Текст книги "Разночинец (СИ)"

Автор книги: Козьма Прутков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Дети, взрослые, мужчины, женщины… Сюда на руках и самодельных носилках сносили всех, кто не мог передвигаться самостоятельно. Их было всё больше и больше – пожарные и добровольные спасатели продолжали продвигаться и находили пострадавших. Обожжённых, угоревших… Время от времени накатывала волна дурноты. Я ведь и сам надышался всякого нехорошего. Но сейчас, когда у меня была хоть какая-то цель – спасать людей, сколько смогу – я забыл обо всём прочем.

Но я уже не был один. Постепенно мою инициативу стали подхватывать другие люди – как правило женщины, но подходили и мужики, и солдаты, и всякие разночинцы: мол, чем помочь-то. Явился в числе прочих и Ефим. Сына он признал сразу, и, завидев, что тот дышит, только перекрестился.

– Коли надо, так поговорю с возчиками, – сказал он. – Ежели перевезти болящих куда надо, а то здесь скоро не повернуться будет. Ты только скажи, студент.

– Поговори, Ефим, – устало кивнул я, вытирая пот рукавом. И кто придумал эту моду – летом в сукно заворачиваться? – А куда их везти-то? Полгорода выгорело.

– Найдём куда… Уж прости, студент, не спросил, как звать тебя.

– Семёном зови, – ответил я, на миг удивившись, насколько легко это имя ко мне «пристало».

– А по батюшке?

– Молод я, чтоб по батюшке величали.

– Молод – не молод, а доброе дело сделал, – видимо, эффект видимой цели в жизни и Ефима исцелил от депрессии. Сразу глаза живее стали, речь чуточку глаже. – Ну, хозяин – барин. Чего привезти-то, скажи, Семён. Добуду.

Мне сразу понравилось, что не было в глазах этого человека ни угодливости, ни тупого равнодушия. Только эхо пережитой боли и благодарность. Я только сейчас как следует разглядел его внешность. Рожа простецкая, в бороде и в копоти, сам в классической крестьянской рубахе и полосатых штанах, но на ногах не онучи с лаптями, а сапоги. Городской же, типа. Работяга явно не из последних, раз в сапогах «гармошкой». Судя по давным-давно свёрнутому на сторону носу, не дурак подраться. А судя по цепкому взгляду, не удивлюсь, если имеет связи в местном криминальном мире.

Надо сказать, в моём случае это полезное знакомство. Раз уж я сюда «попал», то нужно обживаться. А это нельзя сделать без «якоря» среди местных.

Глава 3

1

– Подожгли, как есть подожгли! И поймали шайку, что маслом крыши поливала!

– Никакой шайки, это варнаки напились, и спьяну дом Вагина спалили!

– Говорю, шайка, ездють по несгорелым домам в полицию обряжены, выгоняют людей из города, а потом обчищают!

– А вот Машка сама видала, как ихний сосед Серебреников поймал у себя какого-то с пуком соломы, сдал казакам, а те враз отпустили нехристь!

– Это какая Машка? Что через дом от вас жила? Да она сбрешет, недорого возьмет! Нашли кому верить!

Обсуждение версий пожара стало самой популярной темой разговоров. О бедствии, оказывается, знающие люди предупреждали чуть не за месяц до того, но полиция вместе с людьми губернатора эти сведения от населения утаили. Хотя сам губернатор загодя уехал, и даже вывез имущество на десяти подводах. А также все деньги из сгоревших банков – Государственного, Медведниковского и Сибирского. Также среди авторов местного апокалипсиса числились поляки, китайцы, дезертиры и даже новоселы – среди рассказчиков обязательно находился обладатель знакомого, троюродный брат которого знал мужика, видевшего со спины в темноте свидетеля заговора.

При этом людей совсем не интересовало то, что в первую очередь надо было мне. Заодно с банками и Гостиным двором сгорело губернское управление с архивом. Мне теперь оставалось только дождаться, когда коллапс власти закончится, и легализоваться. Сделать это будет легко и просто. Свидетелей, что я был здесь с самого начала, куча. И это не какие-то неведомые никому босяки, а уважаемые люди – доктор Антон Герасимович Бреднев, священник Троицкой церкви отец Макарий, и даже самая настоящая дворянка, Анна Алексеевна Морошкина, вдова действительного статского советника. Все они согласны были подтвердить мою личность.

