Текст книги "Кортес"

Автор книги: Кристиан Дюверже

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Ратификация

Вальядолид, 15 октября 1522 года

Фонсека позеленел от злости. Он чувствовал, что проигрывает партию. Он, любимец Изабеллы Католички, с 1492 года ведавший делами Индий, переживший все политические перевороты, все смены союзов и коалиций, все интриги двора, происшедшие за эти тридцать лет. Епископ понял, что молодой король-фламандец принесет его в жертву. В большой зале, увешанной тяжелыми гобеленами, канцлер Меркурино Гаттинара изучал дело Кортеса. По просьбе Карла V он принял представителей обеих группировок. Посланцы Веласкеса сменялись сторонниками Кортеса. Фонсека догадался, что ветер вот-вот переменится. Его злейший враг одержит победу.

Не исключено, что ненависть к Кортесу архидьякона Севильи, ставшего епископом Бургоса, объяснялась всего лишь обратным эффектом: его неистовство было не более чем отражением того глубокого презрения, которое демонстрировал ему завоеватель Мексики. Фонсека всегда не любил Кортеса за непокорность, независимость и неуправляемость. Эрнан действительно никогда не играл в послушного вассала и, как солдат с передовой, не питал ни малейшего уважения к придворным шаркунам. Надо также заметить, что Фонсека столкнулся с сильным противником, поскольку все удары, направленные против Кортеса, были отражены. Все, включая и тот, что пытался нанести бедный Кристобаль де Тапиа, который в декабре 1521 года был вынужден возвратиться восвояси в весьма плачевном состоянии, после того как его выпроводили из Веракруса брат Мелкарехо и капитаны Сандоваль и Альварадо.[143]143
  См.: Diaz del Castillo. P. 379–380; Lopez de Gomara. P. 213–214; «provision» Кристобаля де Тапии воспроизведена в «Documentos cortesianos». V. I. P. 210–218.


[Закрыть] Кортес действовал очень профессионально. Он знал Кристобаля де Тапиа еще по Санто-Доминго: по смерти фактора Эрнандо Кортеса де Монрой тот завладел его гасьендой. Индии оставались своего рода большим семейным бизнесом. Кортес хорошо понимал психологию этой личности. Люди Эрнана объяснили – весьма доходчиво – юридическую необоснованность его притязаний на власть и выкупили у него за золото все снаряжение и лошадей! Тапиа отбыл с легким сердцем.

Чтобы противостоять проискам Фонсеки, Кортес мобилизовал в Кастилии лучших адвокатов, каких только можно было найти: своего отца Мартина и трех кузенов – Франсиско Нуньеса, Родриго де Паса и Франсиско де лас Касаса. Мартин Кортес сумел расположить к сыну могущественного герцога Бехарского, и в самый разгар восстания комунерос вел игру с фламандскими советниками, крепко обложенными в Кастилии. В январе 1522 года Мартин Кортес с племянниками был принят регентом Адриеном Утрехтским в Витории. По причудливому повороту истории Адриен был избран папой 9 января, и визит Мартина Кортеса приобрел двойное значение: прийдя на встречу с регентом, он был принят регентом и папой одновременно. Беседа велась на латыни. Мартин умел находить нужные слова и аргументы. Адриен Утрехтский, который станет Адрианом VI, принял сторону Эрнана. Уполномоченные Кортеса завязали также тесный союз с Карлом Пупе, сеньором Ля Шоли, которая в испанских текстах встречается как Ласао или Лахао. Этот влиятельный советник Карла V стал ценным звеном в цепи коалиции противников Фонсеки. Именно он склонил комиссию Гатгинары вынести вердикт в пользу Кортеса.[144]144
  Подробности поручения Гаттинары описаны у Лопеса де Гомара и Диаса дель Кастильо. Последний, впрочем, допустил ошибки в датах.


[Закрыть]

Карл V принял решение вернуться из Германии. Он высадился в Сантандере 16 июля 1522 года и 26 августа вступил в Вальядолид. Ему предстояло устранить две внутренние проблемы, имевшие государственное значение, а именно подавить восстание комунерос и определить статус Мексики. Одна задача влияла на другую. Король занялся обеими сразу. Он обрушил жестокие репрессии против вождей движения комунидадес. По его приказу были повешены семь депутатов в Медине-дель-Кампо и под лозунгом «всеобщего прощения» составлен список трехсот приговоренных к изгнанию, чье имущество подлежало конфискации! Одновременно он поручил Гаттинаре образовать комиссию для урегулирования разногласий между Кортесом и Веласкесом. Но вопрос, естественно, заключался не в примирении двух людей. Дело имело политический характер, и затрагивалась проблема управления всеми американскими колониями. Кортес творил Историю, направляя ее ход.

