Текст книги "Карта мира (сборник)"

Автор книги: Кристиан Крахт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Солнце сияло. Было невероятно жарко для апреля. Через окно отеля я наблюдал, как очень сильный переменчивый ветер гнал облака от Каспия – сначала по кругу, над городом, потом, как бы передумав, в глубь материка. Из-за особого, непривычного для меня освещения город казался очерченным резкими штрихами – как Мюнхен, когда дует фен.

Часто, подумалось мне, человек больше всего узнает о городе, когда приближается к центру со стороны вокзала. Однако на маленьком плане Баку с печатью Hyat Regency, который я обнаружил у себя в номере, никакого вокзала обозначено не было. Железной дороги – тоже. Вот посольство Судана, например, было ясно различимо, оно находилось на улице генерала Тарлана Алиярбаева, а Центральный вокзал я, сколько ни искал, найти не мог. Но я же помнил, что между Баку и Москвой имеется прямое железнодорожное сообщение, значит, центральный вокзал здесь непременно должен был быть.

Пришлось спуститься вниз, к стойке администратора, и там мне сразу же приоткрылась одна из главных тайн Баку: ни один из местных, похоже, не умел ориентироваться в собственном городе. Скажите, пожалуйста, спрашивал я, где находится Центральный вокзал? Ответом мне – у стойки администратора отеля «Хаятт» – было коллективное пожатие плечами. Пожалуйста, попросил тогда я, пожалуйста, напишите мне по-русски слово «вокзал», на карточке, чтобы я мог показать ее шоферу такси.

Администраторша негодующе закатила глаза, потом что-то быстро нацарапала на листке бумаги, подтолкнула его ко мне и исчезла в помещении, где хранились швабры. Понятно: у нее были более неотложные дела, чем объяснять такие глупости каждому иностранцу – только потому, что он платит по 380 долларов за ночь.

Водитель стоявшего перед отелем такси, видимо, не умел читать по-русски: когда я протянул ему листок бумаги, он только засмеялся и сказал «ньет». Тогда я сам изобразил ему паровоз, который мед ленно подъезжает к вокзалу и, завизжав тормозами, останавливается. Водитель долго смеялся, после чего, наконец, сказал: «Train Station» – и: «Twenty Dollars» [71]71
  Железнодорожный вокзал; двадцать долларов (англ.).


[Закрыть]; я сел в машину, и мы рванули с места. По радио – это я разобрал – передавали ‘Love Machine’ в исполнении Supermax.

Ровно через шесть минут мы остановились перед бакинским Центральным вокзалом. Вокзал как таковой оказался неправдоподобно уродливым, заплесневевшим зданием в конструктивистском стиле, перед ним расположился овощной рынок. У входа какие-то мужчина и женщина вяло обменивались тумаками из-за пары брюкв. Я вошел внутрь. Главное помещение вокзала, как ни странно, никак не соединялось с рельсами. Я имею в виду, что если кто-то, например, захотел бы поехать на поезде из Баку в Тифлис, ему пришлось бы сперва прийти на вокзал, купить себе в главном помещении билет, а потом опять выйти на улицу, обойти здание вокзала, пройти еще две улицы, и только тогда он очутился бы на нужной ему железнодорожной платформе. Я сделал несколько фотоснимков: приближающихся поездов, отходящих поездов и гигантского, писанного маслом, портрета президента Алиева – портрет был прикреплен к бетонной стене вокзала.

Но на вокзале, как я вскоре узнал, фотографировать запрещалось. Вдруг, неожиданно для меня, ко мне подошли двое в милицейской форме. Я протянул им свое журналистское удостоверение – «азербайджанское», то есть выданное местным Министерством иностранных дел и снабженное множеством печатей. Но милиционеров, к несчастью, заинтересовало совсем не оно. «Вот же, смотрите: Германия, Алмания», – пытался объясниться я. Но они только вскрикивали: «Ах! Ньет! Хаха! Немец! Немец! Хаха! Фашисти!» – и, дико хохоча, показывали дулами автоматов на выход. И я бесславно оставил спорную территорию. Перед зданием вокзала, на немилосердно палимой солнцем площади, одинокий наперсточник ожидал потенциальных клиентов. Давешней женщины, дравшейся из-за брюквы, уже не было.

Позже я понял, почему каждого человека, которого бакинцы принимают за немца, приветствуют здесь смехом, хлопаньем по плечу и радостным возгласом «Фашист!». Дело в том, что после окончания войны многих немецких пленных переправили на пароходах в Баку, чтобы использовать их на принудительных работах: они строили в городе школы, общественные здания в парадном сталинском стиле, университеты и музеи.

