Текст книги "Лиза готова на все"

Автор книги: Крис Манби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Я бы продолжала молить о чуде, но тут услышала, как дверь за моей спиной со скрипом распахнулась. Церковных пожертвований явно не хватало на масло.

– Ну что, нашла, что искала? – нетерпеливо спросила Мэри.

– Надеюсь, – сказала я, вставая с трудом. – Даст бог, все будет хорошо. Господи, прости, что поминаю имя Твое всуе, – тут же поправилась я.

– Ты что, молилась? – спросила Мэри, опуская глаза.

Я кивнула, не в силах избавиться от чувства, что делала что-то непристойное.

– Догадываюсь, о чем ты просила, – театрально вздохнула Мэри.

Я вновь кивнула.

– Лиза, Лиза, – покачала она головой. – Ты безнадежна. Разве молитва что-то меняет? Напиши еще желание на бумажке и отправь Санта-Клаусу.

– Как ты можешь?! – прошептала я в ужасе. – Ты же завтра венчаешься здесь!

– Это для фотографий, – объяснила подруга, закатывая глаза. – Венчаемся в церкви, чтобы фотографии получились красивые. Кому охота смотреть на регистрацию в бюро записей гражданского состояния?

Что ж, пожалуй, она права.

Остаток дня мы провели, обходя с Мэри один магазин за другим с дотошностью первоклассниц, выбирающих школьные туфли. Конечно, Мэри нашла подходящие чулки в первом же магазине, но не могла же она так легко их купить. Ей потребовалось обойти еще как минимум восемь магазинов, чтобы сравнить одни чулки с другими, а уж только потом воскликнуть: «Все, возвращаемся и покупаем ту, первую, пару».

В трикотажном отделе «Джона Льюиса» Мэри встретила еще одну будущую невесту и обрела наконец чуткую собеседницу в соратнице по несчастью. Проблема поиска чулок была, как оказалось, еще цветочками.

– Никто не понимает, – сказала незнакомка, качая головой. Блики в ее волосах были крайне неравномерны, и создавалось впечатление, что она красила волосы на скорую руку. – Все думают, ты обязана светиться от счастья с момента помолвки. Но готовиться к свадьбе – это такая нервотрепка! Чего только стоит определиться с местом венчания, но, как только место выбрано, будь уверена, оно окажется занятым именно в день вашей свадьбы. А платье! И платье подружки невесты! Что за жуткое испытание! Хорошо еще, если подружка найдется прежде, чем ты переругаешься со всеми знакомыми девушками и женщинами. А заказ еды, о, только не это! А список подарков!

– Да, – вздохнула Мэри, театрально возводя глаза к небу, – это просто кошмар.

Список подарков – кошмар? Ну уж извините. По мне, так ходить по магазинам, записывая все, что тебе хочется, чтобы друзья потом купили это в подарок, вовсе не кошмар.

Слушая о прочих бедах, преследующих невест, я почувствовала, как мое сердце покрывается тоненькой корочкой льда. Мэри стонала, что просто уму непостижимо, как люди умудряются найти приличный цветочный магазин, который не напортачит с поставками, а я думала, что уму непостижимо совсем другое: как эти взбалмошные девицы умудрились подцепить двух почти нормальных мужиков и зародить в них желание жениться? И что случилось с моей лучшей подругой? Какая загадка кроется в возможности надеть на палец обручальное кольцо, что ради этого вменяемая, веселая, преуспевающая женщина превратилась в безумную, брюзжащую, глупую тетку, способную говорить только о петельках и оборках на платье?

«Взгляните на меня! – хотелось мне крикнуть. – Да если бы Ричард сделал мне предложение, я улыбалась бы с момента помолвки до разрезания торта. Я бы не жаловалась, что мне привезли не те сахарницы, которые были на картинках в свадебном каталоге „Джона Льюиса“. И не говорила бы, что он должен пропустить матч Англии против Германии в соревновании на Кубок мирового первенства потому, что мне приспичило выходить замуж в годовщину свадьбы моих родителей. Я вообще никогда не жаловалась Ричарду. Никогда не ворчала. Так почему это вы, а не я, выходите замуж? Почему вы заслуживаете этого, а я нет?»