Гаттинара и Ля Шоль совместно с великим командором Кастилии и главным казначеем королевства принялись оценивать преимущества и недостатки обеих сторон. Один – старый средневековый придворный, другой – молодой многообещающий идальго, авантюрист, человек с переднего края. Фонсека уже мало что значил, а Кортес только что направил королю свою третью реляцию, подписанную 15 мая. Конкистадор подробно описал в ней Ночь Печали и взятие Темикститана. К рапорту прилагались королевская пятая часть добычи и роскошные дары, предназначенные монастырям и высокопоставленным лицам Кастилии.[145]145
  Опись, переданная Антонио де Киноньесу и Алонсо де Авиле в июле 1522 года, приводится в двух текстах, которые были нотариально заверены в Койоакане 19 мая 1522 года. Documentos cortesianos. V. I. P. 232–238, 242–249. Мы также располагаем описью, составленной в Севилье при получении груза с корабля «Santa Maria de la Rabida», которому единственному удалось ускользнуть от французских корсаров и добраться до Испании. Ibid. Р. 239–241.


[Закрыть] Кортес не стал переплавлять предметы индейского искусства в слитки, решив показать всем, что он захватил культурную и цивилизованную страну. По капризу судьбы две из его каравелл были захвачены французским корсаром Жаном Флёри де Гонфлёр. Мексиканские сокровища, включая украшения из перьев, теперь радовали глаз короля Франциска I, который вечно насмехался над Карлом V. Как удержать в тайне завоевание, о котором и так уже намеревался возвестить издатель Кромбергер, готовивший к печати «Второй рапорт» Кортеса?

15 октября 1522 года Карл V подписал указ о назначении Эрнана Кортеса «губернатором, главнокомандующим и верховным судебным исполнителем по гражданским и уголовным делам на всей территории и во всех провинциях Новой Испании».[146]146
  Documentos cortesianos. V. I. P. 250.


[Закрыть]

Кортес победил. Император встал на его сторону и одобрил его действия.

Медельинский клан торжествовал. Родриго де Пас и Франсиско де лас Касас поспешили сообщить эту новость сначала на Кубу, где Веласкес чуть не задохнулся от бешенства, затем в Мехико, где Кортес отпраздновал свой триумф. Фонсека был смещен, и во главе Совета Индий встал Лоаиса, назначенный императором Карлом 8 марта 1523 года. Епископ Бургоса скончался от огорчения в следующем году, а Веласкес, пораженный анорексией, скончался от голода в Сантьяго-де-Куба. Превратившись в скелет, он угас в 1524 году. Взволнованный взгляд Кортеса встречался со светившимися счастьем глазами Марины: это была их общая победа.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
РОЖДЕНИЕ НОВОЙ ИСПАНИИ (1522–1528)

Проект Кортеса

Идеализация смешения рас

Эрнан был не одинок в своем стремлении изменить окружающий мир. Все интеллектуальные круги тогда кипели и бурлили в поисках наилучшего пути выхода из теней Средневековья; все хотели покончить с коррупцией и пережитками прошлого. Во главу угла ставился человек и его личная свобода. В этом хоре первый голос принадлежал, естественно, религиозным течениям. Лютер, Эразм Роттердамский и Томас Мор наиболее известны среди лидеров идеологических движений, но волна протеста против засилья отживших порядков не обошла стороной и испанских реформаторов-францисканцев, в среде которых появились собственные комунерос во главе с братом Хуаном Гваделупским. В свете этих событий Америка явила собой антимодель Европы в натуральную величину. Первые жертвы – истребленные тайнос – породили образ «добрых дикарей», мифологизированных европейскими гуманистами, и разбудили дремавшую совесть Старого Света. Мексиканцы же были еще живы: вот она, другая культурная модель, иная форма цивилизации. Если абстрагироваться от их практики жертвоприношений, то ацтеки могли считаться воплощением человеческого гения. Мексика была альтернативой.

