Текст книги "Дермафория"

Автор книги: Крэг Клевенджер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

В таких условиях он пошел на сделку со следствием и вышел на свободу с приклеенным к ребрам микрофоном.

– Тащи мешок, сынок! – крикнул Уайт.

Парнишка выпрыгнул из машины, волоча за собой большой пластиковый сверток. Двигаясь с неожиданной грацией, слюнявый детина сбросил мешок на землю, и тот ударился со звуком, какой мог бы получиться при падении с пальмы завернутого в мокрое полотенце кокоса. Как ни хотелось отвернуться, я все же предпочел смотреть.

– Все делает сам, – заметил Уайт. – Выпускает из тела жидкости, заворачивает, упаковывает. Парень испугался и решил, что может явиться на работу с «жучком». Пришлось уволить. И с вами будет то же самое, если не пройдете аттестацию. Нам нужны результаты.

Голова была завернута в марлю или хирургический бинт, на котором проступали влажные пятна, от желтого до красного и коричневого, и выглядела так, словно ее мумифицировали. Тело обернули мелкой проволочной сеткой.

– Закончим с делами и утопим. Могильщик уже набил брюхо камнями, так что не всплывет. Рыбы здесь хватает. Прогрызут сетку и подчистят мясо до костей. В местных озерах водятся сомы размером с собаку. Так что рыбу в семейных забегаловках отсюда до Нью-Мексико лучше не заказывайте.

Глава 13

Я бы сказал, что жуки глумятся надо мной, но они на это не запрограммированы. Нечеткая логика насмешки не оправдывает инженерных затрат. Вместо этого они записывают все своими теплочувствительными камерами и срабатывающими на движение микрофонами. Они запрограммированы поедать обойный клей, жировые пятна и хлебные крошки. И еще они очень быстрые и ловкие. Мне удалось поймать лишь несколько экземпляров.

Постепенно процесс аутопсии увлекает все больше. Образцы лежат на выуженной из мусорного ведра картонке, подготовленные к исследованию и пришпиленные скрепками и чертежными кнопками. Я уже проверил полярность антенн при всех возможных конфигурациях – ни искры, ни дуги, ни малейшего намека на ток.

Их схемы построены не на кремнии. Никакая фольга, хоть собери ее со всего света, не остановит эти продукты биоинженерной технологии, потому что они не смонтированы, а выращены для передачи информации тем же способом, каким делали это на протяжении миллионов лет: через танец, движение крыльев и усиков. У них собственный код, свои условные знаки. Данные о еде, опасности, новом месте гнездования, моих карточных забавах и самых интимных привычках распространяются ими посредством особого языка насекомых.

Технология совершенствуется от поколения к поколению, потомство быстрее, ловчее и лучше маскируется. Они прячутся в трепещущих тенях от покачивающихся на ветру проводов и в дрожащих отражениях стакана с водой. Они могут принимать вид узоров на ковре в коридоре, красных алмазов с желтоватой подсветкой, черных квадратиков процессорных чипов или клякс и пятен от кофе или крови. Щелкни выключателем, и они, вместо того чтобы разбежаться, замрут и исчезнут, слившись с окружением.

Они передвигаются в темноте, эти невидимые легионы. Они повсюду, они везде, даже на моей коже. Иногда я как будто наступаю на скользкий камушек, но слышу хруст наружного скелета и чувствую под ногой что-то влажное, вроде яблочной кожуры. Иногда что-то пробегает по моим голым пальцам, торопливо перебирая крошечными лапками. Они перешептываются между собой, наблюдают за мной, когда я сплю, регистрируют поглощение жидкостей, пульс, температуру и записывают все мои разговоры. Те, которых я убил, случайно или намеренно, больше остальных. Поймать их легче по очевидной причине – они выполняют функцию ретрансляторов или резервных копий. Их система надежно защищена за счет резервного дублирования, так что смерть одного или даже нескольких связников не вызывает сбоев в информационном потоке. Последние захваченные особи ползают в пустой баночке из-под детского питания. Дальше их ждет неизбежный тараканий демонтаж. Карабкаясь друг подружке, они пытаются добраться до крышки с пробитыми отверстиями для воздуха, но соскальзывают по стенке и падают, как отлетевшие от стекла шарики. Постоянный шум не дает мне уснуть.