Меня вдруг напугало, сколько во мне желчи. Еще неделю назад лучшей подружки для невесты, чем я, было не придумать. Я готова была с бесконечным терпением делить все тревоги, связанные со свадьбой. Я организовала такой девичник, от которого должны были вздрогнуть почти все клубы на Оксфорд-стрит, вздрогнуть и отказаться от проведения подобных мероприятий лет на десять. Но вдруг оказалось, что кольцо – спасательный жилет, а я налетела на айсберг и тону без него. Более того, я почувствовала отвращение, которое набухало внутри меня, грозя прорваться наружу.

– Никто меня не понимает, – говорила новообретенная подруга Мэри, – помощи ни от кого не дождешься. И благодарности от его родственничков я тоже не получу, уж поверьте. Ужас. Просто ужас.

И тут меня прорвало.

– Послушайте, – сказала я. – Вы же выходите замуж. Это свадьба, а не похороны, счастливый день. Никто не умер, никто не заболел. Давайте, продолжайте занудствовать и получите развод, не дождавшись первой годовщины!

– Лиз! – в ужасе воскликнула Мэри.

Другая невеста замерла, раскрыв рот.

– Ушам своим не верю! – потрясенно произнесла Мэри.

– Знаешь, я тоже, – ответила я и закрыла рот рукой. Кошмар, неужели все это сказала я?

Я бросилась из магазина плача и, разумеется, с размаху налетела на автоматическую дверь. Такую дверь, которая сама открывается, если кто-то к ней прислонится. Меня тут же отбросило назад – к бурному восторгу двух школьников.

Мэри пришла мне на помощь. Она рывком подняла меня на ноги и строго сказала:

– Ты расстроила бедную девушку. Как можно быть такой бессердечной?

– Ну почему она? – пролепетала я. – Чем она лучше меня? Почему на ней хотят жениться, а на мне нет? Почему Ричард меня бросил?

К этому моменту вокруг нас уже собралась изрядная толпа, и по тому, как они на меня смотрели, было ясно, что они знают ответ.

Тем же вечером нас поселили в «Рэндолфе» – самом большом и известном отеле Оксфорда.

Помню, раньше я просто мечтала в нем пожить. Студентками, питаясь сомнительными котлетами и картошкой в мундире, купленными в фургончике, который был припаркован у ворот колледжа, мы с Мэри часто прижимались носом к окну ресторана «Рэндолф» и представляли, каково это – сидеть там, внутри. Я была родом из маленького городка, и даже вид тучного мужчины в смокинге, которого рвало прямо на собственные ботинки, в то время как официанты проплывали мимо него с самым невозмутимым видом, не избавил меня от иллюзии, что «Рэндолф» является вершиной роскошного и изысканного образа жизни. Вот разбогатею, думала я, и буду останавливаться в «Рэндолфе». Прошло десять лет, а я так и не разбогатела. В отличие от Мэри.

Мэри заказала для меня шикарный двухместный номер, тогда она еще думала, что мы приедем с Ричардом. Когда подруга впервые объявила, где мы проведем ночь перед свадьбой, я, помню, тут же стала планировать, как сама проведу это время с Ричардом. Новое белье. Ванна с пузырьками. Шампанское. Ночь в непривычной обстановке, подальше от квартирки на Тафнелл-парк, вернет романтику нашим отношениям, решила я, не задумываясь особо, а почему, собственно, ее надо возвращать.

Однако, узнав, что двухместная кровать мне в ближайшее время не понадобится, Мэри решила сэкономить, и в результате мне достался крошечный одноместный номер с видом на парковку. Вот вам и романтика, и ванна с пузырьками! В моей нынешней ванне места хватило бы только одному. Я все же решила ее набрать и, глядя на воду, вдруг представила себя лежащей с перерезанными запястьями в постепенно алеющей воде.

Что бы я ни сделала, я только испорчу Мэри свадьбу. Вопрос только в том, что хуже – исчезнуть, покончить с собой или просто отравить счастливую атмосферу, присутствуя на мучительной церемонии с несчастным лицом, едва сдерживая слезы?

– Мэри, я не могу, – сказала я в очередной раз.

