Текст книги "Снова домой"
Автор книги: Кристин Ханна
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Спасибо-тебе-мам.
Мадлен уставилась на сигарету в руке дочери. Радостная улыбка сошла с ее лица, сменившись разочарованием.
– Я ведь просила тебя не курить в доме.
«В таком случае заставь меня не курить...» Лина смотрела на мать в упор, смотрела нагло, не мигая. С легкой усмешкой на губах Лина двинулась в сторону матери, громко топая своими тяжелыми ботинками. Подойдя вплотную, она сделала еще затяжку.
– В самом деле?
На мгновение ей показалось, что мать сейчас предпримет что-то решительное, скажет какую-нибудь резкость. Лина ждала.
Но Мадлен только чуть заметно пожала плечами.
– Сегодня твой день рождения... Давай не будем ссориться.
– Лина, пойди выброси сигарету, или я заставлю тебя съесть церковную печать, – вмешался отец Фрэнсис.
– Ого, серьезная угроза! – Присвистнув, Лина пошла на кухню, затушила окурок под струей воды и выбросила в мусорное ведро.
Когда она обернулась, то заметила, что никто из взрослых не пошевелился. Отец Фрэнсис и ее мать стояли застыв, как две фигуры из музея мадам Тюссо. Они стояли рядом, как всегда. Друзья – водой не разольешь.
Сегодня Фрэнсис выглядел еще более симпатичным, чем обычно. Он был высокий, стройный, чем-то похожий на балетного танцора. И хотя в своей сутане Фрэнсис нередко выглядел каким-то не от мира сего, в мирской одежде он смотрелся очень даже привлекательно. Вот и сейчас на нем были голубые потертые джинсы «Левис» и просторный свитер с надписью «GAP» на груди. А уж из-за его обаятельной улыбки шестнадцатилетние девчонки вообще чуть с ума не сходили...
Фрэнсис смущенно запустил руку в свои густые светлые волосы и улыбнулся:
– Ну, Лина-балерина, как оно, чувствовать себя шестнадцатилетней?
Лина пожала плечами.
– Нормально.
Мать грустно улыбнулась дочери.
– А я помню, как мне исполнилось шестнадцать.
Фрэнсис взглянул на Мадлен, и Лина заметила, как в его взгляде мелькнула та же грусть.
– Да, – мягко произнес он. – Это было примерно в это же время года.
И опять, уже в который раз, Лина почувствовала, что взрослые опять забыли о ней.
– Эй, что это вы? Сегодня мой день рождения, а не вечер воспоминаний!
Мать улыбнулась.
– Конечно, ты права. Что скажешь, если мы начнем распаковывать подарки?
Лина взглянула на груду свертков и пакетов, лежащих на кухонном столе. Большие, яркие, обернутые в красивую бумагу коробки – и ни в одном из них не было того, чего она хотела.
Лина вновь посмотрела на мать, и внезапно ей стало страшно при мысли о том, что она собралась сегодня сделать. А мать так старалась... Она всегда так старается ей угодить, а тут такое... Это может просто разбить ей сердце...
Мать сделала шаг в сторону дочери, раскрыв объятия.
– Детка, в чем дело?
Лина напряглась, отступила назад, зная, что прикосновение матери может вновь вызвать слезы.
– Не называй меня «деткой». – С ужасом Лина почувствовала, что голос ее дрогнул.
– Дорогая...
– Как его зовут? – Вопрос сорвался с губ Лины прежде, чем она успела сообразить хоть что-нибудь. Он прозвучал неожиданно и грубо. Лина поморщилась. Но было уже поздно: вопрос повис в воздухе, и отступать оказалось некуда.
Мать застыла на месте. На ее лице появилось выражение недоумения.
– Кого зовут?
Лина чувствовала, что теряет над собой контроль. Пальцы задрожали, и ей никак не удавалось прекратить эту отвратительную дрожь. Ей очень недоставало сигареты или хотя бы стакана воды. Нужно было хоть что-нибудь держать в руках. Чтобы можно было опустить глаза и сделать вид, будто рассматриваешь что-нибудь. Она готова была смотреть куда угодно, только не в серо-зеленые, смущенные глаза своей матери.