Я стаскиваю с кровати простыню, связываю углы и выбрасываю узел в окно. Вскрываю коробку с бораксом и засыпаю порошком все углы и трещинки, какие только могу найти. В дверь стучат, и сердце на мгновение останавливается.

Не одеваясь, в трусах и футболке, обсыпанной борной кислотой, иду к двери и открываю.

– Вы с кем-то разговаривали. – Костюм и галстук. Что-то знакомое.

– Я прибираюсь.

– Мы договаривались, что вы позвоните и сообщите свой новый адрес.

– Вы выводите насекомых?

– Я ваш адвокат. – Не спрашивая разрешения, проходит в комнату. – У нас дела. Пока вы тут прибираетесь, Энслингер роет вам могилу. Не спит, не ест, весь в работе. Машина. Вы меня понимаете?

Память возвращается. Морелл.

– Вам что-нибудь принести? – спрашиваю я. – Может быть, воды? У меня здесь есть кран.

Десятилетия секса под кайфом и договорных случек оставили на матрасе темные пятна в духе Роршаха. Одно напоминает собаку, другое клоуна. Морелл опускается на уголок, возле горящей монахини, и кладет на колени кейс.

– Чем пользуетесь? – спрашивает он.

– Борной кислотой.

– Я имею в виду вас, а не тараканов. Чем ширяетесь?

– Ничем. Я чист и могу это доказать, если у вас есть стаканчик из-под кофе.

– Вы под кайфом, и мне это совершенно ясно. Но помочь вам ничем не могу, если вы сами того же не хотите.

Я вытягиваю руки запястьями вверх. На них следы от сигаретных ожогов. Впрочем, мои все же выглядят получше, чем те, что я видел у Джека и Дылды. Наверное, они их расчесывают.

– Тараканы. Нападают во сне. – Заведение кишит паразитами, объясняю я. По ночам от них нет покоя, а гоняться не хватает сил. Хлопаю по тумбочке, и на покрывало падает несколько пятнышек, которые поспешно разбегаются, прежде чем я успеваю поднять руку. Раньше я думал, что они устанавливают чипы-маячки, но теперь вижу – эти не механические. Скорее всего они помечают меня, как кошки помечают мочой мебель, чтобы те, у кого другое задание, не ошиблись в выборе цели.

– Давайте перевезем вас в другое место, – предлагает Морелл.

– Они все равно последуют за мной. Или передадут другим. Просто так не отстанут. Подозреваю, что они работают на Энслингера.

– Похоже, ничего полезного вы не вспомнили, – вздыхает Морелл, разглядывая банку с пленными тараканами. – Вот моя карточка. Еще одна. – Он поднимается, опускает руку в карман. – Позвоните мне через два дня. В любом случае, независимо от того, вспомните что-то или нет. И если надумаете переехать, дайте мне знать. – Он выходит.

– Они все равно меня выследят, – говорю я ему в спину.

Дроны в голове взрываются грозовым облаком. Что-то подобное, должно быть, испытываешь при мозговом штурме. Со мной такое случилось, когда пропустил первого жука. Где я только его не искал, всю комнату обшарил, а он прятался у меня под носом, на самом виду. Оба предплечья покрыты следами укусов, протянувшихся цепочкой на расстоянии ширины пальца от вены. Маленький, большой, маленький, большой. Разные жучки оставляют следы разных размеров. Чтобы прервать последовательность, надо содрать или расчесать хотя бы один. Маленький, маленький, маленький. Маленький, маленький. Маленький, большой, маленький. Маленький. Маленький. Если они могут меня выследить, то и я смогу выследить их.