Вот только кончаться этот самый коллапс никак не хотел. За неделю я не видел ни одного, даже самого завалящего, полицейского или военного. Никто не хотел играть в МЧС. Растаскивали пожарища сами жители, из оставшихся. Потому что основная часть переместилась на острова Ангары, в Глазковское предместье, в Жилкину, на луг между городом и монастырём, на кладбище, даже в тюремный двор. Предлагали и мне, но я упрямо держался за импровизированный госпиталь, всё надеясь, что в один прекрасный миг замерцает передо мной волшебный портал, непременно разноцветный, овальной формы, в который я шагну, и вернусь в свое время.

Устроиться здесь? Я начал думать об этом, когда первый шок прошел. Поначалу мне всё казалось, что я во сне – тяжелом и дурном. Мало ли что, случайно выпил чей-то просроченный парацетамол, или консервами отравился, вот и привиделось всякое. Но каждое пробуждение на мешке соломы, который я, как и остальные, использовал вместо постели, делало предположение и диверсантах, подложивших в холодильник «Пятерочки» испорченную колбасу, всё более ничтожным.

Конечно, я сразу вспомнил образование. Историк я. Соловьев умер примерно в это время. Он отпадает. Зато есть Ключевский, сравнительно молодой, но уже знаменитый. И вот я являюсь пред его светлы очи, и заявляю: «Здрасьти, Василь Осипович! Имею кой-чего сообщить вам по части исторической науки!» Чуть заикаясь, профессор отвечает: «Нуте-с, весьма любопытно». А в ответ я... да ни фига! Не знаю я ничего такого, что светилу отечественно историографии не было бы известно. Потому что если чего и знал, то забыл. Работа с деточками, она сильно способствует выветриванию из головы всего лишнего.

Податься в секретари? Для начала придется купить букварь и грамматику для начальной школы. Я не только в ятях и твердых знаках плаваю. Когда фита пишется? А ижица? Десятичное И по каким правилам употребляется? Что, Семен Семеныч, нету ответа? Так сходите, подготовьтесь. Прописи заодно приобретите, а то почерк у вас и без стального перышка был из серии «пишу без ошибок, потому что понять никто не может».

Стать модным композитором и перепеть «Плесните колдовства в чего-то там бокала»? Так я текст не помню, про ноты знаю, что их семь, а из музыкальных инструментов хорошо играю на расческе. И где гарантия, что текст про колдовство пройдет цензурный комитет? Затмить славу Песталоцци? Если сильно захочется есть, может, я и подумаю над учительством, но точно не сейчас. Да и не знаю я особенностей современного педагогического процесса. Где тут магазин с методическими пособиями по преподаванию истории в средних классах гимназии? Сгорел в пожаре, наверное. Ни на что я не гожусь. Вообще. Выпить бы сейчас, а негде. То спиртное, что не сгорело, уже давно растащили недобрые люди.

2

Если бы не вдова статского советника, вся затея с госпиталем накрылась медным тазом. Или еще чем, что покоится сверху быстро почивших в бозе начинаний. Поначалу я на нее и внимания не обратил. Приехала вдвоем с отцом Макарием, сразу пошли к доктору. Думал, как обычно – иконки, крестики, вы тут держитесь, вдруг кто поможет, а мы за вас помолимся. Но священник не уехал, пока не поговорил со всеми, кто был способен шевелить языком, благословлял, соборовал тяжелых, а умерших велел сложить для отпевания и погребения.