А в голове Лины беспрерывно крутилась эта дурацкая песенка: «Ты и я против всего мира».
Если она повторит свой вопрос – Лина понимала это, – то от их с матерью отношений вообще не останется камня на камне. Вопрос все уничтожит.
«Он ничего не знает о тебе. Он бы любил тебя, если бы только знал, что ты есть на белом свете...»
Лина уцепилась за эту успокоительную мысль, постепенно пальцы перестали дрожать, ком растаял в горле. Она медленно прикрыла глаза, не в силах смотреть на мать, собралась с духом и снова спросила:
– Так как все-таки его зовут, мам? Я ничего больше не хочу в свой день рождения, хочу только узнать его имя.
На несколько секунд в комнате повисла тишина, все словно застыли.
– Чье имя? – переспросила наконец мать, и голос ее при этом оставался спокойным и мягким. Таким мягким, словно она уже все поняла и напугана.
Лина открыла глаза и встретила взгляд матери. Она чувствовала неловкость, потому что отлично понимала, что ее следующие слова сильно ранят ее мать. И все-таки решительно произнесла:
– Моего отца.
– О Господи, – тихо прошептал Фрэнсис.
Лина, впрочем, не обратила на его слова никакого внимания. Она пристально смотрела на мать, которая по-прежнему стояла неподвижно. Казалось, она даже и дышать перестала. Мадлен застыла как статуя посреди комнаты, ее волосы цвета густого меда обрамляли лицо, медленно заливавшееся ярким румянцем. Ярко-красная шелковая блузка контрастировала с бледной кожей шеи.
– Что же ты молчишь? – снова спросила Лина. Краска густо залила длинную красивую шею матери.
Дрожащей рукой она исправила несуществующий беспорядок в прическе.
– Видишь ли, твой отец... – она остановилась и бросила неуверенный взгляд в сторону Фрэнсиса.
У Лины внезапно возникла ужасная догадка.
– Неужели это он и есть?! Отец Фрэнсис и Богоматерь Медицины?! – Лина нервно рассмеялась, хотя ровным счетом ничего смешного во всем этом не было. Странно, что подобная мысль ни разу не приходила ей в голову. Ведь ее второе имя было Франческа. О Боже, да тут с кем угодно могла случиться истерика. Действительно, кто больше всего может подойти матери, как не человек в сутане?! – Да как же это с ними произошло?..
– Нет, – сказал Фрэнсис. – Мне бы очень хотелось быть твоим отцом, Лина, но, увы, это не так.
Лина облегченно вздохнула. Он не был ее отцом, не прятался все эти годы, как презренный трус, слава Богу, он не из тех мужчин, которые боятся признать собственное отцовство. А значит, он по-прежнему может оставаться ее другом, кем-то вроде дяди, которого в действительности у Лины никогда не было. Ей сразу вспомнилось множество случаев, когда отец Фрэнсис оказывался рядом и помогал ей: промывал расцарапанную коленку, например, или они вместе играли в страну пирожных, или ходили куда-нибудь обедать вдвоем, как ходила бы Лина со своим отцом. Она шагнула в сторону отца Фрэнсиса, не сводя глаз с его лица. Слезы смущения навернулись ей на глаза, но Лина не сдерживала их.
– Но вы ведь знаете, кто он, не правда ли? Вы наверняка знаете!
Лицо Фрэнсиса побледнело. Он взглянул на Мадлен, ища поддержки.
– Мад... – начал было он.
– Не спрашивайте ее! – Слезы текли по щекам Лины. Она схватила Фрэнсиса за руку, крепко сжала. – Пожалуйста...
– Фрэнсис тебе не скажет, Лина, – усталым голосом произнесла мать. Но Лина уже сама прочитала ответ в бледно-голубых глазах Фрэнсиса. Да, он любит ее мать. Он любит и Лину, но против желания матери ни за что не пойдет. Он просто не в состоянии причинить ей хоть малейшее огорчение.
Внезапно Лину ослепила ярость. Да как вообще мать смеет скрывать от нее это?! Как у нее наглости хватает?.. Она стремительно обернулась в сторону матери:
– Говори!
Мать коснулась своей холодной как лед ладонью щеки дочери.