Может быть, это секс-игрушки или машины времени, а может быть, гашишные трубочки, выстроившиеся на полках под предупреждающей надписью «Не подлежат продаже лицам моложе 18 лет». Мне они напоминают сонных джиннов-мутантов под фреской Джими Хендрикса. Трубочки поменьше, вместе с весами, зеркальцами и десятками прочих мелочей, разложены в ящичках под стеклянными крышками как медицинские инструменты инопланетян.

На шкатулке с украшениями нахожу косметический набор. Хватаю пузырек с лаком для ногтей, светящейся жидкостью желтоватого цвета дорожного знака, какие стоят у каждой школы. Я передаю его стоящей за регистрационной стойкой белой девочке с дредами и прошу у нее черную электрическую лампочку.

Комната стала другой. Все как-то сдвинулось.

Глава 14

Они предвещали Армагеддон, надвигающуюся расовую войну и свержение подпавшего под влияние сионистов правительства. И еще они воняли. Вместо лиц я вижу клубы тумана, в которых отражается моя тюрьма. В своей гостиной они тренируются в стрельбе по мишеням из дробовика. Справа от меня выстроились в ряд истерзанные в клочья, со свисающими лохмотьями чучела животных. Стены меняют цвет, время и место переливаются из одного в другое, детали и подробности выскальзывают из памяти, как ртутные шарики.

Ты гладила меня по руке, вверх-вниз, как всегда, когда не могла уснуть сама и не давала уснуть мне.

Одним клички подходят, другим нет. Багги, Гэш, Флэш, Джокер. Звучит, как имена каких-нибудь гномов. Или шоколадных батончиков. На кофейном столике пепельницы, обертки от чизбургеров, лезвия и трубки, в раковине – обгорелая фольга и пятна засохшей крови. В углу ванной кучка мокнущего в лужице белья. Пятна йода на потолке, запах тормозной жидкости и сигнальных ракет, всюду подпалины. Впрочем, поводов для такой разрухи еще больше. Молчание вытекает из открытых ртов, когда я спрашиваю про молекулярный вес углерода, давление насыщенных паров толуола или точку воспламенения диэтилового эфира.

Цепь делает все не так, сказал я Уайту, полагаясь на любителей, разбросанных по не связанным между собой лабораториям. Любители должны следовать предписаниям буквально. Импровизация – кодовое обозначение невежества, и тот, кто не понимает этого, создает нештатные ситуации, чреватые проблемами для всех и каждого.

– Будете работать командами по двое, – объяснил я. – Одна команда стирает фосфор с бумажных спичек…

– А обычными коробками пользоваться можно? – прервал меня один из слушателей.

– Да, можно. Итак, двое стирают напыление с бумажных спичек…

– Или с обычных.

– Или с обычных. – Я помолчал, ожидая следующего уточнения. Его не последовало. – Другие двое обрабатывают их «дреммелем».

– Что такое «дреммель»?

– Не обращай внимания, он новенький, – сказал другой.

– Вы все новички.

– Ну уж нет, я этой херней не первый год занимаюсь.

– Только не так, как мне нужно.

– Расслабься, приятель. Не дави. Я справлюсь.

Не для того я тащился через пустыню, чтобы выслушивать рекомендации какого-то беззубого механика.

– Откуда это? – Я указал на обгоревший уголок кофейного столика. – Объясни.

– Случайность.

– А это? – Расползшееся по потолку ржавое пятно явно указывало на след паров йода. – И сколько у тебя было таких случайностей? – Я пнул стеклянную чашку с длинной трещиной на боку и густым осадком на дне – любители часто оставляют такие мелочи для полицейских экспертов. Все промолчали.