Удостоился беседы и я. Знаю, сейчас церковь за многое отвечает, так что на рожон лезть нечего. Вспомнить из православных обрядов удалось немного, но я частично повторял посмотренное за другими, а еще притворился сильно ушибленным судьбой. Хотя что притворяться? Так оно и есть. Так что дождался духовного напутствия, и отошел в сторонку. Внешне поп выглядел несолидно: низенький, тщедушный, с жиденькой бородой и потеющим лбом, который он то и дело промокал несвежим платком. Ко всему еще и сильно косил правым глазом, постоянно отправшимся в самостоятельное плавание, и имел здоровенную бородавку почти на кончике носа. Не тянул на столп веры никак. Зато говорил проникновенно и завлекающе. Вот прямо чувствовалось, что не номер отбывает, а и вправду переживает за все.

А часа через два приехал какой-то старик на подводе, в сопровождении двух мужиков средних лет, и женщины весьма неопределенного возраста. Привезли хлеб, муку, крупы какие-то, окорок. Наскоро сколотили навес – так, чтобы солнце в голову не жгло, и привезенная куховарка принялась готовить какой-то кулеш в здоровенном котле.

Не иначе как на запах со всей округи начали сползаться нахлебники, но это быстро пресек Ефим. Не знаю, где он был до этого момента, но первого же попрошайку он просто отшвырнул в сторону.

– Вон отсюдова все! – даже не закричал, а зарычал он. – Тут кормить только болящих будут!

Наверное, раньше личностью он был известной, и авторитетом пользовался. Пришелец даже огрызаться не стал. Молча встал, и побрел в сторону уцелевшей части города. А за ним и остальная гоп-компания, человек десять, не меньше.

Со второй подводой приехала та самая дама. Вот тогда доктор Антон Герасимович и представил меня Анне Алексеевне. Милейшая женщина, как оказалось. С трудом представляю, чтобы кто-то в мое время просто так, по доброте душевной, открыл мошну и начал заниматься благотворительностью в таких объемах. И ведь даже с налогов не спишет, потому что всё закупалось за живые деньги, без чеков и накладных. Отчета с доктора тоже не требовала.

Продукты складывали в сарайчик. Вроде и понемногу всем доставалось, так, лишь бы с голоду не умереть, но умножить всё на несколько десятков едоков – и даже дневной запас представлял собой серьезную величину. А в городе этого добра осталось не очень много. Сгорели торговые ряды, таможенный склад, и это только крупные, так сказать, объекты. А лавки? Кладовые в каждом доме? Все, кто сейчас ютился на островах и на кладбище с тюремным двором – им тоже хотелось есть, желательно каждый день. Так что у нас в руках неожиданно оказалось если не богатство, то весьма лакомый кусочек. Доктор Бреднев распорядился сторожить у двери в кладовую. Дежурным – мне и Ефиму, Антон Герасимович выдал даже оружие – винтовку. Сказал, что выкупил после турецкой кампании. Я, конечно, специалист по огнестрелу не очень большой, но похоже на берданку. Конструкция древняя, но выглядит почти новой. Я почувствовал себя на сходке реконструкторов.

Естественно, я попросил показать что тут и как. Лучше я сто раз покажусь дебилом, чем меня зарежут бандиты. Уверенность именно в этом способе расправы у меня была почему-то весьма большой. И правда, не будут же налетчики таскать с собой дуэльные пистолеты, или что там сейчас применяется.

Первая ночь прошла спокойно. Я к караульной службе был совершенно непривычен, да еще и днем упахался, а потому в свою смену, весьма мизерную, двухчасовую, позорно уснул. Поначалу я решил немного посидеть, но потом отрубился, выронив при этом из рук берданку, которая тут же грохнулась на землю. Услышал это Ефим, который и разбудил меня. Хорошо хоть не продал меня доктору, а то позору было бы – не счесть.

Но это оказалось единственным приключением за весь караул. Днем я немного поспал, в компенсацию, так сказать, и вечером вновь был готов нести службу. И даже помогал санитару Василию, которого доктор держал не иначе как из милости. Потому что был тот не только стар, но и болезный по самое никуда – постоянно кашлял, выплевывая комки сероватой мокроты, которые просто давил ногой.