Подруга сидела, опустив руки в чашку с теплым оливковым маслом. Это было придумано специально, чтобы кожа стала мягкой и прозрачной, и, когда будут делать фотографии обмена кольцами, невероятная нежность ее рук запечатлится навсегда.

– Я не могу быть на свадьбе, – продолжала я. – Я знаю, что только все испорчу.

– Ты все испортишь, если не придешь, – отрезала она.

– Я проплачу всю церемонию.

– Все подумают, что ты плачешь от счастья.

– Нет, не подумают. Это совсем разные слезы. Я не умею притворяться.

– Ты целый год училась на актрису, – раздраженно бросила Мэри. – Вот и сыграй!

Но разве есть актриса, которая смогла бы улыбаться весь день, мечтая только о том, чтобы упасть на каменный пол часовни и молить Бога поразить ее громом и молнией? У меня не будет перерывов между дублями, когда камеры выключаются и можно уйти в свой обустроенный вагончик, погрузиться в джакузи и выплакаться.

Слова Ричарда о разрыве были как пуля, застрявшая в груди. Я не умерла, но рана болела, и каждый вдох давался с таким трудом, словно был последним. Холод нашего разрыва затоплял меня постепенно, как жидкость наполняет легкие. Меньше всего я хотела слышать, что в один прекрасный день эта боль сделает меня сильнее. Что это поможет мне стать прекрасной актрисой, как сказала мама. Неужели никто не видит, что я не доживу до этого дня? Мои раны смертельны. Поражено все – голова, легкие, сердце.

– Поверь, Ричард этого не стоит, – пробормотала Мэри, вытирая масло с рук и рассматривая свежеотполированные ногти. – Иди спать, Лиз. Тебе надо отдохнуть.

– Я не могу спать, – простонала я. – Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу его проклятое лицо.

Мэри протянула мне пару таблеток снотворного.

– Они на травках, не такие, как валиум, – сказала она. – Но если ты запьешь их виски – одной порцией, не больше, – ты мгновенно отключишься. – Мэри знала, о чем говорит, валиум был когда-то в ее репертуаре.

– А можно я приму четыре таблетки? – попросила я.

– Нет. Нельзя. И не запирай дверь. Когда закончу с ногтями, я приду и проверю, не натворила ли ты глупостей.

– Хорошо.

– Если запрешь дверь, мне придется позвать дежурного и взломать замок, – добавила она.

– Не запру.

Ну и как это вам? Моя лучшая подруга, вместо того чтобы думать о свадебных клятвах, должна беспокоиться, не покончу ли я с собой.

Я легла в постель и, помолясь, проглотила таблетки. На этот раз молитва была не о том, чтобы Ричард вернулся. (Я проверила мобильник, и последняя надежда рухнула. В списке вызовов был только один номер, мамин.) Ясно, что сегодня мы с Ричардом уже не воссоединимся. Это и ежу понятно. Чуда, о котором я просила, не произошло. Так что на этот раз я молила об одном – пусть я не проснусь.

Глава четвертая

Разумеется, молитва не помогла. Проснувшись в отеле «Рэндолф», где мы должны были провести с Ричардом ночь в мягкой постели, я испытала тот сладкий момент счастья, когда еще не помнишь, кто ты и где. Но реальность тут же пронзила меня острым, как кинжал, напоминанием: тебя бросили, детка. И, словно этого было мало, тут же нанесла свой удар невыносимая головная боль – очевидно, следствие коварных таблеток на травках в сочетании с содержимым мини-бара. Ощущение было такое, словно внутри черепа Англия всю ночь играла против Аргентины. И проиграла. Обиженные болельщики били витрины и дрались с полицией.

Громко хлопнула дверь. Болельщикам это не понравилось. Оказалось, это Мэри заказала завтрак, к которому приложила записку: «Съешь все. Я не хочу, чтобы ты грохнулась в обморок у алтаря». Яичница с хрустящими кусочками бекона на гренках. Моя любимая. Но я не могла даже смотреть на нее. Я уже неделю не притрагивалась к еде, только щипала виноград и изредка пила воду. Оказалось, это не так уж вредно.