– Это «дреммель». – Я поднял беспроводную дрель с полирующим наконечником. – Пять тактов. Все в одном направлении. Не слишком быстро, не слишком сильно. Головки не должны слишком нагреваться. И что бы вы ни делали, их нельзя ронять. Я продемонстрировал, что и как нужно делать, чтобы снять напыление.

Задачей этой команды был сбор фосфора. Другие должны были заниматься тем же, а также очищать йод и собирать другой продукт реакции. Каждая лаборатория специализировалась на одном-единственном ингредиенте. Такое разделение труда не только увеличивало производительность, но и сводило к минимуму риск несчастного случая. Связь между лабораториями осуществляли койоты-посыльные, доставлявшие наличные деньги, исходные материалы и конечный продукт в соответствующие пункты. Каждая пара посыльных имела свой набор кодов и сигналов. Члены одной команды не знали, где работают и из кого состоят другие команды. Арестованному просто не на кого было доносить. Если кто-то опаздывал на пять минут, команда прекращала работу и разбегалась.

– Ваши группы мы сохраним, – сказал я Уайту. – В этом ничего менять не будем. Обязанности разделим. Каждая группа будет выполнять только свою, строго определенную работу. И тогда производство исходного материала по меньшей мере удвоится.

– А сам продукт? – спросил Уайт. – Как насчет него?

Все нити организации вели к тому дому в пустыне, где я впервые встретился с Уайтом. Мы с Отто назвали его Грэнд-сентрал. Конечный продукт производился именно там. Хойл получал свое Больше, но за меньшие деньги и с меньшим риском. Я получал деньги, избавлялся от опеки Уайта и получал больше времени для собственных исследований.

– Окончательным синтезом занимаемся мы в Грэнд-сентрал. А парни, что работают на вас сейчас, пусть продолжают делать свое дело. Число операций у них сократится, оборудования нужно меньше, растворителей тоже. Меньше риска. В случае, например, пожара, меньше ущерб. Снижается вероятность обнаружения. Да и разбежаться, если что, легче.

Самую большую угрозу представляло однообразие процесса, его утомительная монотонность. С парнями вроде Багги и Флэша рассчитывались не деньгами, а готовым товаром, и в свободное время они сортировали по цвету мешки с мусором, перенося потом тот же подход и к работе в лаборатории. Зацикливаясь на деталях, например, на зачистке спичечных коробков, они переставали воспринимать картину целиком, не замечали накапливавшейся пыли и случайных искр. Кому-то обожгло лицо, у кого-то загорелись волосы. Кто-то в панике опрокинул ведерко с ацетоном. Одно к другому – и вот уже пожар в лаборатории.

Собиравшаяся пыль походила на муравейники из красного песка, настолько мелкого, что он оседал даже на ногтях. Кто не надевал маску, чихал кровью.

– В каждой кучке должно быть не больше четверти унции, – сказал я однажды, обращаясь к Гэшу.

– А сколько это?

– Вдвое больше, чем здесь. – Я указал на красновато-коричневый холмик посередине стола.

– Откуда ты знаешь?

– Есть весы? – Терпение мое истощилось.

– У нас же все забрали.

Он был прав, я действительно забрал все лишнее, без чего можно было обойтись. И с самого начала пошел на принцип: будет по-моему или не будет никак. Уайт меня поддержал.

Пауза открыла дверь импульсу, и я чиркнул спичкой. Кучка полыхнула фонтанчиком искр и мерзким дымком. Сгрудившаяся у стола четверка в смятении подалась назад, как впервые столкнувшиеся с молнией троглодиты. Пламя погасло через несколько секунд, оставив после себя курящийся синяк. В обычных условиях я не склонен к безрассудству, но тут надо было произвести впечатление.

– Скопится слишком много, и вы рискуете получить пожар. Кто-то уронит горячую полоску, или дрель даст искру. Вы поджигали этот домишко не меньше десяти раз, а до сих пор не знаете, что делать, и трясетесь, как девчонки. Если такое случится, и кто-то из вас опрокинет что-то или загорится сам, все взлетит к чертовой матери.

