Текст книги "Его первая любовь"

Автор книги: Кристиан Гречо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Провинившимся было велено встать на колени против солнца, вытянуть распростертые руки ладонями вверх – поза этакого Христа, занимающегося гимнастикой. Сперва забава показалась им смешной. Журка не мог понять, зачем они подчиняются приказам Андора, отчего бы им не сбежать. Младший Балинт – бегун никудышный, ему нипочем не догнать их. Они убедились в этом еще в прошлом году, в день поминовения всех усопших. Стащили у него освященную тыкву и давай гонять ее между могил. Неповоротливый малый, конечно же, сразу отстал…

Журка смотрел на солнце. Глаза он зажмурил, но веки все равно горели огнем. Он отказывался верить, что это он и все это происходит с ним. Держать вытянутыми руки было неудобно, они налились тяжестью, их тянуло книзу. И тогда Андор ударил его впервые.

– Держи руки, говнюк сопливый!

«На кой шут надо было с ним заговаривать!» – подумал Журка. Он испытывал почти физическую боль при мысли о том, что они еще вздумали оправдываться перед ним. Глаза щипало от пота. Теперь закололо в боку – трудно было держать прямо вытянутые руки. На шее, сбоку и сзади свело мышцы – до того хотелось лечь. Скопившийся в промежности пот стекал вниз, разъедая кожу. Нестерпимо хотелось почесать бедро.

– Не смей двигаться! – заорал Андор.

Лили и Журка застыли на коленях, словно пригвожденные к невидимому кресту.

Журку пронзило давнее воспоминание: ведь в таких случаях полагается плакать. Но он не мог выдавить из себя ни слезинки. А между тем ему было страшно, очень страшно. От усталости, боли и страха у него дрожали руки, дергались бицепсы. Он глянул на руки – увидел, как мышцы ходят ходуном, и все же горло не было перехвачено спазмом. Он не понимал почему. Почему же нет? Затем снова поймал себя на мысли, что все еще не в силах поверить: все это происходит в действительности. Вот это – он. Рядом – Лили. Их истязает Андор. Он и не собирался прощать их, наоборот – поставил на колени. Журка был не в состоянии представить себе, что это он жарится на раскаленном солнце, все это происходит с ним, и он не знает, не ведает, что еще ждет его впереди. Долго ли еще намерен Андор забавляться ими как послушными куклами? И вообще, чего он хочет?

Журка обернулся – в ответ парень заорал:

– Стой, не вертись, мать твою так!

Зрачки глаз его сверкали как раскаленные, даже грубые оклики сопровождались счастливой улыбкой. Сено он укладывал кое-как, стог никак не получался, ведь смотрел он лишь на своих пленников и, стоило им хоть шелохнуться, раздавался свист хворостины – настолько оглушительный, что голубей с кладбищенских ворот как ветром сдувало.

Долгое время не происходило ничего. Руки у Журки болели, но ему удавалось удерживать их. Хотя бы из гордости и упрямства. Иногда он украдкой косился на Лили.

Ему показалось, будто вид у нее гордый, дерзкий, как в те прошлые времена, когда Лили была вожаком и от Журки не ждала, когда же он выдаст наконец хоть какую-нибудь собственную идею. Ему же идеи редко приходили в голову, и он привык, что девчонка-то уж наверняка что-нибудь да придумает. И с тех пор как Лили изменилась, он остался один на один со своей безоглядной беспомощностью. Больше всего раздражало Журку, что он видел: Лили по-прежнему знает, чего хочет, а идей и задумок у нее полна голова. Только она их не высказывает – все-таки ждет, что Журка додумается сам. И когда Журка наконец поделится с нею, укорит – откуда, мол, ему знать, каковы пожелания высокородной принцессы, – тогда она скажет: нечего все время ей в рот смотреть, у нее, конечно, и свои соображения есть, ну так почему же у Журки не могут быть свои собственные? На то он и мужчина… Ей нет надобности продолжать. Журка в таких случаях окидывает себя взглядом: весу – дай Бог тридцать кило, росточка небольшого, с Лили. На гладком теле не пробилось ни волосинки. Да разве это мужчина? Неужто она говорит всерьез? Ребенок, как есть ребенок, и он это знает о себе. А может, так оно лучше?

