Текст книги "Последний ворон"

Автор книги: Крэйг Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

– Зачем? – сердитый молодой голос.

– Просто... спросил. Хорошо, Джон. Только не забудь передать всем, чтобы держались подальше от квартиры. – Щелчок в трубке.

– Единственный звонок? – спросил Обри. Чемберс кивнул. – Кто, по его предположениям, должен был позвонить ему, кто должен держаться подальше. Чемберс, какую роль здесь играет Хьюз?

Черты лица Годвина потяжелели, будто палились свинцом. Да и Чемберс держался как-то неуверенно, без обычного цинизма.

– Конечно, это к Мелстеду не относится... – выпалил он.

– Что не относится?

– Как Хьюз проводит вечера.

В комнате жужжание аппаратуры. Экраны, магнитофоны, принтеры. Не обещающее хорошего выражение лица Чемберса напомнило Обри лицо Роз, за час до тоге слушавшей, что он ей говорил. Он понимал, что держался с ней неуверенно, но жизнь Патрика, чувство вины перед ним обязывали его объяснять, давать заверения. Так или иначе, когда у нее в квартире обнаружили «жучок», он счел себя обязанным, практически вынужденным рассказать ей все как есть. Чемберс сидел с необычном для него траурным выражением лица, словом, был не в своей тарелке. Годвин чересчур старательно разглядывал лежащий на коленях ворох бумажной ленты. Они до смешного походили на двух нашаливших школьников, от которых уговорами и угрозами добываются признания.

– А как, позвольте узнать, Хьюз проводит вечера? – Обри повернулся к окну, но аквамариновая полоса потемнела, а желтовато-розовый закат догорел. Он слышал, как Чемберс, открыв папку, перебирает глянцевые увеличенные фотографии, как Годвин что-то бормочет, а может быть, просто прокашлялся. Чемберс подошел к нему с веером фотографий: ночные снимки – ореолы уличных фонарей, тени движущихся человеческих фигур и машин, некоторые на инфракрасной пленке, словно призраки. С верхнего снимка, снятый крупным планом, на него смотрел Хьюз.

– Это только часть, – тихо проговорил Чемберс. Но в голосе теперь звучал гнев. – Они все помечены. – Он поспешно отошел в сторону. Наружка сидела на хвосте у Хьюза весь вчерашний вечер, всю ночь и весь сегодняшний день... Да, здесь было несколько дневных снимков, грязная улица, забитые досками окна пустующего дома позади Хьюза, видимо, направляющегося на работу... Вот он приходит в библиотеку, принимается за сандвичи, завернутые в исписанный лист бумаги, голый парк, он на скамейке, позади расплывчатое изображение мамаши с детской коляской. Но большинство снимков сделано прошлой ночью. Помечены время и место – Обри узнал Юстон, потом собор Сан-Панкрас в викторианском стиле, Кингз-кросс. Словно фотографии, сделанные туристом, фиксировавшие все, что он увидел, прогуливаясь по Лондону: вокзал, такси, Пикадилли-серкус, Лестер-сквер. Театральная афиша, неоновая реклама кино, грязный проулок неизвестно где. Обри взглянул на небрежную надпись на обратной стороне. Набережная, за светом фонарей чернеет вода, темные или светлые фигуры перед фонарями или позади них. На многих снимках узнаваемое лицо Хьюза, ставшая привычной фигура.

– Что они должны мне сказать? – спросил он, нарушая гнетущую тишину комнаты. Ни Чемберс, ни Годвин не ответили. Шаркали ноги, под одним из них скрипнул стул.

Хьюз на Юстонском вокзале, на станции метро, где-то в закутке, где люди, свернувшись калачиком, лежали в картонных ящиках либо завернувшись в газеты или пластиковые мусорные мешки: Хьюз на Лестер-сквер, на набережной, еще в одном проулке; Хьюз, освещенный автомобильными фарами... И другие лица – тех, с кем он говорил Те, кем он больше всего интересовался, были так юны. Мальчики.

– Что означают эти снимки? – снова спросил он, чувствуя в голосе протестующие нотки, пытаясь отстраниться от постепенно доходящего до сознания гадкого подозрения.

– Сэр, мы не можем сказать абсолютно точно, но... – начал Годвин.