Можно было бы разрекламировать это так: «„Диета горя и потерь“ – потеря веса гарантируется! Хотите похудеть на два размера за неделю? Нет ничего невозможного. Просто надо, чтобы вас бросил любимый, – только и всего. Поверьте, на шоколад и чипсы вас больше не потянет». Если только не выйдет реклама с таким текстом: «„Милки вей“ содержит столько стрихнина, что вы отбросите копыта прежде, чем доедите плитку».

Я годами сидела на диете, бегала по три круга по парку после каждого съеденного «марса», но стоило Ричарду меня бросить, и лишние килограммы стали таять со скоростью льда на солнцепеке.

Сегодня оказалось, что платье подружки невесты, в котором полгода назад я была похожа на крепенькую буфетчицу, болтается на мне, как на вешалке. Щеки ввалились, как лунные кратеры; о ключицы можно было уколоться. А вот грудь не обвисла, как я всегда боялась, нет. Она словно попала в Бермудский треугольник и исчезла. Бесследно, словно ее и не было.

Портниха, которая пришла вместе с Мэри, попыталась внести некоторые изменения, чтобы платье село, – подколола там, подложила здесь, но ни это, ни специальный силиконовый лифчик не могли помочь. Я болталась в платье, как язычок в колокольчике. Оно было сшито на другую Лизу Джордан, ту, которая когда-то была счастлива с Ричардом.

– Боже мой, Лиз, это просто ужас, – признала Мэри. Она смотрела, как сперва портниха, а затем и ее мама пытаются набить мой лифчик салфетками, носками и даже, отчаявшись, засунуть в него пару апельсинов.

– Ничего удивительного, – огрызнулась я. – Можно подумать, розовый кринолин мог когда-то меня украсить! Мы знали, что это будет ужас.

– Да уж, это Ужас с большой буквы! Мы хотели, чтобы ты не отвлекала внимание от невесты. А теперь все будут таращиться только на тебя. Ты же выглядишь как гуманоид в блестящем фантике!

Это была правда. Моя голова казалась теперь слишком большой по сравнению с новым тощим тельцем. Яркая ткань выглядела на фоне болезненно-бледной кожи как оберточная бумага для подарков. Даже высокая прическа не спасала, я все равно была лишь жалкой копией Лизы Джордан. Неудачной ксерокопией самой себя. Заляпанной и долго пролежавшей на подоконнике. Специально приглашенная девушка-визажист попыталась толстым слоем тонального крема (еще дюйм поверх моего утреннего макияжа) придать хоть какой-то цвет моему лицу, но даже профессиональная кисть не могла скрыть тени под глазами.

– Меня только что бросил любимый человек, – попыталась я объяснить, когда она близко поднесла к моим глазам кисточку с тушью и попросила не моргать так часто. – Самый любимый на свете. На прошлой неделе. Просто сказал, что я ему больше не нужна. Мы четыре года были вместе. И никаких объяснений.

– Уф-ф, – сказала девушка. – Не удивительно, что вы так ужасно выглядите. Пожалуй, в этом случае нам понадобится водостойкая тушь.

Полчаса спустя, когда она нанесла побольше румян – причем кисточку визажистка подносила в основном не к бежевой, а к ярко-рыжей коробочке, – она спросила: «Ну а молодой человек у вас есть?»

Как я ее не убила – не знаю. Помогло только то, что я была слишком поглощена более заманчивой идеей – покончить с собой.

За двадцать минут до прибытия машины, которая должна была везти нас (меня и двух других подружек невесты – Джинни, восьми лет, и Тринни, шести с половиной) в церковь, я ушла в туалет, сказав, что мне надо всплакнуть последний раз перед церемонией. Мэри как раз прилаживала к голове нелепую фату до пола, так что ей сейчас было не до меня. Мы еще не приехали в церковь, а на шлейфе платья уже красовался черный след детского ботинка размером с тот, что носят дети шести с половиной лет.

Я прихватила в туалет сумочку. Там у меня лежал швейцарский армейский нож. Небольшой. Ричард подарил мне его на втором году совместной жизни, когда мы втроем – я, Мэри и наша подруга Сима – отправились кататься на лыжах в Колорадо. Я призналась ему, что боюсь медведей.

«Я всегда буду защищать тебя, – сказал он тогда, протягивая нож, – даже когда меня не будет рядом».