– Но весы-то ты у нас забрал. Как же тогда определять, сколько надо? – С этими словами мой собеседник вышел из комнаты. Бросил последнее слово и сделал эффектный ход. Оставлять сомнения в умах остальных я позволить себе не мог.

– Хотите выйти из дела? – Я скользнул взглядом по все еще растерянным лицам. – Только скажите. Я за вас отвечать не намерен. Рассчитываю на месте, вы уходите и идете далеко-далеко. Второй вариант. Делаете по-моему и огребаете кучу зелени.

Для пущего эффекта я вытащил из кармана туго скрученную трубку двадцаток, которые приберегал для Отто. Тот тоже бывал горяч иногда.

– Мы согласны, – сказал новичок.

Клички с лицами у меня не совмещались, если не считать Багги, которому было то ли девятнадцать, то ли тридцать пять и который то ли высох от частых передозов, то ли страдал от дефицита гормонов. На подбородке у него щетинилась бородка, но зубы были маленькие и расставлены далеко один от другого, как будто он так и ходил с первым дарованным природой набором. По-детски широко открытые глаза и нос кнопкой плохо сочетались с большими стариковскими ушами. Лучше других он запомнился мне потому, что орал как резаный, пока я бросал на его дрожащее голое тело пригоршню за пригоршней пищевую соду, чтобы соляная кислота не прожгла его насквозь. Верхний слой кожи отваливался влажными полосками, более глубокий быстро краснел и становился скользким, как смазанный кремом ожог. Клочья волос над левым ухом сплавились, само же ухо распухло, превратившись в пузырчатый хрящевой нарост.

– Я только хотел отдать их тебе.

Он хныкал, как восьмилетний мальчишка, пытаясь втюхать мне какую-то чушь, сочинить дешевое оправдание и одновременно перемежая поток проклятий словом «больница». На полу валялись два пузыря с кислотой, коврик под ними расплавился до состояния комковатого пластика. Сбежав с моего инструктажа, он исчез из поля зрения примерно на час, но потом все же явился. Разумных объяснений случившемуся не было. Ничто не указывало на попытку припрятать какие-то материалы или сварганить что-то для собственного потребления. А раз так, то оставалось признать очевидное: имела место банальная, бессмысленная оплошность, очередной печальный эпизод в цепи тех, что случались в набранных Уайтом командах с удручающей регулярностью.

– Больница – это полиция и суд, а дальше тюрьма, – сказал я остальным, а потом повторил лично для Багги: – Помощь ты получишь, но я сам ее организую. Эй, новенький, скажи-ка, у тебя есть что-нибудь для него.

– Что? Что что-нибудь?

– Что-нибудь от боли.

– Да, кое-что у нас есть.

– Давай сюда. Живо.

Проглотив три таблетки валиума и запив их квартой теплого пива, Багги притих. Он лежал на полу, свернувшись, дрожа, как жертва тюремного карантина, а между тем слой похожей на лишай белой пудры пожирал его заживо.

– Присмотрите за ним. Как только начнет жечь, подсыпайте соды. – Я достал из кармана ключи.

– А ты куда?

– За помощью. – Любой медик в здешних краях моментально смекнул бы, что означает ожог соляной кислотой, поскольку с первого взгляда было ясно, что Багги не чистил бассейн и вообще давно не приближался к воде.

– Можешь воспользоваться нашим телефоном, – сказал один из них. – У нас есть. На кухне.

– Считайте, что его уже нет.

* * *

Автостоянка чуть в стороне от автострады представляла собой едва ли не оазис посреди пустыни: две забегаловки, две заправочные станции и четыре мотеля с рекламой дешевых номеров, что указывало на их приближенность к тюремным камерам. Я остановился у одной из закусочных, попросил чашку кофе и монет для автомата, а потом позвонил Уайту с платного телефона. Набранный номер не был номером самого Уайта, а всего лишь номером какого-то пейджера, анонимный владелец которого в свою очередь позвонил Уайту. Номер менялся каждый месяц, как и четырехзначный код для отзвона. Через три минуты телефон зазвонил. Знакомый голос сказал:

– Пошел.