Андор хлестнул Лили по заднице здоровенным прутом уксусного дерева.

– Кому было сказано стоять смирно?!

Лили не шелохнулась, по щекам катились слезы, но она улыбалась. Похоже, будто идет дождик, и сквозь пелену дождя, за унылыми облаками светит солнце. «А лицо ее – словно радуга», – подумал Журка и улыбнулся про себя. Он был спокоен, во всяком случае, чувствовал, что внутри него все ровно, не клубятся страхи-тревоги. Он был человеком, который достиг конечной точки терпения и мудрости, свойственных взрослому.

Журка очень удивился, придя в себя. Видно, у него закружилась голова. Он лежал на спине. На нем сидел Андор – на его животе, таскал его за вихры и лупцевал по лицу. Во рту чувствовался сладковатый привкус. Не терпелось сплюнуть. Он не понимал, где находится, что делает. И не сердился на Андора, не понимал, почему тот уселся на него верхом. Во рту скопилось много жидкости. Журка испугался: этак и захлебнуться недолго. Он поднял голову, намереваясь зараз выплюнуть всё скопившееся. Со страху он действовал энергично. Густая кровавая слизь залепила всю физиономию Балинта.

– Ах ты, мать твою! – воскликнул Андор.

Журка по-прежнему ничего не понимал. Как он попал сюда? Из-за чего так обозлился младший Балинт? Во рту опять очень быстро скопилась сладковатая слизь. И он снова выплюнул ее – точно, красиво. «Прямое попадание», – подумал Журка, и ему стало смешно. Андор едва успел вытереть лицо, и опять оно сплошь покрылось кровавой жижей. Холодным блеском сверкнули его глаза. Парень вскочил и проковылял к железным вилам. Подхватил их. Журка почувствовал руку Лили, она тянула его.

– Пора смываться, тоже мне, герой нашелся! – сказала она, и глаза ее горели как прежде.

Бежать!

У Журки кружилась голова, он едва переставлял ноги и постоянно оглядывался назад – их преследовал Андор, вооруженный вилами.

Они побежали к кладбищу. Журка натыкался на кресты, сталкивал цветочные вазы, падал. Лили всякий раз рывком подымала его.

– Не валяй дурака! – кричала она. – Это тебе не шутки шутить!

Они неслись во всю прыть, сперва – к странному дому, который не назовешь сторожевой будкой, ведь все же стоит-то он при кладбище. Журке подумалось, что это идея не из лучших: здесь, на открытом пространстве, они как на ладони. А вот и Андор, появился из-за скульптуры пухлого Иисуса, меж рядов могил промчался к лугу. Накрест прижимая к груди, держал перед собой вилы: так пехотинцы идут в атаку, заслонясь прикладом. Журка на миг позабыл свой страх, заглядевшись на Андора: несмотря на свою тучность, бежит энергично.

– Кишки твои выпущу, говнюк поганый! – кричал он.

От этих его слов в Журкиной памяти прояснилось происшедшее. Андор крепко прошелся хворостиной по Лили. Он, Журка, вскочил, прокричал нечто подобное тому, что кричит сейчас Балинт, и бросился на него, здоровенного парня…

Лили дернула его за руку, и они припустили к закрытой части кладбища. Там были похоронены давно умершие, те, кто пал в Первую мировую войну, и те, кто был совсем малым ребенком или младенцем, когда его жизни пришел конец. Прежде друзьям был знаком каждый уголок этой территории, но в последнее время у Лили пропала охота наведываться сюда.

И все же она гораздо лучше помнила все ходы-выходы, чем Журка. Старые, неухоженные могилы сплошь заросли сорняками, бузиной и дикой вишней, тонкие ростки акации и тоннели из терновника вели от могилы к могиле.

– Нужно пройти мимо старого дуба, – шепнула Лили. – В Совином уголке ему нипочем не найти нас.

У Журки всё плыло перед глазами, болела голова, как сомнамбула брел он за Лили, тщетно пытаясь вспомнить, где же находится Совиный уголок.

