Текст книги "День от субботы"

Автор книги: Кот Басё

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Декабрь не строит на камне...

***

Декабрь не строит на камне, но из камней, причудливо сложенных, вдруг вырастает сам … И так будет с каждым, оставившим след во мне. И так будет с каждым, о ком я смогу сказать – вот это моё, в кого я смогу врасти зерном, эмбрионом, меняющим суть и плоть. И так будет с каждым, хранящим меня в горсти, впустившим под кожу, принявшим мое тепло. Держи меня крепче, девочка, я песок. Декабрь не строит на камне, но из камней во мне поднимается, шпиль его так высок, что, кажется, нет основанья и неба нет. Он скоро разрушится, милая, только ты держи меня крепче, собой наполняй и грей. Смотри, как песчинками тают во мне следы таких вот

огромных

каменных

декабрей.

Стань...

***

«Явь или сон – трепетание зажатой в горсти бабочки?» Бусон

Стань камушком, стеклярусом, осколком, обласканным волнами океана, лежащим на ладони, где-то между холмом Венеры и змеей браслета, чтоб я могла беречь тебя – насколько могу беречь… Так берегут курганы в степи, пустившей призрачные корни, свои ночные медные секреты. Стань звукописью, слогом, переливом, смягчающим сонорный и свистящий, поющим гласным, длящимся дифтонгом, стихающим трехстишием Бусона, стань бабочкой, листом, цветущей сливой – стань беззащитной, хрупкой, настоящей, чтоб я могла беречь тебя… Ребенком – невысказанным, нежным, невесомым, моим, лежащим в чаше на границе двух линий – рек на карте Междуречья, в шелках воды, нашептывавшей имя на самом дне заветного колодца… Стань шорохом, пергаментом, страницей, гармонией, исчезнувшей из речи, чтоб я могла беречь тебя отныне.

От своего

безжалостного

солнца.

Дождь мой

***

Дождь мой. Мой зимний, острый, упрямый дождь, запертый в городе, клетку его грызущий, дикий мой, хищный мой, так обреченно лгущий, но не умеющий верить в свою же ложь… Странный мой. Слабый мой. Стань моим снегом, стань тихим и ласковым, нежным, а значит, нужным. Стань вопреки ветрам, облакам и лужам, дням, происшествиям, правилам и местам, всем этим людям, ищущим впопыхах, чем поживиться, но потерявшим души...

Стань моим снегом.

Снегом, к щеке прильнувшим,

и невесомо

тающим

на губах.

Раздели меня, Господи...

***

Раздели меня, Господи, раздели, на слова, часы, полюса Земли, на зверей и травы, на соль и мед… На него раздели меня. На нее. Проведи экватор во мне – чертой, за которой тот не столкнется с той, чтоб они, волнами о борт звеня, не сливались снова в одну меня. Раздели меня, Господи. Я ковчег. Я не знаю, кто во мне и зачем, слышу только песни и голоса… Научи меня, Господи, что сказать. Как спасти их, собранных там, внутри, как найти для каждого материк, отпустить их в облако и на дно?.. На нее раздели меня. На него. Я слежу, как свет переходит в тень, отпускаю голубя каждый день, я смотрю в бездонную синеву. И уже не знаю, куда плыву. Раздели меня, Господи. Вот ребро, я хочу деревянным своим нутром, потемневшим от крепкой твоей смолы, прорасти, чтобы доски ушли в стволы, чтобы больше не плыть и не помнить, как он тяжел и огромен, она легка…

Им не выплыть, не выжить во мне вдвоем.

На него раздели меня.

На нее.

Я принимаю эту нежность...

***

Я принимаю эту нежность сквозь пространство, искаженное словами. И мы идем. У нас над головами ладони неба держит лунный гвоздь. Я принимаю – кровью через плоть и осознаньем через отреченье. Я твой поток, и русло, и теченье, и водопад, и падающий плот. Я сохраню черты и голоса, я удержу минуты совпаденья… Я просто эхо, эхо провиденья, пытавшегося что-то рассказать. Но водопад шумит – издалека, определяя жизнь, как неизбежность.

