Текст книги "Ночная школа"
Автор книги: Кристи Доэрти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Кристи Доэрти
Ночная школа
Джеку,
Который всегда верил
Глава первая
– Давай уже!
– Не дергайся, я почти закончила.
Сжав губы в ниточку, Элли, сидевшая на корточках, докрашивала последнее «тэ». Марк, стоя рядом на коленях, подсвечивал ей фонариком. Их голоса эхом разносились по пустынному коридору. Кружок желтого света, лежащий на рисунке Элли, дергался, когда Марк говорил или смеялся.
Сухой щелчок так громко прозвучал в пустом помещении, что они подпрыгнули.
И тут же флуоресцентные лампы, мигнув, залили школьный коридор потоками яркого света.
У двери стояли два человека в форме.
Элли медленно опустила аэрозольный баллончик с краской, продолжая механически давить на кнопку: «хвостик» буквы удлинился до самого низа директорской двери и пополз по грязному полу.
– Бежим!
Это слово еще не успело сорваться с ее губ, как она уже вскочила на ноги и припустила по широкому коридору. Резиновые подошвы кед скрипели по старому линолеуму. Она пронеслась по коридору школы Брикстон-Холл, даже не оглянувшись, чтобы выяснить, следует ли за ней Марк.
Где остальные ребята, она не знала. Больше всего она боялась за Хэрри: еще раз поймают полицейские – и папаша его прибьет. Завернув за угол, она рванула в темный узкий аппендикс, в конце которого горели зеленые буквы пожарного выхода.
Бешено колотившееся в груди сердце гнало в кровь адреналин, придававший ей силы и уверенность в том, что она обязательно выберется отсюда и никто не узнает, что это она натворила делов.
Распахнув дверные створки, она навалилась на массивный засов наружной двери. Откроешь ее – и привет свобода!
Но засов не сдвинулся с места даже на долю дюйма.
Элли, не веря своим глазам, принялась бешено дергать его, но все без толку. Пожарный выход оказался запертым.
Вот дьявольщина! Она обязательно поставила бы в известность об этом местную газету, не устраивай она в школе столько безобразий. Что и говорить, рыльце у нее в пушку…
Вернувшись на цыпочках к началу тупика, она выглянула из-за угла и оглядела просторный холл и коридор. Между ней и главным входом находились полицейские. А единственный выход в этой части здания оказался запертым.
Но ведь должна, должна здесь быть еще хоть одна дверь, выводящая на улицу!
Она затаила дыхание и прислушалась. В коридоре звучали голоса и шаги, сначала далеко, потом все ближе и ближе.
Элли присела на корточки, опустила голову к коленям и обхватила себя руками, словно пытаясь стать меньше и незаметнее. Что будет, если ее поймают здесь, на месте преступления? Родители сожрут ее живьем. Но перед этим будут вопить, что она дрянь и позор семьи. Ну а чего еще от них ждать? Ее ведь уже арестовывали за недостойное поведение и акты вандализма, оттого и сплавили к черту на куличики, в эту захолустную школу. Интересно, если ее сейчас арестуют в третий раз, то куда сошлют?
Элли вскочила и на цыпочках прокралась к двери для обслуживающего персонала. Шаг, второй, третий… Кажется, ее никто не заметил.
Оказавшись у двери, нажала на ручку.
Заперто.
Чтобы добраться до другой двери, ей пришлось тенью пересечь холл.
И здесь заперто.
И тогда она помчалась навстречу доносившимся до нее голосам. Риск чудовищный, но она только что вспомнила, что дверь кладовой никогда не запиралась.
Интересно, какой смысл закрывать на ключ пустые классные комнаты и оставлять открытой дверь в складское помещение? Воистину этой школой заправляют круглые идиоты…
Прокравшись внутрь и оказавшись среди полок, заваленных пачками бумаги, старыми швабрами, пластмассовыми ведрами и какими-то приборами, назначение которых во мраке невозможно было определить, она неслышно прикрыла за собой дверь и с облегчением выдохнула.