– Трахну тебя, слышишь? – орал Андор. – Дай только поймать, а уж тогда я тебя оттрахаю!

Журка испуганно посмотрел на Лили. В этот момент до него дошло, о чем речь. Ведь Лили – женщина, и другие видят ее такою. Для них она не девчонка, а значит, и для Журки не может быть ею. Вот почему она так изменилась, вот почему она хочет, чтобы Журка сам находил жизненные решения. Ей хочется, чтобы он тоже стал другим, стал мужчиной, ей больше не нужен ребенок-друг. Журку настолько поразило это открытие, что он забыл: надо бежать.

– Ты что?! – прикрикнула на него Лили. – Хочешь, чтобы он что-нибудь со мной сделал?

– Упаси Бог! – ответил Журка удивленно, упрямо.

Его ужасала сама мысль, что Андор коснется Лили. Да, его сотрясали ужас и ненависть, и вместе с тем изнутри обжигало какое-то странное, жесткое волнение.

Они нырнули в Совиный уголок. Журка не чувствовал, что здесь они в безопасности, ему это место помнилось более надежным укрытием, но он и пикнуть боялся. Бежать больше не было сил, его шатало из стороны в сторону, из носа шла кровь, слабость и сонливость одолевали его. Даже несмотря на страх, он мог свалиться и заснуть.

Присев на корточки, ребята старались затаить дыхание. Журка разглядывал задорные волосы Лили – пронизанные солнцем, они отливали рыжиною, коротенькая майка смялась на животе, а выше круглились упругие маленькие груди. Тонкие поношенные штанишки из хлопка врезались в промежность, позволяя угадывать подробности. Лили тоже была вся в поту. Этого Журка никак не мог понять. Ведь пот – вонючий, а от Лили пахло приятно. Настолько приятно, что у него в колене запрыгал нерв.

– Какая ты красивая! – прошептал Журка.

Лили испуганно и сердито подняла руку, призывая его молчать, но по лицу ее вроде бы промелькнула улыбка. Андор, подобно свиноматке, защищающей своих детенышей, пыхтел, принюхивался, хрюкал совсем рядом.

– Знаю, что вы спрятались здесь, мерзавцы, – бормотал он.

Лили тихо плакала, плечи ее сотрясались. Журка взял ее за руку, показывая, что пока, мол, не беда, пренебрежительно отмахнулся, как будто Балинт – пустяк, не заслуживающий внимания, и улыбнулся. На миг улыбнулась и Лили, и лицо ее вновь напомнило радугу.

– Вылезайте, говорю вам, мать вашу!

На короткое время установилась тишина, а затем вдруг парень заржал. Журка знал, точнее, чувствовал, что теперь им несдобровать. Наверняка он обнаружил проход, увидел возле старой туи крохотную щель под кустами, за которой открывалась тропинка. Уже слышно было его приближение. Кровь бешено пульсировала в висках, Журка слышал, как здесь, совсем рядом Андор вырывает пучки травы, рвет, отметает в сторону ветки, продирается вперед. Он следил за кустами: да, туи дрогнули, закачались – Балинт идет. Лили заплакала, теперь уже громко.

– Не хочу, чтобы он трогал меня! – твердила она.

У Журки колотилось сердце: всё вдруг прояснилось, словно он пробудился ото сна, его охватил жестокий, жгучий страх, в голове мелькнула мысль: бросить девчонку и бежать со всех ног. А Балинт пусть делает что хочет; в конце концов, если он поймает Лили, то Журка будет ему не нужен.

Он огляделся по сторонам, высматривая, куда бы сбежать. Лили смотрела вниз, в землю, не обращая внимания на него, но каким-то образом он почувствовал: она видит его насквозь и понимает, что он намерен бросить ее в беде. Она вся сжалась, исчез радужный отблеск с лица и даже пульсирующее сквозь страх ощущение счастья, что опять наконец-то всё по-прежнему. Журка сделал шаг и с досадой топнул ногой. Из Совиного уголка был всего лишь один выход: кусты шиповника и боярышника, бурьян, крапива и елочки, плотно сплетясь, окружили крохотную лужайку, и выбраться отсюда можно было лишь по единственной тропке. Той самой, по которой Андор пробирался сюда.