И мы идем.

Моя земная нежность

жемчужиной лежит в твоих руках.

И казалось...

***

И казалось, что править миром давно привык, перебрал имена, истории, голоса… А теперь вот сидишь у ног ее, как старик возле собственной смерти. Не знаешь, что ей сказать, только смотришь влюблено – не верится, что пришла, ты такая красивая, Господи, ты ко мне… И целуешь ей руки, и кожа ее бела, и пронзительно синие вены текут под ней. И она тебя греет, и плечи твои дрожат, и последнее слово тянется, будто стон. И ударной волною идет из тебя душа, как блудница и мытарь, спешащие за Христом.

Предновогоднее

***

Он будет новым. Елочка, гори.

Взрывая дождь, гудят автомобили.

Нас любят те, кого мы не любили,

Мы любим тех, о ком не говорим.

Мы стали старше, дальше и слабей.

Они виной. Да только вот они ли?..

Мы поменяли (или изменили)

Самих себя. Но не самим себе.

Январь придет, как водится, с утра

Спокойный, сонный, сядет к изголовью…

Любовь всегда сменяется любовью.

Он будет новым.

Что ж, давно пора.

Когда я посадил его в песках...

***

Когда я посадил его в песках, горящая обшивка фюзеляжа стонала так, что я не думал даже, что выберусь… Но знал наверняка: я сделал все. И в этот переплет попал один… Уму непостижимо… Как хорошо, что был без пассажира мой маленький двухместный самолет. А бак рванул, когда я ждал уже на жарком осыпающемся склоне… Хоть Бог пустынь, по слухам, непреклонен, но обошлось практически без жертв. Практически… Но если посчитать, их там сгорело около десятка – исписанная старая тетрадка. Да не тетрадка, целая тетрадь. В ней было все – любимые, стихи, их имена, их лица и приметы, и песни их, и траурные ленты, и целый ворох прочей чепухи… Да что о них. Прошло немало лет с тех пор, как я попал в мою пустыню. И все течет, и звезды не остыли, и ты все так же ходишь по земле. Я говорю с тобой – издалека, пишу тебе – дурацкая привычка, слепая жажда быть небезразличным… И знаешь что, ведь я живу, пока мой голос жив. Возможно, это бред, песок, мираж, ирония пространства… Но Бог пустыни ценит постоянство и за слова хранит меня от бед. Я нахожу росу и дикий мед, ко мне приходят звери, и ночами размеренное львиное урчанье замерзнуть мне без крова не дает. И я живу, не требуя огня, а значит, и не думая о дыме… И я молюсь. Моя молитва – имя. И звери тихо слушают меня. И Бог пустынь молчит на небесах, когда слова предчувствуют порядок…

Ты просто знай, что я все так же рядом.

И мой песок течет в твоих часах.

Radioactive

***

Бойтесь своих желаний – они могут исполниться ©

А вот теперь смотри со стороны и принимай. Уехать бы сейчас… Но легкие уже обожжены теплом ее смертельного луча. Ей пусто здесь, ей не в кого войти, реактор мертв и жители мертвы, она плывет, и призрачно блестит под ноги ей ложащийся ковыль. Прими ее. Впусти ее в себя. Откройся ей – поклеточно, насквозь. Почувствуй, как резцы ее семян грызут твою податливую кость, почувствуй, как меняется состав и свойства крови – соль еще горчит, но капля так прозрачна и чиста, как под землей звенящие ключи. Отдайся ей. Урановой стрелой она войдет, жестока и светла. И ты умрешь. Но вспыхнет за спиной ее любовь – два огненных крыла.