– Что ж, давай поговорим об этом, раз уж тебе так хочется. Но только не в таком тоне, это никуда не годится.
Лина резко отбросила руку матери.
– Я не желаю ни о чем говорить. Я только хочу услышать его имя! – Голос ее срывался, слезы текли по лицу. – Ты всегда только и делаешь, что говоришь со мной, и меня тошнит от твоих разговоров. Мне обрыдло чувствовать себя не такой, как все! – Она гневно смотрела на мать, ничего не видя от слез и не зная, куда деваться от стыда.
– Мне очень жаль, детка, я и не знала, что для тебя это так важно, – голос матери перешел в шепот. – Мне, конечно же, следовало рассказать тебе все давным-давно.
Лина тряхнула мать за плечо. Панический страх вытеснил из души все чувства, осталось лишь неистовое желание услышать наконец ответ на свой вопрос.
– Отвечай же!
– Твой отец не хотел... – Мать, грустно улыбаясь, пзглянула на Фрэнсиса. – Господи, как же трудно говорить об этом, а ведь столько лет прошло...
У Лины внутри все похолодело. Она как будто предчувствовала ответ матери. Ей хотелось закричать, но горло пересохло, а во рту появился какой-то странный привкус. Слезы мгновенно высохли. Так спокойно, как только смогла, она спросила:
– Он не хотел ребенка, да?
– Дело даже не в этом, – ответила Мадлен. Она вплотную приблизилась к Лине, пристально глядя ей в глаза. – Он... он меня не хотел, детка. Меня, а не тебя. – Она коротко усмехнулась. – И именно меня он и бросил.
Лина отпрянула.
– Что ты сделала ему? Что?! – Она перевела взгляд па Фрэнсиса, затем вновь посмотрела на мать. Напряжение достигло наивысшего предела: в желудке сделалось нехорошо, гнев не давал свободно дышать. – Неужели ты выставила его за дверь?! Должно быть, пилила его, приучая к своему порядку? – Голос ее дрогнул, она опять заплакала. – Из-за тебя он бросил нас.
– Лина, выслушай же меня, прошу тебя. Я ведь так тебя люблю, дорогая моя девочка. Пожалуйста, давай...
– Нет! – Лина уже не отдавала себе отчета в том, что кричит в полный голос. Она отступала, заткнув уши ладонями. – Я ничего больше не желаю слушать!
Лина повернулась и устремилась к двери. Выскочив на свежий воздух, она увидела, что на дворе стоит прекрасный солнечный день – день ее шестнадцатилетия. Внезапно в душе восстановилось какое-то подозрительное спокойствие. Слезы высохли, хотя в желудке оставался еще какой-то твердый холодный комок.
Лина медленно вернулась к матери:
– А что, я такая же, как он?
Лина могла поклясться, что впервые заметила в глазах матери слезы. Никогда раньше ей не приходилось видеть мать плачущей.
– Лина...
– Я похожа на отца, скажи?
Мадлен несколько секунд смотрела на дочь, затем чуть отвернулась. Взгляд ее смягчился.
– Очень даже похожа.
Сначала выражение материнских глаз смутило Лину. Но в следующий миг она уже догадалась.
Мать вспомнила его.
Эти воспоминания должны были принадлежать семье, должны быть в сердце Лины, однако в ее сердце зияла черная пустота. Ничто не ассоциировалось у нее со словом отец. Лина отчаянно пыталась закрыть чем-то эту пустоту, пыталась вызвать в мыслях облик человека, который давно покинул ее мать, ушел и даже не оглянулся. Мать могла бы просто назвать его имя дочери. Но она внезапно вспомнила тысячу разных подробностей, связанных с этим человеком. Как он выглядел, как улыбался, как касался ее. Все это Лина как раз и хотела знать больше всего на свете, но представить себе не могла, хотя потратила на это не один день своей жизни.
Лина посмотрела на мать, которую ненавидела в эту минуту как никогда раньше.
– Кажется, я понимаю, почему он оставил тебя.
