветер тогда правда поднялся.
Мама тоже не растерялась и подошла ко мне с джинсовкой в руках, чему я была очень даже рада, ведь на площадке становилось все прохладнее.
Я видела, как мама снимает меня на фотоаппарат, и вспомнила почему-то, как то же самое делал папа, когда мы катались на аттракционах в парке, хотя совершенно по нему не скучала.
Чтобы отвлечься от мыслей, я решилась завести разговор со своей будущей одноклассницей. Хочу заметить, первая разговаривать с незнакомыми людьми я начинаю крайне редко даже сейчас. Пишу это для того, чтобы передать, насколько меня утомило то утро.
– Тебя как зовут?
– Оля, а тебя? – девочка в праздничных джинсах вдруг покраснела, потупила взгляд и начала водить ногой по асфальту из стороны в сторону.
– Я Кристина. Сколько тебе лет? – не знаю, зачем я задала ей этот вопрос. Было же ясно: ей семь. Ну, минимум – шесть, максимум – восемь.
– Семь и два месяца, а тебе?
– Мне тоже семь, – отрезала я уверенно. Я точно знала, что мне семь лет.
– А сколько месяцев?
Я не очень поняла, для чего нужно считать еще и месяцы, но зачем-то начала их считать, а, когда почти сосчитала до одного, женщина в строгом костюме громко объявила:
– Первый «Б», все подходим ко мне, встаем в одну кучу, чтобы всем все было видно!
В течение следующих двух минут вокруг нас собралась толпа детей. В некоторых из них я узнала ребят, которые ходили со мной в садик. О, нет… Похоже, нам будет весело.
И вот оно – начало истинного кошмара (ну, ладно, хорошие моменты тоже были).
Я отлично запомнила ту линейку, потому что следующие восемь лет происходило одно и то же, даже текст ведущих не менялся – иногда только плей-лист переделывали.
Первым делом очень громко зазвучала песня про то, чему учат в школе, потом завуч попросила всех присутствующих «поприветствовать бурными аплодисментами наших первоклашек», и мы парами обошли площадку по кругу. Два класса по 28 человек. Для удобства нас распределили по парам, мне достался Рома, мой детсадовский друг. Потом нас рассадили на скамейки в первых рядах, и выпускники, которые такими же парами сделали такой же круг по площадке, раздали нам пакеты с подарками. Там были альбом для рисования, цветные карандаши и еще кое-какая канцелярия. Мне подарок вручила очень красивая девушка, почти уже взрослая тетенька. От нее приятно пахло духами, а еще она поцеловала меня в щеку. Этого я совсем никак не ожидала. В тот день она надела красные туфли на высоком каблуке, став ярким пятном на черно-белом полотне своих одноклассников. Может, просто совпадение, но на протяжении всех следующих лет я чувствовала себя так же, как красные туфли на высоком каблуке чувствуют себя, когда их сочетают со школьной формой и кружевным фартучком – как-то не к месту, зато оригинально.
***
– Таня, ты что делаешь?! – закричала я, как резаная, когда Килька, взяв за руки мою сестру, начала кружить ее чересчур сильно, – ты ей руки оторвешь, отпусти!
– Отпустить? – Килька ехидно улыбнулась и отпустила Ксюшу прямо на асфальт.
– Идиотка! Я все расскажу твоей маме, – не смогла найти более убедительного аргумента семилетняя я.
Рассказывать, в принципе, было уже поздно: Ксюша так заорала от боли, что килькина мама услышала это аж на четвертом этаже. Что уж говорить о нашей, которая в этот момент спускалась на улицу.
Попало всем: Кильке – за то, что бросила Ксюшу на асфальт, мне – за то, что не уследила за младшей сестрой, а Ксюше – за то, что вообще согласилась на такую игру.
Когда Кильку загнали домой, а ксюшино лицо полностью обработали перекисью водорода, мы вдвоем, как ни в чем не бывало, пошли играть дальше.
– Я больше вообще к этой Килиной не подойду, – ворчала Ксюша, насупившись. Она что-то рисовала мелом на асфальте, а я просто смотрела на нее и думала, что больше никогда в жизни эту Килину к ней и не подпущу.
В небе начинали сгущаться тучи, поднялся ветер, но от этого двор стал еще привлекательнее.
Мы придумали игру на перилах, назвали ее «Домик». А еще придумали веселую считалочку: «В первый раз прощается, второй раз – запрещается, а на третий раз не пропустим вас!».
