Текст книги "Карта мира (сборник)"

Автор книги: Кристиан Крахт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Египетская фанера
Визит в Каир. 2006

Сверкание дельты Нила под крылом, посадочная полоса цвета охры, солнце, планета пустынь, Арракис [21]21
  Арракис – вымышленная песчаная планета из серии научно-фантастических романов Фрэнка Герберта «Хроники Дюны». Третья планета системы Канопуса. Название производится от арабского (ar-râqi) – «танцор». Имеет два спутника.


[Закрыть], пережженная умбра египетской зимы, прибытие в Каир, медленное выруливание самолета Egypt Air, аэропорт, облицованный желтой плиткой, неоновое освещение, препостмодернизм, «Дюна» Дэвида Линча [22]22
  Дэвид Кит Линч (р. 1946) – известный американский кинорежиссер и сценарист. Видный представитель американского независимого кинематографа. В 1984 г. создал фильм «Дюна» по сюжету фантастического эпоса Ф. Герберта.


[Закрыть].

Мужчины на таможне, они те же, что и тогда, их черные мундиры из грубой шерсти, кожаные ремни, обтягивающие могучие животы, бритые черепа, бороды, сонный, абсолютно равнодушный взгляд в паспорт, рутинная тяжеловесность штемпеля, опускающегося с лязгом на две приклеенные марки, одну оранжевую, другую зеленую – все в точности так, как тогда, пятнадцать лет назад.

Присев в гостинице «Фламенко» на край постели, я попытался, в некоторой растерянности, упорядочить игру воображения. В ванной глядел в зеркало. Несколько раз прошептал: «Арракис», «пустынная планета». Вечером попробовал по телефону договориться с кем-нибудь из Гете-института, чтобы поужинал со мной. Но у всех уже, к сожалению, были другие планы, поэтому я поехал один в отель «Виндзор», что находится на другом берегу, в Эзбекии. Тотчас же вспомнились давно позабытые, как казалось, слова: malesh, alatoul, min fadlak, wah bessamacht, shokran [23]23
  Арабские слова (египетский диалект), записанные латиницей. Мalesh – «ничего», «ерунда», «ладно», призыв не беспокоиться; alatoul – может означать как «прямо» (указание пути), так и «постоянно, все время»; min fadlak – обращение «будьте любезны»; wah bessamacht – искаж. lau samaht – «будьте добры»; shokran – «спасибо».


[Закрыть]. Опять эти красивые черно-белые такси, «Пежо 504», эти изношенные от времени, никогда не латаемые интерьеры – над задним сидением вмонтированы сверкающие голубым светом неоновые лампочки, которые для глядящего с обочины дороги превращают такси в аквариумы, едущие сквозь каирскую ночь, а пассажиров при светло-голубом освещении – в толстых золотых рыбок, плывущих по артериям города.

Шария-аль-Альфи, прежде вдоль и поперек изъезженная, темная, грязная, таинственная и, чтобы возразить Эдварду Саиду [24]24
  Эдвард Вади Саид (1935–2003, англ. Edward Wadie Said) – американский интеллектуал арабского происхождения. Профессор Колумбийского университета. Был президентом Американской лингвистической академии. Член Американской академии наук и искусств, Королевского литературного общества, Американского философского общества. Литературовед, историк литературы, литературный и музыкальный критик, пианист. Культуролог, автор знаменитой книги «Ориентализм», жестко критикующей западные воззрения на Восток и обвиняющей западную науку в идеологической поддержке и оправдании колониализма.


[Закрыть], именно поэтому абсолютно восточная – теперь, спустя годы, это ярко освещенная пешеходная зона, и уже не понять, находится ли она в Копенгагене, Окленде или Стамбуле.

В знаменитом, обшитом деревянными панелями баре отеля «Виндзор», в котором со времени моего последнего приезда пятнадцать лет назад вообще ничего, к счастью, не изменилось, утонув в кресле, полтора часа читал фундаментальный труд Атанасиоса Бастекиса о христианском православии. Не знал не только того, что литургии египетской коптской и русской православной церквей очень похожи, но и что в изображении, которое коптский художник и русский иконописец наносят на дерево или золото, действительно живет Бог. По стенам развешены вставленные в рамки фотографии странствующего по свету комика Майкла Палина [25]25
  Эдвард Майкл Палин (р. 5 мая 1943 г.), английский комедийный актер, писатель и ведущий телевизионных программ.


[Закрыть], ухмыляющегося. Нубийский владелец бара неторопливо и благоговейно вытирает светлой тряпкой пивные бокалы.