Ничего не попишешь, пришлось отступить. Но я ведь все равно собирался пройтись до центра Баку со стороны вокзала – и теперь выполнил свое намерение. Первым делом я, не торопясь, спустился к морю. Баку, как известно, – самый обвеваемый ветрами город мира, в этом смысле он затмевает даже Чикаго. Смотреть на него было очень приятно. Фасады эпохи классицизма чередовались с другими, в стиле «модерн». Мужчины в долгополых черных пальто и высоких каракулевых шапках, в практичной крепкой обуви бесшумно сновали по переулкам, в которые солнечный свет падал под таким косым углом, что тени людей в черном зрительно почти сливались с самими людьми. Город выглядел так – погодите-ка! – как если бы его нарисовал Де Кирико. Ветер и вправду был сильным. Спустившись к морю, я прошелся по променаду, напомнившему мне Канны, съел не совсем пропеченный сэндвич, купленный в киоске, который – ей-богу, не вру! – назывался Baku’s Boogie-Burger, и в какой-то момент сел в автобус. Там мне пришло в голову, что любимейшие музыкальные хиты на радио Баку – это, во-первых, ‘Barbie Girl’ в исполнении Acqua, во-вторых, ‘Gangstas Paradise’ Coolio и, в-третьих, ‘Love Machine’ группы Supermax.

Автобусы, которые ходят по Баку, по всей видимости, все были сделаны в Шлезвиг-Гольштейне и уже потом импортированы сюда. В некоторых из них наверху, над водительской кабиной, сохранилось обозначение первоначального маршрута: «Хусум – Нибюль», – а на боку одного из автобусов крупные желтые буквы возвещали: ‘Vor allem Fohr – Das Qualitäts-Pils aus dem Westerwald’ [72]72
  Лучше всего Фор – качественные таблетки из Вестервальда (нем.).


[Закрыть]. Я смотрел в окно и покачивал ногой в такт песенки Supermax. А почему, собственно, Supermax? Ведь это, если не ошибаюсь, весьма посредственная диско-рок-группа из Мюнхена. Я не мог себе объяснить, почему, но, похоже, азербайджанцы предпочитали ее всем другим.

Вернувшись в «Хаятт», я связался по телефону с германским посольством. Я хотел посмотреть, как добывают нефть. Канцлер посольства, некий господин Добычай, объяснил, что, скорее всего, мне будет очень трудно договориться об интервью с представителями нефтяных компаний, и еще труднее – сфотографировать буровые вышки. Лететь к ним надо на вертолете, а это дорого, опасно, да и вообще – нефтяные компании не любят пускать туда журналистов. Он, правда, может, если я захочу, организовать для меня интервью с д-ром Рамискулиевым, здешним представителем фирмы по производству йогурта Zot… Я вежливо отказался, не забыв его поблагодарить, посмотрел на свои ногти и положил трубку.

Я успел проголодаться. Сэндвич был не ахти какой. Мне захотелось проверить, так ли хорош ресторан Viva Mexicana, как уверяют рекламные плакаты, развешанные по всему городу. Судя по этим плакатам, там подавали Fajitas, Tacos, Burritos, а еще Mojitos и пиво «Хайнекен»… В ресторане, зал которого представлял собой серую железобетонную коробку, сидели широкоплечие американские нефтяники и норвежские инженеры; их, по-видимому, нисколько не смущало, что за одну порцию Taco-Burrito-Combo, которая в Балтиморе или Осло стоит какую-то ерунду, здесь приходится выкладывать тридцать шесть долларов. Нет, они спокойно заказывали себе все, что хотели, разговаривали во весь голос, хлопали друг друга по спинам и – хочешь не хочешь – распространяли вокруг себя хорошее настроение. Я скромно сел в уголок, выпил пива и съел хотя и небольшую, но совсем не плохую на вкус порцию Chili con carne.

Вернувшись в отель «Хаятт», уже ближе к вечеру, я надел свой темный костюм (предназначавшийся именно для посещения казино) и почистил ботинки маленькой черной губкой, которую кто-то положил – видимо, ради удобства клиентов – непосредственно возле мини-бара. Заодно я быстро осмотрел содержимое самого бара: маленькая бутылка Jack Daniels, 16 долларов. Пиво Carlsberg, 8 долларов. Спасибо, что-то не хочется… Теперь вниз, в казино. Я люблю играть на рулетке и практически всегда выигрываю. К сожалению, казино оказалось закрытым. Президент Алиев только что издал соответствующий декрет. Мне было досадно, но я предположил, что, скорее всего, дело в президентском сыне, который проигрался.