После 1515 года в трудах гуманистов XVI века часто встречается мысль, что божественное Провидение хранило и уберегало Новый Свет, чтобы его жители, чистые и не знающие пороков Старого Света, могли принять христианство на новой, просвещенной основе и даже дать новый цивилизаторский толчок развитию других народов Земли. Так, великий францисканский хронист Бернардино де Саагун писал: «Нет сомнений, что наш Господь Бог волею своей держал сокрытою эту другую половину Мира до наших дней, дабы вверить ее Римской католической церкви, и не истребления или угнетения жителей ради, но напротив, ради их просвещения и спасения из тьмы идолопоклонства».[147]147
  Sahagún. Op. cit. P. 719–720, пролог к книге XII.


[Закрыть]

Поэтому Кортес разработал настоящую теорию креолизации – весьма оригинальную (если соотнести ее с той атмосферой нетерпимости, что царила тогда в Испании) и в то же время не защищенную от профанации. По моему мнению, исследователи, неспособные увидеть в предприятии Кортеса ничего, кроме насилий, жестокостей, порабощения и корыстолюбия, проходят мимо более тонкой реальности, не замечая ее.

Идея главнокомандующего заключалась в пересадке испанского корня на культурную почву ацтекской империи с целью создания смешанного креольского общества. Не было и речи о перенесении в Мексику кастильского микросообщества, бледной колониальной копии родины-матери. Такой опыт уже имелся, и Кортес хорошо знал его результаты по Эспаньоле и Кубе. В Мексике испанцам предстояло слиться с массой коренного населения. Так, уже с первых дней существования Новой Испании губернатор объявил науатль, широко распространенный в Центральной Америке, «официальным» языком. По его решению преподавание в школах велось на науатль и на латыни. Никакой испанизации Мексики. Сам Кортес, стараниями Марины, владел науатлем, по-видимому, уже с 1524 года, несмотря на то что на официальных церемониях по-прежнему прибегал к услугам переводчика, отдавая дань местной традиции (с этой же целью он приставил к Мотекусоме одного из своих пажей по имени Ортегилья, чтобы юный кастилец, владевший науатлем, мог служить тлатоани переводчиком на переговорах с испанцами[148]148
  Díaz del Castillo. Op. cit. P. 185.


[Закрыть]).

Не меньшее внимание Кортес уделял и письменности. Здесь тоже можно предположить немалую роль Марины в обучении конкистадора всем тонкостям идеографического письма, принятого в доиспанской Центральной Америке. Мексиканцы знали письменность, книги, бумагу и даже канцелярскую писанину. Склонные к бюрократии индейцы с Центрального плато охотно оформляли юридические акты, составлявшие особенно объемные записи. Помимо библиотек, имелись и более доступные источники информации, как, например, общественные здания, стены которых покрывали «картинки», представлявшие собой на самом деле надписи. Есть основания утверждать, что Кортес владел основами пиктографического письма и применял его самым «креольским» образом.

Направляя Кортесу назначение на посты губернатора, главнокомандующего и верховного судьи Новой Испании в награду за покорение этого края, Карл V уведомил конкистадора, что жалует ему право на особый отличительный герб «сверх того, что унаследовал от предков по своему происхождению», и по обычаю Эрнан должен был выразить свои пожелания к графическому содержанию герба. Так, например, Диего де Ордас, первым осуществивший восхождение на Попокатепетль, потребовал внести в свой герб изображение вулкана. Поэтому особенно интересно, что же считал Кортес символами своего завоевания. По всей вероятности, в начале 1524 года он передал королевскому секретарю Франсиску де лос Кобос описание композиции, которую составил в полном соответствии с испанскими геральдическими традициями. Герб был утвержден и официально пожалован Кортесу королевским указом, текст которого сохранился до наших дней. «Нам угодно, дабы вы могли носить как ваш личный отличительный герб широкий щит с двуглавым черным орлом, что есть империи нашей герб, на белом поле в верхней части левой стороны и золотым львом на черном [красном] поле под ним в память о находчивости и силе, проявленных вами в сражениях, и с тремя коронами в верхней части правой стороны на песочном [черном] поле, одна будет выше прочих, в память о трех государях великого города Тенуститана [Теночтитлана]… коих вы победили, первому имя Мутесзума [Мотекусома], убитый индейцами, когда у вас в плену находился, второму имя Куетаоацин [Куитлауак], брат его, наследовавший ему… и третьему имя Гуауктемуцин [Куаугтемок], его преемник, являвший непокорность, пока не был вами повержен; и в низу правой стороны вы можете поместить город Тенуститан, возвышающийся над водой, в память о его пленении мечом вашим и включении в королевство наше; и вкруг означенного щита на амарильном [желтом] поле – семь побежденных вами капитанов или государей семи провинций залива, кои связаны будут цепью, замкнутой на конце щита висячим замком».[149]149
  Письмо, направленное в Мадрид 7 марта 1525 года. Текст приводится у Франсиско Гарсии Санчеса в «El Medellín extremeño en América». Medellín, 1992. P. 310–313.