Если честно, то в это время лучше не болеть. Из лекарств только свежий воздух и условно чистая вода. Какие-то примочки, корпия вместо ваты и тряпицы в роли бинтов. Пока я сюда не попал, то про глубинную суть этой корпии не знал. Читал в «Севастопольских рассказах», или еще где-то, что ее щипали. Оказалось, это надерганные из совсем уж ветхих тряпок нитки. Да что там вата, доктор и руки мыл только когда крупные куски грязи отваливаться начинали. Так что заболел – полагаешься исключительно на силу организма и божью волю. Не диво, что слова священника так популярны, это же главное лекарство, если подумать.

Ночь выдалась лунная, прямо как в старинной песне, в которой сообщали, что можно собирать иголки. Я развлекался тем, что вспоминал все покушения на актуального императора, Александра Николаевича. Историк я, или кто? Пока у меня случился затык, я никак не мог решить – Соловьев, который промазал пять раз с трех метров, был перед взрывом поезда, или после? Также я запамятовал, кто руководил Третьим отделением во время шестого и последнего покушения: уже Черевин или еще Дрентельн? И не потому что я двоечником был, тема бесконечных покушений на царя меня всегда интересовала, еще со школы. Давно это было просто. Детали забылись. А что, приехать, и сдать жандармам Халтурина. Написать анонимку, мол, так и так, дорогие товарищи, ваша система безопасности сильно дырявая, а потому сообщаю, что в Зимний дворец террористы натаскали три тонны взрывчатки. Государь, когда узнает, прослезится от умиления, и даст мне орден. Или два. И имение в Крыму. И заживу я припеваючи...

Отвлек меня какой-то шум. Оказалось, пока я тут получаю ордена, у меня самого чуть штаны не украли. Метафорически. Какой-то крендель, совершенно не таясь, ковырялся в замке на нашей кладовой. Наверное, от неожиданности я не придумал ничего лучшего, чем вякнуть:

– Эй, ты чего там делаешь?

Незнакомец повернулся ко мне и, весело подмигнув, прислонил палец к губам, скривившихся в наглую улыбочку. А потом занялся своим делом, потеряв ко мне всякий интерес.

Я схватил берданку и направил на вора. Между нами метра три было, не больше, так что между стволом и незваным гостем чуть больше метра осталось. С той же ухмылочкой тать шагнул вперед и направил дульный срез к груди.

– Ну стреляй, чего ждешь? – сказал он, и толкнул берданку рукой.

Я же профессиональный военный, а потому винтовку выставил перед собой как палку, и приклад довольно-таки болезненно стукнул меня по плечу. Но я выровнял винтовку и крикнул:

– А ну уходи!

К сожалению, прозвучало это не так грозно, как задумывалось, и я позорно дал петуха. Вор засмеялся, и вновь схватился за ствол, теперь обеими руками.

– Уж мне штуцер побольше пригодится, чем тебе, безрукому!

Стрелять я не собирался. Хоть и дослал патрон в бумажной гильзе странным затвором, внешне похожим на дверной засов, но мысли о пальбе, тем более, по живым людям, не возникало. Но тут... Наверное, я случайно потянул за спусковую скобу, или как она в этом карамультуке называется, но вдруг раздался щелчок, довольно громкий, и тут же бабахнуло так, что у меня уши заложило. Перед глазами у меня тут же появилась дымная и остро пахнущая завеса. А когда хоть что-то стало видно, то я увидел вора, лежащего навзничь. И в груди у него, в самый раз в том месте, которое он упорно показывал в качестве мишени, образовалась здоровенная дыра.

И только после этого я посмотрел по сторонам. Оказалось, у меня уже появились зрители. Ефим подходил широкими шагами, санитар дядя Вася чесал затылок на пороге сарайчика, в котором спали мы все. И доктор Антон Герасимович выходит во двор как раз.

Ефим подошел, и взял у меня из рук берданку, которую я, оказывается, не опускал. Вот только что, казалось бы, несколько секунд назад, я держался за нее изо всех сил, а тут даже не почувствовал, как забрали.

– Живой? – спросил я, глядя на лежащего передо мной вора.

– С такого расстояния и таким калибром? – хмыкнул Ефим. – И медведя наповал бы, а этого...

– Значит, мертвый? – продолжал тупить я.