– Служба уверена, – твердо заявил Чемберс, которому надоело увиливать. Для него вопрос был ясен.

– Это же мальчики, – возразил Обри.

– Двоим по десять, другому одиннадцать, – перечислил Чемберс. – Считается, что находятся на чьем-то попечении, черт побери, а на деле брошены на улице для таких, как Хьюз!

– Вы хотите сказать, что он подбивает этих детей и?..

– Скорее, вовлекает их в свой клуб.

– Значит, Хьюз...

– Педофил, любитель мальчиков. Ни разу не попался, но...

– И вы пришли к очевидному выводу! – разбушевался Обри, держа в трясущейся руке фотографии. – Что, безо всякого сомнения, Джеймс Мелстед – тоже один из этих... Этих отвратительных типов!

Чемберс с каменным лицом смотрел мимо Обри. Годвин внимательно рассматривал пол. Сэр Кеннет отвернулся, направившись к окну. Его тошнило от отвращения. При взгляде на словно прилипшие к пальцам снимки в голове проносились чудовищные картины. Монотонный голос Чемберса выводил из себя, словно жужжащее над ухом насекомое.

– Им предлагали деньги, он записывал их фамилии, договаривался о встречах... объясняя, о чем речь, обещал что о них будут заботиться лучше, чем сейчас, когда они спят на улице. Что у них будут друзья. Несколько странно, что Хьюз не проходит ни по каким делам. Это посредник, сутенер, работающий на группу лиц...

Обри слабо махнул рукой, и под ворчание Годвина Чемберс замолк. Скандал, которого так боялся Дэвид Рид в тот день, когда Обри встречался с ним в министерстве. «Я не хочу скандала вокруг этих проклятых ДПЛА, Кеннет. Разумеется, я готов помочь всем, чем могу... не могу поверить, что Джеймс и Паулус каким-либо образом в этом замешаны».

А теперь это!.. Если Малан что-нибудь об этом знал – а он должен был знать! – то Джеймс стал легкой жертвой шантажа. Боже милостивый, это так ужасно! Гнусно, мерзко... непростительно... и так реально. Обри был нужен рычаг, ключ, чтобы открыть Мелстеда, как дверь... а не сточная канава, в которой его утопить.

– Нет... нет, Чемберс, здесь нет ничего такого, что бы указывало на малейшую причастность Джеймса к делишкам Хьюза... – Чемберс, не скрывая своего презрения, скривил рот с выражением прежнего цинизма. – Вы, черт бы вас побрал, не можете предъявить мне никаких свидетельств!

– Это он предупреждал Хьюза держаться от него подальше! – заорал Чемберс и, повалив стул, поднялся на ноги. – Какие еще паршивые доказательства вам нужны? Ваш приятель Мелстед любит мальчиков! Этот подонок Хьюз ему их поставляет!

– Я отказываюсь признавать...

– Это как раз то, что вы искали, способ его расколоть! Ваша паршивая племянница не может выбраться из дерьма... сэр.

– Тони, а ты... ты веришь чему-нибудь из этого?

– Не могу... усомниться, сэр.

– Я тоже, – тяжело вздохнул Обри, снова отворачиваясь к окну. Очень хотелось прижаться лбом и щеками к холодному стеклу. Признать такое было невыносимо ужасно. Продажность, алчность, сексуальные извращения – да, все одно к одному. Средства для использования людей, шантажа, принуждения к сотрудничеству. Он думал, что знает все о том, чем покупают людей. Оказывается, нет. Джеймс и дети! Обри бросило в жар, щеки горели от стыда.

– Вам придется предъявить это ему, сэр, – пробормотал Годвин.

– Я... – Ему хотелось дико закричать, но он лишь тихо произнес: – Знаю, Тони. Понимаю. – Чемберс удовлетворенно фыркнул.

Напряженность в комнате вдруг исчезла, словно отключили мощный генератор. Но внутри не было ни покоя, ни облегчения. Как можно вообще даже намекнуть на это?