Но в кладовой стало темно, как в склепе. Она поднесла к лицу руку и не смогла увидеть собственные пальцы. Она знала, что рука здесь, прямо перед глазами, чувствовала ее, но не видела, и в этом заключалось нечто странное, пугающее и сбивающее с толку. Уцепившись за полку, чтобы не потерять равновесие в темноте, она какими-то образом потревожила лежавшую на стеллаже толстенную стопку бумаги, которая медленно начала сползать вниз. Элли в панике пыталась остановить этот оползень, но тут из-за двери до ее слуха доносились приглушенные голоса; Элли затаила дыхание, голоса стали удаляться. Вот и прекрасно. Ей остается немного подождать, а потом тихо выскользнуть из кладовки, пробраться к выходу – и она спасена.
Подождать. Еще несколько минут.
В кладовке было жарко и душно.
«Спокойно, все хорошо», – повторяла она про себя.
Чтобы унять нервную дрожь, Элли принялась считать собственные вдохи и выдохи, казавшиеся ей в темноте и тишине кладовки ужасно шумными.
«Двенадцать, тринадцать, четырнадцать…»
Но даже на восьмидесятом выдохе лучше ей не стало. Внезапно возникло ощущение, будто ее замуровали в крошечной гробнице. Элли с трудом дышала, сердце колотилось где-то в горле, она была готова сорваться.
«Успокойся, Элли, – взывала она к себе. – Подожди еще пять минут – и ты будешь в безопасности. Мальчишки тебя не выдадут…»
Но это не помогало. С каждой секундой становилось только хуже. Она задыхалась, ее била нервная дрожь.
Все. Надо выбираться отсюда во что бы то ни стало.
Элли сделала шаг к двери – пол словно уплывал из-под ее ног; по лбу текли струйки пота, заливая глаза. Она опустила ладони на дверь и стала нашаривать ручку.
«Боже! Боже! Только не это…»
Увы. Изнутри дверь оказалась совершенно гладкой. Ни ручки, ни замочной скважины, никакого ничтожного выступа. Даже шляпки гвоздика не обнаружилось.
В отчаянии она шарила руками по двери, потом по стенам и косяку. Ничего. Открыть дверь изнутри было невозможно.
Тогда она толкнула дверную створку плечом, а когда это не помогло, попыталась зацепиться ногтями за край двери. Тщетно. Дверь очень плотно прилегала к дверной раме. От страха дыхание участилось еще больше и с хрипом вырывалось из легких. А вокруг стояла такая темень… Хоть глаз выколи.
Она в панике забарабанила по неподдающейся двери.
– Помогите! Откройте дверь! Я задыхаюсь!
Ни звука снаружи.
– Помогите мне! Прошу вас…
Прорывавшаяся в голосе мольба вызвала у нее отвращение, и она зарыдала от унижения и отчаяния, продолжая время от времени проводить ладонью по поверхности упрямой двери, словно гладя ее, и изредка, уже без всякой надежды, повторять:
– Выпустите меня отсюда. Ну пожалуйста…
Когда дверь наконец распахнулась, это оказалось для нее такой неожиданностью, что девочка буквально вывалилась из дверного проема – прямо в объятия полицейского. Впрочем, объятия – это сильно сказано: полицейский, слегка поддержав ее, отступил на шаг и посветил в лицо Элли фонарем, луч которого выхватил из темноты ее бледное, залитое слезами и потом лицо и растрепанные волосы.
Полицейский посмотрел поверх ее головы на другого копа и ухмыльнулся. Элли огляделась и увидела Марка. Бейсболки на нем не было, голова уныло клонилась к груди, а за руки его крепко держал второй полицейский, ответивший на ухмылку своего коллеги широкой довольной улыбкой.
Глава вторая
Несмотря на шум в полицейском участке, Элли распознала голос отца с такой же легкостью, как если бы тот находился рядом с ней. Пригладив ладонью растрепанные волосы, она устремила взгляд в приоткрытую дверь.
«У меня нет слов, чтобы выразить вам свою благодарность. Еще раз прошу простить за доставленное беспокойство», – услышала Элли. Она прекрасно знала этот просительный извиняющийся тон, связанный с ее поведением и необходимостью объясняться по этому поводу. Потом услышала голос другого мужчины, но слов не разобрала, после чего до ее слуха снова донесся голос отца.
– Мы предпримем все необходимые в таких случаях меры. И в этом смысле ваш совет мне очень понравился. Мы все обсудим, и я завтра же приму решение.