S

Площадь пола равна

двум сплетенным телам, ковру,

белоснежной шкуре, горящему циферблату,

шуму дождя за окном, отпечаткам рук

на вспотевшем стекле…

Площадь равна квадрату

притяжения, сумме выдохов, тишине,

нежной дрожи, которую

держишь, изнемогая…

Площадь пола равна бесконечности.

Ты во мне.

Это самая верная формула, дорогая.

Я не хочу ни о чем жалеть...

***

Я не хочу ни о чем жалеть. Господи, слышишь, давай запишем это мгновение – милость нищим детям, играющим на земле. Мы беззащитны. С Твоих подошв ловим песок – из него и строим. Господи, трое нас. Видишь – трое. Как и Тебя. Значит, Ты поймешь. Дай нам по вере, скрепи водой хрупкие стены песчаных хижин, духом войди в них, как входит рыжий солнечный отрок в небесный дом. Дай нам почувствовать свет и боль, нас, триединых, храни такими…

Ты написал меня, дал мне имя.

Дай же мне, Господи, быть собой.

Я вхожу в тебя медленно...

***

Я вхожу в тебя медленно. Медленно, чтобы ты ощутила и влагу гласных, и соль согласных, чтобы, стекая по пальцам, мои черты становились неясными, голос казался красным, а молчание – белым, каждый горячий знак оставался на коже – градацией напряженья, пунктуацией всех оргазмов, стихов, атак, обрекающих на дыхание и движенье подо мной, между строк, пробелами, от ключиц, по рукам, от плеча к запястью и вверх – губами обводить этот контур, к нему подбирать ключи, приникать, словно море, которое мыс купает в своей пене и ластится, глядя, как он горит в обнаженных лучах, рассыпаемых небом вместо золотых лепестков…

Волна сохраняет ритм.

Я вхожу в тебя нежно и медленно. Каждым текстом.

Останови меня на полпути...

***

Останови меня на полпути к знакомой пропасти… Я помню эти скалы, земную твердь, сведенную оскалом, и шрам обрыва… Видишь, впереди густой туман – в него скользит песок с крутого склона… Камни, осыпаясь, рождают в недрах эхо, и слепая земля поет на сотни голосов – не ангельских, не демонских – но тех, кому нет места в каждой из епархий… И я пою. И звук горчит, и пахнет бессмертием, разлитым в темноте. Останови меня. Ее края расходятся, как вспоротая рана, но пропасть дышит, чувствует, и странно, что там внутри однажды буду я. Смотреть нельзя. Упавших не спасти. Тропинка петли путает устало…

Но я иду.

Я помню эти скалы…

Останови меня на полпути.

Inside

***

Давай просто переживем эту зиму (с)

Все, что в нас остается – невыносимо. Оно не проходит в узкие двери сердца. Дорогая, давай прочувствуем эту зиму. После придет весна, я смогу согреться, выберусь из него, распахну калитку, вырвусь на волю словом твоим, слезами… Как же нам тесно в нем, когда дверь закрыта… Только вот мы его выбирали сами. Помнишь, искали – в газетах, на сайтах, просто на остановках, мучили всех знакомых: нет ли свободного сердца?.. А планировка, площадь, удобства и прочие знаки дома были бессмысленны… Нам так казалось… Если мы будем рядом, зачем нам еще пространство?.. А вот теперь вдвоем в этом сердце тесно – нет горизонтов для песен, стихов и странствий, странностей, страхов… Даже для страхов, слышишь? Ты не боишься. Я не боюсь сильнее. Просто бояться некуда – эта крыша нас замыкает… Небо уже светлеет. Сердце сжимается. Мы так близки, что мимо нас пролетает солнечный яркий мячик…

Мы неизбежно прочувствуем эту зиму. Вдвоем в этом сердце просто нельзя иначе.

Я хочу тебе сниться...