Сейчас, когда я сжимала этот нож с острым лезвием в потной трясущейся руке, я чувствовала себя беззащитной как никогда. Голой. Без кожи. Я чувствовала себя гладиатором, которого вытолкнули на арену без меча, без щита, с куском мяса, обмотанным вокруг тощей шеи в качестве приманки для голодных львов.

Лезвие ножа было острым. Я никогда не использовала его по назначению. Медведей в Колорадо мы не встретили, и с тех пор я иногда обрезала ножом нитку или чистила ногти.

И вот я прижала лезвие к запястью, там, где вены просвечивали теперь, после недели голодания, еще сильнее. Я где-то слышала, что если, вы решили покончить с собой таким способом, надо резать вены вдоль, а не поперек. Так быстрее и надежнее. И больнее.

На глаза набежали слезы. Как ни странно, я изо всех сил попыталась проглотить их, чтобы тушь не потекла. Потом, надавив на лезвие посильнее, я медленно повела им вниз. Кожа стала сдвигаться вместе с ножом, отказываясь рваться. Я нажала посильнее. Алая капелька. Крошечное пятнышко на белоснежной коже появилось как свидетельство того, что дело пошло.

– Лиза! Тетя Мэри говорит, ты можешь, если хочешь, намочить штаны прямо в церкви, но нам пора!

Дверь с размаху открылась.

– Что?

Я резко обернулась, все еще сжимая нож в руке.

На пороге стояла маленькая Тринни. Она смотрела на меня, и я видела, как девочка меняется в лице. Даже в свои шесть с половиной лет она поняла, что с тетей Лизой что-то не так.

– Тетя Мэри говорит, мы уезжаем, – сказала она серьезно. – Бери меня за руку. Одну меня не пустят в лифт. – Она протянула мне ручонку. – Почему ты грустная? Мы подружки невесты, мы должны улыбаться.

Дети, как собаки, все чувствуют.

Итак, хотя официально я была главной подружкой невесты, именно Тринни держала все под контролем в тот день. Со злополучного дня рождения Мэри она сильно выросла.

– Мне тогда было всего пять лет, – объяснила она мне в машине. – А теперь уже шесть.

Именно Тринни, с чувством того, что она уже большая девочка (в этом возрасте каждый год добавляет ответственности), сделала замечание Джинни, которая ковыряла в носу, когда нас фотографировали перед началом церемонии. Именно Тринни придерживала Джинни, чтобы та не наступила Мэри на шлейф, когда мы шли к алтарю по-прежнему чуть быстрее, чем это было нужно. Именно Тринни напомнила мне взять букет у Мэри, чтобы та могла протянуть жениху руку для кольца.

Когда мы слушали напутствия родителей, именно Тринни удержала меня от слез скорбным выражением лица, с которым она смотрела на миссис Бэгшот. Мама невесты выбрала для чтения отрывок о любви из послания апостола Павла, особо подчеркнув слово «верность» и бросив при этом красноречивый взгляд на своего бывшего мужа, отца Мэри.

По окончании церемонии Тринни отвлекла от меня внимание гостей тем, что смешно кривлялась, прыгая по проходу в церкви.

– Придет время, – сказала я ей, когда мы позировали для памятной фотографии, – и ты сама придешь сюда прекрасной невестой.

– Бр-р, – поморщилась Тринни. – Никогда не выйду замуж. Ненавижу мальчишек.

– Ну посмотрим. Вот подрастешь и, может, побьешь еще все рекорды.

– Мама говорит, если я побью еще кого-нибудь, меня переведут в другую школу.

Стало ясно, что я преувеличила понятливость Тринни.

– Подружка невесты и шафер! – пригласил фотограф.

– Это тебя, – подсказала девочка.

Да, и шафер. Брайан Корен.

До предательства Ричарда Брайан оставался самым важным «бывшим» в моей жизни. Мы познакомились, когда еще учились в колледже, неподалеку от ступеней церкви, где нас сейчас собирались фотографировать в качестве официальных свидетелей. Брайана прислали учиться в Оксфорд из Нью-Йорка по обмену, в рамках образовательной программы. Мы встречались почти весь год, который он провел в Англии, потом Брайан вернулся в Америку, чтобы закончить курс и начать блистательную карьеру в сфере финансов. Тогда мне казалось, что он увез мое сердце с собой.