Не знаю, как долго мы скакали по этим перилам, но через какое-то время во двор вернулась Таня.
– Мы завтра пойдем в школу, а после уроков я убью тебя на заднем дворе, – с ухмылкой сказала мне Килька.
– Если ты сейчас же не отойдешь от нас, тебе завтрашнего дня не дождаться, – ответила ей я, сделав вид, что меня совсем не напугали ее слова.
Она снова ухмыльнулась, но отошла в другой конец улицы, а я вдруг вспомнила, как она вспорола брюхо бездомной кошке.
Это было, наверное, в середине августа. Мы с Ксюшей, как обычно, пошли качаться на качелях, а она всю дорогу канючила, что хочет покружиться на карусели. Вспомнив летний парк, сахарную вату и «Колокольчик», я позеленела от подступившей тошноты и в очередной раз ответила ей:
– Ни за что.
Когда мы уже спускались к дороге, чтобы перейти на площадку, увидели толпу детей, которые очень эмоционально что-то обсуждали. Решив сделать вид, что ничего не слышим, мы с сестрой почти уже прошли мимо, как вдруг к нам подбежал один из мальчиков и пригласил нас в качестве «свидетелей».
Мы слились с этой оравой и увидели то, что навсегда врезалось в мою память. На земле лежала неподвижная кошка. Она была очень худая и облезлая, все четыре лапы у нее были вытянуты. Ее глаза были открыты, но она не мяукала, не мурлыкала, не дышала. Она была мертвая.
Один из мальчишек взял палку и развернул бедную кошку на 180 градусов. Из ее брюха мгновенно вывалилась какая-то цепь. Это был кишечник.
– Вы зачем над кошкой издеваетесь? – в недоумении спросила я, – еще и нас позвали, чтобы посмотреть. Совсем дураки, что ли?
– Это не мы, это Килька, – начал оправдываться Никита, – она ей живот ножом распорола, а мы кошку похоронить хотим.
– Зачем?!
– Ну, чтобы она здесь не валялась.
– Я имею в виду – зачем кошке надо было живот разрезать?
Хорошо помню, какой ужас овладел мной в тот момент. Я не могла поверить ни своим глазам, ни своим ушам. У меня в голове не укладывалось, как можно просто взять и убить кошку.
– Мне было интересно, что у нее внутри, – отозвалась из толпы Килька, – хочешь, и на твои внутренности посмотрим?
– Ты лучше себе голову вскрой и проверь, есть ли там мозги.
Я увела Ксюшу на площадку, надеясь, что она не вспомнит все это, когда станет старше.
Когда мои мысли из этих воспоминаний вернулись обратно во двор, мама уже вышла на крыльцо, чтобы позвать нас домой. Нужно было собрать портфель, на следующий день – в школу.
***
Мы сидели на уроке музыки и разучивали песню про кота. В классе было свежо, за окном шел ливень, а мой сосед по ряду (парты были одиночные) плевался в меня маленькими бумажками.
– Данил, отстань.
– Не-а, – в меня прилетела еще одна слюнявая бумажка, и я бросила в своего одноклассника многозначительный взгляд.
– Прекратите! – Марина Георгиевна подошла к Данилу и отобрала у него ручку, – вы оба сейчас будете петь у доски. Ее короткие волосы встали дыбом, почти как у напуганной кошки, а очки немного съехали к кончику носа, когда она грозно кивнула головой в нашу сторону. В таком виде учительница музыки выглядела очень сурово. Данил то ли смутился, то ли испугался, но перестал приставать ко мне со своими «приколами».
Почему-то на уроках музыки все ученики занимались своими делами: Оля и Саша судорожно переписывали друг у друга домашнее задание по математике, Настя с Лидой бурно обсуждали какого-то мальчика из четвертого класса, а Данил, теперь уже вместе с Осей, придумал новый очень сильно смешной прикол. Они рисовали на обрывках тетрадных листов странные рожицы, а потом бросали эти обрывки мне на парту. На каждом листочке кривым почерком было нацарапано «Эта ты».
– Оригинально, – подумала я и на следующей перемене забрала один из учебников Данила в свой рюкзак, чтобы его отругала Ольга Владимировна, наша классная. Потом почему-то передумала так подставлять и без того круглого двоечника и вернула книгу назад.