Руки, которые я так и не опустил, ходили ходуном, меня вдруг затошнило, и я отбежал в сторону, давясь рвотой. Немного успокоился я только через пару минут, когда дядя Вася дал мне ковшик с водой, чтобы я прополоскал рот. Я подошел к совещающимся о чем-то доктору и Ефиму.

– Не переживай, студент, – сказал мой соратник по караульной службе. – Бывает. Прибили ворюгу, туда ему и дорога. Сходи, поспи.

– А с этим что? – показал я на тело, которое санитар деловито прикрывал дерюжкой.

– Вывезем да прикопаем. Сейчас народу много хоронят, и этого туда же.

– Идите, Семен Семенович, отдохните, – добавил доктор. – Мы тут и сами справимся.

3

Утром всё закрутилось по-новому, о ночном происшествии и не вспоминал никто. Просто не до того оказалось. Это ночью все спят, а как солнце взошло, так работа всем находится. Бабы, которые приходили помогать по хозяйству, действовали по принципу «я проснулась, все вставайте», и вопить начали, едва войдя во двор. И не от избытка чувств, просто манера общения такая. Наверное, чтобы в отсутствие средств связи можно было поделиться новостями с собеседником на другом берегу Ангары.

И хоть сон долго не шел, но в итоге вырубило меня знатно, и разбудить жизнерадостные выкрики смогли меня не сразу. Я вышел из нашего сарайчика, протирая глаза, и увидел отца Макария. А ведь он явно меня дожидался! Вон как смотрит! Наверное, приходил отпевать умерших за ночь. А как же, медицина работает – кому удалось перенести лечение, тот уходит, а кому нет – тот к священнику. Таким образом на вчерашний вечер у нас было тридцать восемь пациентов, из них шестеро детей. А сколько на утро осталось – так кто ж его знает, еще не узнавал.

– Благословите, – поклонился я слегка, сложив ладони лодочкой перед собой.

Жест этот я долго репетировал, до автоматизма, потому что сначала руки тянулись какой-то домик изобразить, как Черномырдин на предвыборном плакате, а потом до меня дошло, что из-за этого любой меня разоблачить как иностранного агента может.

Потом изобразил целование правой кисти, и получил, как ни странно, вовсе не порицание, что лишил человека, хоть и заблудшего, жизни, а одобрение, что не побоялся пожертвовать собой ради общего блага, выйдя на схватку против заведомо более сильного соперника. Если меня все же за вчерашнее привлекут, я знаю, кого в адвокаты позвать.

Впрочем, я получил задание прочитать по двадцать раз «Отче наш» и «Богородице, дево, радуйся». Хорошо хоть Макарий не спросил, знаю ли я тексты. Потому что первую через пень-колоду изобразил бы, а вот чему там должна радоваться богородица – убейте, не знаю. Тем более, что никаких видеоотчетов от меня не потребовали, так что через врем можно просто сказать, что уже всё, отчитал.

Ефим сидел на завалинке и играл с Саввой. Парень уже вне опасности, ожоги заживают, вот только слабый пока, и головные боли беспокоят. Всё от того, что надышался угаром. Помню, что-то там с кровью происходит, и пока новая не образуется, так и будет страдать.

– Садись, Семён, – пригласил меня здоровяк. – Представляешь, радость у нас. Барыня Анна Алексеевна берет трех пацанов из погорельцев в воспитанники, и Савву с ними. Будет жить у нее, учиться. Мне-то пока... самому бы... – он помолчал, потом наклонился поближе, и тихо, почти скороговоркой, сказал: – Бежать нам надо! Я по ночи не приметил, а утром рассмотрел. Сашку Глаза ты порешил! А он не сам, над ним такие, брат, что и думать страшно! Порежут и тебя, и меня для порядку, да и всё!

– А тебя за что?

– Так разбирать не будут, сторожили мы вдвоем.

Глава 4

Хорошо сказать: бежать! А куда? Как? Ни денег, ни документов. Это в импровизированной больнице я известная личность. А за ее пределами – ноль! Даже хуже: подозрительный чужак. Эх, Рассея! Без бумажки ты букашка, да и с бумажкою ничто. Зато Ничто обумажненное, имеющее право на пребывание и даже в известных границах на передвижение!