В половине седьмого, ненадолго задремав над фундаментальным трудом Бастекиса, внезапно очнулся, расплатился за бокал пива Stella и, скорее от усталости, чем от скуки, отправился на ту сторону, в «Рамзес Хилтон». Исследованию тамошнего казино помешало скопление людей, по происхождению преимущественно из Восточной Европы и Черной Африки, совершенно очевидно какая-то секта, чей вождь устроил на четвертом этаже «Рамзес Хилтона» обильный по-восточному стол с холодными закусками. Взяв тарелку, последовал первому правилу вторжения на чужую пирушку: никогда не стоять на месте. Брать еду, брать напитки, улыбаться, накручивать круги, кушая и выпивая на ходу.

При этом безуспешно пытался расшифровать надписи на пластиковых карточках, прикрепленных к лацканам членов секты. Секта или неправительственная организация? Там было написано: «Открытое общество» и «Украина», «Болгария», «Кения», «Ботсвана». На столе стояли фрикадельки из ягнятины, шпанокопита [26]26
  Пита – пирог, лепешка, одно из любимых блюд на Ближнем Востоке и в Греции. Спанакопита, или шпанакопита (σπανάκι «шпинат» + πίτα «пирог»), классически готовится с сыром фета и яйцами.


[Закрыть]и сатайский цыпленок [27]27
  Блюдо тайской кухни. Маринованное и надетое на шампур мясо обжаривается на медленном огне. Подается с арахисовым соусом.


[Закрыть], к этому – египетское красное вино марки «Обелиск». Второе правило при вторжении на чужую пирушку: нигде долго не задерживайся. Еще раз отведал фрикаделек из ягнятины, потом – снова на улицу, в ночь, на такси, «пежо», к себе в гостиницу. Под нильскими мостами, как черви пустынь, плывут моторные лодки.

В кулуарах отеля «Фламенко» встретил Халеда Аббаса, который издает арабскую антологию под заголовком «Новые рассказы из Германии». Он походит на упрощенную версию Максима Биллера [28]28
  Максим Биллер (р. 1960, Прага) – немецкий писатель, бард и журналист. Жил в Мюнхене, в настоящее время живет в Берлине. Ведет сатирическую колонку в воскресном выпуске газеты «Франкфуртер Альгемайне». Максим Биллер как характерный персонаж Мюнхена упоминается в романе Кристиана Крахта Faserland.


[Закрыть]. Вместе в «Греческом клубе Каира», второй ужин. Мы говорим о блоге Томаса Бруссига [29]29
  Томас Бруссиг (р.1965) – один из самых известных писателей Германии. Бруссиг родился в Восточном Берлине. Окончив школу, работал грузчиком в мебельном магазине, смотрителем в музее, портье в отеле. После объединения Германии поступил в университет, изучал социологию и драматургию. Первый же роман «Герои вроде нас» (1995, русский перевод фрагмента романа Михаила Рудницкого, см. «Иностранная литература» № 11, 2004) принес ему всемирную славу. Вторая книга Бруссига, повесть «Солнечная аллея» (1999, русский перевод Михаила Рудницкого, 2004) блистательно подтвердила репутацию автора как изобретательного, остроумного рассказчика. За нее писатель был удостоен престижной премии им. Ганса Фаллады.


[Закрыть], который читается всеми с огромным интересом; он, то есть Бруссиг, получивший годичную стипендию Гете-института, выступает тут в роли городского летописца Каира в форме ненавязчивой, легкой беседы повествует о своих переживаниях в шестнадцатимиллионной египетской столице.

К нам подсаживается Ахмед Ибрагим со своей женой, они заказывают греческим официантам пиво Stella и хумус. Те снуют по всему просторному залу, украшенному лепниной и вентиляторами на потолке; кельнеры с черными бабочками и в белых кителях, они отряхивают белыми полотенцами черные брюки, они – левантийский, эгейский, мальтийский, ливанский вариант средиземноморской экспансивности.

Достал из сумки журнал Der Freund [30]30
  Der Freund (друг, нем.), авангардный арт-журнал, который Крахт с друзьями издавал в начале 2000-х годов. Всего вышло 8 номеров. Редакция журнала базировалась то в Непале, то в Таиланде, то есть там, где жил сам Крахт, к которому приезжали контрибьюторы и авторы. Сайт проекта www.derfreund.com


[Закрыть], с портретом Моше Даяна на обложке. Халед рассказывает, что раньше, когда он был маленьким, родители использовали Моше Даяна в качестве страшного пугала. «Если ты все не съешь, то приедет Моше Даян на танке и тебя заберет». Маленький Халед всегда все съедал.

Халед и его друг Ахмед недавно основали литературное агентство «Сфинкс», первую панарабскую институцию такого рода. Рассказываю им о журнале Bidoun [31]31
  Bidoun – ежеквартальное издание, основанное в 2004 г. в качестве идейной платформы и открытого форума для обмена мнениями, диалога по вопросам искусства и культуры стран Ближнего Востока.