Джеймс был... незнакомым ему человеком. Совсем чужим. Презренным, гнусным. Продажным сверх всякой меры. Кипя от ярости, он мотался по комнате, словно хотел убежать от дошедшего до него страшного известия. Не стоило ему всем этим заниматься. В его мире люди погибали, предавали, были бессердечны, грубы, алчны, глупы – но так или иначе это было слишком ужасно. И совсем рядом. Словно листая в газете страницы с зарубежными новостями, он видел сообщения из далеких стран о жестоком обращении с детьми, насилиях, пытках; и лишь об одиночных случаях жестокости и полном к ним равнодушии на другой странице – странице, касающейся внутренней жизни Англии. Обычно, когда он мысленно возвращался в собственный более привычный мир, ему удавалось видеть все в истинном свете – но это!

Он вздрогнул. Если у Джеймса есть секреты, то, зная о его связи с этим чудовищем Хьюзом, можно воспользоваться случаем, чтобы спасти Кэтрин. Ничего проще и ничего труднее.

* * *

– Обстановка изменилась. Кое-что выплыло наружу.

– Блэнтайр, я уже спал. Мне нужно рано лететь в Москву...

– Извини. Тебе следует знать. Часа два назад они нашли "жучок" в квартире той бабы.

– Каким образом?

– Ее навестил Обри. В качестве обычной предосторожности осмотрели дом. Нашли "жучок" и провели полную проверку. Источник пропал.

– Вообще-то это не мое...

– Нет, твое дело! Я говорил тебе, приятель, ты недооцениваешь этих ребят, Хайда и старика. Веришь таким, как Мелстед, который болтает, что у Обри нет веса. Обри был у нее больше часа – по-твоему, они только чаи распивали?

– Ты знаешь женщину... говоришь, что знаешь Хайда и Обри. Какой смысл Обри говорить ей что-нибудь?

– Потому что нужно. Единственный способ вовлечь ее в игру. Хайд ей все рассказывает... всегда так было. Значит, по-твоему, он берет на себя труд звонить ей?

– Что там у тебя еще?

– Обри сел на хвост Хьюзу... я почти уверен. А от Хьюза ниточка ведет прямо к Мелстеду. Сегодня Мелстед звонил мне полдюжины раз. Он близок к панике, а Обри за него еще не брался! Черт побери, Паулус, неужели не видишь, что это может ударить по тебе? Ты еще на проводе?

– Думаю над тем, что ты сказал, Робин, – думаю!

– Думай. Только недолго.

– Робин, мне не нравится это вмешательство – оно заходит слишком далеко.

– Обри непрочь запачкать руки.

– А я не хочу, чтобы мои руки вообще кто-нибудь видел. Почему Мелстед не прекратил все это?

– Потому что Обри прячется за поручение премьер-министра. Считается, что он занят только утечкой высокой технологии. А ты устроил убийство Лескомба, Паулус. Запачкал руки.

– Это делалось руками русских. Потому я и не пользовался твоими услугами! Это ни на кого не вывело. Харрел, черт возьми, захватил племянницу Обри. Вот где настоящая причина всей заварухи!

– Так что будем делать?

– Ты говоришь, что баба Хайда знает, где он, и что Обри знает о Мелстеде? Хайд меня пока не касается, он числится за Харрелом.

– Тогда подкинь помощь Харрелу!

– У него есть... там почти дюжина ребят. Хайд сам по себе, приятель!

– Может быть. Но если Харрел будет знать, какие у Хайда поручения, что он делает и где точно находится, тогда он сможет покончить с ним до того...

– Обри не станет рассказывать этой женщине! Не верю этому!

– Он брал ее в Пешавар. Она уже знает, что происходит. Обри доверяет бабе, Паулус. Он чувствует себя перед ней виноватым, и для очистки совести рассказал ей. Поверь мне!

– Как это сделать?

– Наблюдение за ней слабенькое... большей частью всего один человек. Она ходит по магазинам...

– Не хочу, чтобы ты наломал дров. Хватит с нас Харрела.

– Этого не будет. Роз меня знает, я знаю ее. Ты нуждаешься в информации об Обри, а выбор невелик. Тебя это не коснется. Все свалим на янки.

– Если она тебя знает, то не выйдет.

– Тогда назовусь внештатным сотрудником ЦРУ. Пойдет?

– Не знаю...

– Паулус, Мелстеду очень многое о тебе известно. Хорошо бы узнать, не подбирается ли Обри к...