Очевидно, в этот момент пришло в голову Журке, как быть. Позднее он не мог вспомнить, думал ли о чем, когда встал у выхода из зеленого тоннеля. Рыдающую Лили оттолкнул назад; девчонка перепугалась.

– Что ты делаешь? – вырвался у нее вопрос. Ее трясло от страха.

Журка на миг успокоился, страх испарился – как бы там ни было, а беду надо встретить достойно, – затем глаза его вновь вспыхнули.

– Он заколет нас! – отчаянно закричала девочка. – Ведь у него вилы! – И завизжала ровным голосом человека, у которого никогда не кончается воздух в легких.

Визг ее раздался именно в тот момент, когда Журка увидел голову Андора. Тело его еще было на тропинке, он пробирался ползком, вил у него при себе не было, толстому парню и без того был узок проход. Вот он отодвинул последнюю ветвь, глаза его от ненависти налились кровью. Журка вскинул обе руки, словно в проклятии, а затем с размаху, изо всех сил ударил ногой по голове лежащего парня.

* * *

Вот уж радость так радость! Такой большой радости и на свете не бывает! Журка улыбался стройным рядам тополей вдоль главной улицы, окрашенным в ядовито-зеленый цвет воротам склада средств пожарной охраны, асфальту рыночной площади, в трещины которого пробилась трава, статуе святого Яна Непомуцкого, хранящего берег речушки Курца, проржавелым сточным трубам на берегу мертвых вод, огромным, в форме дома, стогам кукурузы вдали за могильными ямами, улыбался разрушенным древесными корнями стенам городской тюрьмы. И все они в ответ тоже улыбались ему. Он вновь обрел Лили, девочка опять хочет с ним дружить!

В тот день они были счастливы, прыгали от радости, обнимали друг друга, поспешили домой, опасаясь, что Андор оправится и пустится за ними вдогонку. У калитки своего дома Лили обняла Журку.

– Ты действительно герой, – сказала она и подмигнула ему. – Настоящий.

До сих пор Журка в герои не рвался. Он даже не дрался ни разу в жизни, но сейчас испытывал пьянящее чувство: да, он мужчина и к тому же герой. Правда, в драке навыков он не приобрел, ведь когда там, у стога, он бросился на Балинта, тот попросту сбил его с ног – но опыта он еще набраться успеет. А пока что можно удовлетвориться и храбростью.

Он жил через три дома от Лили и быстро добрался к себе. Первым делом кинулся в ванную, улыбнулся собственному героическому отражению в зеркале. Губы распухли, зубы шатались. Зубы настоящие, не молочные, и Журка сперва испугался; ну да что поделаешь, и так сойдет.

В школе эти раны и драка с ремесленником снискали ему огромный авторитет. Об этом знали все: о драке и о том, что победил Журка. Это были факты, но каждый сам по себе, отдельно. Младший Балинт действительно был ремесленником, и в драке они сцепились – это тоже было правдой, точнее, удар был всего один, да Журка и от этого свалился без чувств. Но об этом легко забыть, поскольку в конце концов он поквитался с обидчиком, Балинт тоже получил поделом.

Поначалу событие произвело фурор только в классе, а затем и в школе, куда заявился сам папаша Балинт. Журку вызвали к директору, объявили по репродуктору, чтобы он немедленно явился. В результате он отделался директорским замечанием, причем устным. Поначалу он почувствовал облегчение, решил дома не говорить, но в выговоре не было логики, так как замечание вписали в дневник – там красовалась отметка о сотрясении мозга у пострадавшего.

Облетев старшие классы, сенсация значительно притупилась. Ведь Андор лежал на земле, а руки его были позади, на тропинке, так что пинок в голову он схлопотал по сути безоружным. И все равно о Журкиной победе по-прежнему перешептывались у шкафчиков со сменной обувью, в скверике перед столовой, у спортивного снаряда из наполовину вкопанных в землю шин, у водостока над спортивным залом, то есть почти по всему двору. Журка по возможности замалчивал несущественные подробности.