«Решение? Какое, интересно знать?»
Наконец дверь распахнулась, и серые глаза Элли встретились с голубыми усталыми глазами отца. У девушки на мгновение сжалось сердце. С помятым небритым лицом он выглядел старше своих лет. Кроме того, показался ей чрезвычайно утомленным, даже, пожалуй, вымотанным.
Подойдя к конторке дежурного, отец передал какие-то документы женщине в полицейской форме, которая, едва на них посмотрев, положила их поверх стопки лежавших у нее на столе бумаг. Потом выдвинула ящик стола, извлекла из него конверт с принадлежавшими Элли вещами и подтолкнула по столу к посетителю. Затем, не взглянув ни на отца, ни на дочь, механическим, какими-то неживым голосом произнесла:
– Вы, мисс, освобождаетесь под поручительство вашего родителя. Можете идти.
Элли неловко поднялась с деревянной скамьи и направилась вслед за отцом по ярко освещенному коридору к выходу.
Когда они оказались на улице, Элли первым делом глубоко вздохнула, набрав полную грудь прохладного ночного воздуха. Впрочем, облегчение, которое она испытала, покинув полицейский участок, мигом улетучилось, когда она вгляделась в мрачное лицо отца. Так и не сказав друг другу ни слова, они направились к машине, стоявшей на противоположной стороне улицы.
Подойдя к их черному «форду», отец открыл замок электронным ключом, на что машина отозвалась своего рода приветствием – приятным, похожим на тихое чириканье звуком. Когда отец устроился на переднем сиденье и завел мотор, Элли порывисто повернулась и вперила в родителя исполненный раскаяния и невысказанных объяснений взор.
– Пап… – начала было она.
Отец, глядя прямо перед собой и выпятив челюсть, бросил:
– Только не надо этого, Элисон…
– Чего «этого»?
– Разговоров, вот чего. Сиди тихо и не мешай мне вести машину.
После подобной отповеди поездка само собой проходила в полном молчании. Даже когда они подъехали к дому, отец вылез из машины, не сказав дочери ни единого слова. Выбравшись, в свою очередь, из салона, Элли почувствовала, что овладевшее ей еще в полицейском участке беспокойство продолжает расти.
При всем том отец не казался ей злым. Скорее, бесстрастным и опустошенным.
Элли поднялась по ступенькам, вошла в дом и поплелась по коридору, миновав пустующую комнату брата. Оказавшись в тепле и безопасности своей спальни, она первым делом подошла к зеркалу и некоторое время разглядывала собственное отражение. Ее красно-рыжие, крашенные дешевой имитацией хны волосы торчали во все стороны, тушь для ресниц размазалась и черные потеки красовались даже на висках; впрочем, остальной мэйкап тоже пострадал. Короче, выглядела она неопрятно и неухоженно, да и пахло от нее неважно – потом и страхом.
– Что ж, – сказала она, обращаясь к своему отражению. – Если разобраться, все кончилось не так уж плохо.
Когда она на следующий день проснулась, время приближалось к двенадцати. Выбравшись из-под мятого пухового одеяла, натянула джинсы и белый топ с жилеткой. Потом подошла к двери и осторожно приоткрыла ее.
В доме стояла мертвая тишина.
Выйдя из комнаты, Элли на цыпочках проследовала на кухню. В огромные окна потоком лились солнечные лучи, отражаясь в идеально чистых поверхностях кухонного стола и стойках домашнего бара. На стойке Элли увидела тарелку. Там лежали приготовленные для нее белый хлеб и масло, чуть подтаявшее на солнце. На плите стоял горячий чайник, а в чашке лежал пакетик с чаем.
Как ни были печальны ее дела, есть все равно хотелось. Поэтому Элли сразу же намазала ломтик хлеба маслом и сунула его в тостер. Включила было радио, чтобы заполнить звуками царившую тишину, но, секунду подумав, выключила. Жуя поджаристый хлеб с маслом и запивая его чаем, Элли машинально пролистывала вчерашнюю газету, но взгляд у нее был отсутствующий, а мысли далеки от газетных статей. Лишь покончив с нехитрым завтраком, она заметила стикер на двери.