[Закрыть]

Кто мог заподозрить неладное в описании подобного герба? Орел, лев, башня, три короны: что может быть зауряднее? Что сильнее связано со средневековой геральдикой? Однако то, что на взгляд испанца представляло собой обычный герб, каких много, в действительности могло быть прочитано как фраза на науатль в пиктографическом исполнении! Как не увидеть в правой части щита два символа Солнца и войны, составляющих основы религии науа – орла и ягуара? Орел (куаутли), символ дня и неба, и ягуар (оцелотль) [на гербе – лев для испанцев], символ ночи и подземного царства, представляют собой два воплощения Солнца, которое ацтеки и другие народы Центральной Америки считали выражением энергии Космоса. В науанской концепции эта энергия беспрестанно иссякает, и только человек войной и жертвоприношениями может ее возрождать. Включив орла и ягуара в свой герб, Кортес органично вписался в логику индейской священной войны.

Что до второй части герба, то она содержит два символа другой не менее распространенной диады науанской традиции – воду и огонь, метафоричное изображение завоевания и войны. Если вода (атль) ясно выражена в виде озера Мехико, то огонь (тлачинолли) скрывается за короной, соответствующей трезубому идеографическому знаку огня у ацтеков; и во избежание двусмысленности Кортес поместил целых три короны, образующих треугольник, поскольку цифра «три» также связана с концепцией огня. Наконец, семь человеческих голов, связанных цепью вдоль всего щита, отсылают к доиспанскому символу пещеры Чикомостока – мифическому месту происхождения семи племен науа; испанская цепь соответствует индейской веревке (мекатль), которая всегда в науанской иконографии обозначала захват пленника, предназначенного в жертву.[150]150
  Также возможно, что цвета кварталов имели смысловое значение в доиспанской символике.


[Закрыть]

Итак, герб Кортеса допускает двойное прочтение: испанцы увидели бы в нем классическое повествование о воинских подвигах, тогда как мексиканцы поняли бы, что Кортес показывает себя покорителем народов науа и выступает под знаком священной войны, который уже три тысячи лет наносился на индейские стелы и памятники. Взаимное наложение двух семантических регистров позволило Кортесу вписаться в обе традиции, которые, казалось бы, должны были друг друга исключать. Несомненно, он задумал свой герб в индейском видении, но, чтобы соблюсти политкорректность, сумел сохранить его в рамках испанского понимания, приведя пусть наивные, но приемлемые объяснения. Здесь мы особенно хорошо видим, что конкистадор перешел в лагерь индейцев, не порывая со своим прошлым, с тайной мечтой о создании смешанного общества.

Есть и еще один пример хитроумного использования идеографического языка ацтеков в испанском контексте. Помимо герба губернатору Новой Испании полагался и девиз, который Кортес сопроводил графическим символом, обычно описываемым как рука, раздвигающая облака, чтобы дать дорогу лучам света. Этот знак известен нам по гравировке на медали 1529 года, выполненной придворным художником Карла V немцем Христофером Вейдицем. На одной стороне медали изображен бюст Кортеса, а на другой – упомянутая рука, раздвигающая тучи, и девиз конкистадора на латыни: «Judicium Domini aprehendit eos et fortitude ejus corroboravit brachium meum» («Правосудие Господне наступило их, и сила Его укрепила руку мою»).