Очевидно, на лице у меня читалось горькое разочарование, потому что, когда я спросил у администраторши «Хаятта», нет ли поблизости какого-нибудь приличного бара, она сразу откликнулась и порекомендовала мне бар в самом отеле, он назывался не то «Мозаика», не то «Дракон», не то еще как-то – не помню. Там я, заплатив двадцать долларов, выпил для затравки две кружки пива «Корона», прослушал ‘Barbie Girl’ в исполнении Acqua и затем принялся рассматривать посетителей.

В дальнем углу я заметил светловолосого верзилу, сильно смахивавшего на немца, и он мне улыбнулся. Я подошел, представился, он пригласил меня за свой столик. Том – так его звали – был двухметрового роста, весь, с головы до ног, в черной коже. Он носил длинные волосы, конский хвост; мы с ним разговорились, и я узнал, что родом он из Гамбурга, долго жил на Канарах, потом в какой-то момент снялся с насиженных мест и заявился сюда, в Баку, со своим «Харлей Дэвидсоном». Видно, он парень не промах, подумал я и заказал нам обоим еще пива и виски; мы быстренько все это выпили и заказ повторили.

Том сообщил мне, что здесь он возглавляет рекламное агентство и, по совместительству, брачное бюро; кроме того, он – менеджер группы Supermax, а в Германии даже имел собственную компьютерную фирму, «Систематикс». Я сказал: «Заливаешь!», а он: «Верняк!» И еще: здесь, мол, все делается через пень колоду – азербайджанские серверы в минуту пропускают не более 4 килобайт, – но все равно, если только я захочу, мы с ним чуть ли не с завтрашнего дня можем начать издавать газету для экспатов, или я ему помогу организовать концерт для его Supermax’ a, или – обалденную встречу местных рокеров. Завтра он в любом случае должен со мной увидеться – он хочет познакомить меня со своей женой и вообще показать мне Баку. Само собой, пробормотал я, буду очень рад. Значит, до завтра… И мы расстались, я кое-как добрался до номера и рухнул в постель.

Зазвонил телефон. Мне как раз снились большие, темные буровые вышки, вокруг которых я исполнял дикарский танец, – мою наготу прикрывал только прозрачный шифоновый шарф. Подумав, что этот звонок – просто чья-то неудачная шутка, я запустил в телефон подушкой. Голова раскалывалась. Телефон продолжал звонить. Звонил, как выяснилось, господин Добычай из германского посольства.

– Я по поводу вашего желания посмотреть на нефть, – сказал он, и его голос болезненно отозвался в моем ухе, как могло бы отозваться пустозвонство Генриха Гиммлера. – Если вы хотите добраться до одного из нефтяных промыслов в Каспийском море, – сказал господин Добычай, – вам необходимо прежде всего связаться с немецкой компанией глубокого бурения, Deutsche Tief ohr-AG. Но у вас все равно ничего не выйдет, это я вам заранее говорю. – Я поблагодарил его и положил трубку. Было девять часов утра.

Я не испытывал ни малейшего желания беседовать с господами из Deutsche Tief ohr-AG. Гораздо больше меня соблазняла другая перспектива: мчаться по Баку со своим новым другом, рокером Томом, на его «Харлее» и при этом слушать хиты группы Supermax. Я пошел в ванную, помылся и придирчиво ощупал нижнюю часть туловища. Будь я женщиной, я бы определенно решил, что источник боли – яичники. Я оделся и съел внизу, в буфете, превосходную овсяную кашу, после чего позвонил Тому, и мы с ним договорились встретиться вскоре у входа в мой отель.

Утро опять выдалось солнечным и теплым. Том, как и я, выглядел не лучшим образом. Но, тем не менее, я сел на заднее сиденье его «Харлея», и толпа местной ребятни завизжала от восторга, когда Том начал заводить мотор. Милиционеры, глядя ему вслед, только качали головами – потому что и у него на голове сиял стальной шлем, – он приветственно махал рукой, улыбаясь налево и направо, и вообще, похоже, был в приятельских отношениях чуть ли не со всем городом. Двое бомжей на тротуаре, согнувшись в три погибели, нюхали какую-то липкую дрянь, которую доставали из бумажных пакетиков, и стыдливо чесали осколками стекла свои шелудивые руки.