[Закрыть], для которого пишут несколько моих друзей, это панисламский – теоретический, глянцевый иллюстрированный журнал левой ориентации, который даже недоумевающим датчанам, ведущим себя так, словно защита требуется Вольтеру или Энценсбергеру [32]32
  Ханс Магнус Энценсбергер (Enzensberger, родился в 1929), немецкий писатель. Ему свойственна политическая злободневность, сочетающая документ и исторические реминисценции с тяготением к гротеску, эпатажу, приемам модернизма в сатирических стихах (сборник «Защита волков», 1957), пьесах «Допрос в Гаване» (1970), «Гибель „Титаника“» (1978). Автор литературно-критических эссе.


[Закрыть], а не всего лишь нескольким безобразным рисункам, мог бы сообщить, что арабский мир населен отнюдь не только обутыми в сандалии «шейхами террора».

Красный коридор, зеленый коридор, свисающие провода, это прогрессивное разрушение архитектуры, Париж после атомной бомбардировки, нейтронизированный Осман [33]33
  Имеется в виду барон Жорж Эжен Осман (Georges Eugéne Haussmann, 1809–1891), французский градостроитель, член Академии изящных искусств, префект департамента Сена, перестроивший в середине XIX века Париж. Барон Осман проложил бульвары и перепланировал более 60 % жилых зданий. Он во многом и создал знакомый нам облик города.


[Закрыть]. Я всегда хотел прийти сюда, еще тогда, в период первой войны в Заливе. Когда кувейтцы прятались тут, в Каире, они устраивали шумные застолья в гостинице «Замалек» и ждали освобождения Кувейта, в то время как Халед, по его словам, в качестве египетского офицера был на фронте, в Саудовской Аравии, вместе с французами и американцами.

Затем позднее с Юлией Франк [34]34
  Юлия Франк – молодая немецкая писательница, родилась в Восточном Берлине и в 1978 году с семьей переехала на Запад. Сложностям жизни иммигранта посвящен ее первый, переведенный также на русский язык роман «На реках вавилонских». М., «БСГ-пресс», 2004.


[Закрыть], молодым немецким писателем Яном Дреесом, Халедом Аббасом и Ахмедом Ибрагимом курили кальян в каком-то кафе. Разговор заходит о messies [35]35
  Messie – немецкое слово, образованное от английского mess (беспорядок, путаница). Означает человека, страдающего от психологической болезни силлогомания (патологическое накопительство).


[Закрыть]– людях, которые наряду с манией собирания обладают еще и патологическим свойством сохранять все собранное: пустые стаканчики из-под йогурта, старые выпуски «Шпигеля» или другие подобные вещи, которые они потом упорядочивают по какой-то понятной только им системе. Юлия Франк безуспешно пытается убедить нас в том, что замечательный Генри Дарджер [36]36
  Генри Дарджер (1892–1973) – американский художник-иллюстратор и писатель. Его иллюстрации к собственной книге являются одними из наиболее известных образцов искусства аутсайдеров, или «Ар брют».


[Закрыть], один из самых крупных художников столетия, тоже был messie. В 1973 году Дарджер был найден мертвым в своей чикагской квартире посреди собранной им коллекции вещей, включавшей дело всей его жизни – великолепно иллюстрированный от руки роман в тридцать тысяч страниц, который он никому не показывал. Юлия Франк иногда бывает приятной.

Еще позже вечером, на одном приеме, познакомился, наконец, с Томасом Бруссигом. У него редкие волосы, и он, как кажется, намеренно говорит с восточно-берлинским акцентом. Сказал ему, что испытываю перед ним страх. На вопрос, почему же я испытываю страх, отвечал очень путано, рассказал о Дюне, о планете пустынь, о Spice Melange [37]37
  Spice Melange – смесь специй (англ.).Аллюзия на вышеупомянутый роман Фрэнка Герберта «Хроники Дюны». Смесь специй, которая обычно именуется просто как «приправа», естественно, готовилась для передачи всего спектра наркотических веществ, на протяжении тысячелетий образующих основы торговли и технологического развития во вселенной, где находится планета Арракис.


[Закрыть], о Third Stage Navigator [38]38
  «Навигатор третьей стадии» (англ.).Речь опять идет о «Хронике Дюны», где существует Гильдия штурманов (навигаторов) космических перелетов. Кроме того, на альбоме Билла Ласвелла Oscillations есть композиция под таким названием.


[Закрыть]и о «коробке болей» сестер ордена Бене Гессерит [39]39
  Бене Гессерит – женский монашеский орден (община) в вышеназванном романе.


[Закрыть]. Бруссиг говорит: «От вас ведь тоже никто б такого не ожидал – Кристиан Крахт, который не пьян». Это уже, так сказать, из области токсикологии. О боже! Потом взял прозак [40]40
  Флуоксетин феноксипропиламина гидрохлорид. Самый сильный и самый популярный антидепрессант. Таблетки отпускаются по рецепту врача. Только в США прозак регулярно употребляют около 30 млн человек.


[Закрыть], предложенный Яном Дреесом. Спустя некоторое время страх отступил.