После ночного приключения что-то я немного не в адеквате, а потому лучше со своей проблемой обратиться к доктору Бредневу. Тот местный, лучше разбирается в нынешних реалиях. А то имея представление «как нужно» родом из XXI века можно такое наворотить! Нафиг, нафиг!

Антон Герасимович, несмотря на занятость, уделил мне толику своего времени и внимательно выслушал.

– Возможно Ефим и прав, Семен Семенович, когда утверждает, что вам надо покинуть Иркутск. Однако должен сказать, что на территории больницы вы в относительной безопасности… Конечно, дружки этого – Глаза говорите? – вполне могут проникнуть сюда под видом болящего. А там выждать момент, один удар – и дело сделано. Есть среди этой публики умельцы. Я уж не первый год в Иркутске, приходилось освидетельствовать разные случаи. Но если сторожиться, всё не выглядит так страшно. Хотя Ефиму может быть и видней. Он с этой публикой, как я понял, почаще моего сталкивался. А, кстати, где он сам? – встрепенулся неожиданно доктор.

– Пошел поспрашивать в городе, да порыться у себя на пепелище. Может что уцелело, что можно продать или в дороге пригодится.

– Это он зря, – покачал головой Бреднев и вздохнул. – Будем надеяться, что обойдется. А вы, Семен Семенович, берите винтовку, заступайте на пост, да никого к себе не подпускайте. Даже если это безобидный мальчонка или старичок. А я подумаю, как вашему делу помочь. Есть у меня знакомец, который в подобных ситуациях лучше меня разбирается.

Ефим вернулся ещё засветло. За спиной набитая котомка, с привязанным котелком, на поясе нож, на груди патронташ через плечо, на плече сразу два ружья, в руках огромный мешок с подпалинами и прорехами, в одну из которых свесился рукав тулупа. Прям: к походу и бою готов!

Я в это время стоял на посту. И когда Севостьянов, сложив добро чуть в сторонке, с оружием в руках подошел ко мне, я смог рассмотреть что же он принёс поближе. Одно из ружей было привычной двустволкой, правда с обгоревшим ложем и небольшой вмятиной на одном из стволов. Вторым – однозарядный карамультук непонятной системы, но вполне приличного вида.

С разрешения Ефима я взял дульнозарядку и разглядел её повнимательней. Во-первых, это оказался капсульный штуцер с хорошо различимыми нарезами, калибром поменьше той винтовки, с которой они охраняли двор. На правой стенке ствольной коробки чеканная надпись «Menteler Zug». Я и не слыхивал о таких ружьях. Сверху на стволе вразброс четыре цифры, единичка, семерка, 287 и 1850. Что они означали – кто его знает. Но если 1850 это год выпуска, то не такое и древнее ружьецо. А еще крошечный крестик: то ли швейцарский герб, то ли какая-то техническая метка.

– Есть пулелейка и все приспособы, – довольно пророкотал Ефим. – Надо только капсюли прикупить, да пороху. Так-то они есть, но маловато. А так, целкий штуцер и не лягается.

– А ну-ка, – послышался из-за спины голос Бреднева. – Что это у тебя? Никак федуловский Новотный?

Ефим явственно смутился, а я переспросил, услышав незнакомое слово:

– Новотный?

Доктор тем временем принял из рук Севостьянова двустволку и принялся её рассматривать.

–Да, – с сожалением время спустя произнес Бреднев. – Было ружьё всем на зависть, а теперь только что на стенку повесить в память, сколько всего погибло ценного на пожаре. Ложе, допустим, и заменить можно. А стволы менять, и чтобы непременно на Новотны, это проще новое заказать. И ждать меньше, и по цене не намного дороже выйдет. А Новотны, молодой человек, это фамилия оружейного мастера.

Коль ружьё бьёт на полсотни

Или больше саженей,

Это значит у Новотны

Сотворён феномен сей.

– Я у ребятенков купил за полтину, – виновато проговорил Ефим, опасаясь, что его обвинять в воровстве.