С тех пор, как говорится, много воды утекло, и теперь, спустя восемь лет, мы снова были друзьями. Хорошими друзьями.

– Ты прекрасно держишься, – прошептал он, пока фотограф заправлял пленку, – учитывая обстоятельства.

– Кто тебе сказал? – Впервые за день мне пришлось заговорить с Брайаном.

– Билл – по телефону. Он боялся, ты не сможешь прийти на церемонию из-за шока. Я всю дорогу думал, как тебя уговорить, если его худшие опасения сбудутся. Готов был притащить тебя в церковь на руках, если понадобится.

– Я ни за что не подвела бы Мэри, – сказала я, забыв, что чуть не поступила как раз наоборот.

– Тебе, должно быть, очень больно? – спросил меня Брайан.

– Да ладно, – я решила, что нужно блефовать, – ты же меня знаешь. Мне не впервой, выживу. Меня постоянно бросают. Быть брошенной – мое предназначение.

– Я не бросал тебя, – напомнил он. – Эх, сложись все по-другому…

Сложись все по-другому? Я внимательнее взглянула на него. Что он имеет в виду? Значит ли это, что, если бы ему не пришлось тогда вернуться в Америку, мы бы могли пожениться?

– Улыбочку! – скомандовал другой фотограф, на этот раз из числа гостей.

Невеста Брайана несколько раз щелкнула нас на ступенях церкви, пока мы обменивались – нет, не кольцами – остроумными репликами. Эх, не суждено нам с Брайаном стать больше чем друзьями.

– Ну а когда ваша свадьба? – спросила я, выдавливая улыбку при взгляде на его красавицу невесту. Однажды мы уже встречались, Анжелика Пирони и я.

Тогда, в свете любви Ричарда, я вполне благосклонно отнеслась к ней, несмотря на то что Джулия Робертс померкла бы рядом с этой девушкой, что уж говорить обо мне…

– Пятого декабря, – сказал Брайан. – Мы пришлем тебе приглашение, у нас есть адрес. Тафнелл-парк, верно?

– Увы, – вздохнула я, – меня выкинули из квартиры. Я снова живу с родителями.

– Как? В Солихалле? – Брайан был в ужасе. – Боже ты мой!

– Мне казалось, тебе там нравится, – напомнила я.

– Да, нравится. Там хорошо погостить – природа и все такое. Но, Лиз, там невозможно жить. Тебе нельзя там оставаться. Особенно с родителями.

– Да, я так и сказала своему агенту, но боюсь, он не найдет ничего подходящего меньше чем за триста фунтов в месяц в центре Лондона, – саркастически заметила я, – тем более за неделю.

– Прости, Лиз. Я не хотел тебя обидеть. Я совсем забыл, что прошла всего неделя. Конечно, у тебя голова была забита другим.

– Брайан, как мне вообще теперь жить?

– Родители невесты! – гаркнул фотограф. Мы уступили место на ступенях следующей паре.

– Лиза, – начал Брайан проникновенно, беря меня за руку, – нам надо поговорить. Сейчас не время, мы гости на свадьбе, но я хочу услышать от тебя, что случилось, и хочу помочь чем смогу. Честное слово.

– Спасибо, Брайан, – только и сказала я.

– Не могу смотреть, как ты мучаешься, – продолжал он. – До сих пор не могу поверить, что Ричард так поступил. Особенно теперь. Так не вовремя. Мелкий он человечишко, Лиз. Мелкий.

Вообще-то Ричард метр девяносто, но, кажется, я правильно поняла Брайана.

Брайан взял под руку Анжелику, глядящую на него влюбленными глазами, и растаял в толпе гостей, а я снова осталась одна. Волны праздника катились мимо меня. Проплывающий мимо официант подал мне бокал шампанского, украшенный розовыми лепестками. Я пригубила немного, потом опрокинула в себя все шампанское и вновь протянула руку.