Ему-то казалось, что все девчонки должны были пасть перед ним ниц, но восторги выражали главным образом мальчишки. Девчонки просто смеялись с ним, точнее, над ним, а иной раз насмешничали, проводя параллели с классической литературой: обзывали его Толди, героем, победителем волков, приводили цитаты из этой прославленной поэмы[1]1
  Произведение крупнейшего венгерского поэта Яноша Араня (1817–1882). – Примеч. пер.


[Закрыть] («он терпел, покуда мог», «вздымается тяжелая ножища», – слышал Журка шепот у себя за спиной). Лили тоже надоело его благодарить гораздо быстрее, чем он надеялся, и восторгов с ее стороны он ожидал больше. Собственно говоря, она ни разу не рассказала в классе всё происшествие от начала до конца. Щекотливые подробности, конечно, опускала, более выигрышные расцвечивала яркими красками, а иногда выставляла случившееся с более выгодной позиции. И только постоянно улыбалась, когда эта тема возникала в классе. Правда, положение Журки в качестве вожака их школьной банды, неопределенное прежде, укрепилось. Вот уже несколько дней не возникал вопрос о том, что в неоконченное сражение с Новосельскими их отряд должен вести кто-то другой, но… Как известно, каждое чудо длится три дня. Журка пораскинул мозгами и пришел к выводу, что этот короткий период славы не тянет даже на директорское замечание.

Лили нравилась ему всё меньше. Никогда не прислушивалась к тому, что он говорит. А между тем Журка тщательно подытожил, и получалось, что он почти во всем лучше, чем Балаж. Шутки у него лучше, котелок варит что надо, и внешне он куда симпатичнее. У Балажа башка тупая, словно он нанюхался техноколора, рожа – что твоя сковорода, а вздумай подтрунить над ним – губошлеп губошлепом, растяпа. Впрочем, в последнее время подшучивать над ним никто не решается. Десять сантиметров – это вам не шутка. Балаж выше Журки именно на десять сантиметров. Есть разница и посерьезней. С прошлого года у него ноги стали обрастать волосом. А это – даже Журка вынужден был признать – фантастически круто. И вообще, весь вид у Балажа – мужественный, взрослый. С приходом весны, когда на уроках физкультуры они стали бегать в шортах, Балаж всем нос утер. Журка расстроился было, но потом нашел утешение. Он и в этом отношении был бы лучше, и Лили следовало бы это знать. Балаж в первом классе оставался на второй год, и лет ему чуть ли не пятнадцать! Когда Журке стукнет столько, он будет куда более рослым парнем, эти десять сантиметров он наберет запросто, и ноги у него будут волосатее – он обещает!

Журка и Лили обсуждали Балажа бесчисленное множество раз. Он для них был самым ненавистным. Новосельский придурок и недотепа. Ничего хорошего о нем не скажешь, да и с ним самим разговаривать не о чем. Лили тоже повторяла все эти суждения, если Журка бывал очень сердит, но произносила свои речи с демонстративной скукой. Журка, устав ее выслушивать, не давал себе труда отвечать. Лили всего лишь механически тараторит текст. Если у него возникают сомнения, он сам успокаивает себя. Нет причин для беспокойства, Лили точно так же ненавидит Балажа, как прежде. Однако у него сжимается сердце. Как же ему хотелось бы верить Лили!.. Ну ладно. Собственно говоря, он верит ей. Ведь все прежние аргументы действительны. Или нет? Балаж не сделался умнее: как был, так и остался дурашливый лопух. Но отчего же так сжимается сердце? Почему он, Журка, вынужден смотреть вдаль? Почему так нервничает, что готов оттолкнуть Лили?