– Хорошо. Но чтобы я оставался в стороне, Робин... Далеко в стороне.

– Так и будет. Я просто поболтаю с Роз, потом уж решу, что с ней делать.

– Работай чище.

– Как всегда. До завтра. Позвоню.

14
Политика и виски

Лошадиная гора. Устроившись на уступе, возвышающемся над ее склоном, Хайд следил за человеком, осторожно вышедшим на прогалину, образованную падавшим самолетом. Одет в клетчатую куртку, на голове охотничья шляпа, брюки заправлены в высокие шнурованные сапоги. Хайд, обхватив руками, прижал снайперскую винтовку к груди. Ствол холодил щеку. Высокое солнце освещало шагавшего внизу человека, играя на стеклах его бинокля и металлических частях ружья. Вокруг Хайда жужжали мухи; над человеком внизу кружились две бабочки.

Спустя пять минут человек скрылся из виду, только слышно было, как он пробирается сквозь невидимые заросли. Это был первый из них, встреченный Хайдом за последний час, если не считать болтающегося на переливающейся поверхности озера небольшого катера, откуда время от времени поблескивали стекла бинокля, – еще один из разыскивающих его. Хайд прижался спиной к теплой скале. Среди синевато-бурых, зеленых и рыжих лишайников из трещин и щелей пробивались крошечные желтые и пурпурные цветочки. Озеро Шаста – словно полированный металлический щит. Прищурившись, он посмотрел на почтовый пароходик, медленно двигавшийся на север как раз над тем местом, которое отмечено на карте Фраскати. Хайд уже отыскал галечный выступ, зажатый между высокими труднодоступными скалами, откуда он сможет войти в воду. Машина, подводный костюм, баллоны, фонари и камера – все это спрятано на противоположном берегу.

Небольшой паром бороздил озеро, доставляя запоздавших туристов в пещеры Шаста. Он поднес к губам бутылку с водой. Горлышко бутылки стучало о зубы. Поднял руку и внимательно оглядел. Дрожь постепенно унялась. Снова глянул вниз на поломанные деревья вокруг прогалины, на огромное выгоревшее пятно там, где врезался в гору авиалайнер с более чем пятидесятые людьми на борту. Оставшийся после него след имел форму огромных уродливых кривых ножен.

На карте еще один крестик, где-то позади него. Возможно, это всего лишь убежище Фраскати, когда тот вновь изучал место катастрофы, но следует проверить. Никто в Реддинге не оформлял аренду дома – значит он им принадлежит. Он, словно кот, поглаживал щекой тонкий ствол винтовки – с инфракрасным прибором ночного видения и дневным телескопическим прицелом. За пять часов он видел одного на прогалине, катер, еще двоих, вышедших из дома и скрывшихся наверху в соснах... а также Харрела с женщиной на причале. По крайней мере двое в Реддинге, хотя он их и не видел, и еще двое на противоположном берегу. Не больше дюжины...

Вспомнил, что в местечке Холидей-Харбор, откуда приходил паром в пещеры, он видел человека, который мог быть еще одним из людей Харрела. Поплотнее обхватил винтовку. "Я не смогу достать тебе такую", – возражал Мэллори. "Достань мне просто одну из новых натовских снайперских винтовок. Наверное, можно купить за углом!"

Он зевнул, даже удивился этому. Почувствовал себя легко, свободно. Даже с трудом вспомнил Обри – хороший признак. От того остался номер телефона да те сообщения, что надо передать. Это была счастливая кратковременная амнезия, свойственная всем агентам перед завершающей операцией. Важно только ближайшее, непосредственное, ощутимое.

Конечно, оставалась Роз. Она была для него как страховка перед дальним полетом. Он всегда разговаривал с ней, всегда звонил ей. И неизменно спрашивал о Лайле, их кошке.

Когда он накануне звонил ей, Роз непонятно почему без охоты говорила о Лайле. Роз и кошка были для него словно две фотографии в бумажнике, вроде тех, которыми подвыпивший проезжий всегда старается возбудить любопытство у шлюхи. Он всегда хранил их в памяти, как талисман, напоминание о том, что в любых: переплетах он оставался самим собой, человеком. К сожалению, он надолго забывал о них, когда был в Афганистане.