Мой издатель Мохаммед Хашем подвыпил, на нем были короткие брюки, белая рубашка, верхняя пуговица на которой застегнута, в нагрудный карман вложены три шариковые ручки. Очки у него, как у Майкла Дугласа в фильме ‘Falling Down’ [41]41
  В русском прокате «С меня хватит».


[Закрыть]; одна дужка подклеена сбоку липким пластырем. Он рассказывает жене Томаса Бруссига о том, что вынужден печатать свои книги исключительно в Могадишо, в разрушенном гражданской войной Сомали, там же, разумеется, – и антологию «Истории из Германии» Халеда Аббаса. Жена сбита с толку, Томас Бруссиг сбит с толку. Я предлагаю им прозак.

Разговаривал с Фаузи Солиманом, высоким старым каирским кинокритиком, и, обнаружив у него слабость к мюзиклам на хинди, пригласил его в Непал, чтобы посетить вместе массив Гималаев, тибетские храмы и ненадолго заглянуть к маоистам. Халед Аббас раздавал из пакетика «медвежонков» Haribo [42]42
  Haribo – известная немецкая фирма по производству кондитерской продукции. Самый популярный товар – жевательный мармелад в виде медвежонка.


[Закрыть].

Ахмед Ибрагим и его жена поставили диск Dead Can Dance, представляющий собой разновидность гот-музыки восьмидесятых годов, с названиями песен вроде ‘Spleen and Ideal’ или ‘Within the Realm of a Dying Sun’; они танцевали под эту музыку в полутемной квартире длинный характерный танец, освещенные одной-единственной свечой. Вспомнил о Юсефе Хаине, классике египетского кино, который недавно на вопрос, как выглядит преисподняя, ответил: «Приблизительно как Египет». Что правда – то правда.

Как боодкх появился на свете и зачем
Посещение Монголии. 2003

Национальное блюдо монголов – сурок. Как швейцарцу, мне хорошо знаком этот маленький, пушистый зверек коричневого цвета – в детстве, забравшись в горы выше границы лесов в Бернском нагорье, я часто смотрел в перевернутый старенький полевой бинокль, как он стоял неподалеку от своей норки и наблюдал за всем, поджав короткие лапки, и, почуяв опасность, издавал сквозь длинные передние зубы долгий пронзительный свист, чтобы затем стремительно юркнуть в убежище, обратно к своим сурочьим детям.

Недавно, много лет спустя – наводя у себя порядок – я нашел листок, на котором кто-то записал мне, как готовится монгольское национальное блюдо. Я давно уже позабыл об этой записке, даже название блюда выпало у меня из памяти – но когда я снова прочитал монгольское слово, оно невольно ожило у меня под мозговой оболочкой, волосы на руках встали дыбом, и я стал все снова и снова тихо повторять про себя слово, как будто это было заклинание: «Боодкх, боодкх». Само приготовление было скорее похоже на языческий ритуал, возникало ощущение, будто таким образом рассеивались какие-то очень древние, злые чары, будто один одноглазый шаман через дыру в континууме времени и пространства говорил другому. На листке было написано:

[Рецепт боодкха

Поймайте и убейте сурка. Лучше всего взять топор и ударить сурка между глаз, затем перережьте ему горло. Теперь оторвите голову, а тело где-нибудь повесьте.

Острым ножом осторожно снимите с сурка шкурку. При этом постарайтесь нигде не проткнуть кожу. Разломайте животному кости и удалите их фрагменты и внутренности из кожной оболочки, извлекая все через отверстие в шее (там, где отсутствует голова). Если вы все сделаете правильно, перед вами будет лежать нечто вроде кожаного мешочка без меха.

Теперь внутренности, жир и мясо надо мелко нарезать на доске и – по вкусу – хорошо посолить и нашпиговать чесноком. Это ваша начинка. Теперь положите в кожаный мешочек горячие камешки, после этого ещеслой начинки, затем снова несколько горячих камешков, и так до тех пор, пока боодкх снова не станет полным. В заключение, вы можете влить в него еще полбутылки водки, однако согласно традиции в этом нет необходимости.

Теперь снова зашейте наверху у шеи наполненный, горячий кожаный мешочек, используя леску либо проволоку. Традиционно боодкх жарится до готовности приблизительно четверть часа на пламени газовой горелки, пока его кожа почти не почернеет – это лучший способ сохранить вкус. Боодкха лучше всего кушать горячим – в холодном на вкус слишком много масла. Горячие, жирные камни, которые вы вместе с мясом извлекаете из боодкха, во время еды нужно перекладывать из руки в руку – это очень полезно для вашего кровообращения.

Охотничий сезон на сурков продолжается только с 15 июля до 15 сентября. Внимание: сурок (как и почти все грызуны в Монголии, прежде всего суслик) являются в это время разносчиками бубонной чумы – против нее помогает тетрациклин, принимаемый орально, или стрептомицин, введенный внутримышечно. Оба антибиотика трудно достать в Монголии.]