Смысл рисунка трудно понять по самой простой причине: гравер попытался воспроизвести науанский символ, не понимая его значения. Он интерпретировал его исходя из западных критериев, что сделало сюжет практически нечитаемым. И тем не менее, зная индейский оригинал, восстановить смысл не составляет труда: этот знак еще с эпохи ольмеков (1200—500 до н. э.) символизировал падение города. Его образуют четыре элемента: рука, обозначающая захват, внутри колоколоподобного знака, представляющего сам город; эти два элемента связаны с символом победы (атль тлачинолли), который, в свою очередь, состоит из воды и огня. Вейдиц не сумел расшифровать эти четыре графические составляющие оригинала, предоставленного Кортесом, но нет и малейших сомнений относительно выбора Эрнана: что может быть естественнее для завоевателя, чем представиться таковым? Только вот Кортес предпочел заявить об этом на языке мексиканцев – знаком с многотысячелетней историей в Месоамерике. А в качестве девиза к ацтекскому символу он выбрал весьма двусмысленную фразу на латыни, играя на разных смыслах слова «господин» и оставаясь при этом верным духу древнего знака, смысл которого заключался в том, что господство достигается огнем и кровью.

Любое смешение культур происходит через смешение кровей. Кортес имел на этот счет твердое мнение. Он связывал появление общества метисов с женщиной и материнством. Только с женщиной, потому что она представляла для него самую цивилизованную грань мира и была в силах выполнить эту сокровенную миссию: дать рождение Новому Свету. Преклоняясь перед индианками, которых возвел в культ, он отводил им роль матерей новой цивилизации. Отсюда и его яростное сопротивление участию испанок в его завоевательных операциях. Диас дель Кастильо в одном пассаже, который сам же подверг цензуре, поскольку речь шла о слишком уж загульной пирушке, привел имена восьми испанских женщин, находившихся в Койоакане немного времени спустя после падения Теночтитлана и добавил: «И насколько мне было известно, других не было во всей Новой Испании».[151]151
  Diaz del Castillo. P. 371.


[Закрыть] Эти восемь испанок, три из которых были представлены «старухами», прибыли с экспедицией Нарваеса. Вероятно, это были жены солдат. По примеру Марии де Эстрада, отличившейся в Ночь Печали превосходным владением шпагой, эти женщины участвовали в боях и проявили, по словам хронистов, «мужскую храбрость». Но испанки не интересовали Кортеса. Его взор был обращен к туземным женщинам, первое место среди которых занимала Малинцин.

История строго обошлась с Эрнаном, которому ставили в упрек многочисленные любовные похождения. То, что Кортес любил женщин и что женщины любили Кортеса, конечно же бесспорно. Однако внешних данных Эрнана явно не хватает, чтобы объяснить ими такой успех: невысокий, нормального по тем временам роста, то есть около метра семидесяти; хорошо сложен, ловкий и сильный; не красавец и не урод; орлиный нос, темно-русые волосы и темно-карие глаза. Зато все современники единодушно признают, что Эрнан обладал исключительными душевными качествами: ровного нрава, приятный собеседник, эрудит, образован и талантлив; чужд всяких излишеств: любит погулять, но не кутила; не прочь выпить, но не пропойца; ценит женщин, но не бабник; одевается хорошо, но неброско; живой и полон энергии, но не амбициозен; ни снобизма, ни надменности, напротив, готовность выслушать, понять и посочувствовать. Получается человек весьма симпатичный и радушный, при этом великолепно владеющий собой. Этот образ, подкрепленный множеством документальных свидетельств,[152]152
  Имеется бесчисленное количество описаний у Берналя Диаса дель Кастильо. См. также: López de Gomara. Op. cit. P. 336.


[Закрыть] исключает половую распущенность: Кортес не имел репутации юбочника, значит, нам не следует рассматривать его личную жизнь в отрыве от контекста.