– У меня «плетеный человек».

– Насколько плохо? – поинтересовался Уайт. Перспектива свалить вину на меня его явно порадовала.

– Жив. Дыма нет. Это последняя из хороших новостей. Положение серьезное. Требует врача.

– Это твоя проблема.

– Любителей наняли вы.

– Где ты?

– На Маяке.

– Буду через три часа.

Я повесил трубку, зная, что больше не услышу ничего.

К тому времени как я вернулся, Багги, обсыпанный содой и перекормленный валиумом, скрючился в позе зародыша с закрытыми глазами и открытым ртом. Остальные демонстрировали образец трудолюбия и демонстрировали готовность учиться.

Доверять этим клоунам работу с горячими растворителями я не мог, а потому сделал выбор в пользу более медленных методов. Мы загружали спичечную пыль в стеклянные посудины с денатурированным спиртом, приготовленным в другой лаборатории, и ставили банки с мутноватой коричневой жидкостью на кухонный стол. На протяжении первых тридцати минут их регулярно встряхивали, потом смесь пропускали через двойной фильтр и оставляли на время, чтобы выпарить алкоголь. После двух экстракций с применением двух разных растворителей мы получали три унции чистого красного фосфора.

Смена еще не закончилась, а Багги уже полулежал на переднем сиденье в фургоне Уайта. На заднем Могильщик, с перепачканной шоколадом и фруктовым коктейлем физиономией, играл с голыми пластмассовыми фигурками.

– Вы о нем позаботитесь? – спросил я. Уайт жевал ноготь. – Да?

– Дурацкий вопрос для такого смышленого парня.

– Вспомните об этом, когда будете набирать следующую команду из одноклассников вашего сынишки.

– Обязательно. А теперь хорошая новость. Хойл хочет увеличить производство.

– Я уже увеличиваю производство. Тем здесь и занимаюсь.

– Занимаешься ты здесь тем, что играешь в свои химические игры.

– Конечно, а еще тем, что вожу за ручку ваш батальон идиотов, разбросанный от Лос-Анджелеса до Техаса.

– Хойл рассчитывает на четырехкратное увеличение производства, – продолжал Уайт, как будто я вообще ничего не сказал, а он между тем обращался к массовой аудитории. – И он рассчитывает на тебя.

– Нет. – Уайт нес чепуху, хотя сам этого, похоже, не понимал. – Хойл рассчитывает на троекратное увеличение. Остальное это уже ваши благие намерения.

– Я на твоей стороне, Эрик, – улыбнулся Уайт. Попался-таки. – Решаю твои проблемы, чтобы ты не отвлекался и занимался только тем, что у тебя получается лучше всего.

– Я для того за это все и взялся, чтобы потом уже ничем не заниматься.

– Перестань, Эрик. Тебе просто захотелось поиграть в сумасшедшего химика. Причем в лаборатории, оборудованной за наши деньги.

– Которая окупится через тридцать дней. В чем вы правы, так это в том, что я действительно хочу, чтобы мне не мешали. Работать.

– Ради чего?

– Пока не знаю. Это и называется исследованием.

Уайт закатил глаза. Я досчитал до трех. Повысить голос означало бы привлечь внимание Могильщика.

– Вы знаете что-нибудь о синтезе новых аналогов известных алкалоидов? – Уайт снова вгрызся в ноготь. – Или, может быть, вам известно…

– Что бы ты здесь ни изобрел, – перебил меня Уайт, – все наше. – Он застегнул ремень безопасности.

– Передайте Хойлу, что мы утроим производство, втрое сократив нынешние затраты.