На следующий день погода была довольно пасмурной. Дождь колотил по крышам так, словно хотел пробить огромные дыры в каждом доме. У меня был желтый зонтик, а еще я надела сиреневые резиновые сапожки с меховым чулком внутри. Этот чулок меня ужасно бесил, потому что каждый раз во время обувания приходилось проходить настоящий квест: надеть чулок, засунуть ногу в сапог, понять, что чулок сбуровился на пятке, с большим трудом вытащить ногу назад, поправить этот идиотский кусок синтетики и снова надеть сапог, максимально придерживая руками всю ногу. А, чтобы снять все это безобразие, требовалось еще больше нервов и времени.
Наверное, именно с этих резиновых сапожек, будь они не ладны, моя психика и начала свой увлекательный путь в тар-тарары.
Когда я, наконец, дошла до школы, насквозь промокшая из-за того, что зонтик постоянно выгибался лицом к ветру, а ко мне задом, вдруг поняла, что пришла раньше всех своих одноклассников, а это означало мою абсолютную победу в сегодняшнем соревновании.
Да, в нашем классе каждое утро проходило соревнование «кто раньше придет в школу». Некоторые из нас шли на крайние меры и приходили к школьному крыльцу еще до открытия. Отчего-то пунктуальность тогда была нашей главной ценностью. И, я думаю, это великолепно.
Во-первых, пунктуальность – это не пунктуация, запомните раз и навсегда. Во-вторых, пунктуальность – это удобно. Если ты приходишь куда-то раньше, то успеваешь сделать больше: по крайней мере, подготовиться к предстоящему дню. В-третьих, пунктуальность – это уважение. К себе и к окружающим. Если мы не будем относиться друг к другу с уважением, очень скоро общество наше превратится в невесть что (если уже не превратилось).
Я поднялась в корпус начальной школы на третий этаж, все кабинеты были еще закрыты. Усевшись на скамейке и положив рядом свой розовый портфель с Красавицей и Чудовищем, я принялась разглядывать стены.
Рядом с нашим классом был красивейший морской пейзаж: дельфин, как живой, плескался в пенистых волнах, а позади него сияло ярко-желтое солнце. На другой стороне красовался стенд с детскими рисунками. Я подошла поближе. «Лиза, 8 лет» виднелась аккуратная подпись под портретом русалочки. Я сразу узнала в ней свою любимую Ариэль и очень обрадовалась, что теперь смогу смотреть на нее каждый день. Но моя радость была недолгой – Данил пришел в школу вторым.
– О, Спанч Боб! – произнес он с ехидной усмешкой, – ну как, ты не разбухла, пока под дождем шла?
– Спасибо, что так переживаешь за меня, но лучше смотри, чтобы ты не разбух от булок в столовке, – я изобразила максимальное презрение к его пухлому животу, – не мешай мне, я занята.
Данил хмыкнул и, схватив мой портфель, стал разглядывать потертую наклейку с рисунком на заднем кармашке.
– Фу, как тебе не стыдно ходить в школу с таким уродским портфелем? – видимо, он уж очень хотел чем-нибудь меня зацепить.
– Ну, тебе же не стыдно ходить в школу с таким уродским лицом.
Данил хихикнул и куда-то потащил мой портфель.
– Отдай по-хорошему! – я страшно рассердилась на этого негодяя и побежала за ним, чтобы немедленно забрать свои вещи назад.
Через секунду розовый портфельчик оказался в мужском туалете, а Данил победоносно смотрел на меня, мол «Ха, туда ты точно не зайдешь», но я зашла. А Данил расстроился.
Чуть позже все наши одноклассники подтянулись, и Данил начал рассказывать им увлекательнейшую историю о том, как «Губина в мужской туалет зашла, ха-ха-ха». Ребята начали смеяться надо мной и говорить о том, что я, наверное, трансвестит. Я еще тогда не знала такого слова, и потому гордо промолчала в надежде, что когда-нибудь они оставят меня в покое.
После урока русского языка Ольга Владимировна сказала нам, что музыки сегодня не будет, потому что Марина Георгиевна умерла. На перемене я вышла в коридор, захватив с собой дневник с далматинцем, и расплакалась.
– Ой, блин, урок отменили! Че ныть то? – Ваня вышел из кабинета и начал крутиться вокруг меня, бросаясь разными оскорблениями, а потом вдруг сменил тон, – подумаешь, музыки не будет. Радоваться надо! – закончил он, наконец, свою воодушевляющую речь. Так казалось ему, но не мне.