«Э. Относительно второй половины дня. Не вздумайуходить из дома».
В конце послания стояла заглавная буква «М».
Повинуясь внезапному порыву, она потянулась к телефону, чтобы позвонить Марку, но телефона на привычном месте на холодильнике не оказалось.
Облокотившись о стойку бара, она некоторое время в задумчивости выбивала по ней пальцами дробь, слушая размеренное тиканье настенных часов. От нечего делать принялась эти звуки считать.
«Итого, девяносто шесть ”тиков“. Или ”таков“? И как только люди их различают?…»
– Не вешать нос! – произнесла она наконец громким голосом и даже хлопнула ладонью по доске бара, словно припечатав эти слова. – Пошло оно все к такой-то матери…
С этими словами она выбежала из кухни, влетела к себе в спальню и выдвинула верхний ящик письменного стола, чтобы достать свой «леп-топ».
Но ящик оказался пустым.
Некоторое время Элли озадаченно вглядывалась в пустоту ящика, пытаясь понять, что может означать отсутствие ее компьютера. Хотя она старалась не поддаваться унынию, плечи у нее словно сами собой ссутулились, а голова поникла…
Родители вернулись домой под вечер, то есть по их меркам довольно поздно. Элли их заждалась, и всякий раз, когда рядом с домом хлопала дверца машины, срывалась с места и бежала в надежде к окну. Но когда они наконец вошли в двери, надела маску равнодушия и уставилась в экран большого телевизора, стоявшего в гостиной перед кожаным диваном. При этом, правда, забыла включить звук.
Мать по привычке положила пакеты с покупками на небольшой столик в холле и молча прошла за отцом на кухню, чтобы приготовить чай. Дверь на кухню осталась приоткрытой, и Элли заметила, как мать, прежде чем достать из холодильника молоко, ободряющим жестом положила руку на плечо отца.
Пустяк, казалось бы. Тем не менее Элли сразу почувствовала, что этот жест не предвещает ничего хорошего.
Прошло еще какое-то время, после чего родители вышли из кухни в гостиную и чуть ли не одновременно опустились на темно-синюю софу, стоявшую по диагонали от дивана, на котором расположилась Элли. Сегодня отец был тщательно выбрит и аккуратно причесан, но под глазами у него проступали темные полукружья. Выражение лица матери казалось совершенно спокойным, Тем не менее Элли не могла не заметить ее вытянувшиеся в нитку губы.
– Элисон… – начал было ее отец, но в следующую секунду замолчал, как если бы забыл, что хотел сказать, и устало потер руками глаза.
Тогда в разговор вступила мать.
– Мы с папой говорили о том, что можно сделать, чтобы помочь тебе.
«О Господи!»
– Определенно тебе не слишком нравится в школе, которую ты сейчас посещаешь. – Она говорила ровным, размеренным голосом, и очень медленно. Элли же то смотрела на отца, то переводила взгляд на мать. – Но после того как ты взломала замок в кабинете директора, сожгла свое личное дело и, помимо всего прочего, написала аэрозольным баллончиком на двери кабинета: «Росс – идиот», нет ничего удивительного в том, что администрация школы тоже не в восторге от твоего пребывания в стенах этого учебного заведения.
Элли прикусила губу, чтобы не захихикать в самый патетический момент материнской речи. Хихиканье лишь обострило бы ситуацию и выставило Элли в еще более невыгодном свете.
– Итак, это уже вторая за год школа, чья администрация очень вежливо, но весьма решительно и недвусмысленно дала нам понять, что тебе лучше учиться в каком-нибудь другом месте. Признаться, нам с папой уже надоело получать такого рода вежливые письма от школьного руководства.
Отец наклонился вперед и впервые с тех пор, как забрал Элли из полицейского участка, посмотрел дочери прямо в глаза.
– Мы понимаем, Элисон, что это своего рода игра с твоей стороны, – произнес он. – Так сказать, нарочито гипертрофированная реакция на происходящие с тобой события и окружающую действительность. Возможно, тебе кажется, что, прибегая к подобным действиям, ты привлечешь к себе повышенное внимание одноклассников, но нам с матерью твои хулиганские поступки давно уже стоят поперек горла. И не такие уж они безобидные, как тебе, быть может, кажется. Оскорбительные граффити, систематические прогулы, акты вандализма – это не шутки. Короче говоря, ты добилась своей цели, привлекла к себе повышенное внимание – и не только школьников, но также местной администрации и полицейских властей. Так что теперь можешь и передохнуть.