Идет построение к химии, пятнадцатая лаборатория, последняя дверь под ивами, из столовки разносится запах подгоревшего мяса в панировке. Сило, воздев глаза к небу, молится, чтобы учитель Розога перешел в параллельное измерение. Учитель остается на месте, Журка ждет Лили, а девочка не идет, стоит к нему спиной и чему-то смеется. Журка оборачивается, но не видит ничего примечательного. У входа в лабораторию начинается толкучка, свалка. Многие падают, Лили тоже. Журке не разобрать, что там творится, и он отходит в сторонку – издалека виднее. Ребятня по-прежнему валяется на земле. Лили тоже упала, ее кто-то закрывает. Журка наконец добирается туда и тогда видит… Балажа. Журка видит, как фиксируется жизнь, словно на фото: фоном послужат старая каменная стена, узорный бетон, ивы, столовая с застекленной стеной, даже весь остальной класс. Только Лили и Балаж не станут фоном. Они в течение этой ужасно долгой секунды смотрят друг на друга, вернее, Балаж только поворачивает голову, чтобы взглянуть, кто свалился на него. Лили лежит на нем и смотрит, смотрит, смотрит на него. Когда взгляд парня наконец достигает ее, она вскакивает. Вся сцена длится ровно секунду. Одну-единственную, бесконечно долгую секунду. Лили выкрикивает всякие глупости:

– Растяпа нескладный, в собственных ногах запутался!

Журка смотрит на крикливую, усмешливую Лили и отказывается верить своим глазам: всё это проделывает его подруга!.. Учитель Розога в дурном настроении, язвительно интересуется, не мешает ли он ученикам.

– Поведение – единица, – наконец тычет он пальцем в сторону Лили.

«Достукалась», – думает Журка. А девчонка не прекращает свои вопли, будто какая-нибудь писклявая Новосельская девица. Зато Балаж говорит. Он повторяет свои прозвища: «недотепа, лопух». Слова принадлежат Журке, но сейчас они имеют какое-то другое значение. Странно, но Журка чувствует: ему хочется, чтобы они были сказаны ему.

Лили не успокоилась даже к следующей переменке. Сердито пыхтя, «ненавижу!» – говорит тихо. На Журку не смотрит ни на минуту. У парня от волнения дергается нерв в колене. Когда они на велосипедах выкатывают из продленки, небо словно покрыто слоем лака, играючи светит весеннее солнце, и Лили говорит несколько раз, что ей некогда.

– Что у тебя за дела? – бурчит Журка. Уроки приготовлены, до вечера еще уйма времени. – Айда к бункеру! – оживленно восклицает он. – Или на кладбище – территорию проверить.

По правде говоря, Журка вовсе не собирается обследовать их «имущество», ему бы о своих новых подвигах поговорить.

Лили делает вид, будто не понимает, что с ним творится. С тех пор как свернули на улицу, они едут по тротуару, и сейчас надо перебраться через дорогу. Журка чуть поотстал, на дорогу сворачивает машина. Лили проскакивает у нее под самым носом и мчит вперед, явно показывая, что не намерена дожидаться парня. Журка вскакивает над сиденьем, ведет велосипед стоя, но даже так догоняет ее лишь на углу.

– Ты что, сдурела? Почему не ждешь меня?

– Я думала, ты едешь следом, – флегматично отвечает Лили. Затем снова напоминает, что ей некогда. Ну нет у нее времени.

Журке сперва становится смешно, но затем, когда он катит домой в одиночку, думая о том, что вынужден будет развлекать сопляка – маленького братца, испытывает ревность. Останавливается у ворот, как человек, не уверенный, что он здесь живет. По-за садами вспархивает вспугнутая стая птиц. Журка чего-то ждет, не нажимает ручку калитки. У Лили завелись тайны.

* * *

В тот день пополудни девчонки не стали участвовать в войне старосельских с Новосельскими. Игру назвали ребячеством, глупостью, Новосельские и старосельские девчонки одной компанией пересмеивались на маленькой площадке перед мастерской. Журка глядел на них, не понимая, что произошло. Бред какой-то! Их команда понесла тяжкий урон. До сих пор они без труда держали под контролем окрестности, часть садов в понизовье и песчаную площадку для прыжков в длину, ценнейшую часть школьного двора. Теперь над территорией нависла угроза. В банде Балажа из Новосельских осталось много народа.

Журку сковывало то, что девчонки только смотрят на них, старосельских мальчишек, но явно держатся не с ними; все выглядит как демонстрация против них. Даже Лили – и та вышла из игры. Девчонки расселись на площадке у мастерской и знай себе посмеиваются. Эстер зажмурилась, подставив лицо солнцу. Юли швырнула Лили на колени какую-то газету с картинками. Девчонки читают, хохочут, газета подпрыгивает у них в руках, как раненая птица. У Журки нет сил на это смотреть. Кровь стынет в жилах. Откуда что взялось? Когда они придумали бойкотировать войну? Давно вынашивали план? Или тут спонтанное предательство? Разыгрываемая ими комедия парализует его.