Я решил сразу ехать в Монголию. Нет, не сразу, я хотел поехать поездом, медленно вкатывая в страну, как несколько лет назад это сделал и описал в своей книге «Полет без крыльев» известный журналист Тициано Терцани. Транссибирская железная дорога тянется от Пекина до Москвы, и при этом экспресс делает остановку в Улан-Баторе – однако в Пекине я не достал билета на поезд, поэтому мне пришлось лететь.

Увиденная сверху, из окна самолета, Монголия представлялась большим зеленым ничто. Бесконечные луга сменялись бесконечными лугами. Там, внизу, совершенно ничего не было, лишь ленивая, сочная зелень. Терцани так писал о Монголии: «Что эта монотонность дает духу? О чем может грезить народ, который живет, любит и умирает в этой однообразной вселенной – кроме как о демонах?» О боодкхе, подумал я, о сурке.

Во время медленного снижения на летное поле Улан-Батора внизу можно было разглядеть крошечные белые грибы. Молодая американка, сидевшая в самолете рядом со мной, объяснила мне, что это «гер» – юрты, большинство монголов живут в таких круглых белых юртах, сама она тоже. Она, по ее словам, преподает в маленьком поселении из юрт на границе с Казахстаном. Чтобы добраться туда из Улан-Батора, нужно тридцать часов ехать на автобусе. На ней был джинсовый комбинезон, левый глаз прикрывал черный клапан, и, разговаривая со мной, она делала руками такие движения, словно месила что-то. Ее правый, сияющий глаз светился голубизной.

Она – сотрудница американского Корпуса мира, придуманного Джоном Ф. Кеннеди государственного объединения молодых людей, сказала она, которые после получения аттестата зрелости или учебы в институте обязуются за небольшую зарплату два года исполнять благотворительную работу где-нибудь в мире. Я думал о бездельниках-хиппи, о брюзгливых критиканах и вечных студентах в Европе, молчал и попивал апельсиновый сок.

Сам Улан-Батор похож на раскинувшийся между невысокими грядами зеленых гор симпатичный Восточный Берлин. Светило солнце, небо цвета прусской лазури было безоблачным. Кварталы окраин состояли из плотно друг к другу придвинутых белых гер – дорога из аэропорта в город вела мимо этих юртовых скоплений, затем ряд за рядом следовали панельные строения, угольная ТЭЦ, выбрасывавшая в небо темно-коричневый дым, и, наконец, центр города, приятно для взора раскинувшийся вокруг площади, площади Сухэ-Батора. Тициано Терцани писал об Улан-Баторе, что он почувствовал себя пребывающем «в игрушечном городе, который великодушный отец в знак своей любви подарил сыну на Рождество».

Он был прав – здесь имелась пара оперных театров и музеев в русском стиле рубежа веков, кварталы четырехэтажных, напоминающих польские, зданий с хорошими квартирами и несколько постмодернистских уродин из зеркального голубого стекла. Отступившая советская власть, такое создается впечатление, оставила Улан-Батор в одном из тех детских калейдоскопов, в котором опрятно организованный мир отражает в вогнутой зеркальной сфере только себя самого, оставила одного в детской комнате, после того как родители уже ушли спать.

И здесь, стало быть, я могу попробовать боодкха, подумал я, прося таксиста отвезти меня в самый лучший ресторан. «Боодкх, боодкх», – бормотал я. Со мной был только легкий багаж.

Ресторан «Ханский трактир» оказался, собственно говоря, живописным пивным садом – на деревянных скамьях, какие знакомы мне по пивному саду на Венской площади в Мюнхене, перед внушительными кружками пенного пива сидели монголы и на своем богатом согласными, мелодичном языке попеременно говорили то по мобильному телефону, то с соседями по столу. На длинном деревянном столе лежало несколько вскрытых коробок Toffifee [43]43
  Toffifee – конфета из шоколада, карамели, орехового нуга-крема и целого лесного ореха, продукт фирмы August Storck KG, немецкого производителя кондитерских изделий.


[Закрыть]. Время от времени один монгол крепко хлопал другого ладонью по спине. Монголы были очень большими. Все они выглядели как швейцарские борцы вольного стиля. На деревьях щебетали птицы. Я присел к столу.

– Простите, что прерываю вас, – произнес я по-английски.

– No understand. You speak German? [44]44
  Не понимаю. Вы говорите по-немецки? (англ.)


[Закрыть]– спросил один из них. На нем была маленькая шапка, хотя стояла изрядная жара. Выяснилось, что все говорили по-немецки – они изучали в ГД Р машиностроение. Несколько человек, высоко подняв руки, изобразили клубок и прокричали: «Братство!», «Социалистическое братство!» и «Добро пожаловать в Монголию!» – а потом все они подняли бокалы с пивом. Монгол в шапке пододвинул мне полный бокал: дескать, я должен с ними выпить.