Элли открыла было рот, чтобы сказать хоть что-то в свою защиту, но мать одарила ее таким пронзительным взглядом, что она прикусила язычок, подтянула к груди колени и, обхватив их руками, продолжала слушать родительские наставления в полном молчании.
В разговор снова вступила мать.
«Ее очередь, подумала Элли».
– Вчера вечером полицейский офицер по связям с общественностью – кстати, очень разумный человек, который знает о тебе буквально все, – предложил нам перевести тебя в совсем другую школу. В том смысле, что она находится за пределами Лондона, а значит, на значительном удалении от твоих приятелей, ради которых ты устраиваешь свои спектакли.
Последние слова мать произнесла с горечью и осуждением.
– Обдумав это предложение, мы сегодня утром кое-куда позвонили и… – Внезапно мать сделала паузу и, прежде чем завершить свою мысль, посмотрела на отца с проступившим вдруг на лице выражением неуверенности. – И нашли-таки заведение, которое специализируется на работе с трудными подростками вроде тебя…
От неожиданности Элли смигнула.
– …После чего сразу же поехали туда, чтобы лично посмотреть, что там и как. И заодно переговорили с директрисой школы…
– Оказавшейся совершенно очаровательной женщиной, – вставил свои два пенса отец.
Но мать проигнорировала его ремарку.
– …которая любезно согласилась принять тебя в ряды своих питомцев, начиная с этой недели.
– Подождите… Как с этой недели?! – Элли до такой степени не верилось во все это, что она сама не заметила, как повысила на родителей голос. – Но ведь летние каникулы начались всего две недели назад!
– Ты будешь находиться там на полном пансионе, – произнес отец, словно не расслышав то, что она сказала.
Элли уставилась на него широко раскрытыми глазами, приоткрыв от изумления рот.
«На полном пансионе?»
Слова отца эхом отдавались у нее в голове.
«Нет, это невозможно, – подумала она. Предки, должно быть, шутят».
– Нельзя сказать, что наша семья с легкостью может себе такое позволить, но мы, тем не менее, решили, что попробовать стоит. Возможно, жизнь в закрытой лесной школе спасет тебя от себя самой, пока ты не успела окончательно испортить свою жизнь. – С этими словами отец хлопнул ладонью по подлокотнику софы. Элли вздрогнула и посмотрела на него. – Тебе уже шестнадцать лет, Элисон, и твоим дурацким выходкам необходимо положить конец.
Элли прислушалась к участившемуся биению собственного сердца, машинально считая удары.
«Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…»
Она не могла поверить, что все будет так плохо. Так плохо, что хуже некуда. Теперь будущее представлялось ей сплошным кошмаром, и этот кошмар уже начал затягивать ее в свои сети прямо в этой комнате. Она наклонилась всем телом вперед, переводя взгляд с матери на отца и обратно.
– Послушайте, я здорово облажалась, признаю это и очень об этом сожалею. – Элли старалась говорить как можно искреннее, но поскольку ее слова не произвели на мать большого впечатления, повернулась к отцу в надежде на сочувствие с его стороны. – Не кажется ли вам, что в стремлении призвать меня к порядку вы здорово перегнули палку? Отец! То, что вы придумали, – настоящее сумасшествие!
Мать Элли снова посмотрела на отца, но на этот раз ее глаза излучали непреклонность. Отец перевел взгляд на Элли и печально покачал головой.
– Слишком поздно что-либо менять, – произнес он. – Решение уже принято. Ты переберешься туда уже в эту среду. А до тех пор никаких компьютеров, ай-подов и телефонов. И не смей выходить из дома. Можешь считать, что находишься под домашним арестом. Когда родители поднялись с места, Элли подумала, что они здорово напоминают судей, выходящих из зала после вынесения приговора и, оставшись к комнате в одиночестве, безнадежно, со всхлипом, вздохнула.
Последующие несколько дней Элли провела в смятенных чувствах и в изоляции. Считалось, что она должна посвятить эти дни сборам и подготовке к переезду, но вместо этого девушка всеми способами пыталась уломать родителей оставить ее дома.