Он колеблется. Его команда на удивление долго терпит это ничегонеделание: в конце концов ведь он – герой, побивший ремесленника. Но все чаще «свои» обступают его кружком: ну, так как быть? Командуй построение. Через несколько минут Сило кричит, требуя приказа: надо же что-то делать! Не упомнить таких примеров, когда Новосельские владели этой частью двора! Журка ответил: они уже заняты делом – выжидают. Стоит посмотреть, как противник нападает, и тогда удар старосельских окажется внезапным контрударом, застанет Новосельских врасплох.

Так не следовало говорить. Сказав, он и сам почувствовал, что мелет несусветную чушь. Напряжение вокруг него сгустилось: Журкин свежеприобретенный авторитет вмиг рассеялся. Назревал бунт.

Новосельские нападут из-за будочки школьной уборной. Они никогда еще не решались на подобный риск. Дворовая будочка стояла в углу, обнесенная проволокой, и туда с легкостью можно было оттеснить противника. Будь дело раньше, Журка непременно и оттеснил, загнал бы туда новосельских, с трудом справлявшихся с оградой, которую надлежало перелезть. Более того, достаточно было бы выстрелить из духовых трубочек несколькими взрывающимися ягодами. Р-раз – и в лоб! Это самое унизительное поражение. Если девчонки должным образом обеспечат прикрытие, то Ника, грозная преподавательница русского, не заметит стычки, не остановит ее, и не надо будет вечером повторять всё снова. Получит противник, который, стоя на изгороди, силится удержать равновесие, ядовито-щиплющий заряд промеж глаз и мигом утратит охоту к завоеванию новых территорий.

Но сейчас прикрытие блистательно отсутствует. И Журка не предпринимает ничего. По-прежнему ровным счетом ни-че-го. Из-за девчонок. Из-за Лили. Расселась, как взрослая. Вздернула на животе майку. Загорает. Хороша – слов нет. Ничего не делает. Сидит и скучает. А они тут обходись как хочешь. Внезапно у него мелькнуло подозрение: с каких это пор Балаж стал держаться так самоуверенно? Почему дерзнул организовать нападение из-за будочки? Почем знает, что на сей раз он не проиграет? Неужто настолько изучил Лили?

Простаивать в размышлениях времени больше не было, армия роптала. Сило орал, что берет командование на себя. Журка сперва не понял и даже испугался – его нельзя лишить права командовать! Он воздел руки кверху на шаманский лад, как в тот раз, когда пнул мальчишку Балинта. Ладони рук его сошлись, и он хлопнул Сило по уху. Не сильно, скорей играючи. Совсем не больно, но Сило сдрейфил, ноги его подломились в коленях. Картина напоминала посвящение в рыцари.

– На тебе, – сказал Журка, смеясь, – принимай командование!

Медленно и горделиво – ни дать ни взять герой, идущий на смерть, – он направился к зданию школы. Шел Журка, одинокий командир, которого не сломишь, через бетонную площадку, шел решительной походкой, тяжело вдавливая пятки в землю, как взрослый. Шел, чувствуя, что все смотрят на него. Даже девчонки. И Новосельская армия. И учителя. Ощущение было крайне приятным. Он шел не запыхавшись, медленно, увесисто впечатывая шаг, как человек, обремененный заботами. Он старался подражать отцу, даже сутулился чуть-чуть. Немного, только чтоб подчеркнуть тяжесть походки и важность забот. Он направлялся к скамейкам возле школьного здания – в заповедное место, где учителя обычно прогуливались, курили. Журка понятия не имел, что он будет делать. Не знал, чем закончится его столь выразительное шествие.