***

Я хочу тебе сниться – без нелепых предлогов, без замков и паролей, без звонков и советов, я хочу проникать в твои сны понемногу, сквозь закрытые веки согревающим светом, растворяющим звуком, осторожным касаньем, поцелуем и вдохом, отпечатками пальцев… Я хочу заходить к тебе в сон, воскресая, наполняясь тобой, и в тебе оставаться, прорастать, принимать твои теплые соки, распускаться цветком, раздвигая границы ощутимого мира… Ты не знаешь, насколько я люблю тебя.

Нет, я хочу тебе сниться.

Любовь не измеряется...

***

Любовь не измеряется. Она соизмеряет, делая возможной ту глубину, что ощущаешь кожей, нырнув в нее и достигая дна, сливаясь с ним – моллюском, плавником, крылом коралла, лентами растений, колеблемых волнами, словно тени, скользящие под водным потолком. В любовь не погружаются, в нее срываются с отвесного обрыва, и камнепад – рифмованный отрывок – взрывает ритмом тихий водоем. В любви не остаются, как на дне не замирают – таинство течений меняет свойства, формы и значенья, препятствуя бушующему вне другому миру, где идет война ориентаций, партий и религий…

Любовь не измеряется. Она соизмеряет равное с великим.

След

***

Ты знаешь, мама, там, за тростником, в излучине ручья, в песчаной складке я видел след – загадочный и гладкий, как будто ил лизнули языком неведомые звери… Я пошел на запах вдоль воды и незаметно я покорился пойманному следу, он врос в меня и стал моей душой, я полз за ним – безропотно, легко, я был игрушкой, ласковым котенком, идущим вслед за призрачным и тонким натянутым над миром поводком. И вот когда ручей вобрал в себя бесчисленные слабые притоки и стал рекой, я встретил их… двуногих… безродных безволосых обезьян… Но я не знал, не ведал, что вело меня туда, какой безумной силой меня влекло… Мне так невыносимо хотелось взять их странное тепло, уткнуться мордой в жесткую ладонь, почувствовать, как льется из-под пальцев податливая шерсть… И так остаться… И навсегда забыть тебя, и дом, и наш тростник, и логово у пня, и крик предсмертный пойманной добычи… Когда я шел, я предавал обычай. Но этот запах был сильней меня. И в тот момент, когда я был готов упасть к ногам, уже устав от бега… Он стал другим. Я видел Человека. Я видел взгляд, в котором сто костров сжигали все… Я, чуял, не дыша, его слепую ненависть и ярость… И замер нож на миг перед ударом, и этот нож на мне оставил шрам– уродливую метку, что смогла вернуть мне силу раненного зверя… Я убивал его, уже не веря в свою любовь, которая вела меня сквозь лес… Я был в его крови, ее тепло, ее соленый привкус прошли волной по телу – от загривка до кончика хвоста… Останови ее поток! Теперь она во мне живет извечной мучающей жаждой… И я вернусь, вернусь туда однажды, поймаю след и побегу за ней…

Ты знаешь, мама, на сырой земле, за тростником ручья, в песчаной складке я видел след – загадочный и гладкий… Я видел след… Я снова видел след.

Риторическое

***

Скажи, о чем ты думаешь сейчас, играя мной с беспечностью ребенка? Один закон – где рвется, там и тонко. И не пытайся больше исключать меня из тех, кто верил, но устал, не получив знамения… Однажды ты превратишься в маленький бумажный кораблик – там, под арками моста, и поплывешь в слепой водоворот, и позовешь… На набережной пусто. Не быть твоей – особое искусство. Я совершенствуюсь… Уже который год.

Дыхание

***

Дыши со мной. По слову, по глотку впускай меня, я обретаю запах, узор и ритм, врываюсь и внезапно, прерывисто едва касаюсь губ, щеки, волос, чуть влажных, словно стих недавний дождь… Дыши. Я продолжаюсь внутри тебя – гипнозом, миражами, хранящимися в паузах моих… Я поднимаюсь, свод твоей груди запоминая долго и подробно, я становлюсь глубоким, холотропным, я вспоминаю прерванный мотив древнейшей песни, я перехожу из альвеол расправившимся звуком в предсердие, где соткано из стука мне полотно, скрывающее шум бегущей крови… Там, в его тиши, я замираю, чтобы на мгновенье постичь себя в тебе, и снова тенью рассеяться…

Дыши.