– Обещаешь? А самому Хойлу это повторишь?

– Что касается роста производства, это предварительная оценка. Насчет стоимости я уверен. – Спорить со мной в этой области он мог, но без всякой надежды на победу. – Единственное в чем я не уверен, так это в ваших клоунах, работающих в других лабораториях. Полагаю, теперь вы и от телефона отходить не будете.

– А ты готов ответить перед Хойлом, если расчет не оправдается?

– Оправдается. Производство мы увеличим. Расскажите ему о моих прикидках, а если сработаем лучше… что ж, у него будет повод порадоваться. И если уж вы так скептически настроены, то зачем говорили о четырехкратном увеличении?

– Надеюсь, ты прав.

– Я прав. Сделайте что-нибудь для Багги. А меня работа ждет.

Хойл хотел больше того, что заставляло людей хотеть Больше. Я – нет. Дай человеку слишком много Больше, и клиент, как из жопы, вылетает из двенадцатидневного кайфа придурковатым, размахивающим пистолетом зомби. Какой-то парень, занимавшийся в Цепи распространением, попал в травмпункт, где ему из груди вытащили отвертку. Врач подал рапорт. Хойлу было наплевать, что кто-то пострадал, но ему было не наплевать, когда полиция начинала задавать вопросы. Когда такое случалось, Могильщик отставлял в сторону тарелочку с пудингом и выходил из своей игровой комнаты.

Непреодолимое стремление, въевшаяся в кровь тяга к обладанию чем-то уже само по себе выброшенный на рынок товар. Клубные наркотики здесь не конкуренты. Вот почему я брал пример с тех, кто продает джинсы, часы и кроссовки, с экспертов, умеющих убедить каждого, что им нужно больше, когда на самом деле им это не нужно. У специалистов есть формула, а уж в формулах я разбирался. Формула требует продавать идеи прежде вещей, а идеи хороши только тогда, когда на них висит хороший лейбл. Отто понял это сразу: самый лучший в мире товар не имеет никаких шансов без подходящего названия.

За компьютером мы с Отто проводили столько же времени, сколько и в лаборатории. Просматривали видео с музыкой, рекламы безалкогольных напитков, журналы мод. Искали вдохновение в красителях, логотипах и формочках таблетировочных прессов.

Торговцы – народ традиционных взглядов. Им подавай «Черных красоток» да «Красных дьяволов» с «Желтыми пиджаками». От себя мы добавили «Джонни» и «Ронни», позаимствовав имена у этих порнозвезд, потому что с нашими колесами кувыркаться можно всю ночь. Потом пошли «Дизели», «Чопперы», «Блоксиксиз», «Стрейтэйтс» и «Роуд догз», чьи механические названия яснее всяких рецензий говорили о том, что они делают с теми, кто их принимает. «Моторхед» – лучше не скажешь.

То, что белые парни из пригородов выдавали за бунтарство, было наделе персонифицированным чистым доходом. Мы в массовом порядке ставили брэнды на символы их диссидентской культуры и впаривали им же в форме таблеток. Похитители-инопланетяне были популярны наравне со «Стробами», «Пробами» и «Розуэллами». Тенденции менялись чуть ли не каждую неделю, и мы отставали от них на считанные минуты. Игры везде одни и те же. Производство, исследования и разработка, дистрибуция, продажа и маркетинг. Маршрут я наметил еще до знакомства с Уайтом.

Люди должны быть надежны. Если человек сказал, что будет в таком-то месте в такое-то время, он должен там быть. Время опоздания прямо пропорционально тому времени, что требуется для рандеву в общественном туалете или ремонтном фургоне, где жуки-машины проведут с ним короткий инструктаж и повесят на него скрытый микрофон. Если кто-то приводил друга, от этого кого-то моментально уходили. Навсегда.