– Что вы делаете в нашей прекрасной Монголии? Бизнез? Дела? – поинтересовался один из монголов. На нем был распахнутый у ворота белоснежный тренировочный костюм из аэростатного шелка, а под ним ничего, так что был виден его загорелый, могучий живот.

– Я турист. Мне бы очень хотелось отведать боодкха, – сказал я.

– Чего-чего?

– Боодкха.

– Боодкха?

– Да, боодкха.

– А-а-а – боодкха!

На их лицах теперь разлилось выражение крайнего восхищения; одни зачмокали, другие поднесли ко рту два пальца и облизали их, человек в шапке потер себе живот.

– Боодкх делает нас сильными!

– Боодкх придает нам энергии!

– И прежде всего обостряет зрение.

– Но вы должны поесть его до сентября, пока сурок не набрал зимнего жира!

– Нет, нет! Только в сентябре он по-настоящему вкусный и масляный!

– Неправильно! Если мясо слишком жирное, оно становится терпким и плохо пахнет!

– Что ты сказал? – спросил человек в тренировочном костюме.

– А ну-ка, повтори! – произнес другой и схватил третьего за шею.

Казалось, они позабыли, что я еще нахожусь здесь.

– Прошу прощения, хм-м, его готовят на газовой горелке? – спросил я.

– Да, совершенно верно. Это правильный способ жарки. Используют газовую горелку.

– А как быть с бубонной чумой? – продолжал я расспрашивать. Мужчины засмеялись и замахали руками.

– Только трусы и китайцы боятся бубонной чумы, – сказали они.

– А в каком же ресторане я могу теперь попробовать боодкха? – спросил я. Здесь, в «Ханском трактире», имелись только немецкие блюда – в красиво оформленном меню значились курица под соусом карри и шницель, гуляш со сливками и телячьи сосиски, гавайский тост, запеченный камамбер с брусникой и Toffifee.

– Сурка вы получите, только отправившись за город, в сельских юртах, – сказал монгол в шапке – звали его Дажравдан. – Мы можем завтра для вас это организовать. У вас уже есть какие-то планы на сегодняшний вечер?

– Собственно говоря, нет.

– В таком случае пойдемте со мной на Народный стадион, там состоится концерт. Вы – мой гость.

– Да, с удовольствием, почему бы нет. А что это за концерт?

– Сегодня вечером выступает диджей Бобо.

Итак я со свои новым монгольским другом Дажравданом отправился на концерт диджея Бобо в Улан-Баторе.

Очень рано утром на следующий день рядом с моей кроватью в гостинице зазвонил телефон. Вечер получился очень жесткий. Дажравдан настаивал, чтобы мы литрами пили ферментированное кобылье молоко, а также танцевали под каждую мелодию швейцарского танцевального жокея. На концерт явились около восьми тысяч монголов, и воодушевленный рев голосов, когда Бобо на сцене представлял свои несколько странные вещи, был оглушительным. Будильник показывал без четверти шесть. Голова у меня трещала.

– Алло?

– Мой друг, – это Дажравдан. Спускайтесь, пожалуйста, в вестибюль. Я нанял машину.

– В такой час?

– Да, разумеется. Посмотрите, пожалуйста, в окно!

Я встал, завернулся в гостиничную простыню и вышел на балкон. Солнце стояло уже высоко в небе – дни короткого монгольского лета были длинными и жаркими. Внизу во дворе гостиницы стоял Дажравдан перед «мерседесом» баклажанного цвета и махал мне рукой. Рядом с ним, покуривая трубку, стояли еще более крупный мужчина и очень маленькая, ужасного вида женщина.

– Выходите, поедем кушать боодкха! Спускайтесь же! – прокричал он мне.

Дажравдан потряс мне руку, а потом так увесисто хлопнул меня по плечу, что я едва не свалился. Он представил мне только водителя, который выбивал трубку о каблук своего левого армейского сапога, и затем госпожу Отгонбайер, которая, мол, доставит меня в сельскую местность для кушанья боодкха. Сам же он, по его словам, не мог, к сожалению, к нам присоединиться, поскольку что-то с кобыльим молоком оказалось неладно, а что именно, он и сам толком не понимал.

Сиденья «мерседеса 190» были покрыты белыми пятнами, левая фара выбита. Впереди сел водитель, звали его Батта. Рядом с ним разместилась госпожа Отгонбайер, а сзади – я. Мы проехали через пригороды, застроенные панельными домами, которые в свете утреннего солнца светились желтым и белым. У бордюров сидели маленькие мальчишки, уткнувшие носы в полиэтиленовые пакеты с растворителем, и махали нам.

– Это пригороды, – сказала госпожа Отгонбайер и указала на пригороды.

Я сделал неудачную попытку пошутить и указал на нюхающих мальчишек:

– А это плоды социализма.