Глава 4
Фрэнсис как окаменелый застыл посреди комнаты. Все смешалось у него в голове. Он дышал тяжело, как будто только что окончил марафонскую дистанцию, хотя за все время разговора не сделал ни единого шага. Он взглянул на Мадлен, тоже застывшую на месте: спина ее была напряжена, руки сжаты в кулаки.
Лица ее не было видно, да Фрэнсису и не нужно было его видеть. Он знал ее уже семнадцать лет и отчаянно любил все эти годы. И ему легко было догадаться, что именно она должна сейчас чувствовать.
Он робко приблизился к ней.
– Мэдди?
Казалось, она даже не услышала.
– Мадлен?
Она наконец заговорила, но голос ее звучал слабо, как будто издалека.
– Да, такого удара я не ожидала...
Ему невыносимо больно было смотреть, как Мадлен старается держаться из последних сил. Он сказал:
– Не надо...
Мадлен тяжело вздохнула.
– Мне нужно было рассказать ей о нем еще давным-давно, Фрэнсис.
Они уже сотни раз говорили об этом, и Фрэнсис почувствовал, что на этот раз Мадлен будет корить себя совершенно беспощадно. Это было так свойственно ей: вечно брать вину на себя. Как бы заранее чувствовать себя виноватой за все плохое, что творилось в этом мире.
Фрэнсис встал рядом с Мадлен и взял ее за руку. Хотел было что-то сказать, но колебался, как всегда, когда находился рядом с ней. Она была такой сильной, такой независимой, но одновременно не видящей самых простых вещей. Она не замечала, как Лина любит ее, и не догадывалась о любви Фрэнсиса.
Виноват в этом был ее отец. Одиноко живя в особняке, расположенном на вершине холма, Александр Хиллиард, должно быть, позволял себе совершенно ужасные вещи в отношении своей маленькой дочери, оставшейся без матери. Поэтому даже сейчас, хотя прошло столько лет, Мадлен искренне верила, что таких, как она, никто не может любить.
– Лина любит тебя, пойми это, Мэдди. Я повторял это тысячу раз. Просто она стесняется показывать тебе свою любовь.
Мадлен отрицательно покачала головой. Впрочем, иного он от нее и не ожидал.
– Мне следовало давно ей все рассказать.
– Да, пожалуй, ты права. Но теперь уже поздно.
– Нет, не поздно. Я могу рассказать ей все сейчас. Он был поражен.
– Ты не сможешь. Она грустно усмехнулась.
– Смогу.
Фрэнсис нервно передернул плечами. Если Лина узнает, кто ее отец, – все погибло. Он, Фрэнсис, столько усилий потратил на то, чтобы между ними тремя установилось подобие семейных отношений. Ведь он всегда считал Лину своей собственной дочерью. Именно он, а не кто-то другой, бинтовал ей расцарапанные коленки и носил ее на руках, когда девочка плакала. И сейчас он испугался, что Лина и видеть его не захочет после того, как узнает о своем настоящем отце. Он знал, что ему следует предпринять, хотя это было страшным грехом. Но других возможностей оставить все как есть сейчас просто не существовало.
– Не тронь лиха, пока оно тихо, – твердо проговорил он.
– Я очень боюсь потерять ее, Фрэнсис, а получается, что я все делаю не так. – Она взглянула в сторону открытой двери. – Я думала... после того, как мой собственный отец... ну, словом, я дала себе клятву, что буду хорошей матерью.
Фрэнсис ощущал ее боль, как свою собственную. Мадлен стояла совсем близко, но казалось, что их разделяет огромное пространство. Как всегда, она оставалась в одиночестве – одна против всего мира, – ожидая от жизни еще одного удара... Он подошел ближе, взял ее лицо в свои руки, заставил поднять голову. Она выглядела в эту минуту такой необычайно хрупкой.
– Не сравнивай себя с Алексом, Мадлен. Он был человек жестокий, бесчувственный, злой.
– Но ведь Лина думает, что я ничего не чувствую! Ей кажется, что я какой-то бессердечный монстр, которому наплевать на нее и нашу семью.
– Она не настолько глупа, Мэдди. Просто таким тепличным детям свойственно демонстрировать свою взрослость.
– Дело не в этом. Она – вылитый отец. Да ты и сам это отлично знаешь.