Но здесь телефонов нет, подумал он, вскинув голову. Солнце упало на руки, и он передвинул винтовку в падающую от него самого тень. На всякий случай ему не было дозволено брать с собой фотографии, письма, любые вещи, имеющие личный характер. Он научился заменять разговоры молчаливыми воспоминаниями. Но даже Обри знал, что он неизменно звонил Роз. Он сообщал ей, сколько мог и когда мог, она слушала, чтобы знать, куда в случае чего послать цветы. Но на этот раз она с неохотой говорила о кошке...

Он встряхнулся, стараясь отделаться от грусти, и стал внимательно разглядывать озеро. Где-то там, в глубине, фургон с пультом управления ДИЛА. Достаточно будет одного зернистого снимка в искусственном освещении.

Две ночи.

Низко пригнувшись, он поднялся на ноги. Над головой, спускаясь к озеру, словно бумажный лист на ветру, скользнула по воздуху скопа. На свободном от камней клочке земли он заметил борозду от когтя бурого медведя. Медленно полез наверх, обходя открытые места, держась все более редеющих деревьев, в пестрой тени которых терялись его собственная тень и силуэт. Винтовка за спиной, рядом с рюкзаком. Время от времени он сверялся с картой. Изредка проблескивал отражавшийся от стекла луч с болтавшегося на озере катера. Там, где быть дому, над соснами пробивалась тонкая струйка дыма. Подключив почти все органы чувств, он непрерывно обследовал деревья, скалы, окружавшее его воздушное пространство, сам в своем пятнистом костюме оставаясь невидимым и постоянно готовым к действию.

Замаскированная кустарником маленькая пещера была пуста. О пребывании там Фраскати говорили чуть обожженные разбросанные камни, отпечаток подошвы, да и то, может быть, не его, и окурок сигареты. Хайд сидел в темноте, глядя на колышущееся кружево веток и листьев кустарника у входа.

Не обращая внимания на тупую боль в затылке, он терся щекой о ствол винтовки, с которой не расставался. В пещере пахло землей, сыростью и, как ни фантастично, страхами и надеждами Фраскати. Наконец, он поднялся и, подойдя к выходу, осторожно раздвинул колючие ветки, вслушиваясь, каждую минуту ожидая постороннего.

Звуки раздавались издалека, со стороны озера; с автострады № 5 доносился далекий гул движения. Где-то внизу, в гуще деревьев, один зверь терзал другого. Прогремел скатившийся камень... беспричинно, подумал он, переводя дух. Потом вдруг шорох веток, скользящие шаги, лязг металла о камень. Внезапно послышалось дыхание...

...Так близко, черт возьми. Прямо надо мной, подумал он. Кто-то осторожно спускался. Один. Он вслушивался сквозь стук крови в ушах. Один. Перехватило горло, оскаленные зубы не разжать, плечи в свирепом ожидании подались вперед, так что он чуть было не потерял равновесие. Шаги и шорох веток затихли как раз за завесой кустарника, и Хайд увидел очертания человека в теплой куртке. Тень руки, утиравшей рукавом лоб, сквозь листья и ветки упала на Хайда, так что по коже пробежал озноб. Он наклонился вперед, готовый ринуться сквозь кустарник. Человек повернулся в сторону пещеры, по всей видимости зная, что она существует. Открытое чуть загоревшее лицо, голубые глаза, коротко подстриженные светлые волосы. Он держал ружье у бедра, свободно опустив ствол. Для него это был обычный обход. Хайд слышал ровное дыхание, щелчок старомодной зажигалки, почувствовал запах табачного дыма. Пассивное ожидание было мучительным...

...Он даже обрадовался, когда незнакомец, раздвигая стволом ружья кустарник, сделал первый шаг в сторону пещеры, увидел, как в темноте блеснули глаза, напряженно разглядывавшие камни, тени, просачивающийся внутрь солнечный свет.

Хайд машинально поднял приклад винтовки, смягчив удар хлестнувшей по нему тонкой ветки. Мужчина удивленно раскрыв глаза, настороженно отпрянул назад, упершись прикладом в бедро, поднял ружье. Хайд ухватился за ветку, завороженно глядя на нее...