Он подошел к крайней скамейке, чуть ли не вплотную к курящим учителям, остановился, долго не раздумывал, чувствуя, что все взгляды направлены на него и вот-вот настанет конец колдовству, лопнет всё как воздушный шарик – он перестанет быть в центре внимания. Но в это мгновение и учителя пока ещё ждали, что же он выкинет. Они явно не понимали, что означает эта тишина и чем, собственно, интересно его шествие.

Журка вскочил на скамью. Не по правилам, то есть не на сиденье уселся – на спинку вскочил. Потеснил сидящих учителей. Тишина стала еще более пронзительной, сражение по существу миновало, утратило значимость. Ника, преподавательница русского, с силой обрушилась на него:

– Слезай немедленно, парень!

Сердце Журки сделалось огромным, как мельничный жернов, дыхание давалось с трудом, ему было очень страшно. Ноги сами хотели сойти с сиденья – еще бы: учительница приказала, и не абы кто, а грозная Ника, из-за которой уже трех учеников выставили из школы. А Журка был послушный ребенок – до замечания на прошлой неделе и до настоящего момента. Но он не мог подчиниться. Тогда все пропало. Конец его славе нового драчуна, которая пока что держит его на правах противника в состязаниях с Балажем. Тогда больше не быть ему вожаком банды. К тому же впервые в истории школы территория за новосельскими, за Балажем, а он, Журка, станет первым старосельским вожаком, который завалил дело. Он должен был остаться на спинке скамьи – эта схватка еще не начиналась.

– Что за чертовщина тут происходит?! – заорала Ника. – Не слышишь, что я говорю?!

Авторитет Ники был очень высок и в совете, и в сельхозартели, даже учителя – и те ее побаивались. Ника привыкла, что каждый приказ выполняется по первому ее слову.

Вся жизнь во дворе прекратилась. Тишина была глубокой, как в бездонном подвале. И все смотрели на Журку: что же будет? Несколько дней назад он схлопотал устное замечание от директора; если он продолжит строить из себя героя, не исключено, что его вышибут. Он улыбнулся.

Улыбка, правда, напоминала легкий оскал. Каких усилий стоило Журке его изобразить – этого не видели ни девчонки, державшие пост у мастерской, ни участники сражения, вынужденные объявить перерыв, – по счастью, они находились слишком далеко. У него кружилась голова. Но он держался, смотрел прямо перед собой на Сило.

– Письменное замечание директора обеспечено! – взвизгнула Ника.

Журка взглянул на нее и почувствовал себя сильным, взрослым: сейчас, казалось ему, Ника ничего не может с ним сделать. Он пожал плечами и, вновь повернувшись, уставился вперед. Ника умчалась в здание, хлопнув за собой дверью. Журка смог опереться о скамейку; голова кружилась так, что того гляди упадешь. Но ему удалось удержаться; он сидел, тупо глядя в пространство. Отряд старосельских покинул территорию. Ребята подошли к нему, обступили его и тоже уселись на скамейки. Несли вахту, как девчонки. Журка не пустился с ними в разговоры; по-прежнему смотрел в никуда – по-взрослому, со скучающим видом, украдкой ловя взгляд Лили. Та бросила на него беглый взгляд, словно кого-то ища. Сражение Журка выиграл, но внутри еще дрожала каждая жилка. Радости он не испытывал. Что толку от его победы, если войну с Балажем он, похоже, проиграет.

* * *

Оставаться дома было немыслимо, внутри что-то очень болело. Не желудок и не живот, просто что-то внутри. Пустота. В доме ничто не шелохнулось, минутная стрелка настенных часов надолго застыла. Затем щелкнула и сдвинулась – значит, все-таки движется время. Что же делать? Где Лили? Почему ей все время некогда?

Журка вышел за порог. Болтаться по саду было рискованно – того гляди отец заставит работать. Он оседлал велосипед, рванул до угла. Сел в яму у кладбища. Один. Уж он-то охраняет территорию, если Лили теперь на это наплевать. Он придумал для себя такую игру: сделал вид, будто наблюдает за кладбищем, ходит ли, ездит ли кто, а сам все время косился назад, на дом Лили – нет ли там какого движения. В былые времена он бы запросто позвонил, да и все дела. Почему же не теперь? Почему бы не пойти туда и не вызвать Лили? Ведь они же лучшие друзья. Пусть выходит.