Фрэнсис и хотел бы солгать, но в том, что сказала Мадлен, не было никаких сомнений. Лина была точной копией своего отца. Непокорная, дикая, своенравная. Такие люди беззаботно прожигают жизнь – причем иногда им удается буквально прошибать стены, добиваясь своего. Такие люди уже в шестнадцать лет могут оставить все самое для себя дорогое и уйти навсегда, даже не оглянувшись.
– Она куда сообразительнее, чем ты думаешь, – повторил он после молчания, больше всего сам желая поверить собстоенным словам. – Сейчас она вне себя, но все равно любит тебя. Иначе не старалась бы так отчаянно привлечь твое внимание. – Он пристально смотрел в глубокие, потемневшие от горя глаза Мадлен. В эту минуту он больше всего на свете хотел сжать Мадлен в своих объятиях: если бы она была его женой, а Лина – его ребенком! Как бы в забытьи он обнял Мадлен, привлек ее к себе и нежно поцеловал в лоб. От этого прикосновения в висках у него сильно застучала кровь. Фрэнсис опомнился. Он выдал себя – поцеловал ее слишком страстно.
Мадлен отстранилась.
– Фрэнсис, что с тобой...
– Она любит тебя, Мадлен, – прошептал он, обдавая ее лицо горячим дыханием. – Так же, как и я. – Слова сами слетели с его губ. У него так долго недоставало мужества произнести их вслух, а сейчас они прозвучали на удивление легко и естественно.
Она отстранилась и взглянула ему в глаза. Он склонился к Мадлен, желая вновь поцеловать ее и ожидая, что она скажет.
Мадлен вдруг улыбнулась.
– Ох, Фрэнсис, да ведь и я люблю тебя! Не знаю, что бы я делала без твоей дружбы.
Он почувствовал, как будто его что-то толкнуло. Потом осторожно привлек ее к себе. В глазах Фрэнсиса стояли слезы. Он чувствовал себя трусом: у него были две любви и Фрэнсису не хватало духу выбрать между ними. Священник любил женщину, человек любил Бога.
Никогда раньше любовь к Мадлен не мешала его призванию: это было чистое чувство, не пятнавшее его отношений с Господом. В этом по крайней мере Фрэнсис убеждал себя, коротая долгие бессонные ночи.
Так все было до сегодняшнего дня. Сегодня он поцеловал ее, причем поцеловал не так, как целует друг или священник, а как любящий мужчина. И все сразу переменилось. Он произнес роковые слова, которые раньше не осмеливался сказать, и теперь со страхом в сердце ожидал себе приговора.
Но его самый большой грех был даже не в этом. Он просил Мадлен, умолял ее не говорить Лине правду.
Лину, его и одновременно не его дочь, Фрэнсис любил больше жизни. Но тем не менее он первый стремился как можно дольше скрывать от нее истину, даже зная, что это разбивает ей сердце.
И вот Энджел вновь оказался в Сиэтле. Неподвижным взглядом он смотрел на небольшое окно больничной палаты, наблюдая, как мелкие капли дождя стекают по стеклу. Из всех мест на земле больничная палата в Сиэтле была, пожалуй, наихудшим, где он мог очутиться. Прошлой ночью его доставили сюда вертолетом, в котором никто не знал, кого именно перевозят. Он был закутан как мумия с ног до головы.
Было только известно, что умирающий пациент нуждается в более квалифицированном лечении, и потому его переводят из одной клиники в другую, более современную. Для обслуживающего персонала вертолета он был Марк Джонс. Просто больной, который зарезервировал себе в новой клинике частную палату. Все эти меры предосторожности приняли по настоянию Энджела. Однако такая таинственность раздражала даже его. За многие годы славы Энджел привык к тому, что всякий раз, когда появлялся на людях, его окружали фотокорреспонденты: он был известной личностью, фигурой. И вдруг сделался каким-то безликим Марком Джонсом, Марком Джонсом, у которого было больное сердце.
В дверь палаты вежливо постучали. Голос за дверью осведомился:
– Мистер Джонс?
Он попытался сесть на постели, однако иглы капельниц, введенные в вены, не позволили ему этого сделать. Движения причиняли Энджелу острую боль. Беспрерывно чертыхаясь, он тем не менее продолжал попытки усесться. Когда это ему наконец удалось, все плыло у Энджела перед глазами. Сердце отчаянно колотилось.