...При первых трех выстрелах откатился в сторону. Пули свистели по пещере, расщепляя дерево, отскакивая от камней у него над головой. Закрыл голову руками, ожидая удара шальной пули. На руки упал дневной свет. Он поглядел вверх – сквозь кустарник продиралась черная громадина. Ругательство, наткнувшийся на него взгляд, блеск солнца на охотничьем ружье...

...Его винтовка выстрелила дважды из неудобного положения так, что прикладом больно отдало по ребрам. Ветки кустарника затрещали под весом навалившегося на него тела. Голова безжизненно повисла, в уставившихся на него глазах – удивление и ужас. Хайд держался за ушибленные прикладом ребра. Медленно к нему возвращались окружающие звуки. Снаружи тревожный писк пичужки, скрип и треск сучьев под тяжестью мертвого тела. Никаких других звуков, кроме собственного неровного дыхания. Опершись спиной о стену пещеры, он поднялся на обмякшие дрожащие ноги – еще не пришел в себя.

Положив винтовку, поволок сквозь кустарник тяжелое тело убитого, оставляя на ветках обрывки ткани. Затащил в глубь пещеры и бросил там. Подобрав винтовку и рюкзак, гремя фляжкой о стену, выбрался наружу и остановился у выхода. На сучках болтались лохмотья куртки. Неважно, тело все равно найдут. Несомненно, они слышали выстрелы. Щурясь от солнца, быстро огляделся вокруг, особенно внимательно обшарил взглядом верх горы... потом низ, кустарник, где отдыхал, прогалину. Настраивая бинокль, сразу же увидел в водянистых пятнах травы и солнца клетчатую куртку. Лицо загораживал прижатый к шее радиотелефон. Потом увидел, что человек, лавируя между деревьями, спешит в его сторону.

Треск заводимого мотора, потом пронзительный свист разгоняемых винтов. Повернул бинокль в сторону озера Шаста, пробегая глазами по мельтешащей солнечными бликами воде. Обнаружил отплывающий от берега, оставляющий кильватерный след крошечный, глянцево-белый, словно чайка, гидроплан. Хайд не разглядел его с противоположного берега – должно быть, прятался за деревьями или в тени скалы. Покрутившись на волнах, самолет разогнался и, роняя падающие с поплавков бриллиантовые брызги, оторвался от воды, взмыл вверх и на вираже направился в сторону Лошадиной горы. Хайд достал из кармана карту, слушая, как рев мотора постепенно заглушает остальные звуки. Ничего. Проверив по карте, он двинулся прочь от пещеры под гору по вьющейся вдоль уступа узкой неровной тропинке. На пылающие щеки и вспотевший лоб упала тень, и он благодарно взглянул на заслоняющие солнце кроны деревьев. Рев самолета стал громче. Он, спотыкаясь, углубился в чащу деревьев, замечая, что, к сожалению, оставляет следы на усыпанной хвоей рыхлой земле. Грязный след остался и на торчащем из земли обломке скалы.

Некоторое время рев самолета нарастал, закачались верхушки деревьев – Хайд метнулся под ель и прильнул к ее шероховатому стволу, – затем шум стал утихать, звук мотора изменился – пилот разворачивал самолет. Человек, которого он видел на прогалине, должно быть, уже на полпути к пещере – лез напролом, потому двигался быстрее. К заливу Скво-Крик вела единственная тропинка вдоль узкой поймы ручья. Она помечена на всех картах; естественно, и на карте Харрела. В маленькой бухточке Хайд спрятал небольшую моторку, которую он арендовал на развалившейся лодочной станции в устье реки Сакраменто. Никакого снаряжения в лодке не хранилось, по она была ему нужна, чтобы вернуться туда, где он спрятал машину.

Под ним бурлил и пенился ручей. Прижимаясь к скале, извивалась тропинка... все правильно. Он двигался под сенью деревьев параллельно тропинке, пока та не спустилась к берегу. Снова пролетел над головой самолет, затем, точно тихое эхо удалявшегося мотора, послышался стрекот насекомых. Потом голоса; один искажался треском электроразрядов. Второй довольно лениво отвечал.