Дыши.

Дыши.

Он приходит каждые сорок дней...

***

Он приходит каждые сорок дней, открывает двери своим ключом, обнимает меня и молчит о ней так, что мысли пронизывают плечо. И я чувствую, как начинает ныть в подреберье, как спазм проникает вглубь, расходясь по сосудам, как будто нить догоняет упущенную иглу. Он молчит, улыбаясь, в его глазах я читаю проклятое слово: долг. Он авансом ее для меня писал, и теперь мне оплачивать каждый слог, каждый день, проведенный в ее тепле, каждый шаг по запретным ее мирам…

Он сидит, завернувшись в потертый плед.

Я готовлюсь медленно умирать.

А потом, возвращаясь в себя, едва различая за болью его черты, я встаю и прошу у него слова, сквозь которые сможешь проникнуть ты, я прошу одолжить мне еще чуть-чуть, силуэты становятся все ясней…

Он смеется и хлопает по плечу.

Мы встречаемся.

Каждые сорок дней.

*** («И когда мой демон бросил к моим ногам»...)

***

И когда мой демон бросил к моим ногам

Все богатства мира, дав мне над ними власть,

Я смотрел в его глаза.

Я смотрел, пока

Он не сделал шаг.

Чтоб первым в меня упасть.

Пауза

***

Пауза. Не двусмысленна, но двулична, обречена рассчитывать на удачу. Пауза – это смерть в звуковом обличье. Пауза – это выдох. Никак иначе не объяснить…Ты ждешь ее, как младенца, прячась в предчувствиях ужаса и восторга… Только внутри, растет, закрывая сердце, лишнее легкое – самый тяжелый орган. И понимаешь – внезапно, от боли корчась, что ничего не выйдет из этой шутки. Пауза. Пауза. Пауза. Ты окончен. Ты завершен и замкнут в слепой и жуткий кокон, который твоим же сознаньем создан, чтоб неизбежно стать для него проклятьем… Лишнее легкое. Пауза. Лишний воздух. Просто учись дышать им. Учись дышать им.

Credo quia verum

***

Я лежала, вдыхая искусственный воздух,

замирая от боли, вжимаясь в подушку.

Мой крылатый Хирург без ножа и наркоза

мне вчера, наконец, ампутировал душу.

И когда моя кровь вымывала из тканей

имена, поцелуи, дыхание, шепот…

Я тебя метастазами прятала в память.

И молилась о том, чтобы Он не нашел их.

***(«Тебя же разменивают – монетой»...)

***

Тебя же разменивают – монетой, медью звенящей в Ее руке . Будь гордой, хотя бы молчи об этом, пока наши души решают, кем ты станешь, когда состоится сделка /росинка, русалочка, сувенир?../

Нет, мы не жестокие.

Ты хотела.

Тебя разменяли.

Звени.

Звени.

Ты сегодня летала над городом...

***

Ты сегодня летала над городом так, что снег, не растаявший между домами, в тени, в тиши, исчезал от улыбки твоей, от того, что ей этот март по праву рожденья принадлежит. Ты сегодня вступала в права, ты была права… Небо стало таким огромным, таким святым… А тебе солнце золотом вышило рукава, чтобы мир обнимая, его согревала ты… Я хожу и вдыхаю запах тебя – кругом: в непроснувшейся зелени, в криках знакомых птиц. Год замкнулся, и мне наконец-то с тобой легко принимать нам двоим предначертанные пути.

Ты летаешь над городом, я сквозь него иду.

Из динамиков сердца – стук.

Это что-то приходит – большее, чем стихи...

Ночи мои легки.

Рыжая ведьма видит меня во сне.

Ave моей весне.