Грудь не болела, однако он понимал, что обольщаться не стоит. Его до такой степени напичкали лекарствами, что боль отступила только из-за них. Как только закончится их действие, его мучения возобновятся с новой силой.
– Войдите, – сказал он, чувствуя, что из-за нехватки воздуха ему трудно произносить даже короткие фразы.
Дверь палаты распахнулась, и вошел высокий седовласый мужчина в белом халате. Дверь за ним закрылась с тихим скрипом.
Посетитель сел возле кровати и занялся изучением истории болезни.
– Меня зовут Крис Алленфорд, я возглавляю отделение трансплантации в клинике «Сент-Джозеф», – представился он.
Энджел старался как-то сдержать бешеные скачки сердца. Однако это было совсем не просто: он страшно волновался. Ему хотелось выглядеть невозмутимым и совершенно здоровым.
Этого врача он и ждал. С тех пор как начался весь этот кошмар, Энджел нуждался именно в таком враче. Во враче, который своим искусством сможет освободить его от страха, снедавшего Энджела в последние два дня.
Призвав на помощь весь свой актерский опыт, Энджел изобразил на лице улыбку.
– Привет, док.
– Я разговаривал с вашим личным врачом доктором Кеннеди, а также с доктором Джерленом. Оба сказали, что вы знаете, каково ваше положение. Я также проконсультировался с доктором Джонсом из Лома-Линда, и все мы пришли к единому мнению.
– Доктор Джерлен сказал, что коррективная операция невозможна. Но может быть, в вашей клинике возможно то, что нельзя сделать в Лагранджвилле, и... – Он не закончил фразу, боясь задать вопрос напрямик.
Алленфорд нахмурился.
«Я не готов, – подумал Энджел. – Не готов прямо спрашивать об этом».
Алленфорд положил историю болезни на тумбочку у кровати Энджела.
– Я мог бы рассказать вам о том, что ваша сердечная мышца сильно изношена и увеличена в размерах. Но это вы, насколько мне известно, уже знаете. Ведь еще в ранней молодости вы перенесли первичный вирусный миокардит, который серьезно ослабил ваше сердце. Вам уже тогда рекомендовали изменить образ жизни. Вы же, насколько я понимаю, тогда совершенно проигнорировали советы врачей. – Он покачал головой. – Выражаясь медицинскими терминами, должен определить ваше нынешнее состояние как кардиомиопатию последней степени. А это значит, что на вашем сердце можно ставить крест. Оно выработало свой ресурс. Если вам не сделать операцию, вы умрете. И очень скоро.
На Энджела внезапно накатил гнев, гнев такой сильный, что даже голова пошла кругом.
– Операция... О черт, все вы, доктора, твердите одно и то же. Говорите «вам нужна операция» таким тоном, словно речь идет о том, чтобы вырвать зуб мудрости! – Он попытался подняться повыше в постели, но не сумел. Это лишь усилило его гнев. – Знаете, доктор, вы бы лучше себе сердце вырезали, а после мы бы с вами поговорили. Но раз и вы тоже настаиваете на операции, хорошо, я подумаю.
Алленфорд ни на секунду не отводил взгляда от лица Энджела. Складки у него на щеках углубились.
– Не знаю, не знаю... Никогда не считал себя храбрым человеком.
Сказанные таким спокойным тоном, его слова прозвучали как-то удивительно искренне. Гнев сразу как рукой сняло, и Энджел перестал сердиться. На смену гневу пришел страх, ледяной рукой сжавший внутренности.
– Мое сердце, – произнес Энджел, стараясь, чтобы его слова прозвучали обыденно и спокойно. Но вряд ли это ему удалось.
Алленфорд посмотрел ему в глаза:
– Не стану уверять, что знаю, каково вам сейчас, мистер Демарко. Но могу немного рассказать об операции. Немного просветить вас.
Несколько лет назад трансплантация сердца считалась операцией очень рискованной. Большинство пациентов после операции умирали. Но за последнее десятилетие трансплантология добилась значительных успехов. Появились препараты, препятствующие отторжению нового сердца, новые иммуноподавляющие препараты – все эти группы средств играют чрезвычайно важную роль, от них во многом зависит успех операции. Ведь вам повезло еще в том отношении, что у вас проблемы только с сердцем. Остальные органы функционируют практически безупречно. Это и позволяло вам вести тот образ жизни, к которому вы привыкли. И в связи с этим рискну сообщить вам такие данные: по нашей статистике, около девяноста процентов всех пациентов с пересаженным сердцем после выхода из клиники ведут практически нормальный образ жизни.
– Практически нормальный, – повторил Энджел, которого при этих словах опять затошнило от страха.
– Да, практически. Конечно, всю оставшуюся жизнь придется принимать лекарства, соблюдать диету и заниматься физическими упражнениями. Никаких наркотиков, никаких сигарет, ни грамма алкоголя. – наклонился вперед и улыбнулся Энджелу. – Это отрицательные стороны. Положительное заключается в том, что вы будете жить.
– Да, звучит неплохо. Жду не дождусь, когда эта жизнь наступит.
Седые брови Алленфорда почти сошлись у переносицы. Он нахмурился.
– У нас в клинике лежит один семидесятилетний сборщик фруктов, он до такой степени нуждается, что о новом сердце для него даже и речи быть не может... Есть тут также шестилетняя девочка. Всю последнюю неделю она была не в состоянии встать с постели. Ей тоже хочется жить, хочется увидеть семь свечей на очередном торте по случаю своего дня рождения. Оба эти пациента не задумываясь поменялись бы с вами местами.
Энджел почувствовал, что готов от стыда провалиться сквозь землю.
– Послушайте, я не то хотел сказать...
Но Алленфорд не хотел так просто успокаиваться:
– Я ведь отлично понимаю, что вы у нас знаменитость, но поверьте мне на слово, тут, в клинике, это ровным счетом ничего не значит. Я не намерен мириться с вашими капризами и вспышками раздражительности. Для меня вы просто-напросто один из многих пациентов, ожидающих сердце. Если говорить откровенно, мистер Демарко, вы умрете. Потому что без операции будете слабеть с каждым часом. Скоро вы не сможете даже двигаться. И за каждый глубокий вдох вы будете всякий раз благодарить Господа. Понимаю, это непросто, но вы должны понять то, что я вам сейчас скажу, буквально: в некотором смысле жизнь для вас закончилась.
Энджел понимал, что ему нужно придержать язык и вести себя тише воды, ниже травы. Но он был испуган и рассержен одновременно, а благодаря своей известности привык капризничать и выходить из себя, сколько его душе угодно.
– Но пока я еще могу встать, уйти отсюда и посмотреть, что будет.
– Разумеется, можете. И можете попасть под автобус раньше, чем умрете от сердечного приступа.
– Я могу умереть также в постели, занимаясь любовью с какой-нибудь бабой!
– И это можете.
– Кстати, может, именно этим мне и стоит сейчас заняться? – Не успели эти слова слететь с его губ, как Энджел вдруг ясно осознал: он – полное ничтожество.
– Все может быть.
Энджел тупо смотрел на врача. Голова шла кругом от фантастических планов, отрывочных мыслей, противоречивых чувств. Но над всем этим возобладал страх.
– А если я все-таки решусь на операцию...
– Вот что я вам скажу, мистер Демарко. Дело в том, что подобное решение будете принимать не вы один.
– Что вы хотите этим сказать?!
– Мы обсуждаем возможность трансплантации сердца, а не вопрос об удалении гнилого зуба. И хотя потенциальных доноров больше чем достаточно, подавляющее большинство семей, в которых кто-то умирает, категорически против изъятия сердца из тела покойного. И потому тысячи пациентов погибают каждый год, так и не дождавшись сердца, которое им можно было бы пересадить.
– Не хотите ли вы сказать, что и я запросто могу умереть, ожидая подходящего донора.
– Вполне можете.
– Господи, ну и в переделку же я попал!
– Вы в критическом положении. Если ОСПО – это Объединенная сеть по перевозке органов – сочтет вас приемлемым кандидатом, они внесут ваше имя в число первых в списке кандидатов на трансплантацию. И тогда первое же сердце, подходящее для пересадки, будет вашим. Однако гарантировать я ничего не могу.