Он ловил звук самолета, медленно разворачивавшегося на другой стороне ущелья. Единственный другой посторонний звук – журчание поды. Радиотелефон, щелкнув, замолчал. Они находились не более чем в тридцати ярдах. Двое. В чаще, но не между ним и тропой.

Осторожно ступая, он скользил между топкими гибкими ветвями. Десять ярдов, двадцать – голоса, удаляясь в сторону нависшей над тропой скалы, постепенно затихали. Он обошел стороной залитую солнцем вырубку. Треснула ветка, зашуршала хвоя. Сверившись с картой, двинулся дальше. Самолет зажужжал ближе, быстрая холодная тень промелькнула по другой вырубке со штабелями бревен, потом шум мотора снова стал затихать. Солнце укоризненно глянуло на него, когда он неуклюже начал спускаться к тропе. Часы то и дело оказывались перед глазами. Половина третьего. Он двигался по узкой извилистой трещине между скал и снова слышал, как нарастает шум авиационного мотора. Над ним промелькнуло белое брюхо самолета. Нужно ждать, пока стемнеет. До Медвежьей бухты, куда выходила тропа, ведущая к заливу Скво-Крик, было меньше мили, но тропа вилась вдоль ущелья, как светлый, хорошо видимый шрам, выдавая себя и того, кто по ней шел.

Хайд уперся ногами в расщелину скалы. Со всех сторон его укрывали прохладные камни. Тропа в сорока футах внизу. На скале одинокий куст, маскирующий его. Опершись спиной о рюкзак, поглядел вверх. Его не видно ни сверху, ни снизу. На севере, за низкими холмами, словно поднятая взрывом туча пыли, над горой Шаста опускалось облако.

Сидеть неподвижно было труднее, чем двигаться. Он подумал не предлог ли это, не вызвано ли решение спрятаться и подождать всего лишь крайней усталостью и подспудным страхом...

Три часа. По тропе движется мужчина в светлой непромокаемой куртке, неумело ищущий следы. Хайд легко внушил себе, что он узнал этого человека. На фоне приближающихся облаков самолет казался белой чайкой. Потянул слабый прохладный ветерок. С каждым шагом этого человека Хайду становилось все труднее оставаться на месте.

* * *

Лежавшие на столе орехового дерева глянцевые увеличенные снимки скорее служили обвинением ему самому, думал Обри, нежели Мелстеду, громко разговаривавшему в прихожей по телефону с дочерью Элис. Словно бы слова Мелстеда относились к намекам и необоснованным утверждениям Обри, а Элис бранила старого друга, проявившего недружелюбие. Чемберс настоял на том, чтобы увеличить сделанные агентами снимки, усилить контрастность. И они действительно производили сильное впечатление: потерянные, понимающие личики ребят, будто морщинистые лица карликов, грязные, замерзшие в ночи мордашки... и вездесущий Хьюз – на лице так легко различимы два выражения: напористой соблазнительности и притворного сочувствия. Мелстед договаривался с Элис о позднем обеде, вернее, даже ужине, на завтрашний день. Элис организовала приют для бездомных и там дежурила... Обри, вздыхая, утирал вспотевший лоб. Могло показаться, что Элис своей благотворительностью искупала отцовские грехи. Он вспомнил живую избалованную любимицу родителей, какой она была в детстве. Когда они зачали и произвели на свет Элис, Мелстеду было за сорок, а жена была в том возрасте, когда поздно рожать. Шумная, эгоистичная, но милая, словно куколка, когда ей было нужно; и вдруг этот уход с головой, и видно надолго, в христианство, вместо того чтобы податься к левым. Святая Элис, с гордостью говорил Мелстед.

Обри претила мысль, что Элис узнает: именно он принес известие о позоре.

Вдруг он совершенно отчетливо услышал:

– Знаешь того молодого человека, Хьюза... ты еще меня с ним знакомила?.. Да... Кеннет сейчас у меня и, конечно, передает привет... так вот, этого молодого человека в скором времени, возможно, ждут неприятности. Нет, не сразу, не думаю... – Голос Мелстеда стал слышнее, похоже, он повернулся к двери гостиной, чтобы Обри было лучше слышно. – ...Да, возможно, в результате этого... Я кончаю. Расскажу завтра... Да, осторожнее, дорогая...