Как мы видели, Эрнан стал двоеженцем в 1515 году: Веласкес обязал его жениться на испанке Каталине Хуарес, хотя он жил с индианкой Леонорой. С тех пор у Кортеса было два дома – один у тайнос, другой в Испании. Завоевание Мексики способствовало смешению рас, которое он предвидел. Кортес следовал мезоамериканской традиции, принимая в жены девушек, которых ему дарили правители Семпоалы, Тласкалы, Чолулы и Мехико. По всей Центральной Америке у оседлых народов было принято принимать и привязывать к себе кочевников, чтобы избежать набегов и разорения, и в течение тысячелетий обычной практикой для местных правителей было дарить одну из дочерей вождю пришельцев. Сами ацтеки точно так же когда-то осели в долине Мехико, завязав родственные связи с жителями Колхуакана, Ацкапотцалько и Текскоко. Несмотря на белую кожу и странный наряд, испанцы казались мексиканцам всего лишь кочевниками, каких много. Поэтому они попытались применить традиционное оружие, то есть установить кровные узы и позволить жить при себе. Если испанский король стремился обратить индейцев в своих вассалов, то мексиканский император в силу такого же государственного рефлекса намеревался заставить служить себе вторгшихся в его пределы испанцев.

Кортес серьезно отнесся к подаркам и «поженил» своих помощников, предварительно окрестив индианок. Поскольку командир должен быть во всем примером для своих подчиненных, Эрнан сам нашел себе жену-индианку в лице своей очаровательной переводчицы Малинцин. Он жил с ней в гражданском браке с июля 1519 года, не расставаясь ни на день. В течение всей конкисты Марина находилась рядом с ним. Порой создается впечатление, что именно она стала вдохновительницей и творцом побед Кортеса. Можно упрекнуть Кортеса в том, что на Кубе у него уже была законная супруга-испанка и почти законная любовница из племени тайнос и Марина стала третьей сожительницей. Все это так, конечно, но почему не следовать местным традициям, если к тому же они столь приятны? По замыслу Кортеса, надо было раствориться в культурном пейзаже Центральной Америки, а там полигамия преобладала, и мексиканский тлатоани в знак своего могущества содержал настоящий гарем в сто пятьдесят жен. Сто пятьдесят – это перебор, но должен же был Кортес соответствовать своему рангу? Заменив ацтекского императора, он просто не мог призывать к моногамии, ассоциировавшейся у науа с бедностью и низами социальной лестницы. Поэтому ему пришлось принять под крышей своего дворца небольшую свиту из подаренных ему принцесс.

Сначала в Койоакане, затем в Мехико с января 1524 года Кортес жил не распутником, а самым настоящим науанским правителем, относясь к своим многочисленным женам с почтением и уважением. В декабре 1519 года сам Мотекусома подарил ему свою дочь, в крещении Анну, но она погибла на тлакопанской дамбе в Ночь Печали. Ацтекский император вверил заботам Кортеса и другую из своих дочерей, еще несовершеннолетнюю маленькую Текуичпо, которая спустя семь лет родила от конкистадора девочку, названную Леонорой. Нам известно из разных источников, что такие же жесты в отношении Кортеса предпринимали и другие индейские вожди, и Кортес принимал, очевидно не без удовольствия, науанских подружек. Его помощники поступали так же. Все обзавелись семьями и плодили метисов. Отметим, что все дети первого поколения носили испанские имена и фамилии. В архивах нет указаний на их индейское происхождение. Смешение кровей было общим правилом, по крайней мере до 1529 года, когда произошел важный политический поворот.

И вот на этом фоне, когда женщины науа реализовывали мечты Кортеса о расе креолов, разразилось дело Каталины. Существует три версии этой истории. Начнем с официальной. Став хозяином Мексики, Кортес потребовал, чтобы его законная супруга Каталина Хуарес приехала к нему с Кубы. В августе 1522 года она прибыла в Коатцакоалько вместе с братом и сестрами. Их встретил Гонсало де Сандоваль и препроводил в Мехико. Кортес тепло встретил жену и предоставил ей покои в своем доме в Койоакане. Спустя два месяца, а именно 1 ноября около полуночи, Каталину нашли мертвой в собственной спальне. Близкие объяснили причину смерти как «mal de madre». И действительно, признаки болезни наблюдались у нее и раньше: на Кубе она часто теряла сознание, а в Мехико из-за разницы высот недомогания только участились. Сердце не выдержало.