– Хмм, – произнесла госпожа Отгонбайер. Она была служащей полугосударственного туристического бюро «Юулхин» и решительной экскоммунисткой. У нее были короткие черные волосы, а на носу – бифокальные очки, которые она снимала, когда говорила, обернувшись на заднее сиденье, чтобы придать своим словам выразительность. В коммунистический период она изучала металлургию в Екатеринбурге – тогдашнем Свердловске – а вот теперь стала экскурсоводом.

– Это, пожалуй, скорее плоды капитализма. Раньше ничего подобного не было, – сказала она серьезно.

– Хмм, – произнес я.

Мы выехали из города, и внезапно окрест нас раскинулся широкий, распахнутый сельский простор. Стада коз паслись на обочине, на горизонте виднелись очертания верблюжьего табуна, который неторопливой рысью исчезал за пологими зелеными холмами.

Батта, шофер, запел песню. Из его горла исходили странные звуки – высокий тон одновременно с гулким, низким тоном. Госпожа Отгонбайер объяснила, что это монгольский хеемий, гортанное пение. Батта пел песню о двух пастухах, которые полюбили одну и ту же женщину; это одна из тех песен, сказал он, какие поются во время долгих, монотонных поездок, чтобы не задремать. Звучала песня удивительно красиво, но очень однообразно и гипнотически. Я заложил пальцем страницу биографии барона фон Унгерн-Штернберга [45]45
  Барон Роберт Николаус Максимиллиан (Роман Федорович) Унгерн фон Штернберг (Унгерн, Унгерн-Штернберг; нем. Robert von Ungern-Sternberg; 1885–1921), участник Белого движения, диктатор Монголии. С 1908 г. служил в Забайкальском казачьем войске (хорунжий). В 1913 г. вышел в отставку и уехал в Монголию, затем вернулся к семье в Ревель. С началом Первой мировой войны служил во 2-й армии генерала от кавалерии А. В. Самсонова, был ранен, но плена избежал. Впоследствии дослужился до есаула, командира сотни. В августе 1917 г. Унгерн вместе с есаулом Г. М. Семеновым был направлен в Забайкалье с целью формирования добровольческих частей. В Гражданской войне принимал участие на стороне Белого движения, командуя Инородческой конной дивизией (позднее – Туземный конный корпус, Азиатская конная дивизия) в войсках атамана Семенова в Забайкалье. Генерал-майор (октябрь 1918 г.), генерал-лейтенант (не ранее 1920 г., реальность производства в этот чин сомнительна). Награжден Георгиевским крестом Особого Маньчжурского отряда. В 1920 г. Азиатская конная дивизия генерал-лейтенанта Унгерна выступила в сторону столицы Внешней Монголии Урги (ныне – Улан-Батор), занятой китайскими республиканскими войсками. В руках у китайцев на положении заложника находился духовный и светский правитель Внешней Монголии – Богдо-гэген. Унгерн направил на его спасение отряд особого назначения, который и выкрал пленника из города, занятого десятитысячным войском противника. После этого был осуществлен штурм, закончившийся освобождением Урги в феврале 1921 г. Богдо-гэген присвоил Унгерну титулы цин-вана (сиятельного князя) и хана (обычно доступный лишь чингизидам по крови), со званием «Возродивший государство великий батор, командующий». После этого Унгерн сосредоточил в своих руках фактически всю полноту власти в Монголии. В 1921 г. был захвачен в плен красными и расстрелян. Богдо-гэген, после получения известия о казни Унгерна, повелел служить молебны о нем во всех дацанах и храмах Монголии.


[Закрыть]и заснул.

Батта, который раньше был водителем танка в монгольской армии – «танкистом» [46]46
  В оригинале – по-русски.


[Закрыть], как он выразился, тоже опять и опять начинал клевать носом. Тогда мерседес, покачивая, вело то вправо, то влево, время от времени он вскидывал голову, несколько минут пел горлом следующую песню, затем глаза у него опять слипались.

– Будьте, пожалуйста, осторожны. – Я внезапно совершенно проснулся. Мы как раз проезжали по какому-то мосту, под которым валялся джип – он перевернулся. Водитель, видимо, задремал.

– Я только делаю вид, что сплю, – сказал Батта.

– А зачем вы так делаете?

– Не беспокойтесь, пожалуйста, – сказал Батта. – Я был танкистом.

– Но танк, тот ведь везде проедет, а автомобиль нет. Автомобиль может и перевернуться.

Теперь нам пришлось поддерживать Батту в бодрствующем состоянии. Солнце выжигало зеленую степь, мы ехали на скорости восемьдесят километров, мелкая саранча запрыгивала в открытые окна.

– Госпожа Отгонбайер, скажите же, наконец, что-нибудь по этому поводу, – сказал я.

– По-моему, мы ненавидим китайцев, – сказала госпожа Отгонбайер и снова заснула.