Утром, с ужасом думая о том, что мне сегодня предстоит, я решила, что если мне не удастся покончить с собой, то, по крайней мере, я не буду пить. Трезвой мне легче будет выдержать романтическое сюсюканье в церкви и не сорваться во время банкета. Теперь же я поняла, что единственный способ пережить праздник, который будет проходить в столовой колледжа, это отключиться, быть в состоянии беспамятства.

Я совсем забыла, что на свадьбе приходится иметь дело не с одной, а со множеством счастливых парочек. Куда бы я ни взглянула, я натыкалась взглядом на голубков. Те, которые только собирались пожениться, сладко улыбались друг другу, предвкушая собственный великий день. Женатые улыбались чуть снисходительно, вспоминая, какими они были не так давно. Даже родители Мэри, которые развелись несколько лет назад из-за неверности ее отца, который изменял жене направо и налево, и те ворковали перед объективами фотоаппаратов, изображая счастливых родителей обожаемой дочери.

Стоя в тени и крепко сжимая бокал с шампанским, я чувствовала себя злой феей на крестинах в сказке «Спящая красавица». Как ни старалась, я не могла радоваться вместе со всеми. Мне было больно, и чужое веселье действовало на нервы.

Вот бы кирпич свалился на голову священнику, который так широко улыбается! Нет – какой ужас! Мне нравится преподобный Джоунс, я вовсе не хочу ему зла. Вот бы эти легкие белоснежные облака, беззаботно проплывающие над лужайкой, почернели и налились дождем. Бесполезно, мы все равно скоро переместимся под крышу. Мне хотелось, чтобы празднование отменили из-за призыва английских войск подавлять восстание в Бонго-Бонго. Это было бы прекрасно.

Словно прочитав мои коварные мысли, рядом услужливым чертенком возникла Тринни.

– Меня заставляют поцеловать вон того мальчишку, – пожаловалась она, показывая пальцем на прилизанного Лозарио, парнишку лет десяти, в веселой красненькой жилетке. – Говорят, получится романтичный снимок.

– Что же ты отказываешься? – поинтересовалась я.

– Я же говорила, Лиз! Ненавижу мальчишек.

– Ну и правильно делаешь, – доверительно сказала я.

– Можно, я буду играть с тобой весь день? – спросила Тринни и улыбнулась, демонстрируя дырку на месте переднего зуба, которым она тяпнула меня в прошлый раз.

– Конечно, – сказала я. – Но сперва я хочу попросить тебя об одолжении.

Малышка запрокинула голову и хитро глянула на меня из-под локонов.

– Все что угодно, только не бросай меня с этими взрослыми.

Вот так и случилось, что я послала ребенка шести с половиной лет украсть с кухни бутылку шампанского. И понеслось. Я сама себя наказала.

Никто меня не любит. Никому я не нужна. Хуже не бывает.

К тому времени как официанты начали разносить лимонные пирожные и корнуэлльское молочное мороженое со свежайшей ванилью, зрение стало меня подводить. Сфокусировать взгляд на чем-то одном стоило немалых усилий. Я сидела за центральным столом, отец Билла – слева, место справа пустовало. Первую часть вечера я неизменно клонилась то на плечо отцу Билла, то на стол. Мой сосед не возражал. В какой-то момент он тоже начал заваливаться в мою сторону и поведал о тех временах, когда был самым завидным женихом в Танбридж-Уэллс. Когда принесли пудинг, я решила использовать точку опоры справа, но там никого не было, и я свалилась со стула.

Мне показалось, я справилась с ситуацией очень быстро. Я поднялась почти без посторонней помощи и, покачиваясь, двинулась вдоль столиков в направлении дамской комнаты. Это была та стадия опьянения, когда кажется, что все под контролем, когда радуешься тому, что, наливая шампанское мимо бокала на стол, успеваешь убрать ноги прежде, чем оно прольется на туфли. Но еще не та стадия, когда начинают шептать: «Господи, она же пьяна как сапожник, отведите ее кто-нибудь спать». По меньшей мере, так мне казалось.

Я просто напилась до слезливой сентиментальности, переходящей в фазу «я всех люблю». Внезапно я почувствовала настоятельную необходимость донести до присутствующих, насколько же сильна моя любовь. Я вышла из туалета, где проверила, не потекла ли у меня тушь, и направилась прямиком к метрдотелю, не замечая, что к платью прилепилось неожиданное украшение в виде длинной ленты туалетной бумаги.