Злые языки предлагали иную трактовку этого печального события: в прекрасный августовский день 1522 года Каталина неожиданно высадилась со всем семейством в Мексике, когда ее совершенно никто не ждал. Кортесу больше ничего не оставалось, как пригласить ее к себе и разыграть радушную встречу. В глубине души он кипел от гнева. Отношения пары портились с каждым днем. Каталина оказалась несносной. Она строила из себя вице-королеву, выгнала всех туземных любовниц мужа, не упускала случая ругать супруга на людях. Вечером 1 ноября Кортес устраивал прием на праздник Всех Святых; супруги повздорили, и Каталина поднялась к себе, чтобы лечь спать. Около полуночи домочадцев разбудили крики хозяина: все бросились на шум и нашли Каталину мертвой в ее спальне. На шее якобы виднелись красные пятна. Уж не задушили ли ее? И не мог ли сам Кортес, выведенный из себя присутствием и поведением благоверной, расправиться с ней своими руками?

Есть и третья гипотеза, во временном плане более отдаленная: это видение историка, не заинтересованного лично в этом деле. Прежде всего удивляет, почему корабль Каталины встал на якорь не в Веракрусе, но в месте более удаленном и менее приметном, а именно в устье реки Ауалюлько, которое Диас дель Кастильо называет Айягуалюлько.[153]153
  Diaz del Castillo. P. 394.


[Закрыть] Это на границе с землями майя, по прямой в шестистах километрах от Мехико, а если идти пешком, то будет настоящая экспедиция. Если бы эта поездка была организована Кортесом, то вряд ли ему пришла в голову бредовая мысль высадить жену в непроходимых болотах Табаско! Корабль мог зайти туда только в том случае, если на борту возник конфликт. И у этого конфликта было имя – Каталина.

Кортес действительно хотел перевезти с Кубы свою семью, но только думал он об индианке Леоноре и ее дочери. Впрочем, обе также находились на корабле, но Каталина Хуарес оказалась на нем совершенно нежданным пассажиром. Оставив позади землю, находившуюся под испанским контролем, растерявшийся от такой переделки шкипер запросил указаний у Кортеса. Приезд Каталины ставил под угрозу срыва все планы креолизации, и Кортес рисковал потерпеть полный провал. Что делать? А не напугать ли Каталину дикой Мексикой? Его проводники сделали все, чтобы не пропустить ни одной топи, ни одного потока, ни единой тучи москитов. Но ничто не могло остановить Каталину, и она в конце концов достигла Мехико. В том, что она оказалась несносной, можно даже не сомневаться. Она ожидала, что с ней будут обращаться как с супругой губернатора, но ее холодно встретил человек, с которым она не виделась более четырех лет, который жил в окружении ацтекских принцесс и имел наглость держать при себе еще и кубинскую любовницу. Как могла бедняжка Каталина постичь полет мысли конкистадора и его планы выращивания новой расы? Как тут обойтись без нервных срывов и перепалок? Но Кортес находился у власти и не желал, чтобы его личная жизнь мешала его начинаниям. Каталина должна была быть принесена в жертву его великому проекту. Естественно, Кортес, никогда не терявший самообладания, вряд ли мог задушить жену в приступе ярости: этот упрощенный и грубый сценарий маловероятен. Но то, что Каталина умерла насильственной смертью, не стоит исключать. Что нам известно о женской ревности в напряженной атмосфере гарема? Что нам известно о приближенных, податливых на подкуп? Что нам известно о способности Эрнана манипулировать людьми? Что нам известно о степени затруднений, вызванных нежданным приездом Каталины?

Безвременная кончина Каталины Хуарес, не оставившей потомства, оказалась для Кортеса как нельзя кстати. Малинцин была на последнем месяце беременности и вскоре родила мальчика, окрещенного Мартином. Назвав свою первую дочь именем матери – Каталина Писарро, Эрнан теперь дал своему первому сыну имя отца – Мартин Кортес. Оба первенца были метисами – древо Кортесов пустило побеги на новой почве. Эрнан воплотил свою мечту.

Примерно в это же время, где-то в 1524[154]154
  В книге мексиканского историка Гиллермо Поррас Муньос «El gobierno de la ciudad de México en el siglo XVI» (México, UNAM, 1982. P. 207–208) приводятся показания Луиса Кортеса, взятые в 1565 году, в которых он утверждает, что ему тридцать восемь лет. Таким образом, он мог родиться в 1527 году.