– За полтину, – хмыкнул доктор. – Не переживай, мастер Федулов, говорят, сгорел, когда взорвался винокуренный завод. А семьи у него не было, значит и близких наследников нет. А судя по ружью – и двор его сгорел.

Мне на мгновение почудилось, что Ефим аж задеревенел, но через миг он расслабился, и я с облегчением перевел дух. Но в памяти остались языки дымного пламени и безуминка в глазах Севостьянова.

– Предлагал я Афанасию Маркелычу продать ружье, – продолжал тем временем Бреднев. – Или обменять его на любое из моих. Отказался, – и тут же сменил тему. – Я домой, а вы постарайтесь сегодняшнюю ночь обойтись без стрельбы.

«Однако они толстокожие в этом времени», – подумал я. – «Пол города в пепел, сколько угорело, сколько обожглось, сколько добра погибло! А им хоть бы что; уникальное ружье обсуждают».

А вот у меня от попадания, да после пожара и прочего приключалова, явное раздвоение личности. Вот с одной стороны я Семен Семенович, и что-то делаю, что-то кому-то отвечаю, а с другой где то глубоко прежний Ярик тем временем бьётся в припадке, не зная чему отдать предпочтение: очередному приступу панической атаки или полноценной истерике.

Кажется я сошел с ума. Какая досада!

К чёрту! Как там говорила небезызвестная дамочка? «Я подумаю об этом завтра». А сейчас надо заступать на пост. Кстати… С этой двустволки Новотного вполне можно сделать обрез. Дешево и сердито! Надо бы Ефиму сказать, пусть займется, как выпадет свободная минута.

***

Утром Бреднев приехал на дрожках, управляемых чиновником в мундире.

– Их высокоблагородие господин Гловачевский, из Медицинского Управления военного округа! – склонившись в поклоне с огромным пиететом в голосе прошептал стоящий рядом санитар.

Не хухры-мухры. Высокоблагородие. Он как все кланяются! Будем знать. А то я в местных погонах-эполетах-петлицах, титулах и званиях ни в зуб ногой. Прямо удивительно, что меня как англицкого шпиона до сих пор не разоблачили: этого не знаю, того сроду не ведал. Учить, читать в художественных и научных трудах – это одно. А вот так, чтобы нужное прям отскакивало от зубов… Для этого школьным историком мало быть. Да и какой из меня, будем честно говорить, историк? Спасает только то, что не только я в неадеквате, но и все после пожара в растрепанных чувствах.

Не прошло и получаса как через санитара меня пригласили пройти в комнату, служащую врачу кабинетом и приемной. Севостьянова, что примечательно, не позвали, чином не вышел.

– Валентин Валентинович, разрешите представить вам Семен Семеновича Георгиева, студента-историка, а ныне, по воле Мойр, лекарского ученика.

Я подивился, что меня представили лекарским учеником, но промолчал. Доктору виднее.

– Надворный советник Гловачевский, – едва кивнул военно-медицинский чиновник.

Когда с представлением собеседников было завершено, доктор Бреднев, покинул свой импровизированный кабинет. В эти дни у него было много работы.

– Болгарин? – первым делом спросил Гловачевский.

– Простите? – вопрос застал меня врасплох, я даже растерялся.

– В бытность свою студентом, знавал я одного Георгия Георгиева, болгарина.

– Нет, не болгарин, великоросс, – ответил я, запоздало добавив, – ваше высокоблагородие.

– Впрочем, не важно. Присаживайтесь, разговор предстоит довольно долгий. Антон Герасимович изложил мне ваше дело. И вот что я вам скажу. Олек был, как по мне, так пустой человек, и умер так же дурно, как и жил.

– Простите, Валентин Валентинович. Олек это…?

Прежде чем ответить Их Высокоблагородие с недовольной миной пожевал губами, видно я нарушил какие-то местные правила обращения нижестоящего к вышестоящему. Но ответил и даже разгладил лицо, изобразив нечто, что должно было изображать приветливость.