Свойства воды

***

Много преданий, я расскажу одно.

У моего Океана двойное дно.

Тысячи лун сменились, бессонных лун… Сколько отважных ныряло в его волну, сколько безумных отдали все сполна – и погружались, и достигали дна. И под водою их находила тьма – тот задыхался, этот сходил с ума… Всех, пожелавших постигнуть, – сейчас и впредь – в темных глубинах песней встречает смерть.

Знаю предание, знаю уже давно:

у моего Океана двойное дно.

В час, когда солнце кровью стечет в закат, выйди к прибою, призрачна и легка, стань его тенью, стань отраженьем дна – память его, бегущая по волнам. Тогда ты увидишь, как, замерев у ног, он отдается и обнажает дно, сотни несметных сокровищ его любви, сотни несметных сокровищ твои. Твои. Не забирай кораллов и жемчугов. Не оставляй на дне его ничего. Просто лежи в подводных его лесах, гладь его теплой ладонью по волосам, стань его ветром, выдумай корабли… Чтобы исчезнуть, когда подойдет прилив.

Много обличий, я покажу одно.

У моего Океана двойное дно.

Коротко о главном

Нет живущим у Везувия

Ни свободы, ни покоя.

Чтобы выпасть из безумия,

Надо просто впасть в другое.

Жажда владеть прекрасным не знает меры.

Вечные поиски мнимого идеала…

Да, у меня религия Парфюмера.

Впрочем, я этого даже и не скрывала.

Здесь так легко обретаешь смысл,

Реинкарнируя вдруг досрочно.

Я себя чувствую кипарисом,

Соединяющим небо с почвой.

Ты привыкаешь чувствовать насквозь их,

Привычный мир на символы дробя.

Метафора равна метаморфозе

Сознания, постигшего себя.

Начала весны внесезонно и амбивалентно,

Как все состояния духа, идет вопреки.

Сквозь локоны моря пропущена тонкая лента,

Атласная лента реки.

Он сидел в полутемной таверне...

***

Он сидел в полутемной таверне, играл ножом, вырезал на столе очертанья чужих морей. Он заметил тебя в тот миг, когда ты вошел, так легко оказавшись в лучшей его игре. Он не пил, наблюдая, как с песней лихой матрос наполняет стаканы и бьет тебя по плечу. Каждой капельке пота у кромки твоих волос он сухими губами неслышно шептал: «Хочу». Твое юное тело, не знавшее драк и бурь, твои нежные пальцы, скользящие по щекам… Моряки танцевали, а он наслаждался: «Будь, перламутровый мальчик, приплывший издалека». Наконец, обессилев от музыки и вина, ты упал на скамью и весело крикнул: «Черт, я хорош и свободен и не моя вина – я рожден для любви, а прочее ни при чем!»

В час, когда до рассвета три мили кромешной тьмы, в старой сонной таверне не знаешь, кто жив, кто мертв, он ласкал тебя, спящего, словно пытался смыть поцелуями твой неведомый теплый мед. Он держал тебя словно сокровище, каждый след изучая, как зверь изучает свою тропу. Он любил тебя так, что выдохи на стекле рисовали над темной гаванью млечный путь. И когда твое тело забилось, и эта дрожь перешла в его горло, как влага идет в песок, он вогнал тебе в сердце свой острый пиратский нож и смотрел, как струится по лезвию алый сок.

Лодки пробуют берег, их днища одеты в ил, и соленые брызги трогают их дождем.

Это просто портовый город и чертов штиль.

Он сидит в таверне, играет ножом и ждет.

Мне нравится водить тебя по краю

***

Мне нравится водить тебя по краю,

Интуитивно чувствуя твое

Влечение… Ты видишь, я играю.

Нет, мы играем. Главное, вдвоем.

И каждый знает правила, и знает,

Какой ценой оплачен этот грех.

А тот, кто думал, что играет с нами…

Блажен, кто верует.

Но только не в игре.