Но не продвинулась в этом направлении ни на шаг. Родители просто отказывались говорить с ней на эту тему, да и вообще все больше помалкивали.
Во вторник вечером мать вручила дочери изящный конверт цвета слоновой кости с эмблемой в виде креста замысловатой формы и подписью «Киммерийская академия». Чуть ниже, уже от руки, изящным, с завитушками, почерком, стояло: «Памятка для новых учеников».
В конверте обнаружились два листа бумаги с отпечатанным на машинке текстом. Читать его поначалу было непросто, поскольку Элли никогда в жизни не видела такого, но она довольно быстро приноровилась. Каждая буква непривычного для глаза чуть угловатого шрифта оставляла на дорогой кремовой бумаге четкий, словно отштампованный след. Да и читать ей пришлось не так много: первая страница содержала краткое послание от директрисы школы Изабеллы Ле Фано, в котором та приветствовала Элли и выражала радость по поводу того, что девочка в ближайшее время окажется в числе ее учениц.
«Очень тронута», – не без иронии произнесла про себя Элли, откладывая листок в сторону. Второй оказался более информативным. Например, там сообщалось, что все письменные принадлежности будут предоставлены ей академией, как и школьная форма. Далее говорилось, что переданные ей предметы гардероба должны быть помечены ее инициалами – маркером или вышивкой. Аналогичным образом ей предлагалось пометить и привезенные с собой носильные вещи. Затем шло обязательное требование относительно приобретения резиновых сапог и дождевика, поскольку, как говорилось в послании, «школьный кампус находится в сельской местности, занимает большую территорию и расстояние между некоторыми постройками может оказаться значительным».
Элли просмотрела письмо в поисках самых неприятных пунктов, обыкновенно именуемых «школьными правилами» и, разумеется, обнаружила искомый раздел, выделенный жирным шрифтом.
«Полный список правил, касающихся поведения учащихся академии, будет передан вам по приезде. Пожалуйста, внимательно прочитайте их и неуклонно им следуйте. Нарушения означенных правил будут строго наказываться».
Под этим параграфом шел другой с еще более зловещим содержанием.
«Учащимся запрещается со дня приезда покидать территорию школы без особого на то разрешения. Разрешение может быть выдано как представителями администрации, так и родителями, но это происходит редко и лишь в силу особых обстоятельств».
Когда Элли поднимала спланировавшую на пол первую страницу, у нее дрожали руки. Она кое-как сунула бумаги в конверт и бросила письмо на стол.
«Это что же: школа – или тюрьма?»
Бегом спустилась на первый этаж и пошла на кухню, где мать готовила ланч.
– Я звоню Марку, – тоном, не терпящим возражений, объявила она, хватая телефон, который словно по волшебству появлялся на холодильнике всякий раз, когда родители оказывались дома.
– Неужели? – Мать положила кухонный нож на стол и посмотрела на нее.
– Если меня отправляют в тюрьму, я имею право на один телефонный звонок, не так ли? – сказала Элли громким голосом, в котором проступали страх и негодование. Попытки родителей перевоспитать ее зашли слишком далеко!
Мать некоторое время пристально смотрела на нее, потом пожала плечами, взяла нож и принялась нарезать помидоры тонкими ломтиками.
– Ну что ж, звони, если хочешь…
Элли помедлила, прежде чем набрать нужный номер. Дело в том, что он был забит в память ее сотового, и ей самой редко приходилось его вспоминать.
Несколько длинных гудков.
– Слушаю вас. – Голос Марка показался ей таким знакомым и родным, что она едва не разрыдалась в трубку.
– Привет. Это Элли.
– Элли? Вот черт! Где ты все это время пропадала? – В его голосе слышалось облегчение – такое же, какое испытывала сейчас она сама.
– Сидела под домашним арестом. – Элли злобно посмотрела в спину матери и добавила: – У меня отобрали телефон и компьютер и запретили выходить из дома. А как дела у тебя?
– Как обычно. – Он рассмеялся. – Родители ходят как оплеванные, школьная администрация мечет громы и молнии, но через некоторое время все так или иначе утрясется.
– Тебя выгоняют?