Батта извлек из полиэтиленового пакета кассету, вставил ее, и внезапно все снова проснулись – это были знаменитые хиты Boney M. Батта, госпожа Отгонбайер и я начали подпевать, и так мы катили километр за километром по бесконечному монгольскому простору, хором распевая ‘Ra-ra-Rasputin’, ‘Ma Baker’, ‘Sunny’, ’Hooray! Hooray! It’s a holi-holi-day!’ ‘Rivers of Babylon’. Что-то в мировых хитах Франка Фариана монголам, похоже, явно очень нравилось. Я попытался объяснить обоим, что в действительности все песни Франку Фариану напели две домработницы из Саара, нет, что весь сборник – мошенничество, однако запутался в своих объяснениях, и, в конце концов, Батта и госпожа Отгонбайер, потеряв интерес, махнули на все рукой.

Оба в огромных количествах кушали Toffifee, а в это время мы проезжали мимо полицейского заграждения, которое, однако, контролировало только движение в другом направлении, обратно в Улан-Батор. За ограждением стояли также несколько мужчин в медицинских халатах и в масках. Я оглянулся было на них, но мы отъехали уже слишком далеко.

– Что же тут контролируют полицейские? – спросил я.

– Ах, наверное, опять какая-нибудь болезнь вспыхнула, – жуя, проговорила госпожа Отгонбайер полным Toffifee ртом.

Гораздо позже, уже почти под вечер, мы достигли стоянки, скопления белых юрт. Припарковав «мерседес» на окраине, мы направились к шатрам. Мне лично была выделена большая, красивая юрта, внутри царила приятная прохлада. Юрты были изготовлены из войлока, так что летом они охлаждали, а зимой – грели. Я выпил захваченную из Улан-Батора диетическую колу, уселся у входа в свой шатер и наблюдал, как солнце медленно опускалось все ниже, погружая пастбища в золотой свет. Ко мне прибрела маленькая черная коза, я дал ей диетическую колу и немного мягкого сыра, случайно оказавшегося при мне.

Я размышлял о чудесных взаимосвязях в мире, о том, что посреди этой центрально-азиатской степи я кормил монгольскую козу швейцарским сыром; сыр был произведен, так сказать, ее сородичами, теперь великий круг молочных продуктов сомкнулся – все, так мне вдруг показалось, было друг другу родственно, близко, доверительно и всегда оставалось частью нерасторжимого целого, и когда я предавался таким думам, к моему шатру подошел Батта и спросил, хочу ли я увидеть боодкха уже теперь, сегодня же вечером.

Он привел с собой молодого пастуха, представившегося мне Арумбалтом. Мы вместе отправились к юрте Арумбалта, и я познакомился с его женой и маленьким сыном, которого родители, как ни странно, нарядили в девичью одежду – на шее маленькое ожерелье из пластиковых жемчужин, платьице и серьга в ухе.

Мы пили ферментированное кобылье молоко, вкус которого немного отдавал солью и углекислотой, и ели маленькие, хрустящие, очень твердые коричневые кусочки из высушенной свернувшейся простокваши, которые назывались «аруул». Мне все очень понравилось.

Жена Арумбалта украсила их юрту вышивками, изготовленными весьма причудливо и затейливо, имелся домашний алтарь с фотографиями Далай-ламы и большая печь посреди шатра, на которой сам по себе кипел большой чан с молоком. Маленький сынишка копошился на полу шатра и играл в камушки конфетами Toffifee, которые мы ему принесли.

Мы говорили о стадах коз и о лете, в этом году очень жарком. Мы говорили также об ужасно холодной зиме два года назад, когда замерзло много животных в стаде, хотя большая черная овчарка Арумбалта изо всех сил старалась не дать животным разбрестись. Мимо проходили соседи, просовывали головы в дверь юрты, здоровались и шли себе дальше. Снаружи ржали лошади Арумбалта и радостно терлись боками о планки забора.

Я почти забыл о боодкхе, так уютно и по-домашнему было у Арумбалта. Но Батта тем временем что-то готовил снаружи перед палаткой, он позвал нас на двор в наступающую темноту. При слабом свете штормового фонаря и в последних лучах солнца он манипулировал с каким-то грызуном – положил его на деревянную чурку и походным ножиком вспорол маленькому зверьку брюхо. Степь окрасилась оранжевым светом. Зверек не был похож на сурка. Я подошел ближе, и Батта поднял глаза, с улыбкой подмигнул мне и сказал:

– Боодкх – это, знаете ли, только греза, только демон.

А потом бросил разрезанного зверька на землю.

Большой черный пес Арумбалта впился зубами в суслика и был счастлив. Пес был косматым и весь в репейниках, стоял теплый летний вечер, степь была полна мышей, и он понес маленькую тушку в пасти перед собой, снова и снова откусывая по кусочку, осторожно. Потом опустились тени.