Уайт говорил, скажите мне, что вам нужно и кто этим пользуется, и мы обо всем позаботимся. Он приезжает в Оз в полдень, в самую жару. Футболка на мне уже промокла от пота, и Отто снова умотал в Лас-Вегас, но я даже рад, потому что мы провели в лаборатории кое-какие усовершенствования, в детали которых я никого не собирался посвящать. Привезли большой сейф на арендованном грузовичке и потратили целое утро, чтобы установить его в пустотку в фундаменте. Сейф предназначался не для чужих денег, а для наших собственных.

Сначала я увидел Уайта возле машины, потом услышал шаги, причем не одного человека, а двух, но никто ничего не сказал, и я ждал условного стука. Не дождался. Вышел на крыльцо, вытирая со лба пот. Уайт терпеливо ждал, просматривая какие-то бумаги.

– Подготовили документы для компаний прикрытия, – говорит Уайт. – Дом оформляем на подставное лицо. Мой помощник обо всем позаботился.

Сначала я его не заметил.

– Без обид, Манхэттен, но вы должны предупреждать меня заранее, если собираетесь кого-то привести. Я имею в виду кого-то, с кем я не знаком.

Он стоял перед домом. Примерно моего возраста. Может быть, чуть моложе. Может быть, чуть старше. Трудно сказать. Рыжие волосы, голубые глаза, темно-серая масляная рубашка, под ней футболка почти такого же тона. Чуть выше нагрудного кармашка, куда механик засунул бы ручку, виднелась овальная заплатка, заменившая удаленный кусочек ткани с вышитым именем. На нем были светло-коричневые рабочие брюки и темно-коричневые рабочие ботинки. При таком сочетании цветов, темно-серого и коричневого, этот человек, сиди он в тени ветхого домишки под кодовым названием Оз, был бы практически невидим. Я не видел его уже краем глаза, настолько он был неприметен и неподвижен. Если не принимать во внимание рыжие волосы, в нем не было ничего особенного. Мне понадобилась пара секунд, чтобы понять, что в нем не так. Дело было в слегка потертом воротничке. Во всех остальных отношениях одежда незнакомца, безупречно чистая и тщательно выглаженная, выглядела так, словно он надел ее сразу после того, как в последний раз прошелся щеткой по сверкающим ботинкам. Деталь эту я заметил только потому, что сам повернут на чистоте и всегда обращаю на это внимание у других. В целом же гость производил впечатление полной безликости.

– Эрик, – сказал я, протягивая руку, на что рыжеволосый никак не отреагировал. Чувство было примерно такое же, как если смотреть в глаза чучелу. – Имя у вас есть?

– Вы его уже слышали, – ответил он. – Помощник. – Гость поднял руку и сунул в рот сигарету, хотя я мог бы поклясться, что секунду назад никакой сигареты в руке не было, и я не видел, чтобы он залезал в карман. – Здесь не курят, – предупредил я.

– Она не прикурена.

– Послушайте. – Я изо всех сил старался не заводиться. – У меня там полным-полно горючих материалов. Я не могу допустить, чтобы кто-то курил в пределах пятисот футов от лаборатории.

Помощник наклонился, поднял камешек и сказал:

– От нас до передней двери пятьсот двадцать восемь футов. – Он бросил камешек.

Что ж, у него было то, что мне требовалось. Мое имя нигде не значилось, а всякая отслеживаемая зрительно активность в районе лаборатории терялась в созданном Помощником Уайта бумажном лабиринте.

После Оза был Готам. После Готама Валгалла. Сеть росла, как и система кодирования, сокрытия и сигнализации. Каждая команда знала только свой набор кодов, но мне приходилось знать все. Чем шире становилась сеть, тем больше мы производили продукта и тем чаще я оставался в лаборатории один. Но расширялось и поле для ошибки. Стоило кому-то в организации допустить просчет, как у шальных молекул появлялся шанс излечить рак или покончить со всем миром. Но чаще всего они попадали в химические отходы, за которые мне в конце концов пришлось заплатить.