Официанты сновали туда-сюда, собирая со столов тарелки с остатками лимонных пирожных. Свадебный торт переместился из угла зала на видное место. Настало время поздравлять молодых.

– Пррстите, – обратилась я к метрдотелю и похлопала его по плечу. Он отшатнулся. Я наступила ему на ногу и продолжала стоять так. – Хочу прзнсти речь, – поведала я ему. – Не объявите?

– Боюсь, по правилам этикета подружкам невесты не положено произносить речь, – сказал он твердо.

– Эт я знаю, – отмахнулась я. – Это эти-кет. А тут другое. Мэри – моя лучшая-прелучшая подруга, пнимаете? А Билли – лучший друг. Для них я хочу сделать этот день не-за-бы-ва-а-емым.

– Полагаю, мадам лучше выпить чашечку кофе, прежде чем выступать перед публикой, – попробовал урезонить меня метрдотель.

– Вы хотите сказать, что я пйна? В смысле пьяна? – мне казалось, это должно было прозвучать угрожающе.

– Да.

– Ну, может, и пьяна. Все равно завтра с утра буду страшная, – смирилась я. – Я хочу сказать, вы ж тоже страшный по утрам… хочу сказать. О черт. Ничего я не хочу сказать. Просто объявите мня, а? Они будут рады. Честно.

– Я спрошу у невесты, – сказал метрдотель.

– Не надо, – доверительно попросила я, – она не разрешит.

– Вот именно. Мисс, вам лучше пройти на свое место. Мне пора предоставить слово отцу невесты.

– Отлично. Вы – женофоб. Мужчинам везде дорога. Всегда.

– Это традиция.

Итак, метрдотель объявил, что слово предоставляется отцу невесты. Тот начал с того, что никогда не ожидал, что будет вот так стоять на свадьбе дочери и произносить речь. В детстве она была несносным ребенком, он уж и не надеялся, что она вообще найдет себе мужчину. Улыбка сползла с лица Мэри. Папа быстро реабилитировался, сказав, что теперь, когда она выросла, с ней стало намного легче ладить. Время поработало над ней.

– Сделав из нее сыр с плесенью! – крикнул кто-то сзади.

– Скорее, выдержанное вино, – поправил папа.

– Молодцы, – сказала Мэри. – Мне еще нет тридцати, между прочим.

– Ты запрыгнула в уходящий поезд, детка, – напомнил папа. – Без пяти минут старая дева.

– Заткнись.

– Слово предоставляется жениху, – объявил метрдотель.

Билл произнес в меру романтичную речь. Начал с рассказа о том, как впервые увидел будущую жену, тактично опуская некоторые детали, как-то: случилось это в баре, на вечеринке Недели новичков, где во время очередного конкурса «Кто больше выпьет» Мэри пришлось обнажить ягодицы, и только тогда он посмотрел в ее сторону с противоположного конца барной стойки. Билл поведал присутствующим, что поначалу их любовь носила двойственный характер. Он был всегда готов, а Мэри с визгом убегала. Но в конце концов она поддалась его чарам. А почти шесть лет спустя влюбилась в него. Он стал более мужественным, и она согласилась выйти за него. Билл поднял бокал за красавицу жену, а Мэри в этот момент утирала слезы уголком скатерти.

– Свидетель.

Поднялся Брайан. Он повторил историю знакомства Билла и Мэри. Внес дополнение о первом поцелуе на вечеринке, где пропуском служил наряд из двух предметов, не больше. Когда он дошел до описания Билла в обтягивающем костюме кота и ковбойской шляпе, зал грохнул от хохота, а я невольно подумала: помнит ли Брайан, что в тот вечер зародилось еще одно чувство? Ведь именно тогда мы с ним впервые обнимались и целовались на ступеньках студенческого корпуса. Но нет, не мой взгляд ловил Брайан, предаваясь воспоминаниям. Не мне он подмигнул, произнося последнюю фразу: «Однажды мы с Биллом решили, что ни одна девушка не уживется с нами». Щелкнув фотоаппаратом еще раз, его счастливая невеста подмигнула Брайану в ответ и улыбнулась.