– Олександер Оченковский, известный также в неких кругах как Сашка Глаз. Дурной человек, грабитель и разбойник, не удивлюсь, если и убийца. Хоть и дворянин, шляхтич. Не знаю, будут ли мстить за Олека бандиты, но его отец, как только узнает об обстоятельствах смерти единственного сына, примчится сюда. Так уж вышло, что старшего Оченковского я хорошо знал. Мы даже приятельствовали. Он осуждал образ жизни непутевого отпрыска, лишил его даже наследства. Но шляхетская честь требует от него вызвать вас на дуэль. И это плохо обернется для вас обоих.

– А если я откажусь от дуэли?

– Тогда он будет вынужден вас просто пристрелить. Тем более, как мне сказал Антон Герасимович, вы не дворянин.

Затем надворный советник емко и четко обрисовал сложившуюся в Иркутске ситуацию и то тяжелое положение в которое в связи с этим я вляпался, не побоюсь этого слова. Хотя Гловачевский обошелся более светскими и обтекаемыми выражениями. А всё потому, что всякая бюрократическая жизнь в Иркутске оказалась парализована. Это при том, что все изображают активную деятельность, суетятся. И дело не в сгоревших полностью присутствиях и архивах. И даже не в том, что значительная часть начальственных должностных лиц съехала из Иркутска по имениям и дачам, да и остальной чиновничий люд более занят своею судьбинушкой, чем исполнением обязанностей.

Главное, город сейчас обезглавлен: ни генерал-губернатора барона Фредерикса, ни губернатора Шелашникова, ни воинских начальников, ни городского головы. А у тех, кто есть, о своем голова болит. При этом все ожидают реакции столицы на пожар и понимают, что просто так это не обойдётся. Как только в Санкт-Петербурге узнают о масштабах катастрофы – полетят головы.

Пока высокопоставленный лекарь говорил, в памяти всплыло, что в городе присутствует начальник жандармского управления да председатель губернского правления. Ещё полицмейстер Заборовский вроде вернулся с отпуска после известия еще о первом пожаре. И вроде как раз успел к тушению второго. Жандарм да полицмейстер – вот с кем мне хотелось бы встретиться меньше всего.

А Гловачевский тем временем сам поднял тему о правоохранителях. По его словам сейчас два полковника, главный жандарм Дувинг и полицмейстер Заборовский, по пожарищам рыщут, да следы поджогов ищут. Да подчиненных гоняют в хвост и гриву. Как ходили слухи, их загодя предупреждали о приезде в город шайки поджигателей. Да только охранители не обратили внимания. Теперь понимают, что за бездействие по голове не погладят и уже почти весь город перевернули в поисках социалистов.

Председатель губернского правления Измайлов, он тоже присутствовал в эти дни в городе, в первый пожар лично участвовал в тушении, получив даже ожоги и ушибы. А на другой день раздавал деньги погорельцам. Кому-то от казны помощь, кому-то и от себя добавил. А как вспыхнуло во второй раз, да охватило сразу множество центральных кварталов, Алексею Петровичу стало понятно, что город не спасти. И едва он освободился от своих обязанностей по тушению, так и укатил в имение, где напился зюзя зюзей. Понимал, что его голова первой полетит, как начнут искать виновных, старайся не старайся. Был старшим по должности на момент пожара, не упредил, не принял мер – так отвечай. Его превосходительство губернатор генерал-лейтенант Шелашников сейчас далеко, аж в самом Санкт-Петербурге, куда уехал еще весной. Может и вывернется. Только обратно добираться губернатору как бы не полгода.

А главный в Восточной Сибири начальник, генерал-губернатор Фредерикс уже мчит на перекладных с Забайкалья и как приедет, он своей властью первым делом Измайлова в отставку. Впрочем, Алексей Петрович, вершины своей карьеры достиг: действительный статский советник! А тайным советником и прежде ему не было надежды стать. Чай Иркутск не Санкт-Петербург! Горести всё ещё пока губернского председателя быстро достигали ушей чиновного люда, так как всё это было у пьяного на языке, а от его прислуги растекалось по округе. Одна радость была у Алексей Петровича, что и генерал-губернатору не усидеть. Ну да это и без Измайлова всякому было понятно.