– Выгоняют? Из школы? Ну, нет. А тебя?
– Типа того. Короче, родители отправляют меня в концентрационный лагерь, который почему-то упорно называют загородной школой. По-моему, она находится где-то в Монголии.
– Ты серьезно? – В его голосе проступила неподдельная озабоченность. – Но это ужасно. И с какой стати на тебя так взъярились? Ведь никто не пострадал. А все остальное Росс как-нибудь переживет. Мне, например, скорее всего дадут несколько дней общественных работ, заставят принести персональные извинения, после чего вновь разрешат посещать занятия. Не могу поверить, что у тебя такие суровые старорежимные предки. Ведь это их инициатива, как я понимаю?
– То-то и оно. И я тоже не могу в это поверить… Кстати, мои старорежимные предки сказали, что как только я попаду в эту так называемую школу, у меня не будет никаких возможностей общаться с тобой. Но на тот случай, если тебе все-таки захочется разыскать меня, запомни, что это заведение называется Кимме…
Неожиданно в трубке поселилась мертвая тишина. Ни Марка, ни гудков. Элли подняла глаза и увидела, что мать держит в руке телефонную вилку, которую только что вытащила из розетки. Лицо ее оставалось бесстрастным.
– Хватит нести чушь, – спокойно сказала она и, подойдя к дочери, вынула у нее из руки трубку и положила на рычаг.
Потом мать как ни в чем не бывало вернулась к помидорам, Элли же осталась стоять там, где стояла, и молча смотрела на нее, то бледнея, то краснея. Но когда к горлу подступили рыдания, быстро повернулась на каблуках и пулей вылетела из кухни.
– Вы… любимые мои родители… вы окончательно спятили! – Она начала произносить эту фразу медленно и очень тихо, но, пока поднималась по лестнице, последние слова переросли в яростный вопль. Захлопнув за собой дверь, Элли некоторое время стояла в центре комнаты и отстраненным, будто чужим взглядом рассматривала находившиеся в ней предметы. Эта комната больше не казалась ей домом.
Когда настало яркое, солнечное и жаркое утро среды, Элли испытала немалое удивление: ей вдруг стало куда спокойнее и легче. Все оттого, что первая часть наказания – ненавистный домашний арест – подходила к концу.
Выбравшись из-под одеяла, она не меньше получаса изучала содержимое своего гардероба, и в результате остановилась на черных обтягивающих джинсах и длинной черной тунике с серебряной надписью на спине и груди «Источник неприятностей». Одевшись, она расчесала свои рыжие волосы, но собирать их в пучок или хвост не стала.
Потом посмотрела на себя в зеркало. Ей показалось, что вид у нее малость испуганный, а лицо слишком бледное.
«Плохо. Могла бы выглядеть получше. И поуверенней».
Достала косметичку, нанесла на веки темные, почти черные тени, сильно подвела глаза и как следует накрасила тушью ресницы. Потом, присев на корточки, вытащила из-под кровати темно-красные, до колена, сапоги «Доктор Мартенс», заправила в них джинсы и туго зашнуровала. Когда через несколько минут она спускалась в гостиную, то, по ее мнению, выглядела ничуть не хуже любой рок-звезды. Нечего и говорить, что при этом выражение ее лица было как минимум вызывающим.
Мать бросила на ее прикид и раскраску один только взгляд, театрально вздохнула, но промолчала. Завтрак прошел в молчании. После родители оставили ее в одиночестве, чтобы она могла закончить собирать вещи. Элли вывалила содержимое гардероба на кровать и некоторое время сидела рядом с грудой одежды, обхватив колени руками, пока наконец не почувствовала, что начинает успокаиваться. Тогда она поднялась на ноги и принялась упихивать вещи в чемодан.
Когда они во второй половине дня шли к машине, Элли повернулась и окинула взглядом их небольшой, с террасой, двухэтажный коттедж, стараясь как можно лучше запечатлеть его в памяти. Откровенно говоря, ничего особенного он из себя не представлял – но это был ее дом, а это слово всегда вызывает в душе теплые и нежные чувства. Теперь, однако, она подобных чувств не испытывала, и этот коттедж перестал отличаться от других стоявших на улице домов, то есть стал таким же чужим, как и все прочие.