[Закрыть] году у Кортеса родился еще один сын. Матерью стала одна науанская принцесса, известная нам только под испанским именем донья Эрмосилья, приведенным автором Диасом дель Кастильо.[155]155
  Diaz del Castillo. P. 556. Все исследователи бездумно повторяли вслед за Гомарой, что эта донья Эрмосилья была испанкой. Но это маловероятно в обстановке того времени, и мне не удалось найти доказательств этого утверждения. Поскольку Кортес повыдавал всех своих индейских сожительниц замуж за испанцев, не исключено, что мать Луиса известна нам только под именем, принятым при бракосочетании. Но носить испанское имя еще не значит быть испанкой. И надо отметить, что Диас дель Кастильо нигде ни одним словом не обмолвился, что мать Луиса была кастильянкой.


[Закрыть] Но кого же еще в те времена могли величать доньей в Мехико, кроме ацтекских принцесс? Этого второго сына-метиса Кортес наречет Луисом де Альтамирано, почтив в этот раз материнскую ветвь своего генеалогического древа. В 1529 году папа Климент VII признает под этим именем ребенка законным, наряду со старшими детьми – Каталиной Писарро и Мартином Кортесом. Кортес уже трижды смешал свою кровь с индейской: он обручился с Новым Светом.

Другой важный элемент процесса креолизации Мексики состоял в обращении индейцев в христианство. Но и в этом вопросе Кортес повел себя весьма оригинально. Даже не помышляя о полном искоренении языческого прошлого, конкистадор очень скоро осознал, что не добьется христианизации Мексики, пока не захватит все святилища индейских культов. Поэтому первое время он не строил церквей в обычном понимании этого слова, stricto sensu, а просто приспосабливал для католических богослужений древние языческие храмы. Наблюдая, с какой скорбью взирали тотонаки на разрушение идолов главного святилища Семпоалы, он пришел к убеждению, что христианство не сможет пустить корней на этой земле, если не сольется с тысячелетними языческими традициями. Но для насаждения своего рода христианской формы идолопоклонства Кортесу требовались широко мыслящие служители культа.

Для Кортеса сила христианства заключалась в альтруизме и терпимости ко всем. Он был чужд инквизиторского мракобесия и отстаивал собственное гуманистическое и либеральное видение католицизма. Единственным требованием к индейцам, принимающим христианскую веру, был отказ от человеческих жертвоприношений. И дело не в самом духе жертвенности, а в его физическом воплощении. Христианство также принадлежит к жертвенным религиям, и месса представляет собой не что иное, как символическое воспроизведение жертвы Христа. Но именно этот переход от реальности к символу и воспринимался как культурное достижение, достижение цивилизации, и не могло быть и речи о возврате на три тысячи лет назад в эпоху, когда финикийцы приносили Ваалу человеческие жертвы, а иудеи забивали быков и баранов.

Кортес сумел подобрать достаточно церковнослужителей, интеллектуально готовых к обращению мексиканцев. И это не простое везение: Кортес принадлежал к оппозиционному движению, зародившемуся в Эстремадуре в начале XVI века, и его начинание получило широкую поддержку францисканцев. Благодаря личным и семейным связям Эрнан установил контакт с учениками брата Хуана Гваделупского, апостола монахов-реформаторов, призывавших вернуться к обету бедности, которым когда-то отличался этот орден, основанный Франциском Ассизским. Эти францисканцы-реформаторы обосновались в Эстремадуре, где они образовали сообщество, получившее название кустодии Святого Габриэля, которая позже будет преобразована в автономную провинцию. Не стоит и говорить, что все они крайне негативно относились к служителям официальной церкви, епископами которой становились вельможи, не уделявшие должного внимания духовным занятиям и не желавшие расставаться с богатством, которое считалось нищенствующей братией несовместимым с проповедью слова Господня. Но эти монахи вовсе не были изолированной группировкой на интеллектуальной сцене того времени и располагали связями в высших эшелонах власти, как при дворе Карла V, так и в самом Ватикане. Поэтому по ходатайству Кортеса миссия обращения в христианство Новой Испании была официально доверена эстремадурским францисканцам из провинции Святого Габриэля. Буллой «Exponi nobis fecisti»[156]156
  «Было нам сообщено тобою» (лат.).


[Закрыть] от 9 мая 1522 года папа Адриан VI, Адриан Утрехтский (тот самый, которого Мартин Кортес сумел убедить в обоснованности действий своего сына), предоставил им самые широкие полномочия. Другими словами, Адриан VI поручал друзьям Кортеса основать мексиканскую церковь.