Обри слышал, как положили трубку и раздались направлявшиеся в сторону гостиной приглушенные звуки шагов.

Там, где раздернуты тяжелые шторы, было видно, как о стекла высокого эркера шлепались хлопья мокрого снега. Обри в прямом смысле тошнило. Он не мог видеть разбросанных по столу снимков. Откуда Элис могла знать Хьюза? Это наверняка с начала и до конца был наглый блеф.

Но не это вызывало отвращение. Ему было дурно, оттого что он понял, чем, бывает, отвечают на любовь, оттого что сам стал орудием уничтожения. Когда Мелстед, к которому вернулась уверенность, сияя, вошел в гостиную, Обри заставил себя думать о Кэтрин. Элис – Кэтрин. Простое сравнение. Мелстед спасал свою шкуру, сам он выручал Кэтрин. То, что он услышал от Мелстеда, привело его в бешенство.

– Ты, разумеется, слышал, Кеннет? Это первое, что пришло мне в голову, когда я узнал на снимках молодого человека. Конечно, сразу же и позвонил. То, что на снимках, просто ужасно. – Приподнял стакан, приглашая Обри выпить, но тот отрицательно качнул головой.

Мелстед твердой рукой плеснул себе еще виски. Только чуть слышно звякнул графин о хрустальный стакан. Повернувшись к Обри, обвел рукой комнату – обстановку, картины, камин в стиле "Адам", ковры на полу и на стенах, – как бы говоря, что линия обороны не прервана.

– Я был причастен, Кеннет. И был вынужден, как кто-то сказал, изворачиваться и хитрить, чтобы избежать твоих вопросов, – Он говорил непринужденно, лишь излишне торопливо. Обри хранил молчание. – Но боюсь, что вряд ли смогу скрыть это от Элис... нет, не смогу. Конечно, постараюсь представить как нечто связанное с безопасностью. – Он стоял, опершись свободной рукой о спинку кресла. Потом сел так непринужденно, что Обри невольно восхитился. Разгладив на коленях брюки, скрестил ноги. Ни грана сомнения, что с его выдумкой согласятся и что вопрос закрыт! Былая нервозность полностью исчезла; его двуличию мог бы позавидовать опытный разведчик. Но, в общем-то, разве он не вел тайную жизнь под основательным прикрытием? – Кстати, а что ты собираешься делать с молодым человеком? Могу представить, ты подумал, что меня эта информация заинтересует больше, чем...

Голову Обри стянуло словно обручем. Сжав пальцами виски, он закричал на Мелстеда, который в этот миг, казалось, любуясь собственной хитростью, лопался от самодовольства:

– Джеймс, я слышал телефонные разговоры! Я же знаю, что этот человек твой знакомый, а не знакомый Элис! – Он еле перевел дух. Казалось, из Мелстеда на глазах выходит воздух. Обри охватила ярость; его выводили из себя изысканная роскошь гостиной, прилипающие к окну мокрые хлопья снега, фотографии на ореховом столике! Он махнул рукой в их сторону. – Тут уж не обманешь, Джеймс. Тебе абсолютно нечем отрицать свое... – Он пошевелил пальцами, ища подходящее слово, – ... свое соучастие в преступных действиях этого типа, Хьюза.

Мелстед сидел на краешке кресла, стакан с остатками виски в трясущихся руках. Румянец сошел с лица, но в глазах все та же проклятая непоколебимая уверенность в собственном неуязвимости.

– Кеннет, что ты говоришь? – Ровный, почти угрожающий голос. Но виски допил одним глотком, кляцнув зубами о стакан. В чем, черт побери, ты меня обвиняешь? Злобно глянул на увеличенные снимки. – Похоже на какое-то немыслимое, адски безумное обвинение! Я же тебе друг, Кеннет! А ты пытаешься связать меня с чем-то, о чем не говорится вслух... так в чем же?

У Обри отпустило в груди. Джеймс все начисто отрицал; значит, есть другое объяснение...

...Никакого другого, внушал он себе. В мыслях снова возникла Кэтрин, а фотографии Элис на пианино уменьшились в размерах. Остались только опасность, нависшая над Кэтрин, да эти лежащие перед ними на столе страшные обвиняющие снимки.