Мы остановились около «Института красоты», поднялись по ступенькам, и я, наконец, познакомился с Соби, женой Тома. Ей принадлежал этот единственный в Баку салон красоты, где, помимо прочего, можно было приобрести контактные линзы. Она, видно, тоже предпочитала одеваться только в черную кожу. И была очаровательна – я купил у нее пару неоново-желтых линз, модели Rave, после чего мы с ней распрощались, договорившись встретиться позже и вместе пообедать. Но прежде Том и Соби хотели показать мне бакинский базар, где можно килограммами покупать серо-голубую икру – азербайджанскую икру, лучшую в мире – гигантских иссиня-черных осетров и, разумеется, азербайджанские помидоры, которые тоже считаются одними из лучших в мире.

На базаре я увидал обещанных мне торговцев икрой, а еще – множество киосков для молодежи, в которых продавались полотенца «Боб Марли», старые наклейки MTV и футболки с лого Supermax, всех размеров. Несмотря на это, базар меня действительно впечатлил.

Том и Соби, как они мне рассказали – пока мы, усевшись на травке, поедали пластмассовыми половниками икру, – только что сняли один из первых в Азербайджане рекламных роликов для какого-то бакинского оператора мобильной телефонной связи: на огромной шахматной доске, где люди были фигурами, все эти фигуры, поскольку не имели мобильников, без толку суетились, передвигаясь с места на место, и только Дама, она же Королева, само собой, имела мобильный телефон и потому неизменно оказывалась в выигрыше. Том и Соби собирались попозже встретиться с каким-то азербайджанским поэтом и каким-то скульптором, хотели непременно познакомить с ними меня. Но был уже час, и, можете мне поверить, я совершенно выдохся.

Позже, в отеле, когда я лежал на кровати и, чтобы не думать о неизбежном (после такого количества икры) белковом шоке, пытался сконцентрироваться на монотонно-фашистской программе CNN, мне опять позвонил господин Добычай из германского посольства. Нет-нет, – сказал он, – с вертолетом у меня точно ничего не получится. Такой полет наверняка обошелся бы мне как минимум в 4000 долларов, но дело даже не в этом, он может заранее сказать: с моей затеей в любом случае ничего не выйдет.

В Баку нет никаких достойных упоминания немецких инвестиций. Германия как бы не замечает, что именно здесь уже начал разворачиваться самый перспективный бизнес грядущего столетия, и в этом смысле позиция германского посольства, на мой взгляд, весьма симптоматична. «Нет-нет, ничего не получится, у меня нет ни желания, ни соответствующих полномочий…» – похоже, именно с такими словами немцы намерены катапультироваться в следующее столетие. А если среди них и найдется свихнувшийся энтузиаст наподобие Тома, который вечно носится с самыми разными идеями, так он немедленно прослывет у своих соотечественников ребячливым прожектером, и люди солидные не будут принимать его всерьез.

Но ведь этот живой организм, Баку, если и жив еще, то именно благодаря таким безумцам. Потому что погоня за нефтяными лицензиями породила здесь уникальное явление, монокапитализм, то есть здесь все вертится вокруг одной только нефти, нефти и еще раз нефти. Чтобы местные власти поощряли общественную активность, чтобы они латали дыры в рыночной экономике или занимались другими подобными вещами – такое в Баку вообще немыслимо. Здесь, по всей видимости, все барыши достаются только одному клану – тому, что сплотился вокруг президента Алиева. Сын президента Ильхам занимает должность вице-президента СОКАРа, азербайджанского государственного нефтедобывающего концерна, который не без успеха пытается обращать себе на пользу противоречия между иностранными концернами – «Пеннцойл», «Унако», «Бритиш Петролеум» и «Лукойл». А казино в «Хаятте», как я узнал, и в самом деле прикрыли из-за президентского сынка. Игорные долги Ильхама Алиева составляют уже шесть миллионов долларов.

На другой день, около полудня, я встретился с Томом и Соби в каком-то дешевом ресторанчике – маленьком, темном и грязном. Вскоре к нам присоединился Махмуд Рустамов, выглядевший в точности так, как обычно представляют себе художника. Этот тщедушный, одетый во все черное человек, едва прослышав о том, что я журналист, заявил, что я должен немедленно обеспечить ему контакт с аукционом «Кристи» в Лондоне – или, на худой конец, с «Сотби». Он, мол, происходит из семьи, в которой все были художниками: и его дядя, и отец, знаменитый Аслан Рустамов, и родной брат, и даже двоюродный дедушка. Раньше, по его словам, скульпторам заказывали только гигантские бюсты Ленина, зато теперь каждый может заниматься настоящим искусством. Мне мои собеседники нравились. Все трое были интересными людьми, но не относились к себе слишком серьезно и не скрывали, что получают удовольствие от этой встречи.