Такого сильного удара Энджелу не доводилось получать ни разу в жизни.
– Боже правый! Вы хотите сказать, что я могу еще и в список не попасть?!
– Есть ряд требований. Мы все должны быть уверены, что вы измените ваш образ жизни и будете бережно относиться к пересаженному сердцу.
Мысль о пересадке постепенно делалась привычной для Энджела. Он начинал верить каждому слову доктора. Он мог быть обаятельным или нахальным – здесь это всем было безразлично. Единственное, что ему оставалось – используя все свое актерское мастерство, делать вид, что он и вправду достоин получить донорское сердце.
– Что ж, великолепно! Выходит, я умру только потому, что кто-то не сочтет меня достаточно благонадежным! – Он издал короткий нервный смешок. – Моя мать была совершенно права.
– Предположим, вы будете включены в список. Это при условии, что ваш психиатр и ваш кардиолог дадут положительные заключения. Но и в этом случае шансов получить донорское сердце вовремя не так много, примерно половина из ста.
Энджелу хотелось съязвить: «Благодарю, что хоть надежды меня не лишаете, док, уж я постараюсь оправдать доверие этой вашей, как ее там, сети...», – но он заставил себя воздержаться от саркастических высказываний. Вслух он спросил:
– Можете ли вы гарантировать мою анонимность на то время, пока я нахожусь здесь?
– Никто из персонала ничего не знает. Для всех вы просто Марк Джонс, дожидающийся трансплантации сердца. О том, кто вы, будут знать только мои самые доверенные коллеги, с которыми я работаю уже не первый год. – Он вздохнул. – Честно говоря, я не представляю, на сколько времени все это может затянуться. Однако мы сделаем все возможное, чтобы сохранить ваше инкогнито. Если все же произойдет утечка информации, я могу сказать, что вы легли для проведения плановой операции на сердце.
Опыт подсказывал Энджелу, что рано или поздно слухи просочатся за пределы больницы. Но он очень надеялся, что это произойдет не слишком скоро.
– О'кей, я буду примерным мальчиком. Переменю образ жизни, завяжу с выпивкой и наркотиками. Где я буду дожидаться операции?
– Вам не следует покидать пределы этой палаты, мистер Демарко. Ваше положение слишком серьезно, чтобы я мог позволить вам покинуть клинику. Завтра утром вы встретитесь с вашим кардиологом. Она придет, как только будут готовы результаты анализов, и посвятит вас в остальные подробности.
– О Господи, – вздохнул он, – только не женщина! Алленфорд улыбнулся.
– Ваша известность не так уж велика в наших краях, мистер Демарко. Я лично подбирал группу врачей, которые будут вами заниматься.
– Группу? – Энджел с отвращением произнес это слово. – Группу здоровых людей, которые вырежут мое бедное сердце?
Доктор Алленфорд отложил в сторону историю болезни.
– Да, мистер Демарко. Хотя в буквальном смысле резать вас будут не они. В их задачу входит достать сердце, подходящее по всем основным параметрам, и переправить его в клинику. А непосредственно резать вас буду я сам. – На его лице появилась добродушная улыбка. – На вашем месте я бы хорошо подумал о том, как нам дальше строить наши отношения.
Они обменялись долгими изучающими взглядами. За время их разговора Энджел успел понять, что с доктором лучше не ссориться. После некоторого молчания он произнес:
– Считайте, что я уже подумал. Алленфорд хмыкнул.
– Вот и отлично. Обо всех деталях вас проинформируют позже. Я переговорю завтра с доктором Хиллиард, мы с ней обсудим результаты анализов. После этого примем соответствующие решения.
Энджел ощутил, как что-то сжалось у него в желудке. Он попытался не обращать на это внимания, но организм перехитрить не удалось. Энджел находился в Сиэтле, на месте своего давнего преступления. А отец Мадлен всегда хотел, чтобы дочь сделалась врачом.
– Вы сказали – доктор Хиллиард?
– Мадлен Хиллиард – лучший кардиолог в клинике. Она не боится трудных случаев.