Нам принесли обед: йогурт и помидоры, действительно невероятно вкусные, затем – незабываемые «бараньи ножки». Перед каждым из нас поставили горшочек с супом, в котором плавали круг застывшего жира и, в самом деле, кусок бараньей ноги. Мясо как таковое было мягким, подозрительно лиловым и очень легко отделялось от костей. Чтобы не оскорблять азербайджанского гостеприимства, я вскользь упомянул о своей принадлежности к секте кришнаитов; потом мы пили теплую водку за здоровье всех немцев, и всех «пешек», и Кришны, и никто, разумеется, уже не настаивал, чтобы я ел «баранью ножку», а еще позже, уже изрядно набравшись, мы отправились в Wild West [73]73
  Дикий Запад (англ.).


[Закрыть].

Wild West оказался большим деревянным строением на загаженном нефтью побережье у самого въезда в Баку, и выглядел он в точности так, как типичная забегаловка на западе Невады. Из отдельных кабинетов доносились вибрирующие голоса модных певцов – Долли Партон и Хэнка Сноу, украшением для стен служили повешенные крест-накрест скрипки, и русские кельнерши в красно-белых ковбойках приносили поджаренные на гриле сэндвичи по семнадцать долларов за штуку. Не помню точно, когда появился Юсиф, тот самый поэт. Он был одет в черный, отделанный тесьмой костюм и каракулевую шапку. На вид я дал бы ему лет 55, когда-то он перевел на азербайджанский стихи Германа Гессе и Генриха Гейне, а теперь собирался показать нам нефтяные промыслы. Нефтяные промыслы, наконец-то… Мы, нетвердо держась на ногах, спустились к морю, и Юсиф обвел рукой прибрежную полосу с неестественно потемневшим песком. Чуть дальше, прямо в воде, стояли ржавые детские качели и атлетического сложения русский, держась за верхнюю перекладину, подтягивался на руках.

Юсиф положил портфель на песок, покрытый черной коростой, встал напротив нас и начал декламировать Гессе – «…Всякий человек одинок…» [74]74
  Строка из стихотворения Гессе «Туман».


[Закрыть], – по-немецки. Пару лет назад, пояснил Юсиф, он был на посвященном Герману Гессе конгрессе в Кальве и там прочитал свой перевод этого стихотворения на азербайджанский, после чего ему хлопали в течение целой минуты, и он был так горд этим, что не смог сдержать слез.

Он много переводил, рассказывал Юсиф, а поскольку ему принадлежит, как он думает, самое большое в Баку собрание гэдээровской литературы, то ему случалось переводить и поэтов из ГДР. Еву Штритматтер, например, он не только перевел, но даже издал на азербайджанском, хотя сама она, скорее всего, об этом не знает; а уж читал он их всех: Гюнтера де Бройна, Анну Зегерс, «След камней» Эрика Нойча, Эриха Вайнерта – одного из самых известных и лучших восточногерманских поэтов, Ганса Фалладу, нашумевший исторический роман Курта Давида – «Тенггери, сын Черного Волка», ну и еще, разумеется, – Дитера Нолля, и роман Бруно Апица «Голые среди волков», и Гельмута Прейслера, и Акселя Шульце, и Юрия Брезана… Видимо, под воздействием липкого тумана, застилавшего мне глаза после теплой водки, я вдруг подумал, что это перечисление имен напоминает поминальную молитву в церкви – ходатайство перед Богом за канувшую в небытие литературу Восточной Германии. Дитер Нолль – кто это? А Гельмут Прейслер?

Налетел ветер, закружился вокруг тощих, голенастых ног Юсифа. Том опустился на корточки, отпил глоток виски из фляги и принялся чертить палочкой круги на песке.

– Я вот уже 23 года слушаю «Немецкую волну», – гордо сказал Юсиф, последний из немцев-могикан; и взгляд его устремился вдаль, поверх Каспийского моря, к буровым вышкам – тем самым, до которых ни ему, ни мне никогда не добраться; но тут до моего сознания, наконец, дошло то, что я смутно ощущал с самого начала: не это главное.

Мои азербайджанские друзья отвезли меня на своей «волге» в аэропорт, за сорок километров. По дороге мы пронеслись на полной скорости мимо Monsieur Bricolage, нового французского рынка стройматериалов. Говорят, когда по азербайджанскому государственному телеканалу – единственному в Баку, помимо RTL, – показывали церемонию открытия этой фирмы, президент Алиев, которому принадлежит большая часть ее акций, выслушивал объяснения по поводу каждого винтика, и такие сцены показывали крупным планом. После чего дела у Monsieur Bricolage пошли очень даже хорошо. И точно так же, подумалось мне, будет решаться судьба местных нефтяных промыслов, если только во все это не